Неформальный характер принятия решений в Центральном комитете СЕПГ
Перевод с немецкого Александры Елисеевой
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2018
Перевод Александра Елисеева
Рюдигер Бергиен (р. 1977) — историк, преподаватель Университета Гумбольдта (Берлин) и сотрудник Центра изучения современной истории (Потсдам). Автор и соавтор нескольких работ по истории Германии.
[стр. 163—181 бумажной версии номера]
Осенью 1969 года Центральный комитет Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) вступил в эпоху дигитализации. Прибор «Роботрон» R 300[1] был установлен на пятом этаже здания, где располагался ЦК, — установлен, что примечательно, именно в том помещении, которое прежде занимала библиотека этой организации, которой пришлось переехать на чердак[2]. Партийное руководство СЕПГ связывало большие надежды с технологиями электронной обработки данных: в атмосфере увлечения техникой и кибернетикой 1960-х[3] они считались способом справиться с внутренними проблемами контроля и информирования, причем честолюбие партийной верхушки СЕПГ, вероятно, подогревала надежда хотя бы в этой сфере обогнать КПСС[4]. Карл-Хайнц Штойер, один из ведущих специалистов по компьютерной технике, стал руководителем сектора электронной обработки данных в Отделе партийных органов ЦК[5]. Под руководством Штойера этот сектор, в который входили 65 сотрудников[6], занимался разработкой ряда компьютерных проектов — среди прочего созданием базы данных с названием «Сохранение постановлений».
Проект «Сохранение постановлений» был призван решить серьезную проблему, связанную с эффективностью деятельности партийного центра: Политбюро и Секретариат ЦК принимали ежегодно сотни постановлений, Секретариат ЦК — до 2000, Политбюро — от 700 до 800[7]. Однако, насколько выполнялись эти постановления, было неясно, среди прочего из-за того, что сотрудники ЦК, ответственные за контроль над их реализацией, нередко с трудом ориентировались в потоке информации, например, решая вопрос, какие постановления относятся к их ведомству и в какие сроки необходимо отчитаться партийному руководству об успехах или неудачах. R 300 казался в этой ситуации спасением.
С осени 1969 года дюжина «специалистов по обработке данных» начала регистрировать все, начиная с материалов VI Съезда СЕПГ (1963) и постановлений главных партийных органов — ЦК, Политбюро, Секретариата ЦК — на перфолентах, которые были предназначены для обработки на R 300. До 1971 года были обработаны 20 000 постановлений, они были снабжены ключевыми словами, датой и сокращенным обозначением ответственного за их выполнение отдела ЦК. Однако потенциальные клиенты проявляли мало интереса к новшеству. Во всеобщей компьютерной эйфории конца 1960-х руководители сектора электронной обработки данных в ЦК исходили из того, что предложение автоматически вызовет спрос. Это предположение оказалось верным в отношении проекта учета кадров, разработанного в то же время, или проекта контроля над «внутрипартийной мобильностью». Однако база постановлений, как сетовал Отдел партийных органов, например в мае 1972 года, «относительно мало использовалась в отделах ЦК»[8]. Обращенные к сотрудникам призывы уделять больше внимания этому начинанию плодов не принесли; к 1 января 1974 года работа над ним была остановлена[9].
Отказ от «Сохранения постановлений» можно интерпретировать различным образом. Напрашивается объяснение, что даже самая современная техника не смогла сделать более эффективной деятельность верхушки СЕПГ: из-за сверхцентрализации политической системы руководство партии производило per se больше решений, чем мог воплотить в жизнь исполнительный орган, аппарат ЦК. Поэтому его сотрудники не были заинтересованы в том, чтобы благодаря системе электронной обработки данных получить в свое распоряжение еще больше материалов решений, с которыми в таком случае тоже пришлось бы работать. Такая ситуация приводила к ослаблению контроля за выполнением постановлений, которые дряхлеющее Политбюро принимало в безапелляционной, чуждой дискуссиям «атмосфере школьного класса», если использовать образ, созданный современниками. Эти обстоятельства, вместе взятые, вероятно, являются подтверждением представлений о неизбежном крахе социализма как государственной политической системы.
Однако в данной статье речь пойдет о том, что база данных формировалась в тот период, когда постановления Политбюро и Секретариата ЦК стали все больше приобретать перформативно-символический характер. В то время как общее количество решений, ежегодно принимаемых обоими важнейшими органами управления партией, неуклонно возрастало, партийные руководители Вальтер Ульбрихт, и прежде всего Эрих Хонеккер, систематически выносили процесс принятия решений как таковой за рамки заседаний Политбюро и Секретариата ЦК. Подобная практика ничего не меняла в характере партийных постановлений, остававшихся, как и прежде, не подлежащими обсуждению решениями, а на государственном уровне — почти законодательными актами. Однако подобная неформальность процесса создания постановлений открывала перед нижестоящими партийными и государственными чиновниками, а также перед руководителями отделов ЦК возможности влиять на сам процесс и даже на его результат. Они все чаще могли выступать по отношению к партийному руководству как «власть снизу», то есть при помощи целенаправленно проводимой «информационной политики» определять направление деятельности. Подобные тенденции вытеснили на второй план основную задачу партийного аппарата 1950-х — «контроль над постановлениями». И поэтому проект 1969 года, предполагавший «на научной основе» установить контроль над постановлениями, в действительности был больше обращен в прошлое, нежели в будущее.
«Порочный круг постановлений»
В конце 1940-х и в 1950-е рост числа постановлений, созданных руководством СЕПГ, напоминает температурную кривую больного лихорадкой. В 1947 году на сотне в общей сложности заседаний Центрального секретариата СЕПГ была поднята одна тысяча вопросов по повестке дня — от «поддержки КПГ на выборах в западных зонах» (7 января) до разрешения Вильгельму Кенену[10] провести отпуск в доме отдыха «Зеехаус» (29 декабря). Как правило, обсуждение вопросов было сопряжено с принятием постановления (или же нескольких постановлений)[11]. В русле процесса сталинизации СЕПГ и ее превращения в государственную партию, которая, принимая собственные решения, опережала деятельность Совета министров и тем самым препятствовала ей, количество принимаемых постановлений резко возросло. За 1949 год повестки Политбюро и Секретариата Центрального комитета (они заменили собой Центральный секретариат[12]) в общей сложности включали в себя около 2200 пунктов. Пик был достигнут летом 1952-го, когда 2-я партийная конференция СЕПГ приняла решение создать «основы построения социализма», что повлекло за собой «бурный поток постановлений», принятых партийной и государственной верхушкой: от решения создать сельскохозяйственные производственные кооперативы до «поддержки прогрессивного немецкого киноискусства» и учреждения Казарменной народной полиции[13].
