Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2016
В прошлый раз мы обсуждали британский референдум по вопросу сохранения членства в Евросоюзе в контексте эволюции политической сферы еврогосударства[1]. На этот раз поместим выход Британии из Евросоюза в другой контекст глобализации, а точнее – эволюции территориальной структуры мира.
В географическом и политическом смысле мир – это территория, и как таковая она размежевана, то есть разделена на участки. Государства и есть такие межевые единицы. И в этом качестве они могут менять границы, дробиться, соединяться. История – цепь таких политических (территориальных) событий. Они расположены на двух траекториях: интеграции и дезинтеграции. Они сублимируются в некоторой структуре, имеющей вертикальное (иерархия) и горизонтальное (морфология) измерения. «Брекзит» осмыслен как событие в русле этих процессов.
«Брекзит» чаще всего интерпретируется как сигнал начавшегося демонтажа (развала) Евросоюза. Таких сигналов много. Британия не единственная страна, в которой участие в Евросоюзе и даже сама его необходимость ставятся под сомнение. Суверентистские настроения заметно нарастают повсюду. В нескольких странах (Франция, Нидерланды) на референдумах была заблокирована европейская конституция. Если бы в этих и других странах (например, в Дании) вопрос об участии в Евросоюзе был бы поставлен на референдуме, то весьма вероятно, что и там рузультат был бы тот же самый. Другими странами Евросоюз недоволен сам, среди них – Польша, Венгрия, Греция.
Дальнейшей интеграции Европы сопротивляется прежде всего широкая публика («народ»). Но позиция истеблишмента, до сих пор монолитно «еврофильского», тоже становится все менее определенной. Многие политики просто опасаются в этих условиях за свою карьеру. Оппортунистическая часть истеблишмента, руководствуясь здравым смыслом, опасается, что при нарастающем сопротивлении публики моральные и социальные издержки достижения этих целей могут оказаться неприемлемы. Более того, попытки навязать публике то, чего она не хочет, попросту могут не только затормозить интеграцию, но и повернуть процесс в обратном направлении, что по некоторым признакам («брекзит» лишь самый яркий из них) и происходит. Воля европейских наций к интеграции Европы ослабевает.
Но этим дело не ограничивается. Есть проблемы, которые оказываются неразрешимы, во всяком случае пока формально не ограничен суверенитет стран-участников. Сами истеблишменты не могут добиться согласия по ряду вопросов: например, так и не удается обеспечить единую внешнюю политику Евросоюза. Долгое время это компенсировалось существованием НАТО. Но сейчас этого явно не достаточно. Раскол Евросоюза ярко обнаружился во время похода Вашингтона на Багдад. Все сильнее явные и особенно подспудные расхождения внутри Евросоюза в отношении Москвы и ее конфликта с Киевом, а теперь и ее действий в Сирии. Оказывается, невозможно выработать общую политику в отношении массовой иммиграции в Европу и миграций внутри нее.
Большие различия в уровне развития и благосостояния в комбинации с различиями в образе жизни делают до сих пор невозможной единую социальную политику.
Гармонизация макроэкономической (бюджетной и денежной) политики и единая валюта, по замыслу инициаторов, должны были укреплять единство Европы, но пока лишь поставили это единство под угрозу. Европейский бюджет перераспределяет богатство в Европе – но явно недостаточно, чтобы ликвидировать эти различия, и чрезмерно с точки зрения стран-доноров. Прекращение взносов в евробюджет было важным аргументом британских евроскептиков перед «реферекситом».
Свободная внутриевропейская торговля перестала быть важным интегратором. На очереди глобальная свободная торговля. Если она будет установлена, региональные бестарифные схемы потеряют смысл. А если нет, то может оказаться, что именно они ей и препятствуют. Помимо этого, теперь в экономике Евросоюза сфера услуг составляет около 70%, а в межгосударственном обмене всего 20%. Так что пока единого рынка услуг не возникает.
