Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2019
Людмила Валерьевна Климович (р. 1984) — историк российской эмиграции, доцент кафедры истории Ульяновского государственного педагогического университета имени И.Н. Ульянова.
[стр. 64—78 бумажной версии номера] [1]
Русская революция и последовавшая за ней гражданская война коренным образом изменили социальные, экономические и политические отношения в России, не оставив места «старому порядку» и олицетворявшим его людям и учреждениям. В числе последних оказался и Императорский Александровский (Царскосельский) лицей, который с 1811-го по 1918 год оставался наиболее привилегированным учебным заведением для дворянских детей. Его выпускники на протяжении почти столетия занимали важные государственные посты в Российской империи. После революции многие из них были репрессированы по сфабрикованному ГПУ в 1925 году «делу лицеистов»[2]. Значительной части выпускников, однако, удалось избежать репрессий, отправившись в эмиграцию. Тяготы жизни на чужбине вкупе с ощущением уникальности их alma mater способствовали вызреванию в среде бывших воспитанников Царскосельского лицея идеи корпоративного объединения. Результатом этого в середине 1920-х стало учреждение Общества выпускников Императорского Александровского лицея, председателем которого был избран граф Владимир Коковцов — бывший министр финансов и председатель Совета министров Российской империи в 1911—1914 годах.
От замысла объединения до учреждения Общества
В настоящей статье предпринимается попытка рассмотреть деятельность Общества выпускников и его председателя, которая нашла свое отражение в их переписке. Все использованные при ее написании письма хранятся в архивном фонде Королевского музея армии и военной истории в Брюсселе (Musée Royal de l’Armée et de l’Histoire Militaire, Dépôt «Lycée Alexandre» — далее MRAHM-LA). Бельгийским властям архив был передан в конце 1930-х Музейно-исторической комиссией Общества, которая до того самостоятельно собирала документы и артефакты, связанные с Лицеем. В дальнейшем архивное собрание пополнялось за счет личных документов Владимира Коковцова, Николая Флиге и других членов Общества, протоколов заседаний и сопутствующих им материалов[3]. Наиболее широко в архиве представлены письма, поступившие тому или иному адресату и хранившиеся в его личном собрании, а затем переданные в лицейский фонд. В духе дворянских традиций эмигранты обращались с письмами довольно бережно, но, к сожалению, копиями отправленных ответов снабжены не все полученные послания. Хотя это не всегда позволяет восстановить хронологию описываемых событий или обозреть какой-то вопрос во всей полноте, письма остаются уникальным источником, позволяющим представить изнутри жизнь видной организации русской эмиграции.
Впервые вопрос о необходимости объединения бывших лицеистов поднимается в письмах уже в 1920 году, когда Владимир Коковцов и Николай Чарыков, находившийся тогда в Константинополе, начали обсуждать структуру будущего объединения, членство в нем и устройство головного офиса. Коковцов писал:
«Я нахожу полезным, чтобы наша лицейская семья, обреченная волею судеб на быстрое вымирание, сохранила до ее полного исчезновения ту спайку, которой она отличалась в ту пору, когда молодые поколения лицеистов, сменявшие стариков, уходивших в вечность, старались воспринимать их заветы и передавать их ценности своим преемникам. А для этой цели предложенные Вами объединения лицеистов за границей в каждом центре, куда занесла их судьба, в одну постоянную организацию […] представляются вполне разумными»[4].
Одним из спорных моментов сразу же стал вопрос, где лучше расположить головной офис. Прекрасно понимая, что он станет местом притяжения лицеистов, Коковцов с самого начала настаивал на французской столице и критиковал стамбульский вариант, поскольку «число лицеистов в Париже значительно больше, чем где-либо, а общение с Парижем удобнее и проще, чем с Константинополем»[5]. В дальнейшем именно эта позиция взяла верх. Точной даты основания Общества нам обнаружить не удалось, но известно, что в 1920-е шел процесс его организационного и правового оформления. Из путеводителя по архиву Общества, подготовленного лицеистами в 1937 году, можно узнать, что официально зарегистрировать устав, как того требовало французское законодательство, удалось только 10 мая 1938 года[6].