После 17 июня 1953 года, когда в ГДР было подавлено народное восстание, число вопросов, обсуждаемых на заседаниях Политбюро и Секретариата, пошло на убыль, и эта тенденция держалась несколько лет: количество вопросов едва достигало 1700 в 1954 году и снизилось до 1600 в 1959-м. В этом, вероятно, проявилось влияние советских «друзей»: используя самые разные поводы, они стремились донести до восточногерманских товарищей, что часто бывает «намного эффективнее» предоставить право принимать решения и следить за их реализацией нижестоящим инстанциям, нежели «препятствовать их инициативе», постоянно принимая постановления ЦК[14]. В том же духе ряд документов Политбюро СЕПГ призывал к «уменьшению количества и объема постановлений центра, которые имеют отношение к задачам руководства округами и районами»[15]. Однако с 1959 года «температурная кривая постановлений» вновь резко поднялась. В рамках «ускоренного проведения социалистических преобразований», провозглашенного Пятым партийным съездом СЕПГ в июле 1958-го, и экономических реформ, начатых в 1963-м по инициативе Ульбрихта, Политбюро и Секретариат ЦК в 1964 году обсудили в общей сложности 2000, в 1969-м 2300 и, наконец, в 1974-м почти 3000 вопросов повестки дня. Эти показатели сохранялись почти неизменными до 1989 года. Правда, до 1979-го наблюдался еще один период спада — количество пунктов повестки дня сократилось до 2600, однако его сменил новый подъем, возможно, обусловленный финансовым и экономическим кризисом ГДР, в частности ростом задолженности бюджета: к 1988 году количество пунктов в повестках дня достигло 3000.
Для сравнения: в 1974 году западногерманское правительство на 42 заседаниях обсудило 532 вопроса, причем больше половины из них относились к отчетам министров и не сопровождались принятием обязательных к исполнению решений[16]. Разумеется, прямые сравнения некорректны, учитывая коренное отличие между коммунистической партией, имевшей статус правящей и общегосударственной, и правительством демократической страны с федеративным устройством. Тем не менее эти различия дают представление о том, в какой степени партийное руководство СЕПГ монополизировало сферу принятия политических решений в ГДР. К тому же эта статистика говорит о том, что принятие решений и их претворение в жизнь играло определяющую роль в деятельности почти 900 сотрудников, входящих в руководящие политические органы страны. Доказательством этого может служить рабочая неделя инструктора ЦК Эриха Виедры — с 8-го по 13 августа 1960 года, — типичная для представителей его круга. О занятиях Виедры до нас дошла информация благодаря сохранившемуся рабочему графику: 22 часа Виедра посвятил созданию материалов постановлений, остальные 25 часов он провел на заседаниях, на которых речь шла о претворении в жизнь постановлений центральных органов партии[17].
«Температурные кривые» производства решений указывают не только на истерическую активность аппарата в годы построения социализма — они также дают понять взаимосвязь между политическими кризисами и политическими кампаниями и ростом числа постановлений. «Культура принятия решений» в СЕПГ базировалась на следующем принципе: справляться с проблемами следует, принимая все новые решения. Руководитель Отдела промышленности Центрального комитета летом 1952 года назвал ситуацию «порочным кругом»: «чем больше постановлений принимают наверху, тем меньше им следуют внизу»[18].
Избыточное производство постановлений — по крайней мере в 1950-е — демонстрирует не столько проявление тоталитарного характера режима, сколько намекает на границы его притязаний на тотальность. Фактически руководство СЕПГ еще не располагало в начале 1950-х такой властью в восточногерманском государстве, чтобы его постановления беспрекословно выполнялись. Скорее наоборот. Уверенные в себе министры старой коммунистической закалки, подобные Фрицу Зельбману[19], столь же часто подвергали сомнению партийные постановления («Я считаю, что эти вещи так не делаются»[20]), как и первые секретари районного руководства СЕПГ, которые в лучшем случае воспринимали сотрудника ЦК как посредника, передающего информацию в центр, а не как его представителя. Еще существеннее была проблема коммуникации: в связи с ростом производства постановлений партийная верхушка испытывала информационный голод, которого не могла утолить постоянно расширяющаяся система каналов отчетности[21]. Такой картине соответствует тот факт, что еще в 1956 году «Секретариат и Политбюро […] были не в курсе, осуществлены ли на практике их постановления, и если осуществлены, то какие»[22]. Однако, вместо того, чтобы решать эту коммуникационную проблему, партийное руководство возложило всю вину на свой центральный аппарат. На протяжении 1950-х партийное руководство упрекало руководителей отделов ЦК, что они «лишь формально осуществляют контроль над выполнением постановлений». По утверждению руководства, случалось даже, «что и постановления, созданные в собственном отделе [ЦК]», его сотрудники не принимают во внимание — по причине «либерализма и безразличия»[23].
Предпринимались различные попытки справиться с этой сложной проблемой. Так, например, руководители отделов ЦК в 1956 году были обязаны ежедневно отчитываться о состоянии выполнения решений, на что те назвали подобное требование «невыполнимым»[24]. Участилась практика отправки «на места» «бригад ЦК», которые должны были «поддерживать проведение в жизнь постановлений партии в районах и округах»[25]. В конце концов, дигитальное архивирование партийных постановлений, начатое в 1969 году, было еще одним инструментом в попытках как-то соотнести деятельность СЕПГ с реальностью восточногерманского общества. Однако, хотя даже в 1970-х и 1980-х сотрудники ЦК, проводя проверки, вновь и вновь обнаруживали, что партийные постановления не выполняются, не принимаются всерьез или же «недостаточно проработаны»[26], острота этой темы, характерная для 1960-х, ослабла. Это было обусловлено не в последнюю очередь тем, что в эти годы появилось новое поколение министров, государственных секретарей и районных секретарей СЕПГ, которые могли, конечно, покачать головой над тем или иным постановлением партии, однако все чаще «подыгрывали друг другу», взаимодействуя с отделами ЦК для того, чтобы иметь возможность реализовывать определенные проекты или получать финансирование[27]. В русле так называемой «гармонизации отношений между партией и государством»[28] вопрос о том, какие конкретные последствия влекут за собой сотни постановлений, уходил на второй план, однако проблематичным оставался другой аспект практики принятия решений — а именно, способ их вынесения.
