Сокращенный перевод с английского Владимира Макарова
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2017
[стр. 172 – 187 бумажной версии номера]
Кристофер Козел – архитектор, урбанист, профессор Университета Колорадо.
Среди тех, кто практически занимается охраной памятников истории, нет единства в определении поля их деятельности. Те, кто пытается осмыслить этот процесс, часто придерживаются одного варианта определения, который им кажется более точным, чем остальные. Однако, как показывают эмпирические данные, подробно приведенные в другой нашей работе[2], даже разнородные позиции имеют общие дискурсивные корни.
Практики обычно хорошо знают, как вести проектирование, а соответственно, и как заниматься охраной исторического наследия в рамках государственной политики. Хотя это знание часто остается непубличным[3], нельзя сказать, что оно в принципе недоступно для осмысления[4]. Цель данной статьи – предложить схему или набросок критического анализа действий сторонников и противников охраны исторических памятников. Эмпирически обоснованная, но не полностью экспериментально проверенная схема может стать точкой отсчета для дальнейших исследований. Эвристику исследования обеспечивает сопоставление двух аспектов: первый связан с критическим рассмотрением профессиональных дискуссий о сохранении исторического наследия, которые начались еще в XIX веке; второй сфокусирован на том, как на эти дискуссии и соответствующие практики повлияла идеология «свободного рынка».
В методологическом отношении, акцент на дискурсивности предполагает следующее: политика охраны наследия развивается с помощью обмена идеями о том, что именно должно составлять ее объектное поле[5]. Все, что появляется и исчезает в этих рамках, коллективно задается текстами и выражается в них (речь идет о стандартах, законах, договорах, учебниках, материалах конференций, Интернет-сайтах, блогах и так далее). Эти тексты также включены в более широкий контекст, в котором исторические объекты связаны с формированием идентичностей, кураторской практикой, правами собственности и коммерческой деятельностью. В то время как дискурс-анализ представляет собой не более чем набор исследовательских подходов, все больший консенсус вызывает применение количественного метода, с помощью которого можно «рассмотреть, как возникли социально сконструированные идеи и объекты, наполнившие мир, и как они сохраняли свое положение на протяжении времени»[6]. Те, кто профессионально занимаются сохранением и изучением исторического наследия, в целом признают ценность критической дискуссии для своей деятельности, хотя обсуждение роли рынка проходит несколько сложнее[7]. Соответственно, наша статья основывается на уже существующих исследованиях дискурса охраны исторического наследия в его социальном и политическом контекстах, связывая его с тем беспокойством, которое практики испытывают в отношении социальных и экономических аспектов этого процесса[8].
В конечном счете наш анализ начинается и заканчивается в пределах простой матрицы из четырех квадратов. Я называю ее матрицей дискурса охраны исторического наследия. Этой матрицей (илл. 1) мы и предлагаем воспользоваться в дальнейших исследованиях.
Матрица дискурса охраны исторического наследия
Рамки анализа политики охраны памятников истории, которые мы обсуждаем в этой статье, установлены в соответствии с крайними точками; с их помощью можно проводить различия между эмпирически выявленными тенденциями: например, в дискуссиях об исторической подлинности, о чувстве принадлежности к эпохе, перепрофилировании объектов и их экономическом развитии. Расположение их по двум направлениям позволяет уложить в схему и объяснить множество конкретных кейсов и практик.
Илл. 1. Матрица дискурса охраны исторического наследия.
Вдоль первой из двух осей мы поместили тему давнего спора, развернувшегося среди практиков охраны исторического наследия, – в результате на этот спор можно взглянуть по-новому. До сих пор продолжается дискуссия о том, что важнее в отдельном артефакте, строении или конкретном пространстве: его собственная ценность или те ассоциации, которые он вызывает. Спор между сторонниками имманентной ценности (эссенциалистами) и ассоциативной ценности (популистами)[9] описан в литературе[10], но не в таких терминах.
Как можно видеть на второй оси, дискуссии об ассоциативной/имманентной ценности в более общем смысле дополняются полемикой о рыночно ориентированном аспекте охраны памятников истории[11]. Многие сторонники охраны наследия, действуя в рамках дихотомии имманентной/ассоциативной ценности, считают рыночные аспекты этого процесса важным, но все же вторичным моментом, который возникает из-за смены государственной политики и сокращения бюджетов[12]. Сейчас много размышляют о том, как оценивать тенденцию выражать охрану наследия в денежном эквиваленте: как потенциальную угрозу или как благоприятную возможность? Если идею «монетизации» охраны исторического наследия счесть за позицию, противоположную традиционным взглядам, то возникает второй аспект исследования.
