Перевод с английского Андрея Захарова
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2018
Перевод Андрей Захаров
Шон Макмикин (р. 1974) — американский историк, профессор европейской истории и культуры Бард-колледжа (Нью-Йорк).
[стр. 64—89 бумажной версии номера] [1]
В украинской столице, где, по слухам, молоко и мед текли рекой, мы не можем найти даже хлеба.
Генерал-лейтенант Вильгельм фон Грёнер заместителю начальника Генерального штаба Эриху Людендорфу, 23 мая 1918 года[2].
Для Османской империи захват Лениным власти в Петрограде состоялся более чем вовремя. Прекращение огня, предложенное русскими османской 3-й армии 3 декабря 1917 года, вступило в силу на всех османских фронтах в ночь с 17-го на 18 декабря. За эти две недели норма выдачи хлеба в Константинополе, которая и без того уже составляла мизерные 180 граммов в день, была сокращена вдвое: предстоящей зимой ожидался массовый голод. До большевистского путча «революционные матросы» из Севастополя регулярно совершали рейды вдоль турецкого побережья, не позволявшие турецким баржам доставлять в прибрежные города уголь из Зонгулдака, но после ленинского перемирия мгновенно забрезжили перспективы возобновления угольных поставок в Константинополь. Одновременно появилась и надежда, что по Черному морю в Турцию начнет поступать украинское зерно. Как теперь предполагалось, турки — по крайней мере те из них, кому посчастливилось жить в столице, — в зимние месяцы вообще не будут голодать или замерзать[3].
Снятие блокады с Черного моря помогло снизить напряженность в германо-турецких отношениях, к тому моменту достигшую опасного уровня. В декабре 1917-го, незадолго до объявления русскими о прекращении огня, заместитель начальника немецкого Генштаба Эрих Людендорф из Берлина предупредил турок, что Германия больше не сможет помогать Турции углем. Таким образом, хлебный дефицит был дополнен нехваткой топлива. Кроме того, немцев повсеместно обвиняли в мартовском падении Багдада: ходили слухи, будто бы германские офицеры оставили свои позиции незадолго до того, как Халиль-паша сдал город британским войскам. Пытаясь хотя бы отчасти погасить эти сплетни и укрепить южные рубежи Османской империи, Людендорф поручил Эриху фон Фалькенхайну принять на себя командование Йылдырымской армейской группировкой, но для недавно уволенного начальника Генштаба германской армии это обернулось лишь новым унижением. Теперь пошли разговоры о том, что именно фон Фалькенхайн позволил британскому генералу Эдмунду Алленби войти в Иерусалим, чтобы обезопасить христианские святыни от разрушения[4]. Кроме того, турецкая пресса рутинно обвиняла немцев в перебоях с углем и хлебом. Вдобавок ко всему 6 сентября 1917 года пожар уничтожил главный символ германских инвестиций в экономику Османской империи: полностью сгорел стамбульский вокзал «Хайдарпаша», главная станция Берлинско-Багдадской железной дороги. Хранившиеся на его складах боеприпасы и горючее произвели взрыв такой силы, что дома сотрясались даже в Пере, на противоположном берегу Босфора. Подозревался поджог, хотя злоумышленники так и не были обнаружены. Если бы зима выдалась сложной, то скорее всего пострадала бы и другая немецкая собственность — на этот раз от бесчинств толпы. Теперь же, благодаря Ленину, утратившие всякую популярность в турецком обществе немцы получили возможность морем перебросить в Константинополь провиант, в котором город отчаянно нуждался — будь то из дружественной послевоенной Украины или же из дунайской дельты оккупированной Румынии, где германское адмиралтейство только что разместило новое Черноморское командование[5].
На передовых позициях османской армии новости из Петрограда также вызвали ликование. Если в столице снабжение продовольствием было очень плохим, то на фронте оно стало просто катастрофическим. Как отмечал Отто Лиман фон Сандерс, глава немецкой военной миссии в Турции, принимая командование турецкой группировкой в Сирии от дискредитированного фон Фалькенхайна, «люди страдали от истощения и были одеты в лохмотья»[6]. Революционные беспорядки весны и осени 1917 года поставили крест на планах России высадить десант на берегах Босфора и не позволили генералу Николаю Юденичу развернуть из занятого им Эрзинкана новое наступление. В мае, консолидируя свои оборонительные позиции в восточной Турции, русские войска оставили город Муш. Несмотря на это, их части, пусть непрочно, но держали в своих руках Эрзинкан, Трабзон, Эрзурум и берега озера Ван[7]. Пресловутый «приказ № 1» поступил и на Кавказский фронт, хотя здесь, благодаря победам 1916 года, бунтарские настроения среди солдатской массы проявлялись не столь остро, как в других местах. В ходе съезда солдатских депутатов, состоявшегося в Тифлисе в апреле 1917 года, его председателем был избран генерал, что говорило о сохранявшемся уважении к офицерам. На протяжении всего лета большевики пытались создать свои ячейки в подразделениях Кавказской армии, но не слишком преуспели в этом — за исключением 2-й гренадерской дивизии и 1-й кавказской казачьей дивизии. В Тифлисском совете преобладали поддерживавшие войну меньшевики и социалисты-революционеры Александра Керенского с небольшими вкраплениями дашнаков и прочих армянских социалистов, отчаянно желавших отомстить туркам за резню 1915 года. 8 ноября 1917-го Тифлисский совет объявил большевистский переворот в Петрограде нелегитимным, заявив, что воинские части на Кавказе продолжат сражаться с Турцией. Но прекращение огня покончило с этими инициативами. Теперь, когда война завершилась, а в деревне начался великий земельный передел, даже самые воинственные из находящихся в далекой Анатолии мужиков заторопились домой[8].
Важно особо подчеркнуть последствия объявленного большевиками прекращения огня, поскольку именно оно явилось ключевым элементом ленинского лозунга «мир, земля, хлеб», выделявшим большевиков среди прочих партий, которые боролись за власть в России. Тем или иным образом, но все остальные — меньшевики, эсеры, кадеты, консерваторы и монархисты — желали разгрома Германии и Турции. Если судить по результатам всеобщих выборов ноября 1917 года, в ходе которых партия Керенского получила 40,4% голосов в сравнении с 24% у уже захвативших власть большевиков и 1% у поддерживавших их левых эсеров, ленинская «политика мира» пользовалась поддержкой в лучшем случае всего четверти российского населения. Причудливость большевистского приказа о прекращении огня усугублялась дополнением к нему, предписывавшим войскам начать «братание» с врагом. Получив эти указания, верховный главнокомандующий русской армией, генерал Николай Духонин, отказался их выполнять. Это позволило Ленину передать приказ непосредственно в войска, объявив командование вооруженными силами «контрреволюционным». Восприняв намек, толпа радикально настроенных солдат спешно линчевала Духонина. Как раз этот финальный бунт в штаб-квартире русской армии, а не революционные события 1917 года, позволил большевистской политике восторжествовать. Конец войне России с Турцией положил именно Ленин, а не Керенский, не Советы и не русский народ[9].
Более того, организованная Лениным сдача позиций на всех фронтах не просто означала, что Османская империя продолжит существовать — февральская революция и без того обеспечила ей такую возможность, остановив дальнейшее продвижение русских армий от Эрзинкана и осложнив усилия адмирала Александра Колчака по подготовке босфорского десанта. Крушение монархии улучшило стратегическое позиционирование османских армий, превратив отчаянную оборону слабого против сильного во взаимно изматывающее противостояние равных. Но теперь, после октябрьской революции, в стане врага началась полнейшая дезинтеграция. Все еще превосходивший противника русский Черноморский флот по условиям перемирия должен был вернуться в порты, а некоторые корабли восставшие матросы отвели из зоны боевых действий еще раньше. В анатолийском Кельките, в 45 километрах к северу от Эрзинкана, начала работать турецко-русская комиссия по перемирию, целью которой было зафиксировать сложившуюся линию размежевания сторон. Но русские солдаты незамедлительно начали уезжать домой, причем делалось это в полнейшем беспорядке. Мехмед Вехип-паша, командующий османской 3-й армией, внезапно оказавшейся победительницей, бурно протестовал против безобразного поведения уходящих русских, которые по дороге разворовывали все что можно[10].
