Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2017
[стр. 105 – 108 бумажной версии номера]
Немалой нервозностью веяло от разных выступлений по мере приближения сверхкруглого юбилея Октября. Главным источником беспокойства был вопрос власти к самой себе: какую занять позицию, как политически представить себя в отношении бывшей Великой революции? И, хотя это, несомненно, вопрос текущей конъюнктуры, выходило, что власть чувствует себя обязанной отвечать на вопрос столетней давности: «Ты за белых или за красных?».
Да, такая у нас история, что век прошел, а вопрос о красных и белых оказывается все еще не решенным и кажется исторически главным. Третья опция — «Мы за Учредительное собрание» — в явном виде отсутствует, хотя мечта о демократической России жива и надежда реализовать ее посредством выборов, несмотря на столетний опыт неудач, тоже жива.
Революция 1905 года и революция 1917-го вкупе с гражданской войной были попытками решить «вопрос о земле». Многие думали, что он был решен к концу гражданской войны. Земля досталась крестьянам. Оказалось — ненадолго: государство, называвшее себя пролетарским, отняло ее во время коллективизации. Городские победили деревенских силой. Затем деревенские большей частью сами превратились в полугородских и городских, раскрестьянились. После переворота 1990-х, что по мощи перемен был не слабее революции, аграрный вопрос снова оказался на повестке дня. Колхозы-совхозы развалились, и земля вроде бы отошла крестьянам. Они оказались столь слабы, что даже отпраздновать эту историческую победу не смогли, данное свершение прошло незаметно. Но и оно оказалось не окончательным. Без шума и, о чудо, без насилия — это в России-то! — землю опять у них забрали. Теперь она принадлежит новым хозяевам: всяческим городским агрохолдингам, иногда — вернувшим себе силу председателям колхозов.
Но если главный вопрос той революции как-то, но решился, то почему такое напряженное к нему отношение? И за что теперь идет спор, и кто с кем спорит? Еще несколько лет назад можно было думать, что спор идет за символическое наследство. Власть хотела бы быть наследницей всего-всего — и романовской империи, и большевистской. Точнее, только всего хорошего — без того, за что красные справедливо ненавидели белых и за что белые справедливо ненавидели красных.
Слегка мешали нынешние красные и нынешние поклонники всего великого русского, великорусского. Но власть планомерно забирала и присваивала идеологический ресурс и тех и этих. У одних забрали Сталина, у других Столыпина. Не удается решить вопрос с вечноживым в мавзолее, но его удается замять. Все было вроде в порядке, и вдруг из прошлого предреволюционных лет стала проступать сила таких белых, которых звали «черной сотней». Ленинское ругательство «черносотенная Дума» обрело новый смысл и предстает словами, за которые надо вменять статью 282 УК РФ. Эти новые черно-белые куда свежее старых красных и не с ними хотят разбираться. Если продолжать выражаться в цветовом коде, то они против голубых, считая, что таким цветом крашена не только здешняя «пятая колонна», но и весь Запад. Пока случаи поджогов и битья стекол немногочисленны, но, похоже, это только начало такой гражданской распри, в которой власть толком не может и не сможет себя найти.
Происходящее еще не затронуло тех, кто сто лет назад назывался словом «массы». Это их завтра. А сегодня надо как-то пережить столетний рубеж, главная трудность которого в том, что в массовом сознании все перепутано. Нынешние массы, как и нынешняя власть, не могут определиться с отношением к революционному прошлому. А часть общества хотела бы вообще уклониться от этого.
«Нам нужно двигаться вперед и не ворошить то, что происходило в 1917 году», — такой ответ в ходе опроса в связи с приближавшимся столетием революционных событий наиболее часто (41%) выбирали молодые люди. Среди более старших к ним присоединялись до трети опрошенных. Но большинство старших сходились на мнении, что изучать революцию нужно — хотя бы «для того, чтобы не повторять исторических ошибок». Из этого не следует делать вывод, что октябрьскую революцию они считают ошибкой. Неизбежной ее считает половина россиян, и только треть полагает, что ее можно было избежать.