Личность графа Коковцова вообще сыграла в консолидации лицейского сообщества громадную роль. Его заслуги на посту последнего дореволюционного попечителя Лицея стяжали ему едва ли не безграничное уважение со стороны бывших воспитанников, а его авторитет в вопросах внутренней жизни создаваемого объединения оказался непоколебимым. Спустя пятнадцать лет, когда задуманное лицейское сообщество уже твердо стояло на ногах, один из выпускников писал Коковцову:
«Ни одно событие, ни одно лицейское переживание последних десятилетий не прошло без Вашего непосредственного участия, без Вашей любезной и властной поддержки. Когда Государю Императору благоугодно было вверить Вам высшее руководство Лицеем, единодушное “слава Богу” лицейской семьи было показателем, что лицейский народ знает и ценит истинного хранителя лицейского духа и традиций. Затем в изгнании Вы при первой возможности развернули лицейский стяг, словом и делом поддерживая лицейское пламя»[7].
Наличие харизматичного лидера очень помогло в выстраивании новой организации. Даже после смерти графа лицеисты не забывали о нем. В 1946 году в письме, адресованном его вдове Анне Коковцовой, председатель Лицейского объединения рассказывал, как его члены, собравшись 19 октября, в День Лицея, в Париже, отслужили панихиду по всем почившим лицеистам. «Все мы с грустью поминаем Вашего покойного супруга Графа Владимира Николаевича и с сердечной благодарностью вспоминаем о всем, что он сделал для нас, лицеистов, в бытность его председателем нашего Объединения», — говорилось в письме[8].
В начале 1920-х вынужденный отъезд из России воспринимался большинством эмигрантов как временное явление, поскольку они полагали, что большевики не смогут продержаться долго. Такой образ мыслей сказывался на формулировке целей зарождавшейся организации, предполагавших возвращение на родину в обозримой перспективе: «Нужно стремиться к тому, чтобы сохранить пока взаимную связь друг с другом и подготовиться к тому, еще не близкому моменту, когда суждено будет вернуться на родину и только там собрать осиротевшую лицейскую семью в одно целое»[9]. Правда, высокие замыслы эмигрантов довольно скоро натолкнулись на многочисленные проблемы, которые возникли у них в новой среде.
Упоминания о Правлении общества, содержащиеся в письмах, позволяют предположить, что в организационном плане оно выступало как исполнительный орган, решавший все текущие вопросы, в то время как Совет общества оставался органом совещательным. Впрочем, находящиеся в нашем распоряжении документы не позволяют делать однозначных выводов на этот счет. Письма, однако, четко указывают на то, что состав Правления менялся. «По независящим от меня обстоятельствам я лишен в настоящее время возможности оставаться в Правлении Лицейского объединения, — пишет Коковцову один из его корреспондентов. — Вследствие сего прошу Ваше Сиятельство считать меня выбывшим из состава Лицейского объединения»[10].
Финансовые затруднения, членские взносы и взаимопомощь
Вторая половина 1920-х была отмечена чредой дипломатических признаний Советского Союза, и постепенно надежды эмигрантов на репатриацию начали таять. Новое положение дел заставляло Общество все активнее включаться в дела эмигрантской общины, оказывая помощь, в том числе и финансовую, лицеистам в различных странах. Бюджет Общества складывался за счет членских взносов, которые, с одной стороны, были обязательны, но, с другой стороны, платились участниками по возможности. Представительства в разных странах или французских городах перечисляли в общую парижскую кассу половину собранных средств. Из-за сложного экономического положения далеко не все лицеисты могли платить взносы. Казначей Лицейского объединения юга Франции писал Коковцову:
«Не будучи уверенным в том, что казначей Управления находится в настоящее время в Париже, беру на себя смелость направить лично Вашему Сиятельству отдельным почтовым переводом 50% поступивших в течение минувшего 1939 года членских взносов в Лицейскую казну с г.г. лицеистов, проживающих на юге Франции, в размере 427 франков 50 сантимов. При этом честь имею доложить, что недополученный в полном размере сбор с лицеистов: Ю.А. Азаревича, Н.И. Бутовича, князя А.Н. Голицына, К.Н. Катакази и С.В. Ростиславова я надеюсь дополучить в настоящем году и предполагаю занести означенные взносы в ведомость сборов за 1940 год»[11].
Кассу объединения пополняли среди прочего и доходы от продажи печатных изданий Общества. Неизвестный корреспондент, адресуясь к одному из членов Общества, писал:
«Пользуюсь случаем препроводить Вам только что вышедший в свет Каталог Архива Императорского Александровского лицея. Очень обяжете, если найдете возможным поддержать это издание некоторым взносом, подобно тому, как Вы нашли возможным это сделать в прошлом году на издание Исторического очерка. Цена каталога 8 франков»[12].
Отсутствие постоянной работы нередко ставило эмигрантов в сложные ситуации, и тогда на помощь приходило лицейское братство. В конце 1930-х к Коковцову обратился бывший лицеист Борис Балашов, проживавший в южной Франции, который, будучи безработным, не смог вовремя продлить французское удостоверение личности и был оштрафован за это.
