Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2019
Игорь Исаев (р. 1985) — главный редактор портала украинцев Польши PROstir.pl.
[стр. 54—63 бумажной версии номера]
Эта история — об истории. И о том, как прошлое перевернуло с ног на голову современную демократическую Польшу. Варшава до 2015 года считалась образцом быстрой и эффективной демократической трансформации на всем посткоммунистическом пространстве. Но потом что-то пошло не так, и ныне Польша, рядом с Венгрией, упоминается как один из наиболее опасных примеров авторитаризма в Европейском союзе.
Что же случилось?
В 2015 году в Польше сначала президентские, а потом и парламентские выборы выиграли представители правоконсервативной партии «Право и справедливость» («ПиС»). Впервые в демократической истории страны, зачисляя сюда и опыт межвоенной Польши, одна партия сосредоточила власть в своих руках и начала править, не нуждаясь в коалиции. К тому же эти руки принадлежат номинально рядовому депутату, не имеющему официальных чинов и званий — Ярославу Качиньскому, брату-близнецу погибшего под Смоленском в 2010-м президента Польши Леха Качиньского.
В 2010—2015 годах Ярославу Качиньскому удалось собрать «твердый» консервативный электорат, объединив его вокруг теории заговора, согласно которой под Смоленском произошла не просто авиакатастрофа: на самом деле, по его словам, за смертью брата стояли политические оппоненты — правившие тогда польские либералы во главе с Дональдом Туском, прежде премьер-министром Польши, а ныне главой Европейского совета, которые вступили в сговор с Кремлем. Партия Качиньского в 2010 году начала создавать сеть СМИ, представлявших «альтернативную» мейстриму точку зрения. Эти СМИ покоряли аудиторию с помощью социальных сетей и Интернета: под термином «истина» ими предлагалась новая картина мира, в основе которой стояли козни «предательской элиты» и лично Туска. Кроме того, они всеми силами компрометировали современную демократическую Польшу, изображая ее как результат сговора окружения Нобелевского лауреата и лидера «Солидарности» Леха Валенсы с коммунистами. Разумеется, кульминацией разоблачаемого ими тайного плана представлялось убийство «истинного президента истинной Польши» Леха Качиньского.
Нарратив «ПиС» бил в узловые точки той интерпретации истории, какую продвигали либералы. Они представляли путь страны как историю успеха, бескровной и мирной революции, в результате которой коммунисты передали власть окружению Валенсы, начавшему экономические и политические преобразования, позволившие Польше добиться главной цели — вступить в НАТО и ЕС. Эта история была хороша для либеральной элиты, но со временем с ней все меньше могли отождествлять себя люди, пострадавшие от реформ: жители бывших совхозов; безработные, зачастую уволенные с больших развалившихся предприятий; пенсионеры, вынужденные эмигранты. А так же, что, наверное, было менее заметно, часть городской интеллигенции — люди, ранее вовлеченные в международные проекты, но потом ощутившие кризис идентичности и осознавшие, что Польша, хотя и Европа, но не совсем такая же Европа, как Германия или Франция. Кстати, хороший портрет избирателей «ПиС» предлагается в материалах варшавского Центра изучения общественного мнения (Centrum Badania Opinii Społecznej — CBOS). Согласно данным его специалистов, в 2005-м избиратели партии Качиньского и партии Туска («Гражданская платформа») почти не отличались ни по демографическим, ни по ценностным параметрам. Однако к 2017 году их разделяла пропасть: избиратели Качиньского в большинстве живут в малых населенных пунктах, они старше и более религиозны, чем сторонники Туска[1].
Альтернативная история
Столкновение этих двух интерпретаций завершилось идеологической победой «ПиС», а в основе борьбы лежали противоположные трактовки истории. Именно поэтому историческая политика вышла в нынешней Польше на первый план, став главным идентификатором конфликтов, разделивших страну. Правда, первоначально альтернативная интерпретация недавней истории адресовалась исключительно «ядерному» электорату «ПиС»; за его рамками в начале 2010-х многочисленные теории заговора, венчаемые необычной интерпретацией смоленской авиакатастрофы, воспринимались обществом как нездоровый бред.