В саморепрезентации партийной верхушки она принимала решения с соблюдением строго регламентированного порядка, на основании информации, обработанной партийным и государственным аппаратом, в процессе «коллективного обсуждения». Такое обсуждение неизбежно предполагало в качестве итога единогласное принятие постановлений, однако, в принципе, всегда открывало простор для нескольких вариантов. Критика, которой уже в начале 1950-х современники подвергали такую модель, прежде всего была направлена на роль тех или иных Первых, или Генеральных, секретарей. По мнению критиков, они в значительной степени ограничивали регламентированный процесс коллективного принятия решений своим авторитетом и отвели таким органам, как Политбюро и Секретариат ЦК, роль исполнителей своей воли. Было ли так на самом деле? Являлись ли генеральные секретари СЕПГ «властными диктаторами», как это следует, например, из характеристики, данной Себастьяном Хафнером Вальтеру Ульбрихту, которого он назвал «самым влиятельным немцем» своего времени[29], или из интерпретации современными исследователями политических практик Эриха Хонеккера, обозначаемых ими как «система Генерального секретаря»?
Неформальный характер принятия решений
Прежде всего не подлежит сомнению, что Политбюро и Секретариат ЦК не являлись органами, в которых «главные представители» на равноправных началах и с открытым финалом обсуждали вопросы будущего партии и общества. Правда, на заседаниях Главного секретариата в 1946-м и 1947 годах, по воспоминаниям Эриха Гнифке[30], еще часто шли «очень свободные и открытые» дискуссии даже по поводу острых тем, таких, как отношение советских оккупационных войск к населению[31]. Однако самое позднее с 1948 года ситуация изменилась. В рамках сталинизации СЕПГ и систематических чисток, вследствие которых бывшим социал-демократам пришлось покинуть ведущие посты, культура принятия решений претерпела в руководящих органах партии необратимые изменения. Отныне критика мнений Первого, или Генерального, секретаря стала табу. Темы и постановления заседаний Политбюро все в большей мере определял Вальтер Ульбрихт, который не только формировал повестку дня, но вместе с ней сразу рассылал и проекты протоколов постановлений[32]. Важные решения он часто принимал единолично, что критиковали даже «советские товарищи»: Ульбрихт проявляет, как свидетельствует предназначенная для Сталина справка от Советской военной администрации в Германии, «склонность к единовластному решению практических вопросов […] что существенно вредит принципу коллегиальности в партийном руководстве»[33]. Кроме того, он постоянно использовал аппарат ЦК в качестве личного исполнительного органа, например для того, чтобы подавить восстание «крупного крестьянства» против коллективизации, не заручившись при этом постановлением партии[34]. Даже после того, как летом 1953 года ему пришлось заняться самокритикой и признать, что он «пренебрегал принципом коллективного руководства»[35], Ульбрихт постоянно вел переговоры с глазу на глаз с государственными функционерами, такими, как Бруно Лойшнер[36], чтобы принять важные решения еще до заседания Политбюро[37].
И все-таки при Ульбрихте формальная процедура принятия решений в Политбюро или в Секретариате не потеряла своего значения из-за предварительных решений, принимаемых главой партии. Принцип коллективизма в этом вопросе оставался нормой, которую периодически приходилось признавать и Ульбрихту, хотя зачастую под давлением Советов. К тому же лидер СЕПГ любил дискутировать, что признавали даже его противники. Он часами мог спорить о важных для него вопросах и временами проявлял определенную открытость по отношению к чужим аргументам, что сказывалось на продолжительности руководимых им заседаний Политбюро. В начале 1961 года Политбюро заседало 3-го и 10 января по десять с половиной часов, 17 января — девять, 24 января — десять и 31 января — пять часов. Бывало даже, как вспоминает бывший руководитель отдела, что «приглашали на 12 [часов]», чтобы представить свои материалы постановления в Политбюро, а «очередь до них доходила только в 12 ночи»[38]. Но прежде всего «при Ульбрихте могло случиться, что проект не принимали»[39] и министру ЦК или руководителю отдела ЦК, вынужденному «защищать такой проект», фактически приходилось чувствовать себя обвиняемым. В действительности почти на каждом заседании Политбюро 1960-х, проходившем под руководством Ульбрихта, отклонялись один или два проекта, или же, как свидетельствуют протоколы, они были «не утверждены» и отправлены на доработку «с предложениями по улучшению». Для ответственного функционера, будь то министр, руководитель отдела ЦК или секретарь ЦК, это означало поражение, которое, впрочем, могло иметь и положительные последствия:
«Если, по словам бывшего руководителя отдела Хергера, проект проваливался, например в результате долгого обсуждения у […] Ульбрихта, тогда подготовка других проектов требовала иного подхода. Приходилось задумываться: какие были варианты, которые ты упустил? Какие другие варианты решения ты мог бы предложить? И так далее и тому подобное»[40].
В определенной степени Политбюро 1960-х еще выполняло таким образом функцию ревизии политических процессов и обсуждения вариантов решения. Применяемая при этом процедура не являлась ни рациональной, ни демократической; слишком незначительным было влияние внешних экспертов, и слишком велика была роль генерального секретаря для того, чтобы его «линия» могла быть подвергнута пересмотру. И все же — один лишь факт, что Ульбрихт иногда целый час уделял дискуссии по поводу одного пункта повестки дня, являлся, с точки зрения «производителей постановлений», неким фактором дестабилизации, на который пытались реагировать хорошей подготовкой материалов и проектов.
Руководящим работникам аппарата не приходила в голову мысль, что любовь Ульбрихта к дискуссиям являлась чрезвычайно полезной для поддержания системы. Поскольку Ульбрихту в 1960-х все чаще приписывали старческое упрямство, многие руководящие работники испытали облегчение, когда в 1971 году руководство партией принял Эрих Хонеккер, по его собственным словам, начавший вести заседания Политбюро в «рациональном стиле работы», который он уже использовал на заседаниях Секретариата ЦК с 1963-го. Хаотических заседаний — ночных, тянувшихся до утра, продолженных на следующий день — при Хонеккере уже не было, поскольку он ограничивал регламент дискуссии по пунктам повестки дня, постоянно следил за временем и в целом был сторонником более лаконичных форм. В 1980-е обычное заседание Политбюро под председательством Хонеккера продолжалось, как правило, не восемь или десять часов, а в лучшем случае один—два часа: 55 минут 6 января 1981 года, два с половиной часа 13 января, 75 минут — 20-го и 50 минут 27 января. Такая ситуация была типичной для рабочего месяца. «Он вошел — так описывает бывший руководитель отдела ЦК ход одного из заседаний Политбюро в 1970—1980-х, — пожал каждому руку, сел впереди, руководительница Отдела канцелярии Политбюро […] зачитала протокол последнего заседания, потом перешли к повестке дня. […] Пункт такой-то и такой-то»[41]. Объявляли один проект постановления за другим, и каждый проект кратко представлял его «автор». Впрочем, по свидетельству бывшего руководителя отдела ЦК Хорста К., ответственного за обработку отчетности секретариатов округов перед Политбюро, при Хонеккере тоже велись дискуссии: в этом случае «тот или иной [выступал], иногда Штоф, иногда, конечно, Миттаг […] и, может, Херманн, но редко, да? […] А потом обычно Хонеккер резюмировал все, и отклонений по существу не было ни в Секретариате, ни в Политбюро»[42].
