Интервью с историком Владиславом Зубоком
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2016
[стр. 81 — 100 бумажной версии номера]
Владислав Зубок (р. 1958) – историк, профессор Лондонской школы экономики, специалист по сталинизму, «холодной войне», интеллектуальной истории России в ХХ веке.
«Неприкосновенный запас»: Почему события, имевшие место 19–21 августа 1991 года, принято называть именно «путчем»? Если верить «Википедии», то «путч отличается от классического переворота тем, что он совершается узкой группой лиц без социальной опоры в обществе и без учета объективных факторов». Действительно ли заговорщики, сформировавшие ГКЧП, действовали без какого-либо общественного запроса – и это в голодном 1991-м, когда разочарованных в горбачевском эксперименте было уже больше чем достаточно?
Владислав Зубок: Джон Харрингтон, английский поэт елизаветинской эпохи, написал: «Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе». Определиться с оценкой ГКЧП, чем он был и чего хотел, мешает не только разночтение фактов и свидетельств, но и «историческая политика». Еще до того, как незадачливый комитет сдал захваченную власть, толком ей не воспользовавшись, президент Российской Федерации Борис Ельцин определил его начинание как «антиконституционный путч», а его членов назвал «преступниками». Победившему Ельцину и его сторонникам, радикал-демократам, было важно провозгласить августовские события «демократической революцией», направленной против «тоталитаризма». Сопротивление «путчистам» в Москве, Ленинграде и других российских городах было «борьбой за свободу и демократию против сил реакции». В центре этой героической картины стоял Борис Ельцин, мужественно бросавший с высоты танка вызов гигантской машине переворота.
Споры вокруг ГКЧП со временем приняли характер борьбы за контроль над исторической памятью. Приняли в ней участие Борис Ельцин и Михаил Горбачев: «отец перестройки» и «отец российской демократии» явно не могли поделить ни лавры, ни тернии. Неясной была роль президента СССР: замышлял ли он что-то накануне путча, настигла ли его в Форосе «дипломатическая болезнь» или он был действительно арестован заговорщиками? По возвращении в Москву Горбачев рассказал, что он пережил, но заметил, что «всего никогда не расскажет». И это была не просто неудачная оговорка. Горбачев, безусловно, нес ответственность за создание тех условий, которые подготовили августовский заговор. Именно он назначил тех людей, которые образовали ГКЧП. Разговоры о введении чрезвычайного положения в окружении Горбачева велись давно и с его участием. Несколько раз Горбачев вплотную подходил к этому, но каждый раз в последний момент отступал. Будущие организаторы ГКЧП – Валентин Павлов, Владимир Крючков, Дмитрий Язов и Борис Пуго – еще в июне 1991 года пытались поставить Горбачева перед «свершившимся фактом»: на закрытом заседании Верховного Совета СССР они потребовали предоставления чрезвычайных полномочий Кабинету министров СССР. Когда Горбачев узнал об этом, он явился в Верховный Совет сам и «поставил на место» депутатов. В разговорах со своим помощником Анатолием Черняевым он обзывал заговорщиков последними словами, но продолжал держать их в своей команде.
Ельцин до самой смерти продолжал считать Михаила Сергеевича оппортунистом, выжидавшим в Крыму, кто победит в Москве. Горбачев в ответ назвал Ельцина «лжецом»; он и его близкие помощники опубликовали немало документальных свидетельств о своей политике перед заговором и о том, что на деле происходило на президентской даче в Крыму. В этих материалах Горбачев предстает последовательным сторонником демократии, правда, «социал-демократии», а не антикоммунистической либеральной демократии, которой придерживались в то время Юрий Афанасьев, Галина Старовойтова, Елена Боннэр и другие лидеры «Демократической России». Горбачев убедительно доказывал, что действовал под мощным давлением сторонников «наведения порядка» силой, но главной его задачей было избежать «югославского варианта», то есть предотвратить кровопролитие и гражданскую войну.
«НЗ»: Почему путчисты проиграли? Что помешало им мобилизовать своих молчаливых сторонников? Ведь во многих российских регионах, да и в некоторых союзных республиках тоже, власти были психологически и организационно готовы к победе ГКЧП. Как известно, кое-где были даже заготовлены проекты резолюций и постановлений законодательных и исполнительных органов, нацеленные на одобрение инициативы путчистов.
В.З.: За исключением Прибалтики, тогда в СССР действовало правило: чем дальше от Москвы и Санкт-Петербурга, тем слабее силы «демократии». Даже в Украине, где уже действовал «Рух», а Верховный Совет провозгласил суверенитет республики и переподчинение всей союзной экономики республиканским органам, протестов против путча не было. Леонид Кравчук и другие политики склонились перед властью ГКЧП. Безусловно, здесь сыграло роль ожидание каких-то решительных мер, способных остановить развал государственной и экономической системы. На одном из заседаний в Ново-Огареве за два месяца до путча руководитель Казахстана Нурсултан Назарбаев призвал Горбачева «хоть раз применить силу». Нужно также хорошо представлять, что Кравчук, Назарбаев и другие, кто в августе 1991 года возглавлял «суверенные республики» и «автономии», практически все «вышли из шинели» КПСС, были осведомлены о возможностях КГБ и мгновенно менялись, как только с ними начинали говорить языком силы. Перед Горбачевым, отказавшимся от использования силы, они могли изображать независимых лидеров, которым народ якобы вручил бразды правления. На самом же деле власть для них по-прежнему находилась в Москве, а они сами в душе еще оставались ее вассалами и удельными князьями, готовыми в один миг прийти «домой» с повинной. К тому же не только в России знают поговорку: «Сила солому ломит». Кстати, даже ультрадиссидент и националист Звиад Гамсахурдиа, который к тому времени превратил «прямую демократию» в Грузии в полуфашистский режим личной власти, сразу прогнулся перед ГКЧП. Он прекрасно понимал, что его «национальную гвардию» легко сметет одна кадровая дивизия Советской армии. В январе 1990 года это было наглядно продемонстрировано в Баку.