Но ситуация изменилась после прихода консерваторов к власти. В ходе выборов 2015 года «ПиС» взяла верх не столько благодаря своей идеологии, сколько из-за электорального подкупа. Партия сделала ставку на незащищенные слои населения, предложив им новые социальные пособия. Кроме того, в преддверии голосования она на время спрятала свои безумные интерпретации прошлого, благодаря чему смогла завоевать сердца электорального центра. Один из парадоксов той кампании заключался в том, что, соблазнившись социальными обещаниями, за откровенных антикоммунистов Качиньского проголосовал немалый обломок посткоммунистического электората.
После этой победы прежний нарратив не только вернулся, но, благодаря чисткам в общественных СМИ, его «включили» на полную мощность. Это подействовало: расширившийся за счет социальных соблазнов новый электорат «ПиС» понемногу начал усваивать и предлагаемую консерваторами трактовку прошлого. В августе 2018 года консалтинговая компания «Ipsos Group» опросила поляков по поводу того, чего больше они видят в демократической Польше — приобретений или потерь. В целом 46% поляков ответили, что выгоды для них перевесили потери; 24% заявили о том, что плюсы и минусы компенсируют друг друга, а 26% — что потери были больше, чем выгоды. Показательно, однако, что среди голосующих за «ПиС» пропорции оказались иными: здесь 41% считает, что демократическая Польша принесла больше потерь, и только 34% — что больше пользы[2].
А это означает, что, несмотря на очевидное улучшение экономической ситуации по сравнению с коммунистическими временами — польский ВВП с 1990-го по 2015 год рос самым быстрыми в Европе темпами[3], — пропаганда «ПиС» перевернула действительность с ног на голову. Более того, опираясь на свою версию прошлого, партия зримо начала завоевывать умы польских избирателей.
«Педагогика стыда»
Одна из первых вещей, которые подверглись идейной критике со стороны «ПиС», стала так называемая «педагогика стыда». Под этим понятием подразумевалась дискуссия с народами, с которыми поляки веками жили бок о бок — главным образом с евреями, немцами и украинцами. С каждым из них поляков связывало трудное прошлое, и с 1990-х с ними шел непростой диалог о примирении.
Постепенно «ПиС» удалось убедить своих избирателей, что упомянутый диалог на самом деле никакой не диалог, а так называемая «педагогика стыда», за которой стоит желание немцев, евреев и украинцев «поставить поляков на колени» за соучастие в преступлениях против соседей. «ПиС» удачно разыграла критическую версию польской истории, принеся ей на смену старую героическую конструкцию. Но герои, однако, теперь были другими. Именно поэтому память об убийствах поляками евреев теперь вытесняется памятью о поляках, которые евреев спасали. И это не исключает, например, публичного порицания Киева за антисемитизм или за коллаборационизм украинцев в годы Второй мировой войны.
Апогеем этого процесса в Польше стала самая заметная политическая история 2018 года: изменение закона об Институте национальной памяти — учреждении, занимающемся изучением истории ХХ века, но одновременно обладающем прокурорскими полномочиями в плане преследования военных преступников или раскрытия имен сотрудников коммунистических спецслужб. В начале минувшего года парламент ввел в этот законодательный акт несколько новых статей. Две из них предусматривали уголовную ответственность: во-первых, за «приписывание польскому государству или польскому народу полной либо частичной ответственности за преступления “третьего рейха”» (разумеется, сюда попадает и Холокост, к которому поляки были причастны); во-вторых, за «отрицание преступлений украинских националистов». Третья поправка была скорее административной, и поэтому на нее обратили меньше внимания — хотя и напрасно. Дело в том, что нормы этой новации приравняли защиту репутации Польши и польского народа к защите персональной репутации каждого гражданина, а процесс по этой статье теперь может возбудить «любая организация, имеющая подобные цели в уставе», — то есть на практике любая организация польских националистов[4].
Новую редакцию закона провели через парламент в кратчайшие сроки. После общемировой волны негодования «ПиС» пришлось отказаться от «еврейских» статей закона. Но горькое послевкусие все равно осталось, тем более что «украинскую» часть нормативного акта, возмутившую Киев, отменять не стали. Киевские власти, ориентируясь на другие приоритеты, решили, несмотря на все свое недовольство, не ссориться с главным соседом из-за истории, а «ПиС», создававшая канон новых героев и подбирающая удобных врагов, воспользовалась этим. Причем принимая в «национально выверенную» версию недавней истории лишь отдельные ее фрагменты, консерваторы пошли не просто на конфликт с Киевом, Берлином или Тель-Авивом: разломы затронули все польское общество, поскольку новая историческая парадигма ставит нелегкие вопросы перед многими польскими семьями.