Из всех чудес, свершившихся у смертного одра Османской империи, ленинская революция оказалась, бесспорно, величайшим. В предыдущую зиму Турция едва устояла, ее разбитые армии чуть держались, пока русские разворачивали последнее наступление на Константинополь, а англичане и французы наперед делили имперские территории. Сейчас, когда русские войска буквально растаяли, как весенний снег, Мехмед Талаат-паша, ставший великим визирем, думал о том, что организованный Лениным переворот «открыл возможность для расширения турецкой империи на восток». Даже умеренные османские газеты, такие, как «Sabah» или «Tasvir-i-Efkar», рассуждали о «незамедлительном возвращении земель в восточной Анатолии и Закавказье». Подобный ход мыслей, трансформируемый в политику, требовал, чтобы османские дипломаты, которых отправили на переговоры в Брест-Литовск, настаивали на восстановлении турецко-российской границы по образцу не 1914-го, а 1877 года. Это означало возвращение под турецкий суверенитет Карса, Ардагана и Батума — трех провинций, потерянных османами в ходе последней русско-турецкой войны. Теперь можно было ставить вопрос даже о Баку, центре российской топливной индустрии и воротах в Среднюю Азию, хотя в этих притязаниях туркам неминуемо пришлось бы столкнуться с их германскими союзниками, также жаждущими нефти. После ужасающего отступления 1916 года военный министр Исмаил Энвер-паша получил шанс остаться в истории в качестве величайшего турка, сумевшего разгромить самого главного северного врага Турции[11].
Разумеется, превращение Энвер-паши в героя никак не входило в планы большевиков, когда они захватывали власть. По мнению Ленина, то, что объявленное им прекращение огня ускорило дезинтеграцию царских армий, было отрадным фактом, поскольку тем самым ослаблялся потенциал контрреволюции. Но это вовсе не означало, что пролетарский вождь был готов позволить врагам России строить собственные империи за ее счет. Да, Ленин имел свою позицию, но вопреки убеждению Керенского и Антанты германским агентом он не был. Когда большевистский министр иностранных дел Лев Троцкий в ноябре 1917 года передавал газете «Manchester Guardian» условия тайного соглашения Сергея Сазонова, Марка Сайкса и Франсуа Пико, он намеревался обличить неприкрытый империализм всех воюющих сторон, а не только держав Антанты, чья переписка была обнаружена им в русских архивах. Точно так же за ленинской стратегией прекращения огня и отправки представителей в Брест-Литовск стояло не намерение дать немцам все, что они хотят, а желание выиграть время, чтобы коммунистические революции по всей Европе не позволили бы России подписать неизбежно тягостный для нее мир. Троцкий позже пояснял:
«Мы начали мирные переговоры в надежде разбудить рабочие партии Германии и Австро-Венгрии, а также стран Антанты. Для того, чтобы дать европейским рабочим возможность понять русскую революцию, нам нужно было максимально затягивать переговоры»[12].
Первый раунд переговоров в Брест-Литовске был похож на фарс. Два основных большевистских делегата — Адольф Иоффе, доверенный человек Троцкого, как и он, ранее состоявший в рядах меньшевиков, и Лев Каменев, представитель Ленина, — были достаточно вменяемы, но их сопровождала разношерстная компания странных личностей. Здесь присутствовали, например, эсерка Анастасия Биценко, в 1905 году попавшая в царскую ссылку за убийство военного министра Виктора Сахарова, и крестьянин Роман Сташков, которого Иоффе, в последний момент спохватившийся, что в русской делегации нет «представителя крестьянства», буквально подобрал на петроградской улице. Поскольку немцы и австрийцы все еще надеялись, что рождественское благодушие может побудить правительства Антанты прислать на переговоры и свои делегации, никто никуда не спешил, и все прекрасно проводили время[13].
Под всей этой светской благопристойностью, однако, по обе стороны переговорного стола нарастало напряжение. После Брусиловского прорыва 1916 года положение Австро-Венгрии было даже более отчаянным, чем положение Турции. После того, как в ноябре того же года скончался император Франц Иосиф, все ожидали скорого распада империи по линиям национального размежевания. Снабжение продовольствием в Вене было ничуть не лучше, чем в Константинополе, но русская революция спасла монархию Габсбургов точно так же, как она удержала на плаву Османскую империю. Граф Оттокар Чернин, возглавлявший в Брест-Литовске австрийскую делегацию, понимал, что затягивание переговоров чревато для «дуалистической монархии» развалом. Венский дипломат удивил всех присутствующих, когда, будто бы в порыве праздничного благодушия (или под влиянием большевистской пропаганды), заявил, что Австро-Венгрия откажется от всех территорий, завоеванных в ходе войны, если представители Антанты приедут в Брест-Литовск и присоединятся к переговорному процессу. (Считая правительство Ленина германской марионеткой, союзники не желали дискредитировать идею подлинной мирной конференции.) Предложение Чернина повергло в неистовство немецкий генералитет и берлинскую прессу, которые обвинили ведущего немецкого переговорщика, статс-секретаря Рихарда фон Кюльмана, в поддержке готовности Австрии отказаться от земель, «оплаченных кровью и жизнями сотен тысяч». Маленькая болгарская делегация в свою очередь испытывала раздражение от перспективы возвращения оккупированных Софией территорий Сербии, а также Верхней Добруджи и Нижней Бессарабии. Кроме того, Болгарию не устраивала передача оставленной турками в 1915 году западной части Фракии, которую Константинополь теперь требовал назад. Турецкая позиция, о которой заявил министр иностранных дел Ахмед Нисими, была более мягкой, но столь же четкой: чтобы Турция отказалась от своих территориальных претензий, Россия должна вывести войска со всех оккупированных османских территорий. На фоне нарастающих в стане победителей трений 28 декабря 1917 года в работе конференции был объявлен перерыв: всем нужно было подумать[14].
Троцкий и Ленин были не единственными из тех, кто полагал, что время работает на них. Большевики тешили себя надеждами на то, что скорая революция в Центральной Европе поставит крест на немецких планах по присвоению русских территорий. Но и немцы играли, причем куда более серьезно, в аналогичную игру, пригласив в Брест-Литовск фракции сепаратистов, желавших отделиться от России — например трех делегатов украинской Верховной Рады, в декабре провозгласившей независимость Украины. Турки между тем тешили себя картинами народного ликования, которое захлестнуло Карс, Ардаган и Батум, предвкушавшие грядущее возвращение в Османскую империю. 22 декабря 1917 года Энвер-паша учредил «Кавказский комитет», призванный договориться с турецкими союзниками о передаче этих территорий под суверенитет Турции. Немецкий посол в Стамбуле, граф Иоганн Генрих фон Бернсторф, возражал против турецких притязаний, которые казались ему типичными для Востока «базарными препирательствами»[15]. Но Энвер-паша знал, что фон Кюльман, который прежде сам был послом в Турции и даже родился в Константинополе, относится к османским планам более благосклонно. Статс-секретарь, которому был по душе мягкий подход украинской Рады, предложил Турции провести в бывших османских провинциях плебисцит, оправдывающий их аннексию. Иначе говоря, поддержка немецкого правительства и самоликвидация царской армии делали восстановление турецких границ 1877 года лишь вопросом времени[16].
Тем не менее у большевиков еще оставались на руках кое-какие сильные козыри. После октябрьской революции Комиссариат по делам национальностей, который был создан еще Временным правительством, перешел под начало Сталина. В декабре, учитывая усиливавшийся турецкий нажим, новый комиссар начал вооружать армянских ветеранов русской армии. К концу месяца Армянский корпус — как надеялись армяне, зародыш будущей национальной армии — уже включал в себя 24 батальона пехоты, восемь батальонов ополченцев и тысячу кавалеристов, всего около 20 тысяч бойцов[17]. 11 января 1918 года Ленин и Сталин поставили свои подписи под специальным декретом «О турецкой Армении», обновившим предыдущую (и довольно двусмысленную) русскую декларацию от 28 мая 1917-го и требующим «самоопределения» для турецких армян. 20 января Талаат-паша подписал формальный протест против вооружения большевиками армянских частей[18]. Несмотря на всю миролюбивую риторику, заявлял турецкий министр, Россия не отказалась от своих агрессивных замашек[19]. Боевые действия едва закончились, а линия фронта уже начала оформляться заново: место казаков Юденича теперь занимали части красных и армян. Несмотря на все новогодние речи, звучавшие в Брест-Литовске, декорации для нового кавказского кровопролития очень скоро были поставлены.