«В настоящее время, при новом суровом законе об иностранцах, дальше оставаться без документов было невозможно, и я начал хлопотать по этому делу. Выяснилось, что мне придется заплатить штраф, хотя и в уменьшенном размере, но все-таки это выразится в сумме не менее 500 франков. Достать эти деньги я совершенно не могу, так как при моих заработках веду полуголодную жизнь. […] Эти обстоятельства заставляют меня беспокоить Ваше Сиятельство покорнейшей просьбой — не найдете ли Вы возможность выдать мне из парижской лицейской кассы эту сумму. […] Что касается возвращения этих денег, то, так как я время от времени работаю, то частями могу их вернуть»[13].
Как следует из сохранившейся переписки, Коковцов поддержал просителя. Этот вопрос обсуждался на заседании Правления 5 июля 1938 года, на котором было принято решение поддержать Балашова — при условии, что членами Южного объединения будет собрана половина суммы[14]. Казначей Лицейского объединения юга Франции, отвечая Коковцову, писал:
«Наша ниццская касса за отсутствием всяких средств не могла ему помочь, но некоторые из наших ниццских однокашников собрали между собою для него 250 франков, чтобы спасти Балашова от крупных неприятностей, благодаря чему ему удалось получить до истечения срока “ресеписе”[15], но над ним все еще висит штраф в 500 франков и Нансеновский сбор. Так как Вы, глубокоуважаемый граф Владимир Николаевич, выразили готовность помочь Балашову в равной с нами сумме, то мы очень просим Ваше Сиятельство это сделать до Вашего отъезда из Парижа, так как ввиду притеснений полиции положение Балашова становится безвыходным»[16].
Уже на следующий день Коковцов пишет письмо секретарю Общества, прикладывая к нему письмо Кича:
«Посылаю Вам только что полученное письмо Кича. Ввиду нашего письменного обещания и [неразборчиво] поддержки ниццских лицеистов, я переведу завтра Кичу 250 франков. […] Письмо Кича надо сохранить до доклада в сентябре Правлению. Ввиду близкого моего отъезда я прошу Вас известить Кича для порядка о сделанном мною переводе денег на его адрес»[17].
Из этого обмена посланиями можно сделать вывод, что расходование средств Общества могло производиться его председателем единолично, без решения Правления, которое извещалось о тратах post factum. По-видимому, периодичность заседаний Правления не позволяла оперативно решать текущих дел.
За расходованием лицейских финансов пристально следила ревизионная комиссия Общества. «Согласно полученным мною от графа В.Н. Коковцова указаниям, имею честь препроводить при сем к Вам двенадцать экземпляров Журнала Ревизионной комиссии за 1935—1936 год для рассылки их гг. членам Правления Лицейского объединения во Франции ввиду предлагаемого г-м председателем созыва в ближайшем будущем заседания Правления названного Объединения», — пишет ее руководитель[18]. При проведении проверки годовых доходов и расходов не все проходило гладко: между Ревизионной комиссией и Правлением возникали трения, фиксируемые в документах и порой выливавшиеся в перепалки вроде той, которая состоялась между казначеем лицейской кассы Алексеем Хрипуновым и членом ревизионной комиссии Александром Крупенским:
«При производстве ревизии и написании ревизионного доклада Вами были допущены совершенно непристойные приемы производства ревизии, а именно — Вы ни одного раза не обратились ко мне за обстоятельствами по тем статьям прихода и расхода, которые Вы затем отметили в Вашем ревизионном докладе. […] Вы должны были иметь достаточно гражданского мужества — прийти на вышеупомянутое заседание Лицейского бюро и там или поддерживать Ваши замечания, или же признать свою ошибку, а замечания Ревизионной комиссии признать недостаточно обоснованными»[19].
Сохранившиеся письма не дают возможности узнать, чем закончилась эта история, но при проведении ревизии за 1936—1937 годы Крупенского, который дал негативное заключение по ревизионным мероприятиям предыдущего периода, в составе комиссии уже не оказалось: скорее всего позиция Правления возобладала, и возмутителя спокойствия просто не избрали в ее новый созыв, о чем свидетельствует протокол общего собрания бывших лицеистов во Франции, которое прошло 19 октября 1937 года[20].