Да, заговорщики были убеждены, что их поддержит значительная часть народа – те, кому надоели очереди за молоком и водкой, кто считал, что страна и экономика распадаются просто-напросто из-за отсутствия сильной власти и потому «нужен новый Сталин». Но вывести эту массу на улицы путчисты не хотели и не умели – это все-таки были аппаратчики, а не политики. КГБ держал людей в повиновении и страхе, но вряд ли знал, как выводить их на улицы под мобилизующими лозунгами. Этим занимались партийные и профсоюзные органы. Но они как раз не играли сколько-нибудь заметной роли в заговоре. Кстати, Крючков в начале августа поручил своим подчиненным в КГБ составить «стратегический прогноз» о том, как страна отреагирует на введение чрезвычайного положения. Прогноз оказался негативным, но Крючков скрыл это от других участников заговора. Он решил не отступать. Члены ГКЧП действовали как «комитет спасения» – и рассчитывали на быстрый созыв Верховного Совета СССР, где у них имелось много сторонников. Там действовала фракция «Союз», в ее числе были ярые приверженцы диктатуры. Голосование в Верховном Совете могло придать путчу необходимую легитимность. Однако председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов, хотя и сочувствовал заговорщикам, но из осторожности и оппортунизма решил выждать. После этого у ГКЧП оставался лишь один выход: обратиться напрямую к народу и идти напролом. Они этого не сделали. Нигде на улицах не было видно даже тени народной поддержки злополучному комитету. Правда, не было еще и той «красно-коричневой» массы людей, которая появилась после 1992 года и была расстреляна ельцинскими танками в октябре 1993-го.
Одной из главных причин провала путча стала его слабая подготовленность. Будущие организаторы ГКЧП Владимир Крючков, Валерий Болдин и секретарь ЦК КПСС по оборонной промышленности Олег Бакланов состояли в одном дачном кооперативе. («Получили кредит для строительства на 10 лет», – говорил на допросе Бакланов.) Это дало им возможность общаться вне службы и в какой-то момент выработать общий подход к катастрофической ситуации в стране. Но одно дело ворчать на садовом участке, а другое дело – готовиться к введению чрезвычайного положения. Нехватка времени и крайняя секретность сделали невозможной сколько-нибудь основательную практическую подготовку. Обсуждение конкретных «мероприятий» между Крючковым и Баклановым состоялось лишь 14 августа, а за день до «дня Икс» в секретном особняке КГБ встретились все участники будущего ГКЧП. Крючкову удалось оставить врагов в неведении: американская разведка, например, была застигнута врасплох. Но то же самое относилось и к подавляющему большинству тех, кому предстояло наводить в стране «порядок». В результате исполнители заговора в армии и даже в КГБ не были психологически готовы к введению чрезвычайного положения, прежде всего в столице. Будущий глава ГКЧП Геннадий Янаев узнал о своей ключевой роли за три часа до начала переворота, приехав на совещание с подмосковной дачи. Он согласился участвовать в заговоре только по слабости характера, под давлением заговорщиков.
Крючков и другие участники ГКЧП рассчитывали, что Горбачев, поставленный перед фактом введения чрезвычайного положения, займет обычную, как им казалось, позицию «ни нашим ни вашим». 18 августа 1991 года на «объект “Заря”» явилась делегация, состоящая из главы президентского аппарата Валерия Болдина, секретаря ЦК КПСС Олега Шенина, Олега Бакланова, а также начальника сухопутных сил Валентина Варенникова. Личная охрана пропустила их к президенту, поскольку с ними был их непосредственный начальник, генерал КГБ. Заговорщики поставили Горбачева перед выбором: либо он подписывает декрет о чрезвычайном положении и сам становится во главе Государственного комитета по чрезвычайному положению, либо временно передает полномочия вице-президенту Геннадию Янаеву «по состоянию здоровья». Но, вопреки обычной уклончивости, Горбачев резко отверг план введения чрезвычайного режима, обругал заговорщиков «по-русски» и отказался что-либо подписывать.
Позже некоторые заговорщики утверждали, что Горбачев на прощание сказал им: «Черт с вами, действуйте!» На деле Горбачев был отстранен заговорщиками от власти и оставлен на даче в полной изоляции. Об этом говорит отключение всех каналов его связи (позднее заговорщики в своих показаниях пытались это опровергнуть) и то, что у президента СССР отобрали «ядерный чемоданчик». Этот «скипетр сверхдержавы» охранялся офицерами связи из КГБ, которые доселе неотступно сопровождали президента СССР даже на его отдыхе. После провала «переговоров» и чемоданчик, и офицеры улетели из Крыма в Москву, в Генеральный штаб.
Незадачливая «делегация» вернулась в Москву, где ее ждали Крючков, Язов, Пуго и другие заговорщики. Отказ Горбачева сотрудничать с ГКЧП и его заточение в Форосе стали мощным ударом по их планам. У них оставался лишь один – и самый жалкий – ресурс политической легитимности в лице вице-президента Янаева. Но все в стране знали, что это политический «никто». Его трясущиеся руки на пресс-конференции выдавали отсутствие уверенности и воли.
«НЗ»: По какой причине при попытке переворота не были использованы очевидные силовые решения? Точнее говоря, силу применяли слишком нескладно: с одной стороны, в Москву ввели бронетехнику, чем только подогрели активную часть населения, а с другой стороны, даже и не пробовали изолировать или нейтрализовать наиболее ярких лидеров сопротивления. В итоге переворот получился какой-то несолидный. Невольно вспоминаются слова поэта, откликнувшегося на путч: «Вам не стыдно, коммунисты? / Что за клоунада? / Ведь и танки были быстры, / и броня – что надо!»
В.З.: Среди заговорщиков были люди, которые считали, что нужно использовать силу и пролить кровь. Так думали Бакланов и Шенин, так думал Варенников. Но Крючков считал, что дело обойдется без крови, видимо, рассчитывал на шоковый эффект и ввод танковых колонн в Москву. Язов же не готов был бросить войска против мирных граждан. И тем более в планы министра обороны, человека порядочного и некровожадного, не входило посылать танки и военных на штурм российского парламента, который окружили толпы безоружного народа. Напротив, есть убедительные данные о том, что военные по приказу Язова послали шесть танков для охраны Белого дома, где заседал Верховный Совет РСФСР и где 19 августа оказалась штаб-квартира Ельцина.