Сужая круг «легитимных» польских патриотов, «ПиС» сделалась заложницей самых радикальных правых политиков. Заигравшись с героической версией польского прошлого, доминирующая партия отдала пульт управления откровенным националистам. Это, бесспорно, принесло «ПиС» дополнительные очки, однако цена этих приобретений неприятно поразила оппозиционную общественность. «ПиС» теперь закрывает глаза на выходки националистов, которые все чаще появляются на улицах польских городов. Марши националистических организаций проводятся во все главные памятные даты польской истории: в День начала Варшавского восстания, в День восстановления независимости, а также в День памяти польских лесных братьев, культ которых стала популяризировать «ПиС». Разумеется, в таких условиях властям все труднее сдерживать крайности: так, в январе 2018 года в СМИ появился резонансный материал о том, как польские неонацисты празднуют день рождения Гитлера. Прокуратура отреагировала на разгоревшийся скандал довольно быстро, однако политические руководители «ПиС» воздержались от резких заявлений, осуждающих неонацистов — более того, иногда их даже оправдывали[5].
Польскую оппозицию, находящуюся левее «ПиС», новый героико-национальный нарратив застал врасплох. Польские «неправые» с давних пор испытывали концептуальный голод в отношении исторической политики, однако он явно пошел на убыль, когда история была превращена в средоточие абсолютно всей политической повестки. Польский историк Рафал Внук утверждает:
«[Либеральные] партии нынешней польской оппозиции пустили вопросы истории на самотек и сегодня дорого за это платят. “ПиС” утверждает, что является единственной наследницей [польского средневекового короля] Болеслава Храброго, Тадеуша Костюшко, участников январского восстания [1863 года против Российской империи], Варшавского восстания [1944 года против нацистов и коммунистов] и лесных братьев. Это простая схема, простое описание мира: кто не с нами, тот против Польши»[6].
При этом, по его мнению, «ПиС» вовсе не занимается национальным строительством: эта партия создает племенное сообщество, в котором «вожди племени решают, кого принять и кого исключить».
Благодаря решениям «вождей племени» «ПиС» удалось объединить в когорте врагов Польши тех, кто почти несоединим: Леха Валенсу и правящую часть «Солидарности», которые якобы «продали» Польшу коммунистам; посткоммунистов во главе с экс-президентом Александром Квасьневским; Европейский союз вкупе с Ангелой Меркель, Дональдом Туском и Жаном-Клодом Юнкером; кремлевскую элиту во главе с Владимиром Путиным. Более того, в картине мира «ПиС» все они представляют не отдельно взятые группы врагов, а единую сеть, связанную невидимыми, но прочными нитями.
Кто агент и кто предатель?
Несмотря на то, что польские демократы попали в ловушку, поставленную в исторической политике их недругами из «ПиС», первые капканы на этом поле начинали размещать они сами. Вопросы истории в Польше стали взрывоопасными сразу после 1989 года, то есть начиная с падения коммунизма. В посткоммунистической повестке важнейшее место занимал вопрос, на кого конкретно опирался государственный аппарат тоталитарной системы. Гражданам многих других стран трудно понять ту озабоченность прошлым, какая наблюдалась по этому поводу в Польше. Показательно, например, ее сопоставление с Украиной. Как отмечает украинский историк Ярослав Грыцак, в Украине начальным этапом общественной дискуссии, посвященной истории, была амнезия. Затем у украинцев начался период амбивалентности — и только потом активизации памяти[7]. В Польше же память была активирована в самом начале транзита: уже летом 1992 года Антони Мацеревич, сподвижник Ярослава Качиньского, с парламентской трибуны объявил имена нескольких высокопоставленных чиновников, прежде являвшихся секретными сотрудниками коммунистических спецслужб[8]. Это вызвало грандиозный политический скандал и привело к отставке тогдашнего правительства. Так история в современной Польше стала «большой политикой». Однако демократы, вместо создания своего собственного исторического нарратива, предпочли просто обходить неудобные темы.