Аполитичность и памятные даты
Общество лицеистов оставалось аполитичным объединением, не вступало в какие-либо эмигрантские политические коалиции и не поддерживало ни одной политической идеологии. Вопросы участия членов Общества в тех или иных мероприятиях политической направленности предварительно обсуждались на заседаниях Правления и, как правило, сопровождались оживленными дискуссиями. Как показывают сохранившиеся документы, лицеисты, желавшие выразить свою позицию, обращались за специальным разрешением:
«Нижеподписавшиеся лицеисты парижского Объединения, узнав о предстоящем заседании своего Бюро для решения вопроса об участии Объединения в приеме Главы Российского Императорского Дома, Е. И. В. Великого Князя Владимира Кирилловича 18-го декабря с.г., позволяют себе выразить пожелание, чтобы вопрос этот был решен в утвердительном смысле и чтобы лицеисты были заблаговременно об этом уведомлены»[21].
В данном обращении речь идет о мероприятии 1938 года, имевшем заметное политическое значение: оно должно было стать первым официальным приемом Великого князя Владимира Кирилловича Романова в качестве главы Императорского дома. Понимая, что участие в нем символизировало бы поддержку его притязаний на российский престол, далеко не всем казавшихся бесспорными, некоторые члены Общества высказывали сомнение в целесообразности подобной акции. «По вопросу, поставленному на сегодняшней повестке, имею честь сообщить Вам, что я, как и раньше в аналогичных случаях, высказываюсь против участия Лицейского объединения в каких-либо политических и общественных выступлениях», — писал, например, обращаясь к Владимиру Коковцову, Алексей Гарфельде[22]. В итоге руководство остановилось на компромиссном варианте, позволявшем лицеистам участвовать в приеме в качестве частных лиц, но не допускавшем причастности к нему Общества в целом.
С гораздо большим единодушием лицеисты встречали памятные даты Российской империи, а также центральное для Общества ежегодное событие — очередную годовщину основания лицея, отмечавшуюся 19 октября. В этот день во всех странах, где были лицейские представительства, устраивались праздничные встречи и обеды. Ко Дню лицеистов в Париж на имя графа Коковцова поступали многочисленные поздравления, подобные, например, нижеследующему:
«От имени проживающих в Югославии бывших воспитанников Императорского Александровского лицея приношу Вам и всем лицеистам, проживающим во Франции, наше сердечное поздравление с 126-й годовщиной основания нашего дорогого Лицея»[23].
К поздравлениям Коковцов относился с особым вниманием и отвечал на них незамедлительно, делая пометку на полях: «Отвечено мною лично»[24]. Чем старше становились лицеисты, тем чаще в их письмах встречались такие, например, строки:
«Впервые после 1914 года я проведу этот священный день Лицея больным, один, лишь с Пушкиным в руках — но всеми своими мыслями и всей душой я буду с Лицейской Семьей, с лицеистами, собравшимися под Вашим Председательством в Париже, где 15 лет кряду я проводил этот день»[25].
На личные поздравления Коковцов отвечал самостоятельно, в своих рассуждениях подчеркивая значение Царскосельского лицея и одновременно скорбя о нем:
«Судьба не пощадила меня быть и одним из немногих свидетелей рокового конца Лицея, в котором с такой наглядностью проявилась рука русской революции 1917 года, еще за 8 месяцев до большевистского разрушения, и притом через посредство людей, кичившихся своею высокою культурностью. Они подняли со всею безжалостностью и без всяких колебаний свою руку на один из светлых очагов русского просвещения, которым гордилась Россия в незабвенную пору расцвета ее славы»[26].
Речь здесь идет о послереволюционных событиях, в ходе которых судьба Царскосельского лицея была предрешена уже тем, что учебное заведение не стало отказываться от звания «императорского»: в итоге царский орел был принудительно снят с его фасада, а само здание сначала заняла студенческая милиция, а затем, по распоряжению Временного правительства, его превратили в военный госпиталь.
Празднования дня Лицея не прекратились и с началом Второй мировой войны: так, в письме из Берлина, написанном осенью 1940 года, Коковцову сообщали, что в немецкой столице на торжественный обед собрались бывшие воспитанники Лицея, проживавшие в Германии. Интересно, что в этом послании нет ни слова о войне — эмигранты, по-видимому, пока не успели осознать масштабов поразивших Европу бедствий[27]. Впрочем, уже через год тон письма того же отправителя меняется: помимо обычных поздравлений, в нем есть и «искренние пожелания благополучно пережить нынешнюю мировую катастрофу». Кроме того, письмо дает представление и о количественном составе лицеистов в Германии: «Нас осталось 26 человек, а на обед собралось 12»[28].