C первых часов ГКЧП заговорщики зашли в тупик по поводу того, что делать с крупнейшим политиком в стране после Горбачева. У Ельцина не было реальной власти, но за ним шел народ. По опросам общественного мнения, российского президента поддерживали три четверти жителей РСФСР. Арестовать Ельцина сразу было легко, для этого не требовалось особой подготовки, хватило бы приказа группе коммандос «Альфа». Наивны рассказы о том, что Ельцин якобы случайно избежал ареста и «прорвался» в Белый дом. Просто у Крючкова и его «подельников» не хватило воли его задержать, а тем более арестовать. Вероятно, организаторы ГКЧП надеялись договориться с Ельциным на почве его нелюбви к Горбачеву. Быть может, Крючков даже полагал, что Ельцин захочет сменить Горбачева во главе СССР. Это была ошибка: Ельцин с середины 1990 года взял курс на то, чтобы быть главой России, и не хотел связывать себя с «империей». Полной неожиданностью для ГКЧП стало то, что Ельцин начал действовать по-революционному, особенно когда он на весь мир заявил, что требует возвращения Горбачева из Крыма. Лидеры ГКЧП были поставлены перед необходимостью убрать из игры и Горбачева, и Ельцина, но на это у них «была тонка кишка». Ни Янаев, ни Язов, ни даже Крючков не были готовы играть роль «реакционной хунты», опирающейся на голую силу. Члены ГКЧП оказались не стервятниками, какими их изображали российские либералы и западные средства массовой информации, а индюками, которые до последнего сидели на своих «шестках» и не были способны ни к большому полету, ни к пикированию на жертву.
У заговорщиков, кажется, были списки подлежащих аресту видных деятелей оппозиции. Об этом после путча говорили в особенности те, кто якобы был в этих списках: Эдуард Шеварднадзе, Александр Яковлев, лидеры «Демократической России», которые не были за границей (Юрий Афанасьев оказался тогда в Париже, Галина Старовойтова в Лондоне). Но на деле никто из них не был арестован, все сидели по домам или офисам, свободно созванивались и ждали, когда за ними придут и заберут. Разумеется, никто не знает, как пошли бы события, если бы Ельцин не возглавил оппозицию «путчу». Но получилось, как вы говорите, «несолидно» – почти гротескно. Американский историк Стивен Коткин сравнил выступление ГКЧП с мюнхенским «пивным путчем». Он также напомнил, что, когда в Польше в декабре 1981 года вводилось чрезвычайное положение, органы госбезопасности в один день арестовали и интернировали 5000 человек, а «Солидарность» мгновенно оказалась загнанной в подполье. Совершенно ясно, что заговорщики могли, но не захотели пойти на такие меры.
Тут следует сказать об одном важном обстоятельстве, которое обычно упускают из виду. Войцех Ярузельский ввел чрезвычайное положение после многих месяцев колебаний. Его останавливало то, что Польша задолжала западным банкам более тридцати миллиардов долларов и таким образом оказалась в полной финансовой зависимости от Запада. Но Ярузельский пошел на риск конфронтации с Западом, твердо зная, что его поддержит еще мощный на тот момент Советский Союз. В августе 1991 года экономика и финансы СССР были в глубочайшем кризисе, стремительно нарастала зависимость всех отраслей советской экономики от поставок и кредитов западных стран. Централизованная система фактически распадалась, превратилась в бартерную. Запасы продовольствия и товаров исчезли в недрах «теневого рынка». Государственный аппарат превратился в ковчег без ветрил, где министры и чиновники каждый день «разруливали» катастрофические ситуации со снабжением, и в сельском хозяйстве, и в розничной торговле. Все члены ГКЧП знали, что прийти к власти и тут же предложить «затянуть пояса» своим потенциальными сторонникам нельзя. Но ГКЧП даже не мог «выбросить» хлеба, мяса и водки для популистского подкупа москвичей и ленинградцев – не говоря уже про всю страну.
«НЗ»: Но, может быть, тактическое бессилие путчистов в экономической сфере компенсировалось привлекательной экономической стратегией? Какие меры по стабилизации экономики они предлагали? И почему их предложения не заинтересовали трудящихся?
В.З.: В дни ГКЧП еще мало кому известный Егор Гайдар с товарищами выступил с короткой декларацией: «Экономическая программа хунты – путь к краху, голоду, развалу отечественной экономики». Это заявление стало первой ступенькой к стремительному превращению «гайдаровской команды» из теоретиков в практиков. При всей декларативности документа Гайдар знал, о чем писал. Мало кто помнит (и вспоминал в дни ГКЧП), что экономическая программа на тот момент имелась только одна: то была антикризисная программа Кабинета министров СССР во главе с Валентином Павловым. Эту программу Горбачев и Павлов обсуждали и дорабатывали в мае–июле с Ельциным, республиканскими лидерами, экономистами разных мастей (среди них был и Евгений Ясин).
Антикризисная программа предполагала последовательное движение советской экономики к рынку, но под государственным присмотром, при сохранении центрального регулятивного государственного аппарата. В целом ряде своих положений она была близка к «китайской модели». С точки зрения Гайдара и его соратников, у этой программы имелся роковой недостаток: она не была составлена по лекалам Международного валютного фонда, по безразмерной модели «Вашингтонского консенсуса», которая применялась для реформирования провальных экономик в странах Латинской Америки, а затем в Польше («реформа Бальцеровича»). Но Гайдар знал и другое: павловская программа предполагала масштабное вливание западных капиталов. В мае–июле в коридорах власти Советского Союза обсуждались перспективы получения этих средств. Григорий Явлинский считал, что можно получить от 50 до 150 миллиардов долларов за пять лет при условии, что советская экономика пойдет по пути быстрой демилитаризации, приватизации и либерализации. С этой программой Горбачев ездил в июле на лондонский саммит «семерки» ведущих держав.