Итак, две бинарные оппозиции порождают четыре отличных друг от друга (хотя и утрированных) взгляда на охрану исторического наследия. Популист, для которого на первом плане стоит идентичность, полагает, что ценность сохраняемых объектов состоит в их способности стимулировать память и чувство привязанности. Эссенциалист, для которого важна ценность самого объекта, выступает в качестве куратора. Для ориентированных на собственность приватистов к имманентной ценности объекта добавляется его столь же важная роль объекта недвижимости. Коммерциалисты полагают, что историческое наследие имеет рыночный потенциал, но объект охраны не обязательно должен быть чьей-то частной собственностью. В следующей далее таблице эти два аспекта представленной выше матрицы объяснены более детально в том виде, как они расположены по осям – от имманентной к ассоциативной ценности и от немонетизированного состояния к монетизированному. В матрице эти аспекты сведены к четырем категориям: популист, эссенциалист, приватист и коммерциалист.
Два аспекта понятия ценности.
Популизм
В США идеи и политика охраны исторического наследия складывались как под влиянием европейских дискуссий, так и собственно американских подходов[13]. Патриотизм, проявляемый, в частности, в постоянном интересе к фигурам отцов-основателей, – своеобразный американский вариант европейского национализма[14]. Такая форма политики идентичности создавала чувство общего наследия и единой цели. Как показывает Уильям Мёртах, во второй половине XIX века «защитники памятников истории в США полагали, что здания достойны сохранения в силу своего значения и исторической роли, а не из-за того, что они хороши сами по себе»[15]. Такое отношение Мёртах называет наивным «шовинистическим запалом», полагая, однако, что он остался в прошлом.
Эрик Хобсбаум[16] еще резче критикует общий подход к использованию исторического наследия. «Националистическое» и «этническое» начала – далеко не всегда одно и то же. Напротив, нередко эти понятия противоречат друг другу, но в вопросе исторического наследия оба они представляют «популистский» вариант. В данном контексте это слово используется в специфическом значении, которое охватывает два разных – при обычных обстоятельствах – феномена. Питер Бёрк, специалист по истории народной культуры, отмечает, что европейская культура давно столкнулась с неоднозначностью того, как определяется понятие «народ»[17]. Бёрк полагает, что существуют две разные политические позиции, исторически связанные с двумя разными определениями. Первая из них апеллирует к «идентичностям консенсусного типа» и ассоциируется с национализмом. Вторая, обращаясь к «идентичностям сопротивления», включает и бесправные этнические меньшинства, и рабочий класс. Хотя эти два подхода к пониманию того, что такое «народ», сформировали совершенно разные политические движения, здесь мы объединим их под общим названием «популизм», чтобы подчеркнуть их акцент на культурной политике исторического наследия.
Рамки популистского подхода к охране памятников истории не совпадают с традиционными идеологическими границами. Популисты – от Энн Памелы Каннингем[18], с ее проектом Женской ассоциации Маунт-Вернон, до Лоры Буш[19] и программы «Preserve America» – всегда полагались на конструкцию «идентичности консенсусного типа». Вместе с тем популизм не исключает и «идентичности сопротивления»[20]. Специалисты Института Гетти[21]утверждают:
«Артефакты – это не статичные вещественные формы культуры, а скорее среда, с помощью которой воспроизводятся идентичность, власть и общество… Таким образом, понятие наследия уже нельзя считать чем-то незыблемым, как предполагают традиционные представления об имманентной ценности и аутентичности»[22].
Через 130 лет после Энн Каннингем Долорес Хэйден, рассматривая роль пространства в политике идентичности, объяснила, как городской ландшафт может формировать культурные идентичности, противостоящие некогда доминантным интерпретациям. Из всех, кто изучал политику и проектирование охраны исторического наследия, она наиболее близко подошла к тому, чтобы сформулировать эту политику на самом массовом, низовом уровне. Хэйден призывает историков и проектировщиков работать вместе с жителями города, чтобы «определить места, где нарративы культурной идентичности, включенные в исторический городской ландшафт, могут максимально сильно распространить свои главные и наиболее долговечные смыслы на город в целом»[23].