Когда 9 января 1918 года переговоры возобновились, а представители Антанты так и не приехали, всякое притворство начало сходить на нет. Большевики теперь четко понимали, что немцы планируют отторгнуть Украину от России, а Турция готовится вновь утвердиться на Кавказе. Неудивительно, что теперь Ленин отправил в Брест-Литовск самогó Троцкого. Остатки праздничного настроения улетучились полностью, когда советский министр иностранных дел заставил свою команду, и Сташкова в том числе, спать и есть отдельно от немцев, не позволяя коррумпировать себя даровым спиртным. Большевистский трибун продемонстрировал немалую силу духа, когда в последующие дни жарко спорил с фон Кюльманом по поводу точного значения «национального самоопределения» — идеи, неожиданно обретшей актуальность из-за состоявшегося 8 января обнародования знаменитых «Четырнадцати пунктов» американского президента Вудро Вильсона. Любопытно, что немцы не препятствовали передаче стенограмм заседаний мировой прессе; это предоставило Троцкому прекрасную трибуну для обличения германского лицемерия и германского империализма. Фон Кюльман, немного обеспокоенный приемами своего партнера по переговорам, сохранял тем не менее прежнюю настойчивость, уводя дискуссию во все более абстрактное русло: ему нужно было убедить Троцкого в справедливости суверенной воли народа, ибо в отторжении украинских и прибалтийских земель от России немцы собирались опереться на демократический плебисцит. Но Троцкий далеко не каждому казался равным партнером по переговорам. Как писал Чернин в своем дневнике, ему смертельно надоели «бесконечные духовные борения с чудовищем», и он надеется, что какая-нибудь Шарлотта Корде прикончит этого большевика с козлиной бородкой в его собственной ванне[20].
Устав от академических дебатов о суверенитете и самоопределении, 18 января 1918 года генерал Макс фон Хоффман, представлявший в Брест-Литовске германское верховное командование, предъявил Троцкому карту предполагаемых границ послевоенной России, отсекавших от нее все территории, оккупированные на тот момент немецкими войсками — включая Польшу и Прибалтику. Генерал позволил себе также фразу о том, что Германия не имеет никакого намерения выводить войска с бывших российских земель «даже через год после заключения мирного соглашения». (Разумеется, фон Кюльман и Чернин немедленно пожалели об этой откровенности.) Троцкому, не имевшему ни малейшей возможности противиться суровой мощи германского оружия, оставалось только прошипеть что-то насчет того, что «референдум есть лучшее средство выражения народной воли» — и отбыть для получения дальнейших инструкций в Петроград.
Глава большевистского МИДа оказался в сложном положении. Вернувшись в Петроград между второй и третьей сессиями переговоров, он поневоле сделался посредником между ленинцами и большевиками-оппозиционерами, вступившими в схватку друг с другом по поводу того, подписывать унизительный мир или, вместо этого, развязать «революционную войну» против империалистической Германии. После того, как в Петрограде стало известно, что немцы не собираются отказываться от своих территориальных приобретений, Ленин созвал конференцию большевистских лидеров из основных регионов — Москвы, с Урала и из самой столицы. 21 января 1918 года делегатам было предложено голосованием выбрать одну из трех позиций, определяющих отношение к войне. Предложение Ленина незамедлительно подписать драконовский мир с Германией получило 15 голосов из 63. Предложение Николая Бухарина возобновить войну против Центральных держав в надежде, что в Германии вспыхнет революция, получило незначительное большинство в 32 голоса. В такой ситуации Троцкий, заявив, что поражение Советской России в случае продолжения войны будет неизбежным, предложил компромисс. Как пояснял он своим ошеломленным однопартийцам, следует объявить о том, что война окончена, но грабительского мира с немцами не подписывать. Приняв эту линию, говорил он, можно будет устроить в Брест-Литовске «педагогическую демонстрацию». Широким пропагандистским жестом прекратив сопротивление и распустив русскую армию, большевики одним ударом убьют сразу двух зайцев: с одной стороны, опровергнут широко распространенное убеждение в том, что они остаются «агентами Гогенцоллернов», а с другой стороны, дадут понять «рабочему классу всего мира», что мирный договор незаконен, поскольку навязан пролетарской России немецкими штыками. Новое предложение Троцкого, сведенное к лаконичной формуле «ни мира, ни войны», на конференции партийных секретарей получило лишь 16 голосов из 63. Но реальная власть в партии принадлежала Центральному комитету, а здесь компромисс Троцкого встретил большее понимание: его поддержали девятью голосами против семи. Заручившись этим странным мандатом, Троцкий вернулся в Брест-Литовск[21].
Последовавший за этим раунд переговоров выдался самым драматичным из всех. По сути все предшествующее было лишь прелюдией к фундаментальному послевоенному сюжету — вопросу об Украине. Ведь Польша и бóльшая часть Прибалтики были заняты немцами еще в 1915 году, и поэтому протест Троцкого против их отторжения от России выглядел как плевок против ветра истории. Но Украина, с ее черноземами, угольными шахтами и индустриальными центрами, выступала гораздо более ценным призом, а ее потеря оказалась бы катастрофой для любого русского правительства. В стратегическом плане контроль над Украиной, и в особенности над Крымским полуостровом, присоединенным в 1783 году, стал главным фактором как подъема России, так и упадка Турции в эпоху модерна. Пока русские цари господствовали в Черном море, ни северное турецкое побережье, ни сам Константинополь не чувствовали себя в безопасности. И наоборот, в случае нейтрализации Украины и гарантированной неуязвимости турецкой столицы Османская империя могла бы вновь набрать политический вес, а Россия превратилась бы во второстепенную державу. Более того, по поводу Украины, в отличие от Закавказья, в рядах Центральных держав царило единодушие. Ни у Болгарии, ни у Турции не было на нее никаких претензий. Разумеется, Австро-Венгрия ощущала определенную тревогу по поводу того, что украинская независимость может послужить прецедентом для ее собственных славянских меньшинств. Но катастрофическое положение с продовольствием, сложившееся к тому моменту в Вене, легко перевесило эту озабоченность: австрийцы остро нуждались в зерне, картофеле и угле, которые вполне могли быть предоставлены Радой «независимой» Украины, опиравшейся на оккупационные армии Германии и Австро-Венгрии. В наибольшей степени Центральные державы объединяла стратегическая заинтересованность в общем ослаблении российской мощи, и отторжение Украины виделось очевидным вкладом в решение этой задачи. 1 февраля 1918 года, когда начался третий раунд мирных переговоров, Талаат-паша писал Энвер-паше, что большевики — не меньшие империалисты, чем цари, — намереваются создать «Объединенную Российскую Республику», включающую в свой состав Украину. Чтобы предотвратить новую угрозу с севера, великий визирь пообещал Энвер-паше проработать с немцами и австрийцами вопрос об отделении Украины и предложить официально признать ее в Брест-Литовске[22].
Желая зажать Троцкого в угол, фон Кюльман и Чернин с открытием сессии предоставили слово украинским делегатам. Эти молодые социалисты-идеалисты обрушились на большевиков с пламенной критикой, обличая их в предательстве духа революции, разгоне всенародно избранного парламента и ущемлении борющихся за свободу меньшинств, включая украинцев. Троцкий, возражая им, заявил, что Рада контролирует территорию, по размеру не превышающую номер в отеле, который для него забронировали немцы. Как отметил генерал фон Хоффман, в ремарке большевистского министра был определенный смысл. Киевской Раде, действительно, вот-вот предстояло рухнуть под натиском большевистских вооруженных формирований — они взяли украинскую столицу неделю спустя, 8 февраля. Большевики также укрепляли свои позиции на Черноморском флоте и в портовых городах, включая Одессу, где местный Совет заявил о лояльности Ленину[23]. Дух большевизма распространялся даже в немецких войсках. Как сетовал кайзер Вильгельм в телеграмме, 9 февраля отправленной в Брест-Литовск, под прикрытием перемирия «большевистское правительство открыто обращается к моим солдатам по радио, призывая их подняться против командования и отказаться от выполнения приказов»[24]. Взбешенные большевистской двойной игрой, немцы подписали сепаратный мир с украинской Радой, поддержанный Австро-Венгрией и Турцией. После этого фон Кюльман информировал Троцкого о том, что тот должен подписать договор в течение 24 часов — в противном случае военные действия будут возобновлены. Разыгрывая свою карту, Троцкий в ответ заявил, что Россия выходит из войны и демобилизует свои войска, но при этом отказывается подписывать мир с «капиталистами и помещиками»; Германии же и ее союзникам теперь придется объяснять своему изнуренному войной населению, почему они продолжают воевать со страной, у которой больше нет армии. Услышав это, генерал фон Хоффман смог выдохнуть лишь одно слово: «Неслыханно!». Удовлетворенный своей пропагандистской выходкой, Троцкий вернулся в Петроград. По-видимому, имея в виду именно этот обмен мнениями, полковник Реймонд Робинс — американский представитель при непризнанном правительстве Ленина — назвал Троцкого «первостатейным сукиным сыном, но при этом величайшим евреем со времен Иисуса»[25].