На самом деле президент США Джордж Буш и члены его администрации, а также Международный валютный фонд были категорически против «плана Маршалла» для СССР. Крючков об этом знал и предупреждал в своем выступлении на сессии Верховного Совета СССР 20 июня. Главный инициатор ГКЧП был, однако, единственным в союзном руководстве, кто выступал против открытия советской экономики и обращения к Западу за помощью. Павлов, к примеру, считал, что без этого проведение экономической реформы и оздоровление советской экономики немыслимо. По-видимому, члены ГКЧП так и не смогли выработать консенсус по главному вопросу: как предотвратить экономический и финансовый коллапс в стране? В этом вопросе не помогали ни танки, ни пушки. Скорее они вредили.
Обращение к народу, зачитанное 19 августа по телевидению, было по духу крючковским документом. Оно призывало к трудовой дисциплине и экономии ресурсов. В обращении содержались лишь два пункта, которые могли затронуть народное сознание: обещание бороться с «теневиками» в экономике и решение наделить всех городских жителей «земельными участками для садово-огородных работ» в размере пятнадцати соток. Этим все и ограничивалось. У ГКЧП не было ни единства, ни времени, ни ясных позиций, чтобы объяснить народу, как диктаторская власть выправит экономику и откуда возьмутся отсутствующие в магазинах товары. Сам Павлов, главный автор антикризисной программы, находился с 19 августа в состоянии стресса, перебрав таблеток и алкоголя. На второй день событий он «заболел» и выбыл из игры.
«НЗ»: Хорошо, пусть экономической программы и не было, но зато ГКЧП сумел, по крайней мере на первых порах, мобилизовать силовые структуры: чекистов, милицию, армию.
В.З.: Стоит подчеркнуть, что вооруженные силы и военные формирования КГБ и МВД уже не были надежным инструментом для «наведения порядка» любой ценой. Не менее 40% младшего офицерского состава армии голосовали за Ельцина. Немало полковников и даже молодых генералов, среди которых были, в частности, афганские ветераны Борис Громов и Александр Лебедь, считали, что надо избавиться от Горбачева, но при этом они не хотели играть роль «палачей» в схватке с безоружными москвичами. Так же был настроен и министр обороны Язов, который согласился («сдуру», как он потом признал) ввести танки в Москву, но только без боекомплектов и со строжайшим запретом на использование боевых средств.
В результате произошло то, что могло произойти в Москве и раньше, в марте, когда оппозиция выводила москвичей на митинги, а власть в ответ вводила в столицу войска. Разгоряченные призывами Ельцина москвичи, прежде всего молодежь, начали нападать на солдат и поджигать бронетехнику. В результате спровоцированных этими акциями потасовок погибли три молодых москвича. «Первая кровь» произвела огромное впечатление на всех военных – и особенно на Язова. Ранним утром 21 августа министр обороны созвал коллегию и объявил, что покидает ГКЧП и выводит войска из столицы.
Разумеется, Ельцин и российское руководство не могли предвидеть, как отреагируют военные на кровь. Но они знали о настроениях в армии и КГБ. Ельцин, в частности, вел регулярные переговоры с Крючковым и военным командованием. Он прекрасно понимал, что лучший способ повлиять на «силовиков» – это вывести массы людей на площади и улицы Москвы и Ленинграда. Около 60 тысяч москвичей защищали Белый дом – место, где заседал Верховный Совет РСФСР. Множество ленинградцев откликнулись на призыв Анатолия Собчака к защите Мариинского дворца, в котором располагалась городская администрация.
Способность оппозиции вывести людей на улицы стала важным, может быть, наиважнейшим фактором поражения ГКЧП. Борьбу за умы и сердца граждан заговорщики проиграли вчистую. Оказалось, что, кроме нескольких написанных суконным языком указов, у ГКЧП нет ничего, что можно было бы противопоставить «языку демократии и свободы». Возвращаясь к фразе Харрингтона, приведенной в самом начале, можно сказать: Россия 1991 года все же не была ни елизаветинской Англией, ни даже посткемалистской Турцией. Горбачев прав: два года невиданного раскрепощения и свободы, усилий по выстраиванию партнерских отношений с Западом создали новую обстановку, сделавшую брутальный силовой переворот невозможным – во всяком случае той малой ценой, которую готовы были заплатить его организаторы.
«НЗ»: Кого еще, кроме Ельцина и его сподвижников, можно считать выгодоприобретателями от августовских потрясений 1991-го? Если, к примеру, говорить о руководителях союзных республик, входивших на тот момент в состав СССР, то переворот, затеянный накануне подписания нового союзного договора, оставил их в плюсе или в минусе? Что было выгоднее для них на тот момент: конфедерация или независимость?
В.З.: Для трех прибалтийских республик провал августовского заговора был подарком небес. Уже два года их руководители искали способ выйти из СССР, обращались за помощью к США, пытались искать подходы к Горбачеву, порой выводили народ на улицы – но все было тщетно. США и западные правительства были бы рады признать независимость стран Балтии, но они боялись осложнить положение Горбачева, вызвав ответную реакцию военных и других консерваторов. Логика прибалтов была примерно такой: Горбачев находится «в плену» у КГБ и военно-промышленного комплекса, а Ельцин, поддерживавший независимость Прибалтики, не слишком надежен. Эстонские аналитики, например, считали, что борьба Горбачева и Ельцина сменится в какой-то момент их сговором на «имперской» основе. И вдруг 20–23 августа все изменилось как по мановению волшебной палочки. На второй день путча Эстония провозгласила свою независимость. Грозящие этой независимости советские войска и ОМОН отступили. А победивший Ельцин одним из первых актов своего нового режима заявил о немедленном признании независимости Прибалтики. Горбачев, который прежде настаивал на экономическом и политическом оформлении «развода», был вынужден последовать за Ельциным. А через неделю независимость стран Прибалтики признали США и другие западные страны.