Для многих руководящих функционеров такой порядок обладал большими преимуществами среди прочего из-за того, что четкий график, введенный Хонеккером, не позволял присутствующим «вгрызаться» в материалы и отправлять их на доработку с «рекомендациями по улучшению». Процент отклоненных документов снизился.
Однако фактор, который, на первый взгляд, облегчал трудовые будни работников ЦК и руководящих функционеров, имел далеко идущие последствия для культуры принятия решений в руководстве СЕПГ. Если наставник и кумир Хонеккера — Леонид Брежнев — вполне сумел наполнить содержанием коллективный стиль работы[43], подразумевающий внимание к «мнению коллектива», то при Хонеккере этот стиль оставался «пустым ритуалом»[44]. И в то время, как Брежнев строго соблюдал формальности в порядке деятельности руководящих органов КПСС и тем самым завоевал доверие к себе[45], Хонеккер слишком очевидно обнажал пустоту формальностей, перенося процесс принятия решений как таковых с заседаний в неформальные сферы.
Еще чаще, чем при Ульбрихте, при Хонеккере решения принимались во время встреч ведущих функционеров с глазу на глаз или втроем[46]. Печальную известность приобрел «малый круг», состоявший из Хонеккера, Гюнтера Миттага и председателя Государственной плановой комиссии Герхарда Шюрера, управлявший экономической политикой ГДР; сомнительную славу приобрели и беседы, которые Хонеккер обычно вел после заседаний Политбюро с министром государственной безопасности Эрихом Милке, касавшиеся вопросов внутренней безопасности и, соответственно, репрессий. Однако в значительной степени принятие решений происходило под влиянием так называемых «служебных записок» или сообщений Генеральному секретарю. Эта практика опиралась на склонность Хонеккера спонтанно принимать ситуативные решения, минуя предписанные регламентом процедуры.
Служебные записки могли помочь решить срочные проблемы, например разрешить поездку во Францию рок-группе «Puhdys», о который музыканты запросили в 1983 году[47]. Но и острые вопросы, чреватые разногласиями, можно было уладить таким путем, не привлекая Политбюро: например вопрос валютных средств, которые СЕПГ сама себе выделила в качестве «надбавок из государственного бюджета» и использовала для финансовой поддержки западногерманских «братских партий» — КПГ и Социалистической единой партии Западного Берлина[48].
Служебные записки, принятие решений в обход Политбюро и Секретариата ЦК способствовали тому, что немалая часть постановлений, которые принимал партийный центр, возникала в неформальной обстановке. Правда, большинству из них приходилось проходить через Политбюро или Секретариат ЦК. Иногда эта процедура была обусловлена законодательным статусом партийного постановления, требовавшего также для подтверждения решения Совета министров. Иногда предмет, по поводу которого принималось решение, был слишком сложным либо затрагивал интересы слишком большого количества лиц, мнение которых приходилось учитывать. Но и принимая во внимание эти проекты постановлений, представленные с соблюдением регламента, а не предварительно принятые в «малых кругах», «решающие» в полном смысле этого слова действия происходили не во время заседаний, а перед ними. Поскольку стиль руководства Хонеккера почти не давал «подателю» возможности защитить свой проект от критики на заседании, то, как вспоминает Ханс Модров, также бывший в то время руководителем отдела ЦК, «все были заинтересованы в том, чтобы спор разгорался по возможности не в Политбюро»[49].
Таким образом, создание проекта постановления являлось в эпоху Хонеккера прежде всего коммуникативным актом: «успешные» руководители отделов ЦК или министры приобрели привычку подстраховывать со всех сторон «свои» проекты, для чего в качестве коммуникативного средства они в основном использовали телефон. Так поступали не только рядовые сотрудники партийного аппарата, но и секретари ЦК, желавшие заручиться мнением других и согласовать свои действия. Особенно вожделенной была поддержка руководителя Отдела партийных органов ЦК Хорста Долуса[50], поскольку он был приближен к Хонеккеру. Другие секретари ЦК, как вспоминает один из сотрудников Отдела партийных органов, «возьми того же […] Аксена[51] или возьми того же Фельфе[52], который в конце занимался сельским хозяйством, говорили [Долусу]: “Глянь, это, пожалуйста, […] так получится?” — и тогда все проходило нормально, тогда почти не было провалов»[53].
Еще лучше было не только собрать перед заседанием союзников, но и заручиться согласием Генерального секретаря в форме расписки — «Согласен, Э.Х.» — на обложке документа. Для этого даже члены Политбюро стремились поддерживать хорошие отношения со славившейся своим тяжелым характером руководительницей канцелярии Хонеккера Гизелой Гленде, чтобы с ее помощью быстро, без очереди попадать на прием к Генеральному секретарю. Другие подкарауливали Хонеккера за обедом или перехватывали по дороге в зал заседаний, чтобы срочно что-то «выяснить»[54]. Были и такие, кто снабжал Хонеккера информацией или доказательствами каких-либо фактов, чтобы убедить его в собственной правоте и повлиять на него. Так, например, министр культуры Ганс-Иоахим Гофман писал Генеральному секретарю в августе 1983 года перед заседанием Политбюро, на котором должно было быть принято решение о названии нового концертного зала на берлинской площади Жандарменмаркт, что в творческих кругах наблюдается недовольство наименованием «Театр» («Schauspielhaus»), и выступал за название «Музыкальная академия Берлина» («Musikakademie Berlin»). «Важно, — писал Гофман Хонеккеру, — чтобы ты узнал об этом еще до принятия решения»[55].
При таком усилении неформального характера принятия решений изменилась функция заседаний Секретариата ЦК в практике создания постановлений верхушкой СЕПГ (что прошло незамеченным в исследовательской литературе). Начиная с 1949 года не существовало четкого разграничения компетенций и — вместе с этим — сфер влияния Политбюро и Секретариата ЦК. В сущности, Политбюро отвечало за «большую политику»: политику безопасности, международные отношения, экономику, культуру — в то время как Секретариат оказывал более заметное влияние на организационную работу СЕПГ, а также кадровую политику в целом[56]. Однако в политической практике могло случиться и так, что целая неделя заседаний в Политбюро была посвящена только обсуждению заграничных поездок политиков СЕПГ или проведению политических праздников, в то время как в Секретариате — который, с точки зрения лидера партии, в основном считался более удобным, более управляемым органом — решались острые общественно-политические вопросы. Например, на заседании 6 февраля 1980 года Секретариат решал вопрос о сокращении в текущем году потребления жидкого топлива в ГДР на два миллиона тонн, а на заседании 20 августа 1981-го — вопрос о значительном повышении оплаты труда младшему медицинскому персоналу в клиниках ГДР. Эта тема носила острый общественно-политический характер в связи с высоким процентом медсестер и врачей среди «лиц, сбежавших из Республики»[57].