Единая политическая сфера Евросоюза остается рудиментарной, и ее выборные органы мало полномочны. А ее самый полномочный институт – Еврокомиссия – недемократичен, так что его стратегии вызывают все чаще недовольство в отдельных странах, что рикошетом затрудняет и его работу.
На этом фоне «брекзит» вполне может сигнализировать о предстоящем окончательном срыве проекта европейской интеграции. Но если так, то о чем в этом случае будет сигнализировать сам срыв европейской интеграции?
Он может означать, что глобализация требует всемирного масштаба, а субглобальные контексты ей не нужны. Как выразился один из экспертов, «нужно еще посмотреть, возможно ли такое сотрудничество [типа Евросоюза. – А.К.] в новом мире, возникающем после “брекзита”»[2].
Но если это так, то не только Европа, но и все остальные инициативы региональной интеграции напрасны. Все эти интегративные субглобальные контуры стали намечаться гораздо позже, чем европейский. Их интегративистский нарратив скорее декларативен, копирует европейский и пока плохо развит. Их интеграция выборочна и не глубока. NAFTA – это всего лишь зона свободной торговли и некоторой гомогенизации в сфере трудовых отношений и экологии. Южноамериканский MERCOSUR – незавершенный таможенный союз с намерением превратиться в экономическое сообщество. ASEAN остается пока лишь военно-стратегическим блоком и только объявил экономическую общность своей целью. AEC – пока только проект интеграции нескольких субафриканских блоков. Представить себе, что они так и не продвинутся дальше и распадутся вслед за Евросоюзом, не трудно.
Но что тогда сулит будущее таким субглобальным конгломератам, которые уже существуют как весьма, или даже очень, «тесные» единства. Если мы думаем, что универсальный процесс дезинтеграции начался, то мы должны осознавать, что такие стабильные геополитические образования субглобального масштаба, как Китай, Индия и США, тоже должны последовать за СССР и Евросоюзом.
Появление сотни государств на месте нынешнего монолитного Китая кажется невероятным. Но то, что логически необходимо, исторически неизбежно. Конечно, логическая сказка скоро сказывается, а историческое дело нескоро делается. И даже, когда оно уже делается или сделано, может оставаться нераспознанным весьма долго. Вода течет с горы в океан не только по земной поверхности, но и под ней. Сущностные исторические тренды и их манифестации – разные фактуры.
Так что если логика глобализации элиминирует субглобальный уровень интеграции, то Китай обречен, несмотря на всю его видимую монолитность. И я имею в виду не сецессию Тибета и Синцзяна (Восточного Туркестана) и даже не сецессию Дунбэя (с попутным присоединением к нему российского Дальнего Востока) – это тривиально, а распад центральной империи Хань.
Чтобы представить себе демонтаж США или Индии, не нужно богатого воображения. Они уже федерации со значительными элементами суверенитета их участников. И идея единства в их нарративе появилась недавно. Индия вообще обязана своим единством Раджу и дипломатическим сверхусилиям лорда Маунтбэттена, уговорившего лидеров новой Индии не допускать возрождения суверенитетов доколониального времени, что было реальной перспективой, когда Индия получала независимость[3]. В США суверентизм штатов был с трудом преодолен, когда они боролись за незаисимость от британской короны, потом он оживился во время гражданской войны, а теперь представлен многочисленными движениями разного масштаба. Некоторые после британского «реферексита» даже стали копировать эту этикетку[4]. Сопоставления США с «Соединенными Штатами Европы» бесчисленны; в них чаще подчеркиваются различия между двумя образованиями, но и сходства не остаются без внимания. Я даже сказал бы, что демонстративное педалирование признаков единого государства в Индии и США только прикрывает их геополитическую гетерогенность и определенную «виртуальность» их единства.