Немцы, смущенные беспрецедентным демаршем Троцкого, наконец, провели обсуждение, которое вообще-то стоило организовать неделями раньше. Оно состоялось на заседании Государственного совета 13 февраля 1918 года. Выступая от имени верховного командования, Людендорф заявил, что тактика проволочек, навязанная Троцким, более недопустима. Рассчитывая в ходе планируемого сокрушительного наступления сломить сопротивление союзников и опередить высадку в Европе американских войск, Людендорф настаивал на быстрой развязке на востоке, которая позволила бы освободить солдат для Западного фронта. Если большевики по-прежнему будут упрямиться, не подписывая договор, заявил он, то немцы войдут в Петроград и свергнут их. В свою очередь фон Кюльман, не менее раздраженный поведением Троцкого, все же от лица МИДа рекомендовал не забираться в «очаг революционной заразы» столь глубоко. По его мнению, предпочтительнее была тактика Сунь-цзы, которой немцы придерживались на протяжении 1917 года: не предпринимать на Восточном фронте ничего, что могло бы спровоцировать патриотическое контрреволюционное восстание против большевиков[26].
На стороне фон Кюльмана была логика, но на заседании имперского совета верх взяли эмоции. Кайзер Вильгельм был очень задет тем, что большевики подстрекают его войска к бунту — причем, несмотря на всю поддержку, ранее оказанную им немцами; кроме того, он начал получать первые сообщения о «безумных порядках», утвердившихся в большевистском Петрограде — например о декрете Совнаркома, «экспроприирующем» все частные банковские счета. Престарелый начальник Генерального штаба, фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, поддержал Людендорфа, заявив, что уход Украины с ее хлебом к большевикам для Германии недопустим — гораздо лучше вместо этого сокрушить их. Граф Георг фон Гертлинг, недавно сменивший Теобальда фон Бетман-Гельвега на посту рейхсканцлера, пытался примирить спорящих, но кайзер и генералы не стали его слушать. Несмотря на то, что вопрос об оккупации Петрограда пока остался неразрешенным, было принято твердое решение возобновить наступление на Восточном фронте 18 февраля 1918 года[27].
Хотя реакцию Людендорфа на поведение блефовавшего в Брест-Литовске Троцкого считают иногда неизбежным следствием октябрьской революции, она сама была замешана на блефе. Ведь инспирированная Троцким политика «ни мира, ни войны» была лишена какой бы то ни было предопределенности: эту линию едва-едва удалось провести через ЦК, а на большой партийной конференции она вообще проиграла. (Кстати, если бы голосование состоялось на неделю позже, когда Германию накрыла волна забастовок, то победила бы позиция Бухарина.) Кроме того, история еще не знала прецедентов «добровольной демобилизации», которую русской армии было предписано начать 29 января 1918 года[28]. Но, словно в созвучии со всеми этими нелепостями, предложение Людендорфа атаковать в конце февраля пребывающую в прострации Россию тоже было абсолютно нелогичным, поскольку, во-первых, петроградское правительство, которое он желал свергнуть, в той или иной мере было детищем немецкого МИДа, а во-вторых, живую силу, которую предстояло использовать в этой операции, уже нельзя было бы привлечь к наступлению на Западном фронте, предполагавшемся ровно через месяц. Более разумным казалось или отправить войска для искоренения большевистской заразы, занесенной в Россию самими немцами, или же бросить все ресурсы на великое наступление во Франции, призванное опередить высадку в Европе американцев. Но делать и то и другое одновременно было явной нелепостью[29].
Тем не менее первые результаты немецкой инициативы были впечатляющими. На Балтийском фронте Двинск был взят без боя 17 февраля, и немецкие войска стремительно продвигались по Эстонии и Латвии. К концу месяца немецкие аэропланы бомбили Петроград. На центральном участке фронта немцы вступили в Белоруссию, захватив Минск; кроме того, ими был взят Псков. Наконец, на юге немецкие и австро-венгерские армии бодро шли по Украине. 1 марта пал Киев, что позволило германскому командованию начать с Радой переговоры о поставках украинской пшеницы в Берлин, Вену и Константинополь. Австрийцы и венгры, которых немцы целенаправленно не стали привлекать к боям за Киев, вместо этого, нацелились на Одессу. Одновременно германские передовые части под командованием генерал-лейтенанта Вильгельма фон Грёнера вышли к Харькову и Донецку, а южная армейская группа под руководством генерала Августа фон Макензена хлынула на Крымский полуостров. К 8 мая немцы были в Ростове-на-Дону и Таганроге, а их передовые разведывательные отряды появлялись под Царицыном и на Кавказе. За десять недель немцы захватили территорию, которая была больше всей предвоенной Германии. «Это самая комичная война из всех, в которых я участвовал, — говорил руководивший наступлением на Восточном фронте генерал фон Хоффман. — Мы вели ее почти исключительно из поезда и автомобиля. Достаточно было посадить в железнодорожный состав отряд пехотинцев с пулеметами, добраться до следующей станции, арестовать там большевиков, снарядить новое подразделение, и можно было двигаться дальше». И, желая уязвить врага еще больше, он добавлял: «Теории Троцкого не в состоянии сопротивляться фактам»[30].
На османском фронте прогресс был примерно таким же. Возмущенные уловками Троцкого, немцы решили снять свои возражения против турецкого вторжения на Кавказ, внеся в финальный вариант Брест-Литовского мирного договора пункт о том, что «области Карса, Ардагана и Батума… должны быть очищены от русских войск». Реорганизованная 3-я армия турок, которой командовал Вехип-паша, 24 февраля 1918 года хотя и с потерями, но вошла в Трабзон. (Из-за взрыва на складе вооружений, случайного или намеренного, около 600 турецких солдат погибли и еще 700 получили ранения; в ходе штурма были убиты также 1050 русских и 250 греческих солдат[31].) На линии Эрзинкан—Эрзурум вновь образованная 1-я кавказская армия, которой командовал Кязым Муса Карабекир-паша, 24 февраля взяла город Мана, а через несколько дней Эрзинкан. 12 марта пал Эрзурум. Полностью преодолев катастрофу 1916 года, турецкие военачальники восстановили границы 1914-го. После того, как 4 апреля турецкие части вступили в Сарыкамыш, пришло время обратить стрелки часов еще дальше вспять — в 1870-е. Освободив за несколько дней провинцию Ардаган, Вехип-паша 12 апреля принял капитуляцию Батума, почти не оказавшего сопротивления. 25 апреля 1-я кавказская армия беспрепятственно вошла в Карс, тем самым завершив за два месяца возвращение Османской империи территориальных потерь, понесенных на Кавказе за четыре десятилетия[32].
Разумеется, триумфальный марш немцев и турок по просторам большевистской России на деле был гораздо более тернистым, чем это представлялось на штабных картах. Рассчитывая на украинские ресурсы, немцы и их союзники, вместо этого, обнаружили разоренную и опустошенную страну. По мере того, как немцы в начале марта приближались к Одессе и Севастополю, эти города превращались в «гнезда большевистских бандитов», вооруженные группы которых «рыскали по улицам, разоряя, грабя, убивая, арестовывая представителей буржуазии и офицерства и сея вокруг полнейшую анархию»[33]. Вступив 13 марта в Одессу, немцы с ужасом узнали, что в городе нет ни капли мазута и керосина, поскольку нефтехранилище было сожжено. Уголь так же невозможно было купить, как и зерно, которое целиком и полностью уходило на нужды местного населения, за счет беженцев из близлежащих сел выросшего до 200 тысяч человек[34]. Николаев, где располагались самые крупные черноморские верфи (именно здесь Россия строила свои дредноуты), находился под безраздельным влиянием большевиков. Пытаясь овладеть здешними верфями и телеграфом, немцы и австрийцы встретили ожесточенное сопротивление: 12 их военнослужащих были убиты, 40 ранены, 70 пропали без вести[35]. В Херсоне четыре немецких роты попали в большевистские засады. Что касается морской акватории, то там установилось странное равновесие: немецкие субмарины контролировали подходы ко всем украинским портам, но не могли войти в гавани, поскольку большевики завладели всеми военными кораблями. Ситуация была настолько серьезной, что германское командование запросило помощи у базировавшегося в Турции немецкого адмирала Вильгельма фон Сушона, который быстро отправил только что отремонтированный линейный крейсер «Гебен» для демонстрации немецкого флага у Севастополя, Одессы и Херсона[36].