Дайан Бартел в книге «Охрана памятников истории: коллективная память и историческая идентичность» приводит схожие доводы. Описывая, как в конце XIX – начале XX века сложился социальный альянс защитников памятников истории, Бартел утверждает, что противостояние в споре об охране наследия было основано не на классовом принципе:
«Напротив, интерес к охране наследия объединял две основные статусные группы. Социальные элиты обращались к прошлому в поисках легитимации своей власти в настоящем, стремясь удержать ее в новых условиях. Прогрессивные культурные силы – четко идентифицируемая статусная группа интеллектуалов и людей искусства – видели в охране наследия альтернативу тому вреду, который индустриализация наносила человеку и природе»[24].
Для Бартел важно, что обе группы, несмотря на разницу интересов, противостояли «новой промышленной буржуазии» – группе владельцев предприятий, которые подрывали как традиционный образ жизни сельских районов, так и сложившуюся социальную иерархию. То, что, с одной стороны, можно рассматривать как «культуру вкуса» защитников исторического наследия, с другой стороны, могло служить совершенно иным политическим и идеологическим целям.
Кристин Бойер не столь оптимистично характеризует «культуры вкуса»[25]. С ее точки зрения, историческое наследие более выраженно связано с политическими целями, выгоду от которых получает не только «правящий класс» в традиционном понимании, но и новый класс «профессионалов»[26]. Для продвижения собственных интересов последний использует свой научный и технический потенциал. В этой точке зарождается различие между ассоциативным подходом популистов и более объектно ориентированным взглядом эссенциалистов.
Эссенциализм
В отличие от популизма, эссенциализм видит историческое наследие относительно автономным от производства и воспроизводства идентичности, власти и общества. Датский философ Уффе Юль Йенсен так определяет этот подход: «Для эссенциалистов объекты или типы объектов обязаны своей идентичностью собственной природе»[27]. Следовательно, в отличие от популистов, которые хотя бы внешне открыты для демократического обсуждения того, какие части накопленного наследия стоит сохранить, эссенциалистов более интересует определение объективных критериев такой охраны. Предлагаемая ими политика нацелена на то, чтобы отличать документальные свидетельства об объекте от чувств по отношению к нему. Тем самым они приходят к выводу, что профессионализм эксперта более важен, чем энтузиазм любителя и пристрастия масс. В итоге в последнем случае перед нами возникает во многом бюрократическая и иерархическая структура. Йенсен хорошо передал сущность этой профессионализации и ее ограничения в своем выступлении в Институте Гетти (2000). Он приводит примеры двух разных форм эссенциализма, в качестве своего источника отсылающих, соответственно, к Джону Рёскину и к позитивистской науке. Йенсен понимает, что популистскими пристрастиями можно манипулировать, превращая их в «опасный идеологический инструмент, опирающийся на мифы и большие национальные нарративы»[28]. Философ утверждает, что эссенциалисты обратились к стратегии ограничения и официального признания материальных активов, отмечая при этом, что она «не будет работать, потому что отбор и демонстрация артефактов прошлого не могут быть нейтральными»[29].
Исторически американцы неоднозначно относились к крайностям популизма и эссенциализма. Помня о всплесках шовинизма в своей стране и об агрессивном европейском национализме, сторонники охраны исторического наследия в США XIX – начала XX века быстро нашли политически более стабильные основания для своей деятельности. Такой наиболее подходящей в политическом и идеологическом отношениях основой стало волонтерство. Майкл Холлеран в связи с этим приводит пример Новой Англии начала XX века[30]. Помимо этого, он обнаруживает влияние эссенциализма («пуристский» подход к охране наследия) в деятельности Уильяма Самнера Эпплтона и Общества охраны древностей Новой Англии. Внимание к деталям и научность подхода значительно способствовали этому. Более того, практики, искавшие в исторических артефактах прежде всего аутентичность, целостность и неотъемлемую имманентную значимость, подкрепляли легитимность самóй охраны исторического наследия[31].
Федеральное правительство США включилось в этот процесс[32], приняв Закон о древностях (Antiquities Act, 1906), который сделал «научную ценность» частью определения «блага», содержащегося в подлинном памятнике прошлого (antiquity). Закон провел различие между инициативами снизу и политикой правительства, основанной на научном подходе, который в свою очередь создавал конструкт «значимости» – определенного свойства исторических артефактов в интерпретации экспертов-профессионалов[33]. По мере того, как масштаб охраны памятников увеличивался и выходил за рамки сохранения отдельных объектов, становилось все труднее обеспечивать координацию действий. Это привело к тому, что возник разрыв между сторонниками охраны прежде всего отдельных объектов и теми, в чьих интересах было проводить контролируемые изменения посредством зонирования и ограничений землепользования.