В этой ситуации весьма показательно, что Секретариат под руководством Хонеккера превратился из органа, который был немыслим без своих заседаний и физического присутствия участников, в виртуальный орган принятия решений. Это произошло из-за того, что в конце 1980-х более 90% всех пунктов повестки дня или проектов постановлений по ним, представленных в Секретариате, обсуждались и решались так называемым «заочным» способом. Это значит, что секретари ЦК еженедельно утверждали десятки проектов письменно, часто по вечерам, в конце рабочего дня, не имея возможности задать хоть один уточняющий вопрос «подателю» проекта. Такой метод окончательно избавлял даже от иллюзии того, что судьба проектов остается нерешенной до их обсуждения в Секретариате. Перед участниками политической жизни, не входившими в высшие органы, уполномоченные принимать решения, такая тенденция открывала большие возможности.
«Недостаточно контролируемая» партийная верхушка
Эрих Хонеккер не был «суровым диктатором», хотя такой образ и внушает аналитическая модель «системы Генерального секретаря»[58]. Конечно, ни одно более или менее значимое решение в ГДР не принималось без его согласия или подписи. Однако свидетельства современников, как сторонников, так и врагов Хонеккера, единодушны в том, что он крайне редко принимал их сам. Кроме стремления к сохранению власти с помощью комбинации репрессий и идей «социализма потребления» и государства всеобщего благосостояния, он не мог предложить никакой стратегической перспективы для ГДР[59]. Вопрос о том, что попадало на его письменной стол, в подавляющем большинстве случаев решали другие — участники «малого круга», составители «служебных записок», члены Политбюро, которые подходили к нему с просьбой о предварительном решении по поводу их материалов. Эти вопросы, однако, решали и руководители отделов ЦК, используя, правда, потаенные способы, которые до сих пор оставались незамеченными в исследовательской литературе[60].
В 1950-е влияние отделов ЦК на процессы принятия решений еще сильно ограничивалось ролью «вратаря»: если противник — какой-нибудь министр или госсекретарь — не обладал способами прямого воздействия на партийное руководство (что еще нередко случалось в годы «строительства социализма»), тогда они могли попросту заблокировать проект министерства для Политбюро, то есть воспрепятствовать тому, чтобы вообще был запущен процесс принятия решений. Такой способ использовал, например, руководитель Отдела сельского хозяйства ЦК Франц Меллентин в ноябре 1955 года: рассматривая постановление о подготовке кадров в сельском хозяйстве, Меллентин вернул в министерство не менее четырех проектов постановления, снабдив их пометой «неудовлетворительно»[61].
В 1960-х и 1970-х самостоятельность руководителей отделов ЦК значительно возрастает. По крайней мере некоторые из них открыто выступали в качестве авторов повестки дня. Например, руководитель Отдела политики здравоохранения Карл Зейдель доложил в 1983-м офицеру Министерства госбезопасности, что планирует представить в новом году в Секретариат два проекта постановлений: одно из них было направлено на улучшение обеспечения медикаментами, а другое — на борьбу с алкоголизмом. В 1950-е подобного рода документы всегда требовали подписи секретаря ЦК, компетентного в данной области, а не подписи руководителя отдела[62].
Конечно, нельзя говорить о некоем линейном развитии и превращении рядовых членов рабочих штабов при секретарях ЦК 1950-х во влиятельных участников политических процессов в 1970-е и 1980-е. Однако можно говорить о тенденции роста влияния в политической сфере, по крайней мере тех отделов ЦК, которые обладали отраслевой компетентностью. Это объясняется тем, что их руководящие работники были тесно связаны с министерствами или с Государственной плановой комиссией. Они неформальными способами получали от государственного аппарата информацию, которая была недоступна их предшественникам в 1950-е. И они использовали эту информацию в политических целях таким способом, который руководитель отдела ЦК Клаус Гэблер следующим образом охарактеризовал в 1976 году в разговоре с доверенным лицом (работавшим на органы госбезопасности в качестве осведомителя): «”Лучшим способом” приобрести политическое влияние было “так истолковывать” [т.е. формулировать] отчеты или дискуссии, чтобы руководящая верхушка сама сделала нужные выводы из имеющихся фактов»[63].
К примеру, так действовал Ханс Модров на посту руководителя Отдела агитации. В 1971 году Модрову пришлось решать проблему того, что на телевидении ГДР периодически происходили помехи или даже перебои в трансляции. Сам Модров здесь сделать ничего не мог. Будучи руководителем Отдела агитации, он мог опосредованно влиять на содержание программ, но не на техническую сторону дела. Однако он использовал свои неформальные каналы в госбезопасности. Через своего заместителя Эберхарда Фенша он связался с руководителем II Главного отдела Министерства государственной безопасности Паулем Кинбергом и передал ему просьбу проверить, «идет ли речь о технических помехах», или «тут задействованы вражеские элементы, которые создают помехи»[64]. Расследование, проведенное Штази, не выявило, как и следовало ожидать, никакой «вражеской деятельности», а констатировало вопиющий беспорядок в организации телетрансляций. Модров отреагировал на это просьбой, адресованной Кинбергу, передать соответствующую информацию Министерству почты и телекоммуникаций, чтобы оно в свою очередь представило ситуацию партийному руководству. Этот сложный путь был нужен, потому что Фенш официально не имел права вступать в контакт с Кинбергом, не говоря уж о том, чтобы поручать ему расследование, «служебный путь» вел бы через ответственного за Отдел агитации секретаря ЦК Вернера Ламберца и министра госбезопасности Милке. Однако здесь, как и в других ситуациях, аппарат проявлял большую гибкость в использовании неформальных каналов коммуникации.
Сходный путь выбрал летом 1986 года Хорст Вамбут, бывший руководителем Отдела добывающей промышленности ЦК. Его задача состояла в том, чтобы — ни больше ни меньше! — спасти атомную энергетику ГДР. После Чернобыльской катастрофы в Политбюро возникли сомнения, стоит ли развивать эту отрасль. Сомнения имели под собой реальную основу, поскольку осенью 1986 года предстояло заключение договора между ГДР и Советским Союзом о строительстве третьего и четвертого реакторных блоков на атомной электростанции Штендаля[65]. По мнению сотрудников Отдела добывающей промышленности ЦК, сам Хонеккер был, «вероятно, противником атомной энергетики». Это создавало сложности, поскольку, с точки зрения этого Отдела промышленности, а также с точки зрения Министерства добывающей промышленности, атомная энергия была насущно необходима для будущего энергоснабжения ГДР, а относительно современные реакторы поколения WWER 1000, предназначенные для Штендаля, с середины 1990-х производили бы в год 1000 мегаватт.