В менее официальных письмах лицейское братство предстает в несколько ином свете. В подробном послании из Лондона, написанном в 1936 году, бывший лицеист Евгений Саблин с горечью констатирует, что лицейское общество в Великобритании практически бездействует, а некоторые его члены откровенно порочат репутацию Лицея:
«Губский — загадочный субъект, инстинктивно ненавидящий Лицей и посвятивший нашему родному заведению весьма нелестные строки в недавно выпущенной им книге на английском языке. […] Сукин скрывается от русских, ибо в свое время многих из нас подвел самым бесцеремонным образом. […] Таким образом, 19 октября празднуем лишь Буцкой, Клейнмихель и я. Да и Клейнмихель мало интересуется Лицеем. Все это, конечно, совершенно доверительно, не для печати, как говорится, и лишь для твоего сведения»[29].
Фигура Александра Пушкина была центром притяжения для всей эмигрантской общины. Столетие со дня смерти поэта затронуло всю эмиграцию, не оставив в стороне и лицеистов. Авторитет Общества лицеистов в эмигрантской среде подтверждается его широким вовлечением в подготовку празднования пушкинских дат. Но к поступавшим предложениям о сотрудничестве оно относилось разборчиво, о чем, в частности, свидетельствует взаимодействие с эмигрантским Пушкинским комитетом. В письме его председателя Василия Маклакова, адресованном Николаю Флиге, говорилось:
«Пушкинский комитет решил создать особую Пушкинскую финансовую комиссию, дабы с ее содействием пополнить необходимыми на эту специальную задачу средствами созданный им для организации чествования гениального поэта Пушкинский фонд. […] В твердой уверенности, что Вы пожелаете помочь в этом Пушкинскому комитету и согласитесь войти в состав Финансовой комиссии Пушкинского комитета, мы посылаем Вам при сем подписной лист и усердно просим Вас не только не отказать нам в своей лепте на это необходимое дело, но и взять на себя труд пригласить к тому же и Ваших друзей и знакомых»[30].
Представитель Общества, однако, ответил на эту инициативу отказом: «Я очень был тронут оказанным мне вниманием, но, к сожалению, принужден отказаться от участия в Пушкинской финансовой комиссии»[31]. Мотивы отказа участвовать в Пушкинской финансовой комиссии по имеющимся в нашем распоряжении документам установить сложно; не исключено, что Общество просто испытывало финансовые затруднения, поскольку собираемых членских взносов не хватало даже на помощь собственным членам. Впрочем, на праздник, посвященный Пушкину-юноше, который не накладывал на Общество никакой финансовой и организационной ответственности, приглашение было принято: Комитет по организации мероприятий в рамках «Дня русской культуры» для молодежи и детей просил лицеистов «прислать депутацию для возложения на памятник пальмовой ветви» — что и было ими сделано[32].
В письмах лицеистов можно найти сведения о том, что к столетию со дня кончины Пушкина «в Париже под председательством графа Коковцова возродилось Пушкинское Лицейское Общество»[33]. Замысел выступивших с этой инициативой людей заключался в том, чтобы «зажечь сердца подрастающего поколения любовью к Пушкину, внедрить в них священный культ его гения […] дать возможность и духовно алчущим старшим поколениям скрасить свои досуги неисчерпаемым кладезем красоты пушкинского творчества»[34]. Начинание было поддержано организациями лицеистов из разных стран, о чем свидетельствует, в частности, реакция бельгийского филиала:
«Считаем своим долгом сообщить, что мы приветствуем воссоздание Пушкинского Лицейского Общества за рубежом и будем по мере сил и возможностей содействовать расширению его деятельности. […] Наше Объединение принимало ближайшее участие в устройстве в Бельгии чествования Пушкина по случаю столетия со дня его кончины»[35].
Память о Лицее и его выпускниках
Одним из важных направлений работы Общества, нашедших отражение в переписке, стало сохранение памяти о Лицее и его выпускниках. После завершения организационного объединения лицеисты стали собирать документальные и материальные свидетельства, имеющие отношение к Лицею. В 1935 году была создана специальная Музейно-историческая комиссия под председательством Николая Флиге, которая занималась сбором и упорядочением артефактов; в дальнейшем именно она определила бельгийскую столицу, в которой документы находятся и поныне, как место хранения лицейского архива. Как видно из писем, в процессе передачи архива бельгийским специалистам между ними и Обществом были установлены самые теплые и доверительные отношения: «На днях наше Лицейское объединение собирается чествовать завтраком главного консерватора Королевского военно-исторического музея, г-на Леконта, так любезно и сердечно относящегося к русским вообще, а в частности, и к нам, лицеистам»[36].