Так что, хотя в работах Уильяма Мёртаха[34], Антуанетт Ли[35] и других можно найти вполне достоверную хронику истории движения за охрану исторического наследия, внимание в них чаще всего фокусируется на «пуристской охране» исторического наследия и на его главных фигурах, вроде Эпплтона и его последователей. В то же время таких «любителей»-защитников исторических памятников, как Энн Каннингем, хвалят мимоходом, а на ситуацию с контролем за землепользованием, находящуюся вне поля зрения профессионального защитника исторического наследия, вообще не обращают внимания. Эссенциализм в своем моральном или научном обличии создает самодостаточное замкнутое пространство, которое от каждого требует принять его принципы и правила. Как бы то ни было, в рыночной экономике подобные неосязаемые факторы теряют приоритет. Необходимы меры, принятие которых можно было бы верифицировать.
Приватизм
Роберт Стайп, объясняя, почему федеральная политика США по охране исторического наследия построена по принципу кнута и пряника, утверждает: американскую систему легче понять, если с самого начала признать, что сущность проблемы – «в экономике». Стайп открыто утверждает: если мы хотим, чтобы «охрана исторического наследия была успешной, прежде всего важно уважать доход собственника»[36]. Такой подход свойствен именно для США. Стайп продолжает:
«В отличие от многих других стран, где земельные участки считаются редким ресурсом, требующим заботы и уважения, американцы всегда были склонны видеть в недвижимости рыночный товар, главный смысл которого – обеспечивать прирост капитала или давать доход тому, кто в данный момент им владеет. Такой взгляд на землю как ресурс стремится застраховать нас от возможной потери большинства важных строений и окружающих их районов. Причиной потери могли бы стать две экономические – и одинаково вредные – крайности»[37].
Две крайности – это перегрев и застой рынка недвижимости: первый приводит к сносу зданий и расчистке целых участков, а второй – к упадку и разрушению по естественным причинам. Стайп не называет этот подход приватистским, но описанная им политика и конкретные программы явно соответствуют тому, как приватизм определяет Грегори Сквайрс:
«[Приватизм] включает финансовое стимулирование частных акторов на рынке с целью уменьшить факторные издержки производства и поощрить накопление частного капитала. В свою очередь это стимулирует инвестиции и в конечном счете служит как частным, так и общественным интересам»[38].
Вслед за Сэмом Уорнером[39] Сквайрс стремится объяснить, насколько незаметно идеология приватизма может влиять на политику охраны исторического наследия и с какой легкостью правительства и организации (например Национальный фонд охраны памятников истории США) уделяют все больше внимания «экономическим» факторам в дискуссиях о его сохранении.
Закон о налоговой реформе (Tax Reform Act, 1976) и Закон Кемпа-Рота о снижении налогов (Economic Recovery Tax Act, 1981), поддержав решение использовать налоговые льготы на инвестиции как внебюджетный экономический стимул к концу 1970-х обеспечили нарастающее развитие охраны исторического наследия. Совокупная статистика, собранная Службой национальных парков США, показывает, что начиная с налоговой реформы 1976 года и до 2006-го по схеме налоговых кредитов были инвестированы 40 миллиардов долларов в 33 900 одобренных проектов. В 2006 году федеральное правительство одобрило налоговые кредиты на сумму 817 миллионов долларов по 1253 новым проектам, где инвестиции из частного сектора достигали 4,08 миллиарда долларов. Основной тезис основанной на приватизме политики состоит в том, что стимулирование частных застройщиков служит общему благу.
Размышляя о том, как использовать политические инструменты для охраны исторического наследия, Марк Шустер и Джон Демоншо[40] отмечают важное различие между прямыми и косвенными стимулами. Пример первого – правительственный грант, как в случае программы целевых субсидий. Косвенное воздействие проводится с помощью налоговых стимулов: вычетов, возврата средств, кредитов. Авторы полагают, что непосредственные бенефициары, возможно, предпочтут более гибкие косвенные стимулы, а правительственным чиновникам удобнее прямые гранты, так как при этом они сохраняют административный контроль. Шустер и Демоншо обращают внимание, что программа прямого стимулирования не обязательно нацелена на частных землевладельцев – как в тех случаях, когда правительство поддерживает работу на муниципальном или региональном уровне или в неправительственных организациях. Охранная деятельность последующих лет доказала важность такого разграничения.