В этой ситуации Хорст Вамбут, будучи ответственным руководителем отдела, поручил видному эксперту по ядерной физике (который заодно работал в качестве неофициального сотрудника на Министерство госбезопасности под именем «Хельмут Берг») представить нечто вроде экспертного мнения: Вамбут хотел получить «письменную оценку состояния атомной энергетики в ГДР и в ФРГ […], которая предназначена для Э. Хонеккера», одновременно он сказал эксперту по атомной энергии, что ему следует написать следующее: «ГДР сейчас и в ближайшие годы не может обходиться без атомной энергии». Согласно отчету осведомителя, именно такую фразу Вамбут продиктовал, причем распорядился добавить к ней следующее: «ФРГ отказ от атомной энергии нанесет меньший ущерб, потому что […там] быстрее возможен переход на другие энергоносители, чем в ГДР»[66].
Повлияло ли хоть сколько-нибудь суждение «Хельмута Берга» на решение Политбюро от 14 октября 1986 года о подписании с СССР договора при условии соблюдения повышенных требований безопасности — этот вопрос остается открытым. Между тем тот факт, что Хорст Вамбут без особого труда смог получить такой экспертный отзыв и включить его в процесс принятия решения, наглядно демонстрирует: отделы ЦК имели в своем распоряжении немало возможностей сделать так, чтобы «руководство само пришло к нужным выводам». Все это свидетельствует о том, что процесс принятия решений даже в «застывшем», на первый взгляд, государственном социализме 1980-х протекал сложнее и противоречивее, чем может показаться при виде низведенных до перформативного ритуала заседаний главных органов, принимающих решения. Такая сложность достигалась, правда, за счет утраты всякой открытой оценки различных вариантов решения, которую иногда могло позволить себе Политбюро в старые добрые времена при Ульбрихте. Таким образом, усиление неформального характера принятия решений способствовало тому, что политическая система ГДР и в 1980-е сохраняла определенную гибкость и подвижность. Но в решении комплексных и стратегических задач столь неформальные способы работы были уже бессильны.
Перевод с немецкого Александры Елисеевой
[1] R 300 представлял собой прибор обработки данных, имел средние размеры, являлся копией аппаратуры успешной производственной серии IBM 1401, был показан осенью 1966 года на выставке «Интероргтехника» и обратил на себя внимание Леонида Брежнева и Вальтера Ульбрихта. Liegert J. Die Geschichte der Entwicklung und Überleitung der EDVA R 300 von Robotron. Dresden, 2006. S. 9.
[2] Информация о подготовке проекта перестройки помещений дляустановки «Роботрона» R 300, без даты, с письмом Гизелы ТраутцшГюнтеру Миттагу: 15.10.1968. Архив партий и общественных организаций бывшей ГДР в Федеральном архиве ФРГ (в дальнейшем в сносках используется сокращение SAPMO-BArch). DY 30/IV. A 2/2.01/3. Bl. 36 f.
[3] Об использовании кибернетики в Советском Союзе в частности и в социалистических государствах в целом см.: Peters B. How not to Networka Nation. The Uneasy History of the Soviet Internet. Cambridge, Mass, 2016, P. 29 ff.
[4] Так, ЦК КПСС только в 1976—1977 годах поручил НИИ «Восход» разработать для партийного аппарата информационную систему с электронной обработкой данных, см. об этом: Gerowitsch S. Kyberkratie oder Kyberbürokratie in der Sowjetunion // Greiner B., Müller T.B., Weber C. (Hg.). Macht und Geist im Kalten Krieg. Hamburg, 2011. S. 388.
[5] Штойер играл решающую роль в процессе компьютеризации химических заводов Лойна, проводимом в русле экономических реформ 1960-х.
[6] Отдел ЦК по партийным органам, представления в Секретариат Центрального комитета касательно: а) утверждения товарища Штойера в должности заместителя руководителя отдела и руководителя сектором электронной обработки данных Отдела партийных органов ЦК, б) расширения структурного плана сектора электронной обработки данных Отдела партийных органов ЦК, 4.09.1970. SAPMO-BАrch. DY 30/J IV. 2/3A. 1929. Bl. 38 f.
[7] Такова статистика 1968 года, см.: SAPMO-BArch. DY 30/IV. A 2/2.01/3. Bl. 40.
[8] Отчет о практике использования электронной обработки данных […] в партийной работе, 31.5.1972. SAPMO-BАrch. DY 30/J. IV 2/3A/2182. Bl. 115—123, здесь Bl. 122.
[9] См.: Отчет о практике использования электронной обработки данных в партийной работе, 20.5.1974. SAPMO-BАrch. DY 30/J. IV 2/3A/2524. Bl. 116—123, здесь Bl. 116. Решающую роль в провале этого проекта сыграло, несомненно, и то, что поиск документов был в то время весьма затруднительным, прежде всего из-за того, что сотрудники ЦК, как правило, не владели навыками работы с системами электронной обработки данных.
[10] Вильгельм Кенен (1886—1963) — с 1946-го до конца 1948 года занимал пост председателя СЕПГ Саксонии (вместе с Отто Бухвицем); с 1946-го — член руководства СЕПГ.
[11] В основу приводимых данных, характеризующих тенденции в работе механизма принятия постановлений центральными органами СЕПГ, положен анализ повесток дня заседаний Центрального секретариата, а с 1949 года — заседаний Политбюро и Секретариата ЦК. При этом очевидно, что количество пунктов повестки дня не может совпадать с количеством принятых постановлений. Как правило, по одному пункту повестки дня (например по пункту «Проблемы молодежи» на заседании Центрального секретариата 7 января 1947 года) принимались несколько постановлений (в данном случае пять). В отдельных случаях — правда, это бывало довольно редко — отчеты только «принимались к сведению», не приводя к принятию постановления. Наконец, точный статистический анализ этого процесса потребовал бы дифференциации между теми постановлениями, которые содержали политическое решение в прямом смысле слова, то есть эксплицитно выбирали один из нескольких возможных вариантов и были связаны с принятием обязательств по отношению к третьим лицам, и теми постановлениями, которые лишь откладывали принятие такого решения. Устанавливаемая здесь взаимосвязь между количеством пунктов повестки дня и числом постановлений является лишь исследовательским подходом к изучению количественного аспекта процесса принятия решений в центральных органах СЕПГ. Однако этот подход все-таки отражает определенные тенденции, тем более, что описанная практика создания постановлений не претерпела существенных изменений на протяжении десятилетий. Повестки дня Политбюро и Секретариата ЦК доступны онлайн: www.argus.bstu.bundesarchiv.de/.
[12] Amos H. Politik Und Organisation Der Sed-Zentrale 1949—1963. Struktur Und Arbeitsweise Von Politbüro, Sekretariat, Zentralkomitee UndZk-Apparat. Münster, 2003. S. 37—40.