Исторический очерк о Лицее[37], составленный Александром Яхонтовым и изданный Музейно-исторической комиссией — в том числе и за счет средств Общества, — был отправлен в Русский заграничный исторический архив в Праге, на что комиссия получила благодарственный ответ. Изъявления признательности были получены и от других адресатов. «Я очень тронут вниманием и памятью лицеистов, — писал один из них. — Я связан с Лицеем самыми лучшими воспоминаниями и чувствами»[38]. Историю своего учебного заведения выпускники не только свято чтили и хранили, но и старались ознакомить с ней европейское общество: среди писем есть, например, сопроводительная записка в Британский музей, в библиотеку которого исторический очерк так же был выслан[39].
Работа Музейно-исторической комиссии отражена в регулярных сообщениях ее председателя Флиге графу Коковцову. Много внимания в них уделяется новым поступлениям и их дарителям. На некоторых бумагах сохранились пометки, сделанные рукой Коковцова: «С обычным моим удовольствием ознакомился с продолжающимся развитием доброго дела»[40], «могу только порадоваться нашему обогащению Лицейского музея»[41]. В музей попадали и редкие экспонаты. Так, в 1938 году протоиерей Александр Рубец, проживавший в Стокгольме, передал в дар музею «собственноручную записку ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА от 17 Мая 1910 года, в коей ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР просит Попечителя ИМПЕРАТОРСКОГО Александровского Лицея, Статс-Секретаря А.С. Ермолова, приехать к ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ с докладом по делам Лицея 18 Мая 1910 года в 12¼ час. дня». «Эта записка, — добавлял даритель, — была передана мне покойным Алексеем Сергеевичем и хранилась у меня как самое ценное, что у меня осталось от прошлого»[42].
После того, как передача собранных материалов в Королевский музей армии и военной истории завершилась, в мае 1939 года было принято постановление о самоликвидации Музейно-исторической комиссии Общества, выполнившей свою функцию. В письмах 1940 года обсуждается вопрос о ее заключительном протоколе, и в этой связи Николай Флиге просит Игоря Митрофанова проверить составленный им протокол и внести в него правки: «Сделал я эту работу, чтобы иметь сводку нашей деятельности на случай справок, которые нелегко наводить в накопившемся и громадном, и разнообразном материале»[43].
В преклонном возрасте многие лицеисты взялись за написание мемуаров: они считали своим долгом сохранить память о Лицее для потомков. Авторы воспоминаний хорошо понимали, что время существования Общества ограничено, так как последние учащиеся покинули стены Лицея в 1918 году, а посторонние в Общество не принимались. Среди прочих в конце 1930-х свои воспоминания завершил Виктор Кюхельбекер; текст был отправлен им графу Коковцову, который высоко оценил этот труд. Его автор в свою очередь поблагодарил руководителя Общества: «Я очень счастлив, что воспоминания Вам мои понравились — ведь писал я их от всего сердца, желая хоть таким образом отдать Вам должное и почтить память воспитавшего всех нас нашего дорогого и незабвенного Лицея»[44]. Коковцов ответил взаимной любезностью: «С истинным удовольствием вторично прочел твои прекрасно написанные и насквозь проникнутые лицейским духом воспоминания. Чтение их доставило мне много радостных минут и принесло успокоение, так ценимое в переживаемое нами время»[45]. Правда, в конечном счете, рукопись так и не была издана, оставшись в архивном фонде Лицея. Николай Полушкин из США при подготовке своих мемуаров, желая максимально точно запечатлеть историю Лицея, собирал информацию у товарищей-лицеистов в разных странах. В письме Флиге он выражает признательность им за это: «Вообще должен благодарить всех наших лицеистов за благожелательное, а иногда и еще более симпатичное отношение к моим интересам»[46].
В формировании этой коллективной памяти граф Коковцов принимал самое деятельное и активное участие. Например, 22 февраля 1940 года лицеист Игорь Митрофанов направил ему составленную им библиографию материалов о Лицее с целью дальнейшей ее передачи в архив лицейского Общества[47]. Содержание ответного письма демонстрирует внимание, с каким руководитель Общества отнесся к присланным материалам. Уже через несколько дней он ответил автору письма: «Ваша Библиография дала мне много минут настоящего морального отдыха от моих повседневных забот, от моего глубокого разочарования, ставшего моим уделом под конец моей жизни»[48]. Граф пессимистичен, идет война — и письмо завершают полные грусти строки:
«Я не хочу оставлять у себя Вашего прекрасного труда — после смерти меня и моей жены он не будет нужен никому. Пусть этот экземпляр, предназначенный Вами мне, как и Ваше письмо от 22 февраля, останется в Брюссельском музее и вернется домой, если собранному в нем лицейскому материалу суждено будет найти место своего окончательного упокоения в каком-нибудь русском историческом хранилище»[49].