Русский Черноморский флот представлялся немцам ценным активом, и они намеревались принять его в целости и сохранности. Согласно Брест-Литовскому договору, ратифицированному ленинским правительством 3 марта 1918 года, русские корабли предписывалось задержать в гаванях «до заключения общего мира» — после чего немцы рассчитывали завладеть ими. Однако к тому времени, когда немецкие части вышли к украинским портам, выяснилось, что от русского флота осталось не так уж и много. Например, флагманский корабль Черноморского флота, дредноут «Императрица Мария», оставался в ремонте на протяжении всего 1917 года, но после захвата власти большевиками все работы на нем были остановлены. Снова давший течь флагман попросту затонул. В результате в составе флота остались два менее мощных дредноута — «Воля» и «Свободная Россия», — пять миноносцев, несколько транспортных кораблей, торпедных катеров и субмарин. Все эти суда стояли на якоре в Севастополе. Но к прибытию в город первых немецких разведчиков флот нельзя было использовать, поскольку всех офицеров, не согласных с большевиками, перебили. В начале марта капитан немецкой армии сообщал командованию, что в живых не осталось ни одного адмирала или какого-либо другого высокопоставленного офицера, способного командовать флотом. Впрочем, даже если бы такие и нашлись, не имелось ни угля, ни мазута для возвращения кораблей к жизни, а все снаряды и иные боеприпасы в ходе корабельных бунтов были выброшены за борт. Если после февральской революции русский флот продолжал функционировать более или менее нормально, сохраняя командование и постоянно тревожа турецкое побережье вплоть до осени 1917 года, то, согласно донесениям немецкой разведки, к апрелю 1918-го его боеспособность сократилась на 99%[37]. Более того, эти оценки делались до великого самоистребления 30 апреля 1918 года: когда немцы начали устанавливать на высотах, окружающих Севастополь, первые артиллерийские батареи, русские экипажи сами затопили оба черноморских дредноута, все миноносцы, транспортные корабли и торпедные катера[38].
Вдобавок ко всем этим досадным обстоятельствам немцы начали очень быстро разочаровываться в украинской Раде. Насмешки Троцкого оказались пророческими: киевские студенты-социалисты были не в состоянии управлять не только Украиной, но даже ее столицей. В сельской местности, за пределами железнодорожных станций, где квартировали немецкие подразделения, воцарился хаос; крестьяне в массовом порядке брались за оружие, защищая свою собственность от мародеров всех мастей, включая германских и австро-венгерских солдат. В той же манере, которая вскоре распространилась на все покоренные большевиками владения бывшей царской империи, они руководствовались принципом «чума на оба ваши дома», пряча продовольственные запасы и отказываясь везти их на рынок. Какие бы соглашения немцы ни подписывали с Радой, получить зерно и муку не было никакой возможности. Как писал генерал-лейтенант фон Грёнер в Берлин, «в украинской столице, где, по слухам, молоко и мед текли рекой, мы не можем найти даже хлеба». На этом фоне 23 апреля 1918 года Людендорф уполномочил фон Грёнера в случае дальнейшего промедления с продовольственными поставками свергнуть Раду, заменив ее режимом, уважающим частную собственность и способным втянуть крестьян в нормальный товарообмен. Спустя пять дней немецкие солдаты заняли здание украинского парламента и арестовали его депутатов. Рассчитывающий на смену курса фон Грёнер провозгласил новым руководителем украинского государства — гетманом — ветерана царской армии Павла Скоропадского, прямого потомка гетманов Запорожской сечи, которые управляли центральной Украиной в 1649—1764 годах. Иначе говоря, возвысив сначала большевиков и украинских студентов-радикалов, а потом вступив в препирательства с Троцким по поводу принципов «самоопределения», немцы продолжили экспериментировать: теперь они решили разморозить казачьи управленческие структуры, не применявшиеся с XVII столетия[39].
Ситуация, складывавшаяся на Кавказском фронте, оказалась не менее поучительной. Город Ван, за время войны четырежды переходивший из рук в руки, снова стал ареной ожесточенных боев, поскольку тысяча армянских бойцов, оборонявшая его после отхода русских, отнюдь не собиралась сдаваться[40]. Когда Карабекир-паша и его части в конце февраля вступили в Эрзинкан, они сообщили командованию, что «все колодцы доверху забиты трупами», по большей части — мусульман. Вехип-паша, наблюдая подобные сцены на линии Трабзон—Батум, обращался в штаб русской армии в Тифлисе с призывом сдержать армян, которые, по его словам, «вознамерились полностью уничтожить османских мусульман»[41]. Со своей стороны Армянский национальный совет на Кавказе просил немецкое верховное командование повлиять на турок, которые, вступив в Ардаган и Карс, вновь «утопили в крови» не только османских армян, но и бывших подданных Российской империи. Само спасение армянской нации и армянского народа, не без оснований заявлял Совет, теперь «зависит от Германии»[42]. Было очевидно, что противоборство на Кавказском фронте в ходе турецкого наступления весны 1918 года было таким же варварским, как и прежде.
Контроль над Кавказом пока еще не был установлен. В хаосе, последовавшем за ленинским переворотом, не поддерживавшие большевиков социалисты различных мастей (грузинские меньшевики, армянские дашнаки, азербайджанские радикалы) собрались в Тифлисе, чтобы сформировать протопарламент по образцу украинской Рады. Новый орган, названный Закавказским сеймом, опять-таки по украинскому примеру, наделил себя полномочиями договариваться о мире с Центральными державами, хотя о формальной независимости Закавказья он пока заявлять не стал. Не успев собрать делегацию для выезда на переговоры в Брест-Литовск, Сейм, вместо этого, отправил своих представителей в Трабзон, надеясь на заключение двустороннего мирного соглашения с Турцией. Зачаточное кавказское псевдогосударство оказалось в парадоксальном положении: оно вступило в переговоры с атаковавшим его противником, поскольку османские армии именно в это время присоединяли к Турции провинции Ардаган, Карс и Батум. Более того, османским генералам очень хотелось, чтобы Сейм все-таки провозгласил независимость, потому что в этом случае ему можно было бы навязать выгодный для Турции мир, подобный тому, какой немцы навязали Раде, позже, впрочем, обнаружившей свою несостоятельность. Заря новой государственности не предвещала ничего хорошего: Сейм объявил об учреждении Закавказской демократической федеративной республики 22 апреля 1918 года, сразу же после того, как Батум сдался армиям Вехип-паши. У турок появилась теперь собственная «Рада», на которую можно было надавить, и они без промедления навязали новому партнеру мирный договор, предполагавший среди прочего «свободное использование Турцией всех железных дорог Закавказья». Намек был вполне ясен: османские армии готовились к взятию Баку[43].
Над Тифлисом солнце независимости закатилось так же быстро, как и над Киевом. Сразу же после дипломатического признания со стороны Османской империи Закавказская федерация начала разваливаться на национальные сегменты, отчаянно борющиеся за собственное выживание. Грузины, отказавшись от временного тактического союза с армянами, обратились к немцам с просьбой о протекторате. Полковник Фридрих Кресс фон Крессенштейн, только что вернувшийся из Сирии, незамедлительно был назначен полномочным германским военным представителем в Тифлисе. Обеспечив Берлину выгодные сырьевые концессии, он затем санкционировал провозглашение независимости Грузии, состоявшееся 27 мая 1918 года и покончившее с недолгим существованием Закавказской демократической федеративной республики, Сейм которой был распущен. Покинутые грузинскими братьями-христианами, армяне переместили собственный национальный совет из Тифлиса в городок Эривань, которому предстояло стать столицей новорожденной Армянской республики. Как и следовало ожидать, третья крупная национальная группа Закавказья, азербайджанцы, тоже решили провозгласить независимость — в данном случае под протекцией османов, которые пообещали «предоставлять азербайджанскому правительству военную помощь, если это будет необходимо для обеспечения внутренней стабильности и национальной безопасности». При этом негласно предполагалось, что турки возьмут для азербайджанцев Баку (как немцы сначала взяли Киев, а потом передали его Раде). На тот момент город находился в руках радикальной Коммуны, состоявшей из местных большевиков и армянских дашнаков; бóльшая часть мусульманского населения покинула его после кровопролитных уличных стычек начала апреля, в ходе которых большевистские и дашнакские вооруженные формирования вырезали несколько тысяч азербайджанских мусульман[44].