Так выглядит одна экстраполяция «брекзита». Но есть и другая. «Брекзит» может означать всего-навсего, что начинается географическая корректировка процесса европейской интеграции. Тут самое время вспомнить, что Великобритания всегда была в Евросоюзе белой вороной. Сперва она не хотела в него вступать. Потом ее не хотели принимать. Потом она отказалась от участия в «углублении» интеграции, то есть в превращении Евросоюза в единое государство или хотя бы федерацию.
Но не одна она плохо вписывается в общеевропейское дело. Хотя в магистральной прессе об этом почти не говорят, все знают, что евросоюзный истеблишмент, каковы бы ни были его соображения, шел на изрядный риск, сделав ставку на перманентное неразборчивое расширение – сначала на юг, потом на восток. Кажется, приходит время пересмотреть состав участников Евросоюза через регулируемую процедуру, или даже спровоцировав роспуск Евросоюза по образцу роспуска СССР. Возможны разные географические варианты перестроенной Европы.
Уже выход Британии из ЕС в сущности означает его геоструктурную корректировку с последствиями, которые пока кажутся маловероятными. Например, без Британии, возможно, будет легче интегрировать сферу услуг и социальную сферу – гораздо более важный шаг в сторону единого государства, чем торговый обмен. Ведь Германия и Франция блокировали этот процесс, в большой мере опасаясь доминирования британского капитала и экспертизы. Мыслимо также возникновение двух больших образований в Европе вместо одного. Например, Евро-Атлантического и Центрально-Восточного, включающего то, что немецкие стратеги когда-то называли Mitteleuropa, и даже Россию. Мыслимы и три интеграта – два европейских и один евразийский. Также нельзя считать немыслимой конструкцию «двух Европ» с частичным восстановлением агломерата в границах бывшего «советского блока».
Такая перестройка, конечно, геополитически опасна, чревата большими экономическими издержками (как любой капитальный ремонт), дипломатически невероятно трудна и требует сильной харизматической агентуры. Она неизбежно будет тормозиться (табуизироваться, «заклинаться») как утопическая, а если начнется, то будет тянуться долго. Но невероятной ее считать нельзя. В истории происходит много чего неожиданного, но нет ничего невозможного. И никакая тенденция, сорвавшись, не похоронена навсегда.
Однако дело, конечно, может обойтись даже без этого зигзага. На самом деле «брекзит» совсем не обязательно сигнализирует о предстоящем развале Евросоюза. Вообще говоря, его становление никогда не было легким, и Евросоюз уже пережил несколько кризисов. Пока не видно, как будет преодолеваться нынешний кризис, но можно думать, что пути для этого отыщутся.
Вот, например, рецептура, которую сейчас предлагает Джозеф Стиглиц для спасения единой валюты: ввести общую систему страхования банковских вкладов, учредить банковский союз, выпускать евробонды, проводить индустриальную политику для развития отсталых областей, ориентировать денежную политику не только на уровень допустимо-желательной инфляции, но также на финансовую стабильность и занятость, допустить адаптацию обменного курса без внутренней девальвации, обязать Германию выполнять стабилизирующую роль, ликвидируя свой положительный платежный баланс с остальным Евросоюзом[5].
Эта рецептура оппортунистична – текущий ремонт, не капитальный. Но, быть может, никакой другой и не нужен, а несколько позже, когда ее потенциал будет исчерпан, найдутся еще какие-то ремонтные возможности, и так удастся протянуть время до окончательной победы единой евровалюты[6] или до того, как единая валюта потеряет свое значение как интегратор и, наоборот, станет атрибутом автономии. А это совсем не исключено в фундаментально неизвестном будущем.
Но если одних таких ремонтов на ходу будет мало, то не надо забывать, что для интеграции на более высоком иерархическом уровне может и не понадобиться перенос каких-то функций суверенного государства наверх[7], поскольку у «верха» обнаружатся собственные функции, интегрирующие нижний геополитический уровень. Они могут быть давно известными, но потерявшими значение и подзабытыми или новыми. Они могут быть оживлены или обнаружены и активированы харизматическими агентурами (политическими визионерами), но скорее всего нащупаны экспериментально[8].