Несмотря на менее благоприятные условия, введенные Законом о налоговой реформе (Tax Reform Act, 1986), и некоторый спад заявок на налоговые кредиты в течение 1990-х, Служба национальных парков и Бюро охраны исторического наследия к тому времени научились одновременно и быстро реагировать на события и упреждать их. Они работали и как агентства по оформлению налоговых кредитов, и как комитет по планированию, функции которого они получили согласно Закону об охране национального исторического наследия (National Historic Preservation Act, 1966). Хотя многие защитники наследия начинали свою деятельность в русле традиции эссенциализма (и продолжали придерживаться ее идеологических оснований), те из них, кто работал в правительственных учреждениях, обнаружили, что превратились в функционеров, существующих в рамках системы, нацеленной на экономические показатели.
Во многих работах, посвященных влиянию охраны исторического наследия, основам экономики всеобщего благосостояния отводится важная роль. Логика такого подхода изложена в отчете Совета по охране исторического наследия «Вклад охраны исторического наследия в возрождение городов» (1979). Здесь выделяются несколько важных для общественного блага последствий историко-охранной деятельности: создание новых предприятий; поощрение частных инвестиций, туризма; повышение стоимости недвижимости, улучшение качества жизни, чувства принадлежности к городскому сообществу; постепенное исчезновение «городских карманов» (изолированных бедных районов); повышение сборов по налогу с продаж и налога на недвижимость; создание рабочих мест[41].
В целом экономические исследования, основанные на теории приватизма, стремились дать количественную оценку общественному благу, возникающему в результате поощрения частных проектов. Каталогизируя блага, которые привносили в локальную экономику «эффект перетекания» (spillover effect)[42], исследователи тем самым поддерживали идеологическую основу приватизма.
Коммерциализм
Одним из интересных последствий принятия Закона об охране национального исторического наследия (1966) стала растущая убежденность в том, что не все рыночные блага достаются исключительно владельцам исторической недвижимости. Но эти дополнительные блага нельзя считать и принадлежащими всем. Скорее перед нами форма прямой экономической выгоды, которую можно получить, используя общественные настроения в экономических целях. Там, где культурный туризм стал растущей отраслью экономики, охрана исторического наследия «зависит от того, как удается сочетать традиционные факторы труда, капитала и землевладения; но она зависит от того, как используются символические языки признания и отказа в праве пользоваться этим наследием»[43]. Коммерциализм, как мы его понимаем в этой статье, по многим параметрам схож с приватизмом, но у них есть одно существенное различие. Коммерциалисты стремятся сделать выгодным не само владение исторической недвижимостью, а превращение того, с чем ассоциируется историческое наследие, в источник выгоды.
Ролью экономики в определении ценности наследия заинтересовался Институт Гетти. Проект исследования ценности исторического наследия, материалы конференций, которые Институт проводил по этой тематике[44], а также исследования отдельных кейсов сотрудниками Института стали ценным источником для тех, кто хочет понять текущие споры и разногласия между разными группами защитников исторического наследия. Дэвид Тросби, один из основных участников проекта, попытался связать экономику наследия с более широким социально-политическим контекстом с помощью идеи «культурного капитала». Тросби определяет его следующим образом:
«[Культурный капитал – это] запас культурных ценностей, то есть унаследованных из прошлого объектов, имеющих самостоятельную значимость. Эту значимость они передают тем, кто их использует тем или иным способом, в настоящем или будущем»[45].
Определяя капитал как «запас», а не «поток», Тросби тем самым открывает новые пути для экономического анализа объектов исторического наследия. Практика его охраны в США глубоко увязла в идеологии приватизма. В результате ценность ресурсов исторического наследия часто ошибочно определяют через стоимость соответствующих объектов недвижимости. С учетом интереса к туризму и качеству жизни в городском пространстве к охране исторического наследия сейчас предъявляют повышенные требования, а значит, роль экономического дискурса в охране наследия будет повышаться.