Из трех новых наций Закавказья только Армении пришлось по-настоящему сражаться за независимость. В конце мая, сдав Александрополь (Гюмри), ожесточившиеся армяне заняли позиции у Каракилиса и Сардарабада неподалеку от Эривани, где им удалось нанести первое в 1918 году поражение наступающей османской армии. Кстати, Эривань не рассматривалась армянами в качестве лучшего варианта для своей столицы: Тифлис, несмотря на прежний статус столичного города Грузинского царства, оставался более важным центром армянской культуры, а армяне по численности здесь превосходили грузин (40% и 35% соответственно). Более того, армяне доминировали в местной экономике, и именно им принадлежали наиболее тиражные газеты. Эривань, напротив, была мрачным провинциальным городом, далеко отстоявшим от главной транспортной артерии Закавказья, которая шла от Батума через Тифлис до Баку и вдоль которой тянулись железнодорожные пути и нефтепроводы. Отчасти именно по этой причине Вехип-паша согласился уступить Эривань злейшим врагам Турции. Пусть Армения живет, рассудил он, — по крайней мере пока[45].
Самым соблазнительным сокровищем Закавказья были нефтяные поля Баку. Теоретически османы уже получили приглашение вступить в этот город, хотя сделавшее его новорожденное азербайджанское правительство не контролировало ситуацию на месте. Немцы, уже обладавшие серединным отрезком трубопровода, проходящего через Грузию, но не владевшие его батумским окончанием, надеялись либо подойти к Баку раньше турок, либо вынудить большевиков официально передать город им. Бакинская гонка была в самом разгаре: германские части хлынули в Грузию через Сухум и Поти, а турецкие подкрепления тем временем высаживались в батумском порту. В конце мая немецкий офицер связи в Батуме, генерал Отто фон Лоссов, в знак протеста против турецкого вмешательства в кавказские дела покинул место своей дислокации и отправился в Берлин, где жестко заявил начальству о том, что «турки неспособны управлять [Азербайджаном] и регулировать нефтедобычу [в Баку]». 9 июня Людендорф попросил Энвер-пашу отвести свои силы к линии, согласованной в Брест-Литовске. В свою очередь Вехип-паша проинформировал свое начальство о том, что, согласно имеющимся свидетельствам, немецкие солдаты при Каракалисе участвовали в боевых действиях вместе с армянами. Отказываясь отступить, Вехип-паша повел свои части на север, в Грузию, где они на дороге Александрополь—Тифлис, около Воронцовки, столкнулись с немецкими подразделениями Кресса фон Крессенштейна. Здесь 10 июня произошло первое за всю мировую войну столкновение турок и немцев. Пользующиеся численным превосходством турки взяли в плен «значительное число» немцев. Людендорф был в ярости: он предупредил Энвер-пашу, что, если Вехип-паша не вернет пленных, Германия отзовет из Османской империи все свои войска — около 20 тысяч человек. Не без колебаний Энвер-паша согласился, приказав турецким частям отойти к югу[46].
Это отступление было лишь тактическим. Оставляя Грузию фон Крессенштейну, Энвер-паша приказал турецким армиям идти на юго-восток, к Елизаветполю (Гяндже), где бежавшие из Баку азербайджанцы организовали свою новую столицу. Показывая, какое значение придается взятию Баку, он отозвал из Месопотамии своего дядю Халиль-пашу Кута с тем, чтобы тот принял на себя командование всем фронтом, а своего брата Нури-пашу, ранее воевавшего в Ливии, назначил командующим новой «Армии ислама», состоявшей из турок, азербайджанцев и прочих мусульманских волонтеров. «Армия ислама» была призвана придать смысл всей операции, воплотив стремление всех закавказских мусульман к независимости — под османским «зонтиком», разумеется. Открыв 25 мая 1918 года в Елизаветполе рекрутский пункт, Нури-паша очень скоро был разочарован низким притоком добровольцев и переориентировал свои планы на регулярные части Вехип-паши, которые начали прибывать на место через Армению 20 июня. К середине июля возглавляемая Нури-пашой «Армия ислама», оставшаяся вопреки надеждам турецких командиров недоукомплектованной (в ней насчитывалось всего 10 тысяч штыков), уже была в 70 километрах от Баку. Ужас, который ее приближение вселяло в бакинских армян, был столь велик, что они попросили базирующееся в северной Персии британское тысячное подразделение под командованием генерала Лионеля Денстервиля переправиться через Каспий и спасти их[47].
Грузия между тем оказалась для немцев весьма сомнительным приобретением. Вместо того, чтобы стать базой для распространения тевтонского влияния, Тифлис сделался перевалочным пунктом для людей, спасавшихся от жестоких сражений в Армении и Азербайджане. Среди них было немало германских и австрийских подданных. К августу 1918 года фон Крессенштейн тратил бóльшую часть своего времени на налаживание эвакуации беженцев из Поти и обеспечение продовольственных поставок для своих людей с Украины, которые, учитывая неспособность немецких реквизиций обеспечить Берлин и Вену, шли с предсказуемыми перебоями. Турки же не предоставляли немцам никакой помощи, поскольку забота о беженцах могла прервать доставку ими продовольствия в лагерь Нури-паши. Согласно немецким донесениям, в тот момент почти все свободные воинские части Османской империи были отправлены в Батум на усиление «Армии ислама» — вместо того, чтобы укреплять слабые имперские рубежи в Месопотамии, Сирии, Фракии и на Дарданеллах[48].
Турки, разумеется, могли сказать то же самое о Германии, продолжавшей перебрасывать существенные людские резервы на восток, в оккупированную Россию, даже после состоявшейся в июле 1918 года второй битвы на Марне, когда великое наступление Людендорфа начало захлебываться. Германские войска размещались в столь удаленных от линии фронта местах, как Финляндия, где они выступали гарантами независимости бывшего великого княжества. В начале августа шли даже разговоры о том, чтобы по приглашению большевиков направить 50-тысячный контингент в Мурманск — выбить оттуда силы Антанты. И сколько бы западные союзники ни тешили себя мыслью о том, что тем самым они втягивают немцев в «реактивацию Восточного фронта» (именно это было их стратегической целью на российском Севере), прежде всего за подобными инициативами стояло безрассудство самих немцев. Отправив в царскую Россию большевиков, немцы получали на оккупированных территориях, особенно на Украине, болезненные уроки разоренной экономики. Упразднение частной собственности привело к войне всех против всех; Германии, пусть и руками гетмана, приходилось теперь управлять страной, в которой грабежи, убийства, восстания, бандитские разборки, поджоги, взрывы, объявления чрезвычайного положения происходили на повседневной основе. Вместо того, чтобы экспортировать угольные излишки, немецкая Украина была вынуждена импортировать уголь из Германии, иначе ее железные дороги не смогли бы работать. Поскольку зерно на рынок вообще не поступало, немецкие войска вынуждены были отбирать у крестьян продукты под дулом винтовки, а это требовало присутствия еще большего числа солдат. В сентябре и октябре 1918 года, когда на Западном фронте решалась судьба всей войны, на Украине постоянно находились 600 тысяч немецких военнослужащих. Да, это были не лучшие в плане боеспособности части, но тем не менее они несли активную службу и часто подвергались нападениям крестьянских партизан, сопротивлявшихся реквизициям. Дислоцировав только на украинской территории численный эквивалент двух или трех полноценных армий, германское верховное командование смогло к ноябрю 1918 года вывезти с Украины 35 тысяч вагонов продовольствия, из которых 20 тысяч получила Австро-Венгрия, 14 тысяч — Германия и по 200 — Болгария и Турция[49].