Война не позволила Митрофанову воплотить свои планы в жизнь, библиография так и не была издана, а рукопись, согласно воле Коковцова, по-прежнему находится в архиве в Брюсселе — скорее всего «вернуться домой» ей уже не суждено.
***
Сообщество лицеистов просуществовало до середины 1960-х, пока в живых оставались последние выпускники. Архивный фонд пополнялся документами и после Второй мировой войны. Общество выпускников Императорского Александровского лицея стало одним из примеров того, как историческая память сохраняется в изгнании, а его члены очень много сделали для того, чтобы спустя век с момента последнего выпуска о Царскосельском лицее знали, а его выпускников помнили. Документы же, собранные лицеистами и сохраненные в брюссельском архиве, еще ждут своего исследователя.
[1] Публикация подготовлена в рамках проекта РФФИ №16-31-01046-ОГН. Автор благодарит Михаила Ковалева за помощь в сборе архивного материала.
[2] Подробнее см.: Шимонек Е.В. Пушкинист на архивной службе // Отечественные архивы. 2010. № 1. С. 11—14; Волков О. Дело лицеистов // СМ Вестник. 2013. № 5(87). С. 4—5.
[3] Подробнее об архивном фонде см. мою статью: Климович Л. Общество бывших воспитанников Императорского Александровского лицея и его архив в эмиграции // Россия и современный мир. 2018. № 2. С. 18—31.
[4] Копия письма Владимира Коковцова Николаю Чарыкову от 23 сентября 1920 года (MRAHM-LA. ХIII С-1). Фонд разделен на тематические блоки, обозначенные римскими цифрами, арабские цифры с буквами обозначают номера дел, листы в делах не пронумерованы.
[5] Там же.
[6] См.: Архив Императорского Александровского лицея, временно хранящийся в Королевском военном музее в Брюсселе / Сост. Н.Н. Флиге, И.П. Митрофанов. Париж: Издание Лицейского объединения во Франции, 1937. С. 6—7 (цит. по: Соколова Е.А. Общественная деятельность В.Н. Коковцова в эмиграции // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.Н. Герцена. 2008. № 49. С. 190).
[7] Письмо Аркадия Яхонтова Владимиру Коковцову от 9 ноября 1936 года (MRAHM-LA. ХVIIE-7).
[8] Письмо председателя Лицейского объединения Анне Коковцовой от 5 ноября 1946 года (MRAHM-LA. ХVC (1)-11).
[9] Копия письма Владимира Коковцова Николаю Чарыкову от 23 сентября 1920 года.
[10] Письмо Алексея Гарфельде Владимиру Коковцову от 1 мая 1939 года(MRAHM-LA. ХIII В-35).
[11] Письмо [казначея Лицейского объединения юга Франции] Филиппа Кича Владимиру Коковцову от 9 февраля 1940 года (MRAHM-LA. ХIII F-13).
[12] Письмо неустановленного лица Николаю Александровичу Базили [фамилия установлена по контексту письма] от 25 октября 1937 года(MRAHM-LA. ХIV D-1).
[13] Письмо Бориса Балашова Владимиру Коковцову от 1 июня 1938 года(MRAHM-LA. XVC (1)-1).
[14] Протокол общего собрания бывших воспитанников Императорского Александровского лицея во Франции от 5 июля 1938 года (MRAHM-LA. ХIII E-15).
[15] Всем иностранцам во Франции необходимо было иметь удостоверение личности (carte d’identité), которое в зависимости от права на работу было трех видов. Récépissé — временное удостоверение личности, которое выдавалось сроком на три месяца, а затем обменивалась на постоянную carte d’identité. Подробнее о правовом статусе эмигрантов во Франции см.: Бочарова З.С. Правовое положение русских беженцев во Франции в 1920—1930 годы // Россия и современный мир. 2017. № 2. С. 161—175.
[16] Письмо Филиппа Кича Владимиру Коковцову от 24 июля 1938 года(MRAHM-LA. ХVC (1)-7).
[17] Письмо Владимира Коковцова Георгию Александровичу [Афросимову] от 25 июля 1938 года (MRAHM-LA. ХV A (1)-8).
[18] Письмо Сергея Феодосьева Георгию Александровичу [предположительно Афросимову, так как он был генеральным секретарем Общества] от 15 июля 1937 года (MRAHM-LA. ХIII F-4).