Другим бенефициаром путча оказалась Украина. Страх и унижение, которые пережили украинские политики в первые два дня путча, сменились возмущением и желанием наверстать упущенное. Кравчук, глава Верховного Совета Украины, еще до августовских событий прохладно относился к заключению нового союзного договора, считая, что в новом государстве будут доминировать Россия и Ельцин. Кравчук хотел стать первым президентом «независимой» Украины, но опасался реакции Москвы. Провал заговора означал для него и других украинских политиков не просто конец Центра, которого они побаивались, но и грядущее торжество Ельцина. 22 августа Кравчук созвал чрезвычайную сессию Верховного Совета и заявил, что Украина не будет подписывать союзный договор до выяснения обстановки. Одновременно он призвал срочно заключить экономическое соглашение с другими республиками и Центром.
На украинских парламентариев сильное впечатление произвело заседание Верховного Совета РСФСР 23 августа, на котором Горбачев, благодаря телевизионной трансляции, предстал перед всей страной и миром человеком без реальной власти, которым помыкал мстительный Борис Николаевич. На глазах у растерянного Горбачева, все еще генерального секретаря КПСС, Ельцин подписал указ о запрещении коммунистической партии. Он же вынудил Горбачева отправить в отставку весь Кабинет министров СССР – как «преступников и предателей». В итоге Горбачев остался президентом без правительства. В Москве сложилось даже не двоевластие; началось оформление диктатуры Ельцина, перед волей которого склонились и Горбачев, и армия, и деморализованные органы госбезопасности.
В недавно вышедшей книге о последних днях СССР Сергей Плохий описывает то впечатление, какое события в Москве произвели на украинских политиков[1]. К описанию, предложенному этим автором, следует добавить экономический мотив. Украинские боссы заметили, что Ельцин начал «национализацию» общесоюзной собственности, в том числе и собственности КПСС. Мало того, что члены ЦК Коммунистической партии Украины вдруг остались без московского «старшего брата» и наедине с украинскими националистами, – они теперь могли лишиться и возможности приватизировать партийно-государственную собственность. И поэтому 24 августа коммунисты и антикоммунисты, сплотившись в экстазе внезапно обретенной общей идентичности, на заседании республиканского Верховного Совета единодушно проголосовали за декларацию независимости Украины. Кстати, провал путчистов и торжество Ельцина подтолкнули к провозглашению независимости и других республиканских лидеров. Например, казахский лидер Назарбаев 23 августа вышел из состава Политбюро и ЦК запрещенной Ельциным организации – КПСС.
«НЗ»: Можно ли вообще говорить о том, что путч ускорил распад Советского Союза? Или же коммунистическая империя и без того уже была обречена – прежде всего из-за экономического хаоса и подъема национально-освободительных движений? Создание ГКЧП было попыткой выиграть время, и если бы эта попытка удалась, то дальнейшие события могли бы развиваться по-разному – разве не так? Например, трудно представить себе провозглашение независимости среднеазиатских республик в случае победы заговора.
В.З.: Горбачев все эти годы считал, что августовская авантюра похоронила его усилия по «сохранению Союза». Возможно, шанс на такое сохранение и был, но надо ясно представлять, насколько велики были центробежные силы в стране, которая раздиралась экономическим и финансовым кризисом на куски, – ведь бартерная экономика есть распад единого экономического, а в итоге и политического пространства. К тому же Союз, предусмотренный проектом союзного договора, который 20 августа намеревались подписать Горбачев, Ельцин и Назарбаев, был слабой конфедерацией. Союз Суверенных Государств проектировался без единой финансовой системы, с перспективой «черного передела» общесоюзной собственности, а на первых порах даже и без единой конституции. При этом все «старое» и «советское» – от Конституции 1977 года до президента СССР – становилось временным и нелегитимным. Но, похоже, Горбачев надеялся удержать это хлипкое здание на своих плечах, уподобляясь Атланту и надеясь на свой всемирный престиж. Он даже хотел баллотироваться в президенты на общесоюзных выборах. Как вы думаете, сколько процентов он мог бы на них получить?
В отношении среднеазиатских республик вы правы. Их лидеры прекрасно знали, что их экономика в 1980-е годы относительно преуспевала лишь за счет дотаций из Центра, в основном обеспечиваемых РСФСР, Украиной и Белоруссией. Не случайно Назарбаев был главным союзником Горбачева в новоогаревском процессе. Среднеазиатским лидерам было выгодно сохранение Центра, но более слабого, дающего им больший простор для экономических и других действий. Назарбаев еще в 1990-м году начал энергично проталкивать через Москву соглашение с нефтяной транснациональной компанией «Шеврон» по освоению казахского месторождения «Тенгиз». Узбекистан, Таджикистан и Киргизия тоже нуждались в подпитке из союзного бюджета для поддержания сносного уровня жизни своего быстрорастущего населения. Ельцин, однако, считал республики Средней Азии, со всем их нерусским и русским населением, обузой для Российской Федерации и неоднократно об этом заявлял – скажем, в выступлении перед рабочими Кировского завода в марте 1991 года. Он, кстати, был впечатлен брошюрой Александра Солженицына «Как нам обустроить Россию», где говорилось о создании на обломках советской коммунистической империи государства «славянских республик». Для Средней Азии в этом государстве места не было.
«НЗ»: Как несостоявшийся переворот был воспринят за рубежом? Нашлись ли у него сторонники среди руководителей иностранных государств? Пытался ли ГКЧП, подготавливая свою акцию, найти понимание среди внешних акторов или, возможно, заручиться их поддержкой? Ведь это, если верить литературе, одно из обязательных условий успешного мятежа. И можно ли сделать какие-то предположения о возможной реакции Запада на победу ГКЧП, которая, судя по медлительности западных лидеров, представлялась им вполне реальной?