Людендорф, однако, не удовлетворившись своим избыточным присутствием на востоке, планировал осенью 1918 года отправить дополнительные контингенты в Россию. Какими бы мрачными ни казались перспективы Германии на Западном фронте, Восточный фронт по-прежнему выглядел весьма привлекательно. По тогдашним подсчетам, на месте бывшей царской России сформировались около трех десятков различных правительств, в ряду которых ленинское было в лучшем случае «первым среди равных» (несмотря на его контроль над Москвой и Петроградом). В мае 40-тысячный легион освобожденных чехословацких пленных, после стычки с прогермански настроенными венграми в Челябинске, взял под свой контроль всю западную Сибирь, а также Казань с ее царскими золотыми запасами. Ставший тогда военным министром Троцкий, приказав разоружить легионеров, обнаружил, что у него попросту нет для этого людей. Этот инцидент испортил отношения Троцкого с представителями Антанты, занявшими чехословацкую сторону. На скорое свержение большевиков теперь ставились большие деньги — и не без оснований, поскольку их врагов щедро финансировали: так, британский представитель при большевистском правительстве Брюс Локкарт в конце июля передал 10 миллионов рублей генералу Михаилу Алексееву, командующему антибольшевистской Добровольческой армией. 1 августа Ленин обратился к немцам с просьбой изгнать силы Антанты из Мурманска, а заодно и задушить Добровольческую армию, которая совместно с кубанскими казаками действовала на Северном Кавказе. Поскольку немцы тогда вели переговоры и с кубанскими, и с донскими казаками, переправив последним не менее 15 миллионов рублей (больше, чем англичане потратили на «добровольцев»), надежды большевиков не имели никаких шансов на реализацию, хотя сама по себе идея утвердиться на севере России казалась Людендорфу привлекательной — особенно в свете того, что это могло открыть дорогу на Петроград. В конечном счете 6 августа 1918 года он санкционировал отправку к северной столице «шести или семи» германских дивизий, хотя их задачи пока не конкретизировались. (Желание Людендорфа покончить с большевиками по-прежнему наталкивалось на сильное противодействие со стороны фон Кюльмана и МИДа, которым принадлежала главная роль в их поддержке.) Как бы то ни было, нам не суждено узнать, чем завершилась бы намечаемая операция, поскольку 27 сентября ее реализация прекратилась[50].
Между тем битва за Баку разгоралась. В отличие от Кубани и Дона, где немцы сговорились с врагами большевиков, в Азербайджане интересы Москвы и Берлина полностью совпадали, что позволило им сплотиться против османского правительства. Как заявил Троцкий, выступая на заседании ЦК большевистской партии, Баку был более важен, чем Москва, поскольку без бакинской нефти в России встанет и железнодорожный, и речной транспорт. В дополнении к Брест-Литовскому договору, ратифицированному 27 августа 1918 года, Германия согласилась «воспрепятствовать вооруженным формированиям третьих стран [то есть Турции] на Кавказе пересекать линии разграничения» на территории Азербайджана. В обмен на недопущение турок к Каспийскому морю большевики согласились установить для немецкого правительства квоту, составляющую 25% «всех нефтепродуктов, добываемых в бакинском регионе». По настоянию немцев большевики также согласились признать независимость Грузии. Правительство в Тифлисе в свою очередь пообещало снабжать немцев очищенной нефтью из Майкопа и Грозного — сразу после того, как эти города удастся взять под контроль. Предполагая развертывание военных действий в Азербайджане, если Энвер-паша не отзовет свою «Армию ислама» под дипломатическим давлением, фон Крессенштейн вызвал из Германии дополнительные артиллерийские батареи, которые прибыли в Тифлис через Батум в июле. К августу 1918 года немцы сосредоточили в Грузии около пяти тысяч солдат, что было весьма своевременно, потому что 31 июля прогермански настроенных большевиков изгнали из Бакинской коммуны. (Впрочем, ленинское правительство, не вполне доверяя немцам, не информировало их об этом[51].)
Спор по поводу Баку уничтожил остатки доверия между Берлином и Константинополем. 4 августа, когда в Баку высадились британские войска под началом Денстервиля, Людендорф через генерала Ганса фон Секта выступил с угрозой отозвать из Османской империи всех немецких офицеров, если «Армия ислама» продолжит продвижение к Баку. 14 августа Сект, отозванный к тому моменту в штаб-квартиру германской армии в бельгийском Спа, согласился со своим начальством, что немцам нужно сопротивляться турецкому захвату Баку «всеми доступными способами», включая саботаж на железной дороге, по которой снабжалась армия Нури-паши. Намерение Людендорфа завоевать Петроград теперь отошло на второй план из-за наметившейся необходимости отправить несколько дивизий на взятие Баку. 22 августа Людендорф санкционировал отправку в Грузию полноценной пехотной дивизии и кавалерийской бригады; прибытие этих частей должно было отвратить Энвер-пашу от бакинской авантюры. Между тем Нури-паша сетовал своему командованию на то, что подконтрольная большевикам Бакинская коммуна отправляет нефть немцам на Украину по Каспию и Волге. (Это продолжалось по крайней мере до изгнания из ее состава большевиков.) Желая навредить «Армии ислама», немцы взорвали железнодорожный мост, связывающий Азербайджан с Грузией. В порядке мести Нури-паша сжег другой мост, по которому сами немцы могли перебрасывать свои подразделения в Азербайджан. Вопреки своей репутации германофила Энвер-паша в то время был столь увлечен идеей завоевания Баку, что открыто приказал своему брату вступить в бой с немцами, если те попытаются помешать турецким частям выйти к Каспию[52].
Исходя из того, что нам сегодня известно о немецких планах, это были отнюдь не голословные инструкции. 13 сентября 1918 года Людендорф отправил фон Крессенштейну «совершенно секретный приказ», который надлежало «вручить лично в руки»; в нем предписывалось начать приготовления к неизбежному штурму Баку. Через два дня армия Нури-паши подвергла город ожесточенному артиллерийскому обстрелу. В последовавшем затем бою сошлись семь с половиной тысяч турецких солдат, которых поддерживали примерно столько же азербайджанских ополченцев, и около восьми тысяч армян и англичан. К полудню турецкие снаряды начали накрывать главный городской порт, и это послужило сигналом для всеобщей эвакуации. Как и следовало ожидать, армянское население подверглось репрессиям со стороны победителей, которые стали возмездием за резню мусульман, организованную большевиками и дашнаками в начале апреля: в результате от девяти до десяти тысяч армян были убиты азербайджанскими ополченцами, а еще от 50 до 60 тысяч переправились на британских судах через Каспий[53].
Учитывая, сколько крови было пролито ради обладания этим величайшим призом кавказской войны, падение Баку, состоявшееся 15 сентября 1918 года, должно было бы стать поводом для ликования в Константинополе. Праздника, однако, не получилось. Поддавшись соблазнам Брест-Литовска и глубоко увязнув в бывшей Российской империи, Энвер-паша и его солдаты упустили из виду сосредоточение вражеских сил, неумолимо происходившее на южных и западных границах их государства. Немцам тоже недолго оставалось пожинать плоды своих побед на востоке. Несмотря на грандиозный характер исторической драмы, разворачивавшейся на территории России, исход великой войны решался не здесь.
Перевод с английского Андрея Захарова, доцента факультета истории, политологии и права РГГУ
[1] Перевод осуществлен по изданию: McMeekin S. The Ottoman Endgame: War, Revolution and the Making of the Modern Middle East, 1908—1923.London: Penguin Books, 2016. Ch. 16.
[2] Цит. по: Baumgart W. Deutsche Ostpolitik 1918: Von Brest-Litovsk bis zum Ende des Ersten Weltkrieges. Vienna: R. Oldenbourg Verlag, 1966. S. 125—126.
[3] Об условиях русско-турецкого перемирия см.: Kurat A.N. Brest-Litovsk Mzakereleri ve Barişt. Ankara: n.p., n.d. S. 378—379. О его реализации на суше и на море см.: Halpern P.G. A Naval History of World War I. Annapolis: Naval Institute Press, 1994. P. 255; Айрапетов О.Р. На Восточном направлении. Судьба Босфорской экспедиции в правление императора Николая II // Последняя война императорской России: сборник статей / Под ред. О.Р. Айрапетова. М.: Три квадрата, 2002. С. 252.
[4] Mango A. Atatürk. London: John Murray, 1999. P. 167.
[5] Письмо адмирала Гвидо фон Узедома кайзеру Вильгельму, 24 сентября 1917. Bundesarchiv Militärabteilung (Фрайбург, Германия) (далее — BA—MA). RM 40-4 (Sonderkommandos der Marine in der Türkei. Politische Nыachrichten und allgemeine Nachrichten über den Kriegsverlauf). О напряженности в турецко-немецких отношениях в 1916—1917 годах см.: McMeekin S. The Berlin-Baghdad Express: The Ottoman Empire and Germany’s Bid for World Power, 1898—1918. London: Penguin; Allen Lane, 2010. Ch. 18; Halpern P.G. Op. cit. P. 257.
[6] Liman von Sanders O. Five Years in Turkey. East Sussex: Naval & Military Press, n.d. P. 189—191, 195.
[7] Pomiankowski J. Der Zusammenbruch des Ottomanischen Reiches: Erinnerungen an die Türkey aus der Zeit des Weltkrieges. Zurich: Amalthea, 1928. S. 329.
[8] См.: Kazemzadeh F. The Struggle for Transcaucasia, 1917—1921. New York: Philosophical Library, 1951. P. 43—44, 61; Wildman A.K. The End of Russian Imperial Army. Princeton: Princeton University Press, 1987. Vol 2. P. 135.