Отношения между четырьмя категориями
На илл. 2 изображено, как четыре описанные категории связаны друг с другом. Более привычными были бы другие названия, например: «экономическое развитие», «старый» и «новый» подход к охране памятников истории и «индустрия наследия»[46]. Тем не менее наша схема, используя иные термины, помогает понять, как позиции той или иной группы защитников исторического наследия формируются в спорах и противостоянии с их оппонентами в профессиональной среде. Предлагаемые нами термины, будучи сопоставлены с традиционными, проливают новый свет на споры об историческом наследии. К примеру, в ХХ веке одним из основных конфликтов в охране памятников истории было противостояние любителей и профессионалов. Это соответствует «старому» подходу к охране наследия, в котором участвовали популисты и эссенциалисты. Налоговые реформы 1970–1980-х годов внесли в охрану наследия черты экономической политики приватизма. Еще и сейчас практикам, начинавшим в рамках эссенциализма, нелегко работать в правительственных программах, где велико влияние идеологии приватизма. Недавние споры об индустрии охраны наследия можно выразить как противостояние приватизма и коммерциализма с его ориентацией на символическое измерение. Аналогично в экономическом развитии конкретных территорий можно видеть место взаимодействия популистской гордости за местное сообщество и коммерциалистской политики муниципальных властей.
Илл. 2. Отношения между разными подходами к охране исторического наследия.
Ценность схемы из четырех категорий заключается в том, что с ее помощью можно изучать структуру стоящих за ними отношений. Всегда ли приватистов и коммерциалистов объединяет их интерес к рынкам или последние с такой же вероятностью могут перейти на сторону популистов? Опасаются ли эссенциалисты растущего внимания к экономическим аспектам? Сохранится ли альянс эссенциалистов и приватистов в рамках «нового подхода» в противостоянии популизму и коммерциализму? Ответы на эти и подобные им вопросы можно получить только эмпирически, но на основе рабочей схемы – например, такой, которая предложена в этой статье.
Расширяя матрицу дискурса охраны исторического наследия
В существующей литературе хорошо описано[47], как в XIX веке возник идеал профессиональной кураторской концепции охраны исторического наследия. При этом остается неясным, как эти идеи влияли на политические споры и на последствия конкретных мер. Бóльшая часть литературы по теме охраны наследия некритически считает замкнутую на самой себе идеологию достаточным основанием для принятия тех или иных решений и мер[48]. Те, кто определяет себя как «защитники исторического наследия», часто видят в триаде «контекст—значимость–целостность» самоочевидную основу.
Отчасти приближаясь к нашей позиции, Грэм, Эшворт и Танбридж[49] отмечают, что многообразие взглядов на охрану исторического наследия создает определенный «диссонанс». Однако широта глобального подхода этих авторов и то, что он основан только на географической науке, не дает им во всей полноте проанализировать ситуацию в конкретных странах, например, в США. Невнимание к некоторым процедурам историко-охранной деятельности, а также к ряду политических процессов, в которых можно наблюдать этот диссонанс, приводит к лакунам в исследовании указанных авторов.
Лора-Джейн Смит[50], рассматривая вопросы исторического наследия, использует понятие «дискурс», но создает бинарную схему, в которой то, что она называет «авторизованным дискурсом наследия», противопоставлено всем остальным его типам. Ее акцент на единственной доминантной дискурсивной форме предполагает, что она неадекватно передает альтернативные точки зрения (например, коренного населения или рабочего класса). Матрица, предложенная в нашей работе, ставит под сомнение существование единого гомогенного доминантного дискурса.
Наконец, несмотря на то, что ряд ученых активно обсуждают критический и рефлексивный поворот в охране исторического наследия, многие ее практики и разработчики по-прежнему стоят вне рамок определений, программ и традиционных подходов. Мы предлагаем нашу матрицу для того, чтобы вовлечь ученых в дискуссию и применить схему к анализу реальных планов охраны исторического наследия. Сейчас это эвристическая схема, которая еще нуждается в дальнейшем уточнении на основе эмпирических данных. Однако используя ее (с отсылками к некоторым исследованиям) в качестве точки отсчета, мы сможем лучше увязать проблемы охраны исторического наследия с более широкими дискуссиями в гуманитарных и общественных науках – и извлечь из них пользу. Более того, эта матрица может оказаться полезной и для практиков, работающих в рамках прагматических и прикладных подходов.
Сокращенный перевод с английского Владимира Макарова
[1] Перевод выполнен по изданию: Koziol C. Historic Preservation Ideology: A Critical Mapping of Contemporary Heritage Policy Discourse // Preservation Education and Research. 2008. Vol. 1. P. 41–84.
[2] Idem. Valorizing Heritage: Discourse and Regime in Historic Preservation Policy Subsystem. Ph.D. diss. University of Colorado, 2003.