Главными причинами той революции называют «тяжелое положение трудящихся» (50%) и «слабость государственной власти» (это ведь в иных словах знаменитая ленинская формула: революции происходят, когда «низы не хотят, верхи не могут»). Выбирая среди множества факторов именно такие, люди вольно или невольно намекают на нынешнее положение дел. Это видно из того, что на тяжелое положение трудящихся как на главную причину революции указывают бедные, а у богатых, в частности у чиновников, на первом месте слабость власти. И среди них самая высокая доля тех, кто опасается, что «в нынешней России могут повториться события, подобные тем, которые произошли в 1917 году». Но остальные, хоть и применяют к себе формулу про тяжелое положение трудящихся, в собственный бунт верят слабо. Наши граждане уже двадцать лет назад большинством в 54% заявили, что в нынешней России ничего такого не будет; в этом же году так говорят уже почти 60%.
Про революцию мы спрашиваем респондентов давно. Лично мне наиболее интересным кажется проективный вопрос, который используется с 1990 года: «Представьте себе, что Октябрьская революция происходит на Ваших глазах. Что бы Вы стали делать?»
Результат семидесятилетнего правления большевиков и их наследников таков: готовых «активно поддерживать большевиков» в 1990 году было 23%, теперь их вдвое меньше — 12%. С такого же уровня начиналась и так же падала воображаемая готовность «кое в чем сотрудничать с большевиками» (16% в этом году). «Бороться против большевиков» стал бы каждый десятый, но каждый пятый среди предпринимателей (на языке тех лет — «буржуев») и — внимание! — каждый третий среди руководящих работников. Им не нужны великие потрясения, им нужна нынешняя великая Россия и их нынешнее положение в ней.
Борющимися с большевиками себя представляли 7% молодых людей, и это близко к среднему по всем группам. Но кроме борьбы авторы вопроса предположили еще одну возможность, за которую молодые ухватились активнее всех. Речь идет о том, чтобы «уехать за рубеж». Всего за последние двадцать лет «белоэмигрантами» представляли себя 13—18% россиян. В нынешнем году — в среднем 14%, среди молодых — 20%, и, чем более они образованны, тем выше доля выбирающих эмиграцию. Больше среднего доля таких ответов среди наиболее зажиточных, в частности среди «буржуазии». Сегодняшний день с его идеями «валить» ясно просвечивает через фасад этих исторических декораций.
Но главный по значимости ответ — обывательский, тот, который клеймили революционные трибуны и поэты: «постараться переждать это время, не участвуя в событиях». Он был ответом меньшинства (12%) в 1990 году, когда половина населения по старой советской выучке еще хотела так или иначе быть на стороне большевиков. Семь лет спустя он становится главным (27%) и далее держится в диапазоне 24—28%. В нынешнем году он значимо вырос: 33% опрошенных заявляют теперь о желании не участвовать и переждать. Каждый волен судить, не есть ли это очередной знак нынешних настроений, если среди молодых людей такой ответ дают 37%.
Оценка исторической роли октябрьской революции в нашем обществе очень далека от однозначности. Вот оживляющая нынешний фон тема самодержавия. Да, его свержение находят «очень значительной потерей для страны» треть россиян, но больше половины считают это потерей «не очень значительной». И с тем, что Россия после революции свернула на «чуждый путь», согласна треть, но половина считает, что «Россия продолжала развиваться, следуя своим традициям и национальным особенностям». Это для наших полюбивших традицию современников поважнее, чем легитимность той власти, что держалась 70 лет и преемницей которой видит себя сменившая ее. «Законным» приход большевиков к власти считает четверть молодых россиян, а незаконным — половина (среди старших раскол ровно пополам). Незаконно — ну и что? Массовое сознание внешне непоследовательно, но верно своей внутренней, сегодняшней логике. Особых симпатий к тем, кто тогда победил, как мы видели, нет. Но преобладает мнение, что те, кто пришел бы вместо них, были бы еще хуже.