Эта возможность имманентна принципу субсидиарности. Он гласит, что наверх перемещаются только те функции, которые не могут быть выполнены или выполняются менее эффективно этажом ниже. Но он подразумевает и обратное: вниз не опускаются те функции, которые эффективнее выполняются наверху. Это значит, что какие-то новые функции государства с самого начала закрепятся на надгосударственном уровне, который таким образом сможет теперь называться государством, тогда как участники политического образования получат какую-то другую этикетку – или наоборот. Или же они оба будут называться государствами с дополнительным атрибутированием. Например, «регион-государство» и «государство-участник». Наблюдательный автор обратит внимание на то, что в евросоюзном нарративе понятие «страна-участник» (member-state) имеет правовой смысл, но также и представляет собой исторически особую разновидность государства[9]. Примером может служить Пуэрто-Рико – «свободно присоединившееся (к США) государство».
Возможна и более обобщенное атрибутирование. Появится новая концептуализация государства, и возникающее «государство Европа» не будет нуждаться в старой концептуализации, а сложится на основе новой, оставив старую отдельным участникам интеграта, не мешая при этом их соподчиненности единому центру. Raison d’état менялся и продолжает меняться. Военно-силовое государство стало государством закона-и-порядка, затем социальным государством, затем национальным, а теперь становится «менеджериальным»[10]. Межевые единицы Швамбрания, Урбания, Руритания, Капитания и Настурция могут быть суверенными в качестве социального государства, а все вместе под названием «Евробургия» («Евростан», если хотите) – межевой единицей более высокого порядка в качестве менеджериального государства.
Теперь допустим, что все-таки субглобальная интеграция – это не только фаза прерванной глобализации, инициируемой последовательно или одновременно из нескольких центров, но то, что имеет будущее как промежуточный уровень в вертикальной организационной иерархии глобального интеграта. О чем же «брекзит» сигнализирует в таком случае?
Может быть, вообще ни о чем – кроме того, что Британии было неуютно в Евросоюзе и она будет теперь искать себе место в другом интегративном модуле, уже существующем или еще нет. Например, в Кросс-Атлантическом (с Северной Америкой). Или в Евро-Атлантическом, возникновение которого «брекзит», может быть, и предвещает.
Но, возможно, и кое-что гораздо более интригующее и структурно принципиальное. Что если Британия – по выбору или по необходимости – останется за пределами всех субглобальных интегратов?
Тогда состоявшийся «брекзит» может означать, что глобальный порядок будет иметь не только вертикальную, но и горизонтальную структуру. Для наглядности: как солнечная система с ее планетами и астероидами, или как земная суша с материками и островами, или как оффшоры вокруг «мировой экономики». Рядом с субглобальными интегратами останутся существовать независимые одиночки. Британия – одна из них. Сколько же их будет?
Их может быть много. Уже сейчас мало понятно, в какой интегративный модуль встроятся бывшие советские республики, включая саму Россию или ее преемников после ее возможного демонтажа, если они так и не смогут создать собственный интеграт на развалинах СССР. Никуда не может пристроиться Израиль, да и почти все страны Ближнего Востока, если так и не создадут собственный модуль[11]. А что если Европа окажется все-таки необъединима или не полностью объединима? В таком случае она как раз и будет «поясом астероидов» в системе «планет» – субглобальных интегратов.
Итак, любая межевая единица как страна-участник может войти в глобальный интеграт либо напрямую вместе со всеми другими странами-участниками, либо как одиночка вместе с субглобальными агломератами, либо как страна-участник одного из них[12]. Глобальный и субглобальные интеграты могут быть устроены как унитарные государства типа Китая, либо как федерации по образцу Индии, или США, или Швейцарии (эти варианты весьма различны сами по себе), либо по образцу нынешнего Евросоюза (под любой типологической этикеткой).