[3] Schon D.A. The Design Studio: An Exploration of its Traditions and Potentials. London: RIBA Publications for RIBA Building Industry Trust, 1985; Heylighen A., Martin M.W., Cavallin H. How to Teach and Archive Tacit Design Knowledge // Design Intelligence. 2005. June 23 (www.di.net/articles/archive/2387); Hamilton K.D. Four Levels of Evidence-Based Practice // The AIA Journal of Architecture. 2006. January (www.aia.org/nwsltr_aiaj.cfm?pagename=aiaj_a_20041201_fourlevels).
[4] Polanyi M. Tacit Dimension. New York: Doubleday, 1967.
[5] Smith L. Uses of Heritage. New York: Routledge, 2006.
[6] Phillips N., Hardy C. Discourse Analysis: Investigating Processes of Social Construction. Thousand Oaks: Sage Publications, Inc., 2002. P. 6.
[7] Avrami E., Mason R. (Eds.). Values and Heritage Conservation. Los Angeles: Getty Conservation Institute, 2000; Torre M. de la (Ed.). Assessing the Values of Cultural Heritage. Los Angeles: Getty Conservation Institute, 2002.
[8] Munoz-Vinas S. Contemporary Conservation. Oxford, UK: Butterworth-Heinemann, 2005; Smith L. Op. cit.
[9] Мы используем термин «популист» в интерпретации Питера Бёрка, который включает в него как обе господствующие идеологии (и патриотическую, и националистическую), так и противостоящие им по классовым, гендерным, расовым и другим признакам «идентичности сопротивления». См.: Burke P. We the People: Popular Culture and Popular Identity in Modern Europe // Lash S., Friedman J. (Eds.). Modernity and Identity. Cambridge, MA: Blackwell, 1992. P. 293–308.
[10] Avrami E., Mason R. (Eds.). Op. cit.; Jokilehto J. A History of Architectural Conservation. Oxford, UK: Boston Butterworth-Heinemann, 1999; Murtagh W.J. Keeping Time: The History and Theory of Preservation in America. Pittstown, NJ: Main Street Press, 2005; Page M., Mason R. (Eds.). Giving Preservation a History: Histories of Historic Preservation in the United States. New York: Routledge, 2003; Stipe R.E., Lee A.J. (Eds.). The American Mosaic: Preserving a Nation’s Heritage. Washington, D.C.: U.S. Committee, International Council on Monuments and Sites, 1987.
[11] Hutter M., Rizzo I. Economic Perspectives on Cultural Heritage. New York: St. Martin’s Press, 1997; Peacock A. (Ed.). Does the Past Have a Future? The Political Economy of Heritage. London: Institute of Economic Affairs, 1998; Throsby D. Economics and Culture. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.
[12] Stipe R.E. (Ed.). A Richer Heritage: Historic Preservation in the Twenty-First Century. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 2003.
[13] Lowenthal D. The Heritage Crusade and the Spoils of History. Cambridge: Cambridge University Press, 1996; Lindgren J.M. A Spirit that Fires the Imagination: Historic Preservation and Cultural Regeneration in Virginia and New England, 1850–1950 // Page M., Mason R. (Eds.). Op. cit.
[14] Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso, 1991.
[15] Murtagh W.J. Op. cit. P. 31.
[16] Hobsbawm E. The New Threat to History // New York Review of Books. 1993. December 16. P. 62–64.
[17] Burke P. Op. cit.
[18] Энн Памела Каннингем (1816–1875) – основатель общественной Женской ассоциации Маунт-Вернон (The Mount Vernon Ladies Association), инициатор сохранения и восстановления дома первого президента США Джорджа Вашингтона в Маунт-Вернон. – Примеч. перев.
[19] Супруга президента США Джорджа Буша-младшего (2001–2009), известна своей общественной и благотворительной деятельностью. – Примеч. перев.
[20] Hayden D. The Power of Place: Urban Landscapes as Public History. Cambridge, MA: MIT Press, 1995; Ashworth G.J., Tunbridge J.E. Dissonant Heritage: The Management of the Past as a Resource in Conflict. New York: J. Wiley, 1996.
[21] Историко-охранный институт Гетти (Getty Conservation Institute) – один из проектов Фонда поддержки и развития искусств Пола Гетти (Лос-Анжелес). – Примеч. перев.
[22] Avrami E., Mason R. (Eds.). Op. cit. P. 6.
[23] Hayden D. Op. cit. P. 13.
[24] Barthel D. Historic Preservation: Collective Memory and Historical Identity. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1996. P. 33.