[13] Podewin N. Walter Ulbricht. Eine neue Biographie. Berlin, 1995. S. 230 f.
[14] Например, в рамках визита делегации руководящих работников аппарата ЦК СЕПГ в Москву в декабре 1954 года: Protokoll der Aussprache mit dem Abteilungsleiter und den Sektorenleitern der Abteilung Parteiorgane im ZK der KpdSU [Протокол переговоров с руководителем отдела ируководителями секторов Отдела партийных органов в ЦК КПСС], 22.12.1954. SAPMO-BАrch. DY 30/IV. 2/5/158. Bl. 3—122, здесь Bl. 8. Подобные рекомендации отвечали генеральной линии, проводимой Никитой Хрущевым, стремившимся оживить работу КПСС при помощи усиления местных законодательных органов.
[15] Vorlage des Politbüros der SED: Vorläufige Ordnung für die Verbesserung der Arbeitsweise des zentralen Parteiapparates, o.D.[Материалы Политбюро СЕПГ: Предварительные меры для улучшения работы центрального партийного аппарата], [1957]. SAPMO-BАrch. DY 30/9159. Bl. 115—119, здесь Bl. 118.
[16] См.: Die Kabinettsprotokolle der Bundesregierung [Протоколы заседаний кабинета министров ФРГ] (www.bundesarchiv.de/cocoon/barch/0000/index.html).
[17] SAPMO-BАrch. DY 3/IV. 2/5/193. Bl. 179.
[18] Во время посещения промышленных предприятий, как пояснил этот руководитель отдела ЦК, ему постоянно приходится слышать упреки работающих там товарищей в том, что «вы так [засыпали] нас со всех сторон постановлениями, что нет времени прочитать их, не говоря уже о выполнении»: Eberhard Arlt (ZK-Abteilung Industrie), betr. Vorschläge fürdie Verbesserung der Arbeit des Politbüros und des Sekretariats des ZK inwirtschaftlichen Fragen [Эберхард Арлт (Отдел промышленности ЦК), касательно предложений по улучшению работы Политбюро и Секретариата ЦК в решении экономических вопросов], 19.6.1952.SAPMO-BАrch. DY 30/9 9159. Bl. 10—24, здесь Bl. 12.
[19] Фриц Зельбман (1899—1975) — в 1949—1950-м занимал пост министра промышленности, в 1950—1951-м — тяжелой промышленности, в 1951—1953-м — министра металлургической и горнодобывающей промышленности, в 1953—1955-м — министра тяжелой промышленности.
[20] Fritz Selbmann an Anton Plenikowski (ZK-Abteilung StaatlicheVerwaltung) [Фриц Зельбман Антону Плениковски (Отделгосударственного управления ЦК)], 8.6.1951. BArch Berlin. DG 2. 2; Über einen seinen Ministerium betreffenden Beschluss der SED-Landesleitung Berlin, für mehrere Wochen Mitarbeiter zur Unterstützung der «Weltfestspiele der Jugend» in Ostberlin abzustellen, o. Bl. [По поводу касающегося его министерства постановления партийного руководства земли Берлин, требующего направить на несколько недель сотрудников для поддержки «Всемирного фестиваля молодежи» в Восточном Берлине].
[21] Bergien R. Im «Generalstab der Partei». Organisationskultur und Herrschaftspraxis in der SED-Zentrale (1946—1989). Berlin, 2017. S. 167—176.
[22] Zentrale Revisionskommission: Einige allgemeine Hinweise über die Tätigkeit des zentralen Apparats [Центральная ревизионная комиссия: некоторые общие указания относительно деятельности центральногоаппарата], 5.10.1959. SAPMO-BАrch. DY 30/IV. 3/58. o. Bl.
[23] Ibid.
[24] Vorschläge von der Abteilung Leitende Organe zum Entwurf der Arbeitsordnung für den Apparat des ZK, o.D. [Предложения Отделаруководящих органов по проекту правил работы аппарата ЦК, бездаты], [Oktober/November 1956]. SAPMO-BАrch. DY 30/9159. Bl. 111 f., здесь Bl. 111.
[25] Об изменении деятельности бригад аппарата ЦК СЕПГ, первоначально служивших инструментами реализации постановлений и перешедших впоследствии к налаживанию коммуникативной связи, см.: Bergien R. Activating the «Apparatchik». Brigade Deployment in the SED Central Committee and Performative Communist Party Rule // Journal of Contemporary History. 2012. № 4(47). S. 793—811.
[26] Один из многих примеров: ZK-Abteilung Finanzverwaltung und Parteibetriebe: Bericht über den Einsatz einer Arbeitsgruppe der Abteilung Finanzverwaltung und Parteibetriebe im Bezirk Erfurt, April 1965 [Отдел ЦК управления финансами и урегулирования экономических споров:
отчет о деятельности рабочей группы Отдела ЦК по управлению финансами и урегулированию экономических споров в округе Эрфурт, апрель 1965]. SAPMO-BАrch. DY 30/IV. A 2/22. 2. o.Bl.
[27] So der ehemalige ZK-Abteilungsleiter Maschinenbau Klaus Blessing über sein Verhältnis zu den Industrieministerien sowie zu Staatlichen Planungskommission: Interview mit Klaus Blessing [Отзыв бывшегоруководителя Отдела ЦК по машиностроению Клауса Блессинга о его отношении к министерствам промышленности и к Государственной плановой комиссии: интервью с Клаусом Блессингом], 4.9.2012. S. 16. Аудиозапись и расшифровка автора.
[28] Rowell J. Der Erste Bezirkssekretär. Zur Scharnierfunktion der «Bezirksfürsten zwischen Zentrum und Peripherie» // Richter M., Schaarschmidt T., Schmeitzner M. (Hg.). Länder, Gaue und Bezirke. Mitteldeutschland im 20. Jahrhundert. Halle, 2007. S. 218.
[29] Haffner S. Die sieben Todsünden des Deutschen Reiches. Grundfehler deutscher Politik nach Bismarck, damals und auch heute. Hamburg, 1965. S. 136 f.
[30] Эрих Гнифке (1895—1964) — с 1946 года член партийного руководства СЕПГ и Главного секретариата, в октябре 1948-го бежал в Западную Германию.
[31] Gniffke E.W. Jahre mit Ulbricht. Köln, 1966. S. 180.
[32] Frank M. Walter Ulbricht. Eine deutsche Biografie. Berlin, 2001. S. 215 f.
[33] Bordjugow G. Das ZK der KPdSU(B), die Sowjetische Militäradministration in Deutschland und die SED (1945—1951) // Weber H., Mählert U. (Hg.). Terror. Stalinistische Parteisäuberungen 1936—1953. Paderborn, 1988. S. 289.