В любом случае проблематизируется территориальная (межевая) структура агломератов более высокого уровня. В частности, возникает вопрос, как велики должны быть элементарные межевые единицы агломератов. Какой-то оптимум тут, очевидно, должен быть. Но какой – не известно.
Одно можно сказать почти наверняка: нынешние национал-государства очень неудобны в роли участников агломерата любого промежуточного уровня или глобального интеграта. Они все исторически случайны и произвольны. Как Сирия и Ирак. Включая даже те, которые выглядят наиболее «естественными». Они возникли в ходе конкуренции (войны) за территорию между ними самими или между третьими странами. По этой же и по другим причинам они разноформатны, что само по себе мешает их равноправной коммуникации и кооперации. В эпоху глобализма понадобится геополитическое размежевание территорий, более удобное как для целей рационального администрирования, так и для целей эффективного самоуправления участников. Новый передел мира только начинается, и, может быть, единое руководство этим переделом как раз окажется первой прерогативой глобального интеграта, который, если угодно, можно будет назвать «всемирное государство», или, как выражался Арнольд Тойнби, civitas maxima[13]. Самому Тойнби эта общность представлялась в виде «всемирного Китая». Подозрение, что так оно и будет, растет. И станет еще сильнее, если развалится Евросоюз. Он ведь не только возможный промежуточный уровень глобального интеграта, но и набросок всемирного. Всемирная Европа как альтернатива всемирному Китаю.
[1] Я повторил бы слово в слово ту заметку, если бы поводом для нее были не «реферексит», а президентские выборы в США. Так что речь идет о кризисе политической сферы в целом.
[3] Guha R. India after Gandhi: The History of the World’s Largest Democracy. London: Macmillan, 2007.
[4] См.: www.politico.com/magazine/story/2016/07/5-us-independence-movements-insp…. В русле этой темы наиболее серьезной остается опубликованная 30 лет назад книга Джоэлла Гарро: Garreau J. The Nine Nations of America. New York: Avon Books, 1981.
[5] Stiglitz J. The Euro and its Threat to the Future of Europe. New York: Allen Lane, 2016.
[6] Существует представление об оптимальной зоне действия единой валюты (optimum currency area, OCA). Согласно магистральному мнению, Евросоюз сейчас для этого не оптимален. Но почему нужно думать, что так будет всегда?
[7] «Перенесением лояльностей на новый центр», как выражался основоположник теоретизирования интеграции Эрнст Хаас, см.: Haas E. International Integration: The European and the Universal Process // International Organization. 1961. Vol. 15. № 3. Р. 366–392.
[8] Кустарев А. Еврогосударство и интеграт Европа // Pro et Contra. 2012. № 1-2; см. также: aldonkustbunker.blogspot.com.
[9] Bickerton Ch. European Integration: From Nation-States to Member-States. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 52–53.
[10] Osborn D., Gaebler T. Reinventing Government. New York: A Plume Book, 1993; Grimm D. (Hrsg.). Staatsaufgaben. Baden-Baden, 1994; Франц-Ксавьер Кауфман называет его «Steuerungsstaat» (см.: Kaufmann F.-X. Diskurs über die Staatsaufgaben // Grimm D. (Hrsg.). Op. cit. P. 15–41). Это понятие сильно политизировано; либер-экономисты и анархисты пользуются им иронически-осудительно, но это нужно игнорировать, потому что чем-либо полноценным его заменить очень трудно.
[11] Кустарев А. Структурная геополитическая динамика: Ближний Восток // Космополис. 2006/2007. № 2(16); см. также: aldonkustbunker.blogspot.com.
[12] Такие одиночки не обязательно найдут себе эффективную нишу в глобальном интеграте и могут остаться изолированными изгоями – нейтральными и безобидными или, наоборот, агрессивно-деструктивными по образцу тех стран, которые американская дипломатия окрестила rouge states, или нынешнего ИГИЛ.
[13] Toynbee A.J. Change and Habit. London: Faber and Faber, 1966. Р. 87–91.