В.З.: Фактор Запада был немаловажным, возможно, даже ключевым. Но я уточнил бы: речь должна идти об американском факторе. Исследуя документы и свидетельства того времени, убеждаешься, что для основных участников августовской драмы – Ельцина, лидеров «Демократической России», даже Горбачева и путчистов – мир уже по сути стал однополярным. Все козыри были на руках у Соединенных Штатов, а администрация Джорджа Буша превратилась в реального мирового лидера. Коллективный Запад не мог действовать без согласия американцев – такое ощущение сложилось у советских и российских политиков задолго до августа. Не знаю, понимали ли в Белом доме, сколь многого от Америки ждут в России? Может, и понимали, но не до конца. Администрация США действовала осторожно и, признавая уникальность происходящего в СССР, считала, что не в американских интересах слишком «впутываться» во внутренние советские разборки. Когда наметилось двоевластие Ельцина и Горбачева в Москве, Буш и его советники попытались с предельной осторожностью их «примирить» – не забывая, впрочем, об американских национальных интересах. Летом 1991 года к этим интересам относились подписание и соблюдение договоров по сокращению вооруженных сил и вооружений в Европе и сокращению стратегических систем (ДОВСЕ и СНВ). Эти договоры означали юридический и фактический отказ Советского Союза от роли сверхдержавы и его уход из Центральной Европы. В администрации Буша имелись и сторонники ослабления СССР, превращения его в третьестепенную региональную державу, даже его развала. Но сам Буш и его ближайшее окружение занимали более осторожную и сдержанную позицию. К тому же имел место и личный фактор: Бушу очень нравился Горбачев, и он хотел его поддержать.
Крючков полагал, что в СССР действуют «деструктивные силы» и «американские агенты влияния», а ЦРУ разработало план по развалу Союза. В этом он пытался убедить и Горбачева. Периодически глава КГБ докладывал Горбачеву о том, что американцы «сделали ставку на Ельцина» и что они поддерживают оппозицию. Но, как уже говорилось, другие участники заговора считали, что возвращение к конфронтации с Западом будет гибельно для страны и что западная помощь нужна. Заговорщики хотели, чтобы министр иностранных дел Александр Бессмертных вошел в состав ГКЧП. Замысел был очевиден: министр, которого в администрации Буша называли «Сашей» и которому доверяли, должен был убедить западных лидеров, что Комитет будет соблюдать все внешнеполитические обязательства Советского Союза, все соглашения, достигнутые с Горбачевым и Шеварднадзе. Вызванный в Кремль 18 августа, Бессмертных отказался войти в состав ГКЧП, но участвовал в чрезвычайном заседании Кабинета министров СССР 19 августа и лишь потом «заболел». Руководителям всех западных стран было направлено письмо ГКЧП за подписью Янаева, где говорилось о том, что новое руководство будет соблюдать все международные обязательства и «продолжать реформы».
Расчеты на то, что с Западом можно будет договориться, первоначально не казались иллюзорными. В течение 19 августа и даже утром 20-го позиция руководителей США и других стран НАТО была неопределенной, скорее выжидательной. Буш очень беспокоился за судьбу своего «друга Михаила» и хотел звонить Янаеву. Президент США и его ближайшие советники Брент Скоукрофт и Джеймс Бейкер полагали, что нужно «подождать» и не делать публичных заявлений с поддержкой Ельцина. Если заговор победит, считали они, то США, чтобы обеспечить соблюдение международных договоров, прежде всего ДОВСЕ и СНВ, придется иметь дело с новым режимом. Последнее из этих соглашений было подписано в Москве Бушем и Горбачевым за двадцать дней до путча.
Совету «подождать» последовали германский канцлер Гельмут Коль и британский премьер-министр Джон Мейджор. Последний в интервью прессе дал понять, что время Горбачева прошло, и выразил надежду, что новое руководство будет выполнять международные обязательства. Британские политики, выступавшие 19 и 20 августа на Би-би-си, говорили о том, что «не нам говорить, кто должен править Советским Союзом». Оказавшиеся во время августовских событий на Западе российский министр иностранных дел Андрей Козырев и депутат Галина Старовойтова призывали западных лидеров бойкотировать ГКЧП и немедленно признать независимость Прибалтики. Западные политики, однако, были готовы только на словесное осуждение. Видимо, они хотели сохранить для себя возможность продолжать Realpolitik с СССР, кто бы там ни победил.
Другое дело, что влияние телевидения, общественного мнения и особенно этнических лобби (украинского, балтийского и других) в дальнейшем должно было вынудить западные правительства пойти на жесткие санкции в отношении СССР, оказавшегося под управлением заговорщиков. Западные масс-медиа сыграли большую роль в первый день ГКЧП, который определил дальнейшее. Телекомпания CNN передала выступление Ельцина против ГКЧП по всему миру, и это мгновенно сделало его героем в глазах западного общественного мнения. С того момента события в Москве обрели четкую и понятную для западного, особенно американского, сознания бинарную парадигму: «свобода против тирании, демократия против реакционного путча». ГКЧП окончательно провалился в глазах западного общественного мнения после пресс-конференции 19 августа. Янаев выглядел жалким, не уверенным в себе временщиком. Итальянские журналисты, к примеру, издевательски спрашивали его о состоянии его здоровья и о том, советовался ли он с Пиночетом. 24-летняя журналистка из «Независимой газеты» Татьяна Малкина поставила вопрос ребром: «Понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот?».
В итоге лишь ливийский диктатор Муаммар Каддафи и иракский властитель Саддам Хусейн поддержали ГКЧП. К этой компании присоединился Фидель Кастро. Заявление Ельцина о том, что он будет добиваться возвращения Горбачева в Москву, окончательно изменило отношение Буша к происходящему. Он позвонил Ельцину с выражением поддержки «всего американского народа». «Вы делаете правильное дело», – заключил американский лидер. Этот разговор, наверняка, был прочитан в КГБ и попал на стол Крючкова. После этого Буш начал говорить публично об «антиконституционном путче», что не сулило ГКЧП ничего хорошего.