[25] Boyer C.M. Dreaming the Rational City: The Myth of American City Planning. Cambridge, MA: MIT Press, 1983; Idem. The City of Collective Memory: Its Historical Imagery and Architectural Entertainments. Cambridge, MA: MIT Press, 1984.
[26] Характерное для нынешней англоязычной социологии, маркетологии, политологии и культурологии определение группы представителей среднего класса, имеющих высшее профессиональное образование, постоянную работу по контракту, – прежде всего в финансовой, юридической сферах и в других областях «сервисной экономики» – а также придерживающихся определенных ценностей и ведущих определенный образ жизни. Значение этого термина во многом совпадает с тем, что понимается под «белыми воротничками», но не в полной мере. – Примеч. перев.
[27] Jensen U.J. Cultural Heritage, Liberal Education, and Human Flourishing // Avrami E., Mason R. (Eds.). Op. cit. P. 41.
[28] Ibid. P. 38.
[29] Ibid. P. 39.
[30] Holleran M. Boston’s «Changeful Times»: Origins of Preservation and Planning in America. Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 1998.
[31] Fitch J.M. Historic Preservation: Curatorial Management of the Built World. New York: McGraw-Hill, 1980.
[32] В 1889 году Конгресс США впервые выделил бюджетные средства на проект охраны исторического наследия. 2000 долларов пошли на то, чтобы спасти руины Каса Гранде (штат Аризона) от «охотников за сокровищами». В 1896 году Верховный суд США постановил, что закон 1888 года о передаче частной собственности в общественное пользование может распространяться и на исторические памятники, но только в том случае, если они имеют ценность для всего народа.
[33] Tainter J.A., Lucas J.G. Epistemology and the Significance Concept // American Antiquity. 1983. № 48(4). P. 707–719.
[34] Murtagh W.J. Op. cit.
[35] Lee A. (Ed.). Past Meets Future: Saving America’s Historic Environments. Washington, D.C.: Preservation Press, 1992.
[36] Stipe R.E., Lee A.J. (Eds.). Op. cit. P. 5.
[37] Ibid.
[38] Squires G.D. Partnership and the Pursuit of the Private City // Fainstein S.S., Campbell S. (Eds.). Readings in Urban Theory. Malden, MA: Blackwell, 2002. Например, в работе Национального фонда охраны памятников истории «экономический поворот» принял форму работы с рынком недвижимости: см. изданную Фондом работу: Rypkema D.D. The Economics of Historic Preservation: A Community Leader’s Guide. Washington, D.C.: National Trust for Historic Preservation, 1994.
[39] Warner S.B. The Private City: Philadelphia in Three Periods of its Growth. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1987.
[40] Schuster J.M., Monchaux J. de. Preserving the Built Heritage: Tools for Implementation. Hanover, NH: University Press of New England, 1997.
[41] Advisory Council on Historic Preservation. The Contribution of Historic Preservation to Urban Revitalization. Washington, D.C.: GPO, 1979.
[42] Rypkema D.D. Op. cit.; Listokin D. Economic Impacts of Historic Preservation.New Brunswick, NJ: Rutgers Center for Urban Policy Reports, 1997.
[43] Zukin S. Whose Culture, Whose City // Fainstein S.S., Campbell S. (Eds.). Op. cit.P. 329.
[44] Mason R. (Ed.). Economics and Heritage Conservation. Los Angeles: Getty Conservation Institute, 1998; Avrami E., Mason R. (Eds.). Op. cit.; Torre M. de la (Ed.). Op. cit.
[45] Throsby D. Cultural Capital and Sustainability Concepts in the Economics of Cultural Heritage // Torre M. de la (Ed.). Op. cit. P. 101.
[46] По поводу охраны исторического наследия в США до 1966 года спорили прежде всего «патриоты» и зарождающийся класс «профессионалов». Закон об охране национального исторического наследия, принятый в 1966 году, создал непростой альянс между профессионалами-кураторами и акторами рыночной индустрии благоустройства (Glass J.A. The Beginnings of a New National HistoricPreservation Program, 1957 to 1969. Nashville, TN: American Association for State and Local History, 1980; Murtagh W.J. Op. cit.).
[47] См., например: Fitch J.M. Op. cit.
[48] Tainter J.A., Lucas J.G. Op. cit.
[49] Graham B., Ashworth G.J., Tunbridge J.E. The Geography of Heritage: Power, Culture and Economy. London: Arnold, 2000; см. также: Ashworth G.J., Tunbridge J.E. Op. cit.
[50] Smith L. Op. cit.