Следующим этапом стало направление исторической политики в узкое этническое русло. Сделать это было не так просто: дело в том, что средневековая Речь Посполита была государством многонациональным, в котором жили не только поляки, но также литвины, русины и евреи. Факт многонациональности и относительно долгого толерантного отношения к меньшинствам вызывал немалую гордость польских историографов, а в исторической политике этот эпизод использовали для легитимации присутствия Польши в Европе и европейской культуре. Справедливости ради надо отметить, что преследование инакомыслия в польской исторической дискуссии начала не «ПиС» — но благодаря ее усилиям в последние годы подобные вещи вышли на качественно новый уровень. Что же касается ревизии этнонациональной истории Польши, то она началась значительно раньше: 10 июля 1996 года, когда Воеводская прокуратура в Варшаве по заявлению «патриотической» организации из Перемышля выдвинула обвинение против историка украинского происхождения Миколая Сивицкого, который, как утверждалось правоохранителями, в своей трехтомной работе «История польско-украинских конфликтов»[9] (изданной, кстати, за счет автора) якобы разжигал межнациональную ненависть и обвинял поляков в геноциде украинцев.
И хотя суд, в конце концов, историка оправдал, в общественной дискуссии сложилась полярная оппозиция с «украинским меньшинством» с одной стороны, польскими националистами с другой стороны, и истиной где-то посередине. Тема недавнего прошлого, как польско-украинского, так и польско-немецкого, была взрывоопасной еще и из-за того, что польская коммунистическая пропаганда обосновывала присутствие советских войск в стране именно страхом перед «немецким фашизмом» и «украинским буржуазным национализмом». Этими фобиями легко было манипулировать: вплоть до 1989 года они подпитывались памятью о травмах, полученных поляками от соседей во времена Второй мировой войны.
Поколения польских демократов осознавали негативный потенциал украинского вопроса, но его некому было «разминировать» — в отличие от польско-немецких отношений, в улучшение которых с 1990-х был вовлечен Берлин. Киев же, до 2014 года находившийся, согласно Грыцаку, в стадии амнезии, не только не обращал внимания на польско-украинскую историю, но и вообще не видел смысла это делать. В результате сегодня «ПиС» загоняет демократов в «украинскую ловушку»: ведь раны прошлого вскрыты, а пытаться лечить их — означает навлечь на себя обвинения в «украинском национализме». Польским демократам, даже если «ПиС» вдруг чудесным образом вообще исчезнет с политической сцены, тяжело будет сделать шаг назад — уж слишком разыгрались общественные эмоции. Это бомба замедленного действия, заложенная под будущее польско-украинских отношений.
Почему не слышно Ханны Арендт?
Процессы, запущенные «ПиС» в символической сфере, напоминают строительство авторитарного режима, причем они идут на фоне полнейшей растерянности либеральных и демократических элит. Казалось бы, ХХІ веку повезло: мы, живущие в нем люди, благодаря Ханне Арендт, Эриху Фромму, Хосе Ортеге-и-Гассету, Виктору Клемпереру, Михалу Гловиньскому накопили обширные познания о корнях тоталитаризма, механизмах бегства от свободы, угрозе слепого бунта масс, воздействии языка пропаганды[10]. Европейская и польская элиты еще недавно были убеждены в том, что Старый свет обладает мощной демократической прививкой: эта мысль до 2015 года повторялась в Польше многократно и разнообразно, прочно утвердившись в политическом языке.
Однако сегодняшний парадокс состоит в том, что Польша, одна из первейших жертв нацизма, сама уверенно шагает в неонацизм, прокладывая этот путь апелляциями к исторической памяти, которая, по идее, должна внушать отвращение к авторитаризму. Почему так получилось? Дело в том, что «ПиС» в частности и новым популистам в целом удалось отладить общественный дискурс таким образом, что на массовом уровне доверие к рассуждениям Арендт и прочих противников авторитаризма просто отсутствует — несмотря на то, что их имена не только известны польским ученым, но и постоянно мелькают в польской общественной дискуссии. Массовое сознание нынешних поляков не видит аналогий между угрозами современности и первой половины ХХ века. Приверженцы Ярослава Качиньского, Виктора Орбана, западноевропейских популистских лидеров видят в подобных аналогиях недопустимое преувеличение или даже клевету. Возражая либералам, они говорят, что сегодняшние политики не строят лагерей смерти; если же кто-то все же рискует сравнивать их кумиров с Гитлером или Сталиным, то это автоматически дисквалифицирует его как участника дискуссии.