[9] Wheeler-Bennet J.W. Brest-Litovsk: The Forgotten Peace. London: Macmillan, 1956 [1938]. P. 70—73.
[10] Pomiankowski J. Op. cit. S. 330. Подробнее о бесчинствах, совершаемых отступающими русскими, см.: Nouvelles alarmantes // Ribal. 1918. 8 février. Вырезка из этого издания хранится в архивных фондах германского адмиралтейства: BA—MA. RM 40/215 (Nachrichten von der türk. Armee Gen. Feldm. Von d Goltz, Irakflotille, Persien, Afghanistan, Indien und Kaukasus. Februar 1918 — Oktober 1918).
[11] Цит. по: Gӧkay B. A Clash of Empires: Turkey between Russian Bolshevism and British Imperialism, 1918—1923. London: I.B. Tauris, 1997. P. 17—18.
[12] Цит. по: Wheeler-Bennet J.W. Op. cit. P. 115.
[13] Ibid. P. 85—87, 114.
[14] См.: Ibid. P. 118—119; Reynolds M.A. Shattering Empires: The Clash and Collapse of the Ottoman and Russian Empires. New York: Cambridge University Press, 2011. P. 174—175.
[15] Письмо посла Иоганна Генриха фон Бернсторфа статс-секретарюРихарду фон Кюльману, 17 декабря 1917. Politisches Archiv des Auswärtigen Amtes (Берлин, Германия). R 13755 (Das Verhaeltnis der Tuerkei zu Deutschland).
[16] См.: Reynolds M.A. Shattering Empires… P. 175—176.
[17] См.: Allen W.E.D., Muratoff P. Caucasian Battlefields: A History of the Wars on the Turco-Caucasian Border, 1828—1921.: Cambridge University Press, 1953. P. 458—459.
[18] В турецком переводе этот декрет воспроизведен в работе: Kurat A.N. Op. cit. S. 385—386. Протест Талаат-паши см. там же: S. 390.
[19] См.: Reynolds M.A. The Ottoman-Russian Struggle for Eastern Anatolia and the Caucasus, 1908—1918. Unpublished Ph.D. dissertation. Princeton University, 2003. P. 333.
[20] Wheeler-Bennet J.W. Op. cit. P. 165—166; Baumgart W. Op. cit. P. 20.
[21] Baumgart W. Op. cit. S. 21; Pipes R. The Russian Revolution. New York: Knopf, 1990. P. 582—583.
[22] См.: Reynolds M.A. Shattering Empires… P. 183.
[23] Отчет вице-адмирала германского флота Альберта фон Хопмана для международной Морской и технической комиссии [Naval—TechnicalCommission — NATEKO], румынский порт Брэила, 28 марта 1915. BA—MA. RM 40—251 (Akten der Mittelmeerdivision. N.-Akten. Vorgänge in Schwarzen Meer nach dem Waffenstillstand. Dezember 1917 — April 1918).
[24] Цит. по: Pipes R. Op. cit. P. 584.
[25] Цит. по: Wheeler-Bennet J.W. Op. cit. P. 152, 226—228.
[26] См.: Baumgart W. Op. cit. S. 23—25.
[27] Ibid. S. 25—26. Об экспроприации частных банковских счетов см.: МсMeekin S. History’s Greatest Heist: The Bolshevik Looting of Russia. New Haven: Yale University Press, 2008. Ch. 1.
[28] Keegan J. The First World War. London: Hutchinson, 1998. P. 382.
[29] Данные по численности и размещению германских войск до начала наступления Людендорфа см.: Stevenson D. Cataclysm: The First World War as Political Tragedy. New York: Basic Books, 2004. P. 398—399.
[30] Baumgart W. Op. cit. S. 119—127. Фон Хоффман цитируется по следующему источнику: Pipes R. Op. cit. P. 586—587.
[31] Донесение немецкого военно-морского атташе в Константинополе Ганса фон Хуманна, 9 марта 1918. BA—MA. RM 40—251.
[32] См.: Аналитическая записка «Augenblicklichen Lage im Kaukasus», 6 апреля 1918. BA—MA. RM 40/215; Pomiankowski J. Op. cit. S. 335.
[33] Сообщение немецкого вице-адмирала Альберта фон Хопмана румынскому вице-адмиралу Константину Балеску, 8—9 марта 1918. BA—MA. RM 40—251.
[34] Отчет вице-адмирала германского флота Альберта фон Хопмана…
[35] Сводка германского верховного командования, 23—24 марта 1918.BA—MA. RM 40—251.
[36] Сообщение немецкого вице-адмирала Альберта фон Хопмана из румынского порта Брэила, 23 марта 1918. BA—MA. RM 40—251; Донесение Бене с фронта, 26 марта 1918. BA—MA. RM 40—251.
[37] Доклад капитана-лейтенанта Нусрета из Константинополя после его поездки по российским черноморским портам, 14 апреля 1918.BA—MA. RM 40—252 (Akten der Mittelmeerdivision. N.-Akten. Vorgänge in Schwarzen Meer nach dem Waffenstillstand. März 1918 — Oktober 1918).
[38] Baumgart W. Op. cit. S. 162.
[39] Ibid. S. 124—129.
[40] Аналитическая записка «Augenblicklichen Lage im Kaukasus»…
[41] Reynolds M.A. The Ottoman-Russian Struggle… P. 372.
[42] Копия документа Армянского национального совета, сделанная немецкой армией, 13 апреля 1918. BA—MA. RM 40—251.
[43] Reynolds M.A. The Ottoman-Russian Struggle… P. 467; Gӧkay B. Op. cit. P. 26.
[44] Аналитическая записка «Augenblicklichen Lage im Kaukasus»…; Reynolds M.A. Shattering Empires… P. 200; Allen W.E.D., Muratoff P. Op. cit.P. 495.
[45] См.: Reynolds M.A. Shattering Empires… P. 206—215.
[46] Pomiankowski J. Op. cit. P. 361—363; Erickson E. Ordered to Die: A History of the Ottoman Army in the First World War. Westport: Greenwood Press, 2001. P. 186—187; Allen W.E.D., Muratoff P. Op. cit. P. 476—478.
[47] Reynolds M.A. Shattering Empires… P. 227; Pomiankowski J. Op. cit. S. 365.
[48] Донесение Кресса фон Крессенштейна верховному командованию и рейхсканцлеру Георгу фон Гертлингу, 6 августа 1918 и ответ на него 24 августа 1918. BA—MA. RM 40—254 (Akten etc. Nachrichten aus der Ukraine. Juli 1918 — November 1918). О турецких войсках, направленных в Батум, см. сообщение немецкого агента от 19 августа 1918 года: im Asow—Meer. BA—MA. RM 40—254.
[49] См.: Baumgart W. Op. cit. S. 132—133, 147, 150.
[50] Ibid. S. 109—117, 142. О договоренностях немцев с кубанскими казаками по таким вопросам, как передача немецких военнопленных, находящихся на их территории, и использование Германией акватории Азовского моря, см.: Niederschrift der Besprehungs am 15. August zu Jeisk.BA—MA. RM 40—254.
[51] Baumgart W. Op. cit. S. 194. О соглашении с Грузией по Майкопу и Грозному см. донесение немецкого агента: Rundreise im Asow—Meer.
[52] Reynolds M.A. The Ottoman-Russian Struggle… P. 468—469; Baumgart W. Op. cit. S. 200.
[53] Allen W.E.D., Muratoff P. Op. cit. P. 494—495. О приказе штурмовать Баку и «водрузить немецкий флаг над Каспием» см.: Baumgart W. Op. cit.S. 204—205. Об оспариваемой численности погибших в битве за Баку и в последующей резне см.: Kazemzadeh F. Op. cit. P. 70—73, 83—84; Pipes R. The Formation of the Soviet Union: Communism and Nationalism, 1917—1923. Cambridge: Harvard University Press, 1954. P. 103; Gӧkay B. Op. cit. P. 23. Первоначальные заявления турок о том, что в апреле в Баку были вырезаны 12 тысяч азербайджанцев, явно преувеличены: более вероятной представляется цифра в три тысячи. Аналогичным образом сведения о том, что в сентябре в Баку погибли 70 тысяч армян, также следует считать неадекватными, поскольку эвакуация города была проведена вполне упорядоченным образом. Тем не менее не вызывает сомнения, что после падения города азербайджанцы сводили счеты с местными армянами, а число жертв, павших в этих репрессиях, исчислялось тысячами.