«НЗ»: Известно, что Владимир Путин, работавший в 1991 году под началом Анатолия Собчака, однозначно поддержал своего шефа в грозные дни путча и, следовательно, остался в лагере так называемых «демократических сил». Как 25-летний юбилей ГКЧП воспринимается современной российской властью? С одной стороны, группа лиц, ныне руководящая государством, вроде бы должна славить победу Ельцина, обеспечившую ей восхождение к власти. Но, с другой стороны, всматриваясь в путинскую систему, нельзя не заметить, что идеи ГКЧП успешно ею усвоены и развиты. Многие вообще полагают, что в долгосрочной перспективе путчисты победили, ибо дело их живет и здравствует.
В.З.: Выбор, сделанный тогда Путиным, был неудивителен. Собчак предложил ему хорошую работу и перспективу. Кстати, стоит задуматься о том, почему Собчак взял его на работу и как можно охарактеризовать место КГБ и его сотрудников в тот переломный момент советской истории. Евгения Альбац весной 1991 года в статье «Мина замедленного действия» писала, что КГБ является милитаризованной корпорацией, государством в государстве, а без опеки со стороны партии становится единственной властной структурой, готовой взять власть. Словом, это была главная угроза для нарождающейся демократии. По этой причине радикальные либералы настаивали на «люстрации» в отношении аппаратчиков и сотрудников госбезопасности. Такая политика уже начала проводиться в ряде стран Восточной Европы.
Но ситуация оказалась гораздо сложнее. Путч показал, что КГБ действительно был мощной организацией, способной изолировать главу государства. Но, выступив инструментом захвата власти, КГБ, как и военные, оказался неспособным управлять государством. Во всяком случае в 1991 году получилось именно так. Важную роль здесь сыграли процессы либерализации и демократизации, которые воздействовали на людей, в том числе и на людей в «органах». За год до путча КГБ демонстративно взял курс на «реформы». Уже в 1990 году сотни офицеров КГБ приняли участие в открытых и состязательных выборах в Верховный Совет РСФСР: они не скрывали своей ведомственной принадлежности, и многие были избраны. Весной и летом 1991 года в КГБ и милиции, в обществе в целом было много людей, которых «достал» Горбачев и которые были готовы поддержать силы «закона и порядка». Но эти же люди в июне 1991 года отдали голоса Ельцину.
Интересен и другой факт: 18 июля 1991 года, уже после своей инаугурации, Ельцин приехал на Лубянку и участвовал в совещании, где присутствовал Крючков и все руководство КГБ. Обсуждалось образование КГБ РСФСР. В архивах сохранился проект речи Ельцина перед центральным аппаратом КГБ (неизвестно, правда, насколько он этому тексту следовал). В нем, в частности, были такие слова:
«В России будут проведены крупные реформы в структурах власти, значительно усилена исполнительная власть. Законов мы принимаем много, и хороших законов, но их надо выполнять. Вот тут-то и должна показать себя на деле сильная президентская власть. Соответствующее место в ее структурах должен найти и Комитет государственной безопасности. […] Я хочу, чтобы у нас с вами после сегодняшнего разговора была полная ясность в вопросе – нужны или не нужны российскому руководству органы КГБ. Да, нужны. Но какие? Прежние, настроенные на тотальный контроль и борьбу с инакомыслием? Нет, таким органам места в обновленной России не будет».
В проекте весьма уважительно говорилось об «органах»:
«Людей вы брали лучших, настоящих патриотов, устойчивых к разложению. И было бы не по-государственному не использовать в полной мере ваш потенциал на пользу делу обновления России»[2].
Указ Ельцина об образовании КГБ РСФСР был подписан в мае 1991 года.
Вот вам информация к размышлению о том, почему в России не состоялась люстрация, а многие люди из КГБ оказались в новой правящей элите. Кстати, я отнюдь не считаю, что это было главной причиной последующего авторитарного отката. Трудно представить себе, что Владимир Путин, подполковник КГБ в отставке, попал бы под люстрацию и не смог бы занимать выборные государственные должности. Скорее всего «пострадали» бы генералы, а не майоры и подполковники. Следует задуматься и о том, какую роль играли бы в случае люстрации ветераны КГБ. В любом случае они пошли бы в бизнес и с помощью экономических рычагов воздействовали бы на «демократическую власть». Но все это, разумеется, лишь догадки.
Теперь к другому вопросу. 25 лет спустя разные версии августа 1991 года продолжают обслуживать различные части российского политического спектра. Либерально настроенные люди (их, по опросам «Левада-центра», не больше 10%) считают, что 19 августа 1991 года произошел государственный переворот, подготовленный мастодонтами советской номенклатуры против молодой демократии. По этой версии, героическое поведение президента РСФСР Бориса Ельцина, массовая поддержка москвичей и ленинградцев вынудили заговорщиков отступить и сдаться. Правда, потом почему-то «шанс на демократию» был упущен. В другой части спектра находятся те – их сейчас гораздо больше, чем либералов, – кто полагает, будто Горбачев был замешан в путче, а вместо «демократической революции», мы имели дело с интригой в верхах. Уже в 1992 году состоялся «реванш проигравших»: участники ГКЧП были амнистированы, им начали сочувствовать в обществе, и, в конечном счете, они появились на телеэкране в роли обвинителей Ельцина и Горбачева. В глазах все большей части россиян заговорщики стали героями, патриотами, которые хотели спасти государство от радикалов и демагогов, небескорыстно поддержанных Западом. Ветераны ГКЧП, среди которых были бывший председатель КГБ Крючков и генерал Варенников, с видимой убежденностью говорили и писали о том, что Горбачев и Ельцин оказались «предателями», которые способствовали разрушению СССР. Наконец, в 2005 году президент России Владимир Путин решающим образом сместил акцент в «исторической политике», назвав распад СССР «крупнейшей геополитической катастрофой века». Сегодня мало кто осмеливается в российском медийном пространстве утверждать, что «СССР нужно было уничтожить». Напротив, стало модно вспоминать – вслед за Горбачевым, который всегда об этом говорил, – что «Союз можно было сохранить». Либералы-антикоммунисты 1991 года в этой интерпретации выглядят либо политическими «идиотами», либо «агентами Запада», выполнявшими, вольно или невольно, «заказ» на развал СССР.