[19] Копия письма Алексея Хрипунова Александру Крупенскому от 19 октября 1937 года (MRAHM-LA. ХIII F-5).
[20] Протокол общего собрания бывших воспитанников Императорского Александровского лицея во Франции от 19 октября 1937 года (MRAHM-LA. ХIII E-13).
[21] Письмо группы лиц Владимиру Коковцову от 6 декабря 1938 года(MRAHM-LA. ХIII В). [Номер дела не указан, письмо находится в папке с делами с 1 по 47.]
[22] Письмо Алексея Гарфельде Владимиру Коковцову от 12 декабря 1938 года (MRAHM-LA. ХIII В). [Номер дела не указан, письмо находится в папке с делами с 1 по 47.]
[23] Письмо Сергея Юрьева Владимиру Коковцову от 29 октября 1937 года (MRAHM-LA. XVC (1)-18).
[24] Там же.
[25] Письмо Сергея Воейкова Владимиру Коковцову от 16 (29) октября 1938 года (MRAHM-LA. XVC (1)-16).
[26] Письмо Владимира Коковцова Герману Лерхе от 30 апреля 1938 года (MRAHM-LA. ХVC 121-2).
[27] Письмо старшего лицеиста ХХХI курса [фамилия неразборчива] Владимиру Коковцову от 21 октября (3 ноября) 1940 года (MRAHM-LA. XXC-15).
[28] Письмо старшего лицеиста ХХХI курса [фамилия неразборчива] Владимиру Коковцову от 2 ноября 1941 года (MRAHM-LA. XXC-15).
[29] Письмо Евгения Саблина «дорогому другу» [Николаю Флиге — адресат определен мной по контексту письма. — Л.К.] от 19 апреля 1938 года (MRAHM-LA. ХV B (1)-57).
[30] Письмо председателя Пушкинского комитета Василия Маклакова Николаю Флиге от 6 января 1937 года (MRAHM-LA. ХIVD-3).
[31] Письмо без подписи [предположительно Николая Флиге] Василию Маклакову от 26 января 1937 года (MRAHM-LA. ХIVD-7).
[32] Письмо Евграфа Ковалевского в Общество бывших воспитанников Александровского Лицея от 5 апреля 1937 года (MRAHM-LA. ХХD-5).
[33] Письмо неустановленного лица Андрею Андреевичу [фамилия неизвестна] от 3 сентября 1937 года (MRAHM-LA. ХIV D-4).
[34] Письмо Сергея Воейкова Николаю Флиге от 28 марта 1937 года(MRAHM-LA. XIVD-9).
[35] Письмо председателя Лицейского объединения в Бельгии Владимиру Коковцову от 21 октября 1937 года (MRAHM-LA. ХIII А-6).
[36] Письмо Михаила Гагарина [предположительно] Владимиру Коковцову от 25 февраля 1938 года (MRAHM-LA. ХIIIG-9).
[37] Исторический очерк Императорского Александровского (б. Царскосельского) лицея / Сост. А. Яхонтов. Париж: Объединение б. воспитанников Императорского Александровского лицея, 1936.
[38] Письмо неустановленного лица графу Владимиру Коковцову от 30 ноября 1936 года (MRAHM-LA. XVIIF (6)-15).
[39] Сопроводительное письмо в Британский музей от Общества от 19 января 1937 года (MRAHM-LA. XVIIF (6)-18).
[40] Письмо Николая Флиге Владимиру Коковцову от 7 января 1938 года(MRAHM-LA. ХХIVB-23).
[41] Там же.
[42] Письмо протоиерея Александра Рубеца Владимиру Коковцову от 15(28) октября 1938 года (MRAHM-LA. ХVC (1)-14).
[43] Письмо Николая Флиге Игорю Митрофанову от 22 января 1940 года (MRAHM-LA. ХVE-3).
[44] Письмо Виктора Кюхельбекера Владимиру Коковцову от 8 июня 1938 года (MRAHM-LA. ХIХ-12).
[45] Письмо Владимира Коковцова Виктору Кюхельбекеру [без даты](MRAHM-LA. ХIХ-11(а)).
[46] Письмо Николая Полушкина Николаю Флиге от 8 декабря 1932 года(MRAHM-LA. ХVB (1)-50).
[47] Письмо Игоря Митрофанова Владимиру Коковцову от 22 февраля 1940 года (MRAHM-LA. ХХIVВ-42).
[48] Письмо Владимира Коковцова Игорю Митрофанову от 27 февраля 1940 года (MRAHM-LA. ХХIVВ-43).
[49] Там же.