[34] В противоположность своему преемнику Ульбрихт, по крайней мере еще в 1950-е, поддерживал относительно тесный контакт с отделами ЦК и часто принимал участие в проводимых в них обсуждениях, особенно в Отделе руководящих органов, см.: SAPMO-BАrch. DY 30/IV. 2/5/55/59, passim.
[35] Цит. по: Frank W. Op. cit. S. 248.
[36] Бруно Лойшнер (1910—1965) — в 1952—1961 годах занимал пост председателя Государственной плановой комиссии.
[37] Frank W. Op. cit. S. 225 f.
[38] Интервьюируемый Вольфганг Хергер продолжает: «Ну да ладно, [тут] можете себе представить, какое настроение было в знаменитой приемной [Политбюро]». Интервью с Вольфгангом Хергером 27 мая 2010 года. Аудиозапись и расшифровка автора.
[39] Ibid.
[40] Ibid.
[41] Интервью с Хорстом К. 19 января 2010 года. Аудиозапись и расшифровка автора.
[42] Ibid.
[43] Таково мнение Сюзанны Шаттенберг: Schattenberg S. LeonidBreschnew. Staatsmann und Schauspieler im Schatten Stalins. Eine Biographie. Köln, 2017.
[44] Malycha A. Die SED in der Ära Honecker. München, 2014. S. 72.
[45] Об интерпретации застывшего в своей неизменности распорядка на собраниях центральных органов КПСС как «ритуала, порождающего доверие» см.: Schattenberg S. Op. cit. S. 302 f.
[46] Malycha A. Op. cit. S. 94 f.
[47] См.: HA XX/1. Vermerk, 21. 2. 1983; BStU. MfS. HA XX. № 41. Bl. 78 f.
[48] Руководитель Отдела финансов ЦК составил с этой целью смету на период с 1986-го по 1990 год в 235 миллионов иностранных марок: Karl Heinz Wildenhain (ZK-Abteilung Finanzverwaltung und Parteibetriebe) an Erich Honecker, betr. Valutabedarf der Partei in nichtsozialistischer Währung für die Jahre 1986—1990 [Карл-Хайнц Вильденхайн (Отдел финансов и экономических проблем ЦК) Эриху Хоннекеру касательно потребности партии в несоциалистической валюте на период с 1986-го по 1990 годы], 19.6.1985. SAPMO-BАrch. DY 30 31580. Bl. 16 f.
[49] Интервью с Хансом Модровым 4 марта 2010 года. Аудиозапись и расшифровка автора.
[50] Хорст Долус (1927—2007) — в 1960—1986 годах руководитель Отдела партийных органов ЦК; с 1973-го — член Секретариата, а с 1980-го — член Политбюро ЦК.
[51] Герман Аксен (1916—1992) — с 1966 года секретарь ЦК СЕПГ, отвечал за международные связи, с 1979-го занимался в Политбюро Отделом ЦК по зарубежной информации.
[52] Вернер Фельфе (1928—1988) — с 1976 года член Политбюро, с 1981-го — секретарь ЦК, отвечал за сельское хозяйство.
[53] Интервью с Хорстом К.
[54] Uschner M. Die zweite Etage. Funktionsweise eines Machtapparates. Berlin 1993.
[55] «Для музыкантов такое название сразу стало бы камнем преткновения, потому что в театре не проводят концертов высокого художественного уровня»: Hans—Joachim Hoffmann an Erich Honecker, 8.8.1983. BArch Berlin. DR 1. 15422. o.Bl.
[56] Malycha A. Op. cit. S. 75.
[57] О последнем заседании см.: Bergien R. Im «Generalstab der Partei»… S. 360—383.
[58] Понятие заимствовано из монографии: Raschka J. Justizpolitik im SED-Staat. Anpassung und Wandel des Strafrechts während der Amtszeit Honeckers. Köln, 2000. S. 299; см. также: Malycha A. Op. cit. S. 72—74.
[59] Malycha A. Op. cit. S. 69—74.
[60] См. в связи с дальнейшими положениями: Bergien R. Im «Generalstabder Partei»… S. 398—403.
[61] Franz Mellentin (ZK-Abteilung Landwirtschaft) an Walter Wilke (Ministerium für Land- und Forstwirtschaft), betr. Betrifft: Entwurf des Beschlusses zur Ausbildung mittlerer Kader für die Landwirtschaft im zweiten Fünfjahrplan [Франц Меллентин (Отдел сельского хозяйства ЦК) Вальтеру Вильке (Министерство сельского и лесного хозяйства) касательно постановления о подготовке кадров для сельского хозяйства во второй пятилетке], 19.11.1955. BArch Berlin. DK 1. 1414. Bl. 67 f.
[62] Jaekel (MfS, HA XX/1), betr. Vermerk über ein Gespräch mit dem Leiter der Abteilung Gesundheitspolitik im ZK der SED, Genossen Prof. Seidel, am 26.1.1983 [Йекель (Министерство государственной безопасности) касательно комментария
по поводу беседы с руководителем Отдела политики здравоохранения
в ЦК СЕПГ, товарищем профессором Зейделем 26 января 1983 г.], 27.1.1983. BStU. MfS HA XX. № 41. Bl. 74—77.
[63] Horst Reinhardt, betr. Bericht (IM «Renn») [Хорст Рейнхардт, касательно отчета (неофициальный сотрудник «Ренн»)], 5.6.1976.BStU. MfS. AIM 15396. 89. Bd 8. Bl. 220—222, здесь Bl. 222.
[64] Paul Kienberg, betr. Vermerk [Пауль Кинберг касательно комментария], 7.7.1972. BStU. MfS. HA XX. № 17116. Bl. 198.
[65] См.: Präsidium des Ministerrats: Beschluss zur Direktive für den Bevollmächtigten der Regierung der DDR zu den abschließenden Verhandlungen mit dem Bevollmächtigten der Regierung der UdSSR über den Abschluss eines Abkommens über die Zusammenarbeit bei der Errichtung der 2. Baustufe des Kernkraftwerks Stendal in der DDR [Президиум Совета министров: постановление о реализации директивы по поводу проведения заключительных переговоров между уполномоченным представителем правительства ГДР и уполномоченным представителем правительства СССР для заключения соглашения о сотрудничестве на строительстве второй очереди атомной электростанции Штендаль в ГДР], 3.9.1986. Anlage № 3 zum Protokoll der Sitzung des Politbüros vom 14.10.1986 [Приложение № 3 к протоколу заседания Политбюро от 14. 10. 1986 г.]. SAPMO-BАrch. DY 30/J. IV 2/2/2188. Bl. 12—16.
[66] Betr. Helmut Berg [Касательно Хельмута Берга], 3.9.1986. BStU. Rst AIM. № 555/89. Bl. 125 f.