Насколько нынешний строй в России можно считать воплощением идей ГКЧП? Думаю, Путин и люди, которые пришли с ним к власти (и которые сейчас ее понемногу покидают), осознанно и неосознанно выстраивали модель консервативного, управляемого авторитаризма. Можно предположить, что, если бы ГКЧП удержался у власти, союзные министерства стали бы государственными корпорациями, установился бы союз между Русской православной церковью и коммунистической партией, похожий на нынешнее единение светской и духовной власти. Свобода слова тоже существовала бы, но под бдительным оком государства и не на центральном телевидении. Все это могло бы быть. Но явно не было бы того, что ярко присутствует в нынешнем политико-экономическом строе: налета криминальности, того «силового предпринимательства», которое вышло на поверхность именно в результате краха ГКЧП, КГБ и других силовых структур. Мне могут возразить: ведь эти структуры и так разлагались, и без того сращивались с теневым бизнесом и организованной преступностью. Да, безусловно, но одно дело – тенденция, другое дело – доминанта, освобожденная от всех скреп и оков. Формирование клептократического класса – феномен, в значительной мере облегченный триумфом либерального антикоммунизма и разрушением в результате реформ начала 1990-х годов старых структур управления. Что ж, в истории этот сюжет нередок, а в народе о нем отзываются так: «За что боролись, на то и напоролись».
«НЗ»: Как бы вы сформулировали главные уроки ГКЧП 25 лет спустя?
В.З.: Главный урок – для тех, кого соблазняет идея слома старого порядка, кто еще верит в революцию, в то, что «последний и решительный бой» способен решить проблемы социального устройства. Очевидно, что романтические иллюзии и демонизация оппонентов – необходимые условия для политической мобилизации. Но столь же очевидно и то, что референдумы, массовые протесты и митинги – лишь инструменты истории, а не ее демиурги. Те, кто защищал Белый дом и выходил на площади российских городов в августе 1991 года, верят, что это был взнос в копилку либеральной демократической культуры. Вполне с этим согласен. Но именно в копилку, поскольку процесс накопления занимает десятилетия и, кстати, подвержен досадным «сливам» и «срывам». В 1991 года результат демократического «протуберанца» был двоякий: «праздник свободы» – и опасное разрушение государственности, которое не могло пройти для страны безнаказанно.
Покойный религиовед и политолог Дмитрий Фурман, которого я очень уважаю, считал, что роковой ошибкой Ельцина и «Демократической России» стало запрещение коммунистической партии в августе 1991 года. Фурман полагал, что Горбачев и его попытка эволюционно реформировать Союз и компартию были редким подарком истории для России. Как известно, в России реформаторов не любят и свергают, а поддерживают людей с авторитарными замашками. В одной из своих статей Фурман писал о радикалах 1991 года:
«Я до сих пор не могу до конца понять, как люди, в общем, отнюдь не храбрые, больше всего до этого боявшиеся прогневить начальство, ничего не боялись, когда речь шла о судьбе страны. Не боялись, например, что после развала СССР наше пространство превратится в территорию, где все воюют друг с другом, подобную территории бывшей Югославии, но с ядерным оружием. Американцы явно очень боялись, но наши – нет. Я не могу сейчас все вспоминать, не могу называть примеры немыслимой глупости и безответственности уважаемых людей, хотя у меня в памяти их очень много. Меня перспектива развала СССР страшно пугала, и я даже написал в популярный тогда журнал “XX век и мир” статью под названием “Осторожней с империями”, где говорил, что распад империй – процесс закономерный, но очень опасный – при англичанах в Африке не могло быть президентов-людоедов, а когда они ушли, такие появились»[3].
Задним числом радикально-либеральные мыслители стали говорить, что быстрый конец «империи» был все же лучше, чем ее агония. Приводят в пример все тот же развал Югославии. Говорят, что иначе был бы кровавый конфликт с Украиной и Казахстаном. Сравнивать ситуацию в Югославии и в СССР в 1991 году необходимо и интересно, но при этом нужно учитывать и различия. Думаю, заключение союзного договора, при всей его нежизнеспособности, было бы в конечном счете выгоднее для всех республик (за исключением, быть может, Прибалтики). По крайней мере это была бы попытка скоординировать экономический и политический «развод». То, что получилось в итоге, в частности, в результате референдумов и односторонних деклараций, оставило необходимую работу невыполненной, отодвинув ее на будущее. На мой взгляд, здесь кроются долговременные источники украино-российского конфликта, который на наших глазах перешел в «горячую» фазу.
Урок 25-летия августовских событий также заключается в том, что почти на все противоречащие друг другу их версии можно ответить словами известной притчи о Насреддине: «И ты прав». Дотошный разбор фактов того времени, в частности, недавнее исследование немецкого историка-кинодокументалиста Игнаца Лозо[4], выявляет калейдоскоп мотивов и событий, где, вместо героев с принципиальной позицией, действуют ловкие политики, оппортунизм обнаруживается по обе стороны баррикад, а «проверенные» факты оказываются на поверку слухами и мифами. Перед нашими глазами 25 лет спустя встает фантасмагорическая картина разрушения советского Левиафана, причем главными разрушителями выступают его собственные правители. В воображении возникает метафора: прохудившийся воздушный шар падает в пропасть, но корзина с пассажирами зацепилась за трухлявый сучок. Пассажиры, расталкивая друг друга, пытаются указать путь к спасению, но тем вернее и быстрее корзина срывается вниз…
Беседовал Андрей Захаров
Лондон – Москва, август 2016 года
[1] См.: Плохий С. Последняя империя. Закат и падение Советского Союза. М.: АСТ; Corpus, 2015.
[2] Здесь цитируется документ из моего личного архива. – В.З.
[3] Фурман Д. Перестройка глазами московского гуманитария (www.congress-st.ru/post/dmitirii-furman-perestroika-glazami-moskovskogo-gu/).
[4] См.: Лозо И. Августовский путч 1991 года. Как это было. М.: РОССПЭН, 2014.