Завладев историей, которой пренебрегли польские демократы, популисты легко начали покорять новые высоты: судебную систему («в судах сидят старые коммунисты»), некоммерческие организации («их финансирует Сорос, поддерживавший прежний режим»), СМИ («они обманывали поляков в течение всего периода трансформации»). В России, кстати, подобный процесс шел в противоположном направлении: «патриотическую» версию истории предложили для удержания старых высот, а не для взятия новых. Сегодня очевидно, что символическая и историческая политика загнала польских демократов в тупик. Оказалось, что только «ПиС» сумела разглядеть кризис идентичности польского избирателя: ведь последняя глобальная идея в этой сфере — стремление стать частью Запада — была полностью реализована в 2004 году с присоединением Польши к ЕС. Именно «ПиС» преподнесла массовому избирателю новую фундаментальную идею — борьбу с «педагогикой стыда», российским аналогом которой выступает «вставание с колен».
Поражение польских демократов показывает, что амнезия в исторической политике не только вредна, но и губительна (хотя, как кажется, в испанском случае она сработала). Польское общество постепенно приходит к осознанию этого, однако до формулировки нового и более конкурентного дискурса прошлого, достаточно понятного и простого для усвоения поляками, еще очень далеко.
[1] См.: Orłowski M. Dwie Polski PiS i PO. Kim są wyborcy obu partii? [SONDAŻ CBOS] // Gazeta Wyborcza. 2017. 9 października (http://wyborcza.pl/7,75398,22486657,dwie-polski-pis-i-po-kim-sa-wyborcy-obu-partii-sondaz-cbos.html).
[2] Pacewicz K. Wyborcy PiS uwazaja że III RP przyniosla więcej strat niż korzyści. Reszta odwrotnie [SONDAŻ] // OKO.press. 2018. 18 września (https://oko.press/wyborcy-pis-uwazaja-ze-iii-rp-przyniosla-wiecej-strat-niz-korzysci-reszta-odwrotni….
[3] См.: Cipiur J. Poland Had the Biggest GDP Per Capita Growth in the OECD and in Europe // Central European Financial Observer. 2017. May 15 (https://financialobserver.eu/poland/poland-had-the-biggest-gdp-per-capita-growth-in-the-oecd-and-in-….
[4] Ход законодательного процесса и предлагавшиеся редакции закона см. на сайте польского Сейма: www.sejm.gov.pl/sejm8.nsf/PrzebiegProc.xsp?nr=806.
[5] Подробнее см. в сообщениях польского независимого телеканала TVN24: www.tvn24.pl/superwizjer-w-tvn24,149,m/superwizjer-tvn-z-kamera-w-srodowisku-polskich-neonazistow,80….
[6] Wnuk R. To jest rewolucja. PiS zmienia imaginarium historyczne // Gazeta Wyborcza — Lublin. 2018. 1 września (http://lublin.wyborcza.pl/lublin/7,48724,23842188,kto-nie-z-nami-ten-nie-jest-polakiem-tak-pis-buduj….
[7] См.: Грицак Я. Історія і пам’ять: амнезія, амбівалентність, активізація // Каппелер А. (Упор.). Україна: процеси нациєтворення. Київ: K.I.C., 2011. С. 365—380.
[8] См. стенограмму заседания Сейма, в ходе которого был поднят этот вопрос: http://orka2.sejm.gov.pl/Debata1.nsf/118b9e577f3fceeac125746d0030d0fa/81e8096165bd3535c125750700452a….
[9] См.: Siwicki M. Dzieje konfliktów polsko-ukraińskich. Warszawa, 1994.
[10] Ярко о бунте масс в своей автобиографической работе «Круги отчуждения» пишет польский филолог Михал Гловиньский, ребенком спасенный из варшавского гетто. Описывая эпоху коммунистической Польши, он анализирует ситуации человеческого выбора, воздавая должное смельчакам, которые в момент испытаний могли помочь другим людям. См.: Głowiński М. Kręgi obcości. Opowieść autobiograficzna.Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2010.