Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2016
Перевод Екатерина Захарова
Эрика Франц – преподаватель факультета политологии Университета штата Мичиган.
Наташа Эзроу – преподаватель факультета управления Университета Эссекса.
Суждения о том, как долго останется у власти тот или иной диктатор, часто появляются на первых полосах газет или выносятся в заголовки теленовостей. Начиная с давних попыток предсказать судьбу Фиделя Кастро или Саддама Хусейна и вплоть до недавних дискуссий, в центре которых были фигуры Уго Чавеса и Роберта Мугабе, тема взлетов и падений авторитарных властителей постоянно волнует политических обозревателей, представителей спецслужб и специалистов-международников. Но, несмотря на интерес общественности к диктаторам, причины сохранения лидерства в условиях диктатуры пока как следует не определены. В то время как одних диктаторов с легкостью свергают, другие, как порой кажется, будут править вечно. По наблюдению Джакомо Чиоцца и Хэнка Гёманса, «у нас почти нет эмпирических знаний о тех факторах, которые влияют на сохранение лидерства»[2].
В настоящее время накоплен большой массив научного материала, посвященного особым типам смены политического лидерства. Во многих исследованиях, например, разбираются причины военных переворотов в развивающихся странах – в той части мира, которая особенно богата на диктатуры[3]. Главный вывод всей этой литературы сводится к тому, что наилучшим предиктором переворота выступает бедность[4]. Однако лишь немногие авторы пытались эмпирически обосновать вероятность такого мятежа, в ходе которого лидер меняется, а режим останется прежним. Генри Байнен и Николас ван де Валль усматривают связь между сменяемостью лидеров и продолжительностью их пребывания у власти: по их подсчетам, на втором десятилетии правления риск быть смещенным вполовину меньше, чем в первом десятилетии[5]. В другой работе Джон Лондреган и Кит Пул отмечают среди прочего, что вероятность государственного переворота возрастает, если в стране недавно уже произошел переворот[6]. Экономические условия также влияют на сохранение лидерства в диктаторских режимах. Поскольку соратники авторитарного лидера заинтересованы в сильной экономике, а также в частных выгодах, которые они могут из нее извлечь, при росте производительности труда и объемов инвестирования шансы на выживание диктатора тоже увеличиваются[7]. Способ присвоения власти также влияет на риск быть свергнутым: африканские лидеры, присвоившие власть незаконным путем, имеют больше шансов быть смещенными, чем те, кому она досталась в результате выборов[8]. И, наконец, нельзя не упомянуть о влиянии личностных качеств и харизмы диктаторов на сохранение ими власти[9].
При этом во всей упомянутой литературе фактически отсутствует анализ институциональной структуры режимов, которая влияет на удержание диктатором власти. И, хотя есть исследования, подтверждающие, что для диктатора риск быть свергнутым гораздо меньше, чем для демократически избранного руководителя[10], лишь в небольшом числе работ затрагивается вопрос о том, как различия во внутреннем устройстве конкретных диктатур могут влиять на срок пребывания авторитарных лидеров у власти[11].
В данной статье мы проанализируем влияние институциональных различий внутри диктатур на продолжительность пребывания их лидеров у власти. Основной акцент будет сделан на роль элит. Тезис об ответственности элит за крах диктатуры зачастую идет вразрез с традиционными представлениями о том, как подобные режимы функционируют. В академических и политических кругах до сих пор преобладают мнения о том, что свержение диктатуры – это, как правило, результат народной революции, внешней интервенции, восстания недовольных групп или военного переворота, организованного младшими офицерами. Такие воззрения довольно устойчивы, причем вопреки даже тому факту, что лица, не входящие в состав военной или гражданской элиты, редко возглавляют государственные перевороты или какие-то иные начинания, заставляющие диктатора отказаться от власти. Важность поддержки, получаемой диктатором со стороны элиты, нередко рассматривалась в исследованиях по транзитологии[12], но лишь недавно о ней начали говорить в работах, посвященных сохранению диктатур[13].
Мы выделяем два основных параметра, предопределяющих взаимоотношения между лидером и элитами в условиях диктатуры. Сочетание этих параметров влияет на возможность элит свергать диктаторов. Во-первых, это членство представителей элиты в каком-то объединяющем институте. Совместное пребывание в правящей партии или в рядах вооруженных сил в государстве с однопартийной или военной диктатурой облегчает элитам возможность свержения лидера. Во-вторых, это наличие или отсутствие у элит контроля над спецслужбами. Дело в том, что прямое воздействие на структуры безопасности значительно упрощает подготовку переворота. Это, кстати, означает, что наибольшими возможностями по свержению диктатора элиты располагают при военных режимах, затем при однопартийных режимах и, наконец, при персоналистских режимах[14].
Следует подчеркнуть, что свержение диктатора далеко не всегда означает крах диктатуры. Это явления различного порядка, и разницу между ними нельзя недооценивать. Зачастую авторитарный режим продолжает существовать и после свержения конкретного лидера[15]. Поэтому мы сосредоточиваемся на тех группах, поддержка которых важна для конкретного диктатора, а не диктаторского режима в целом. Смешение двух этих групп может привести к ошибкам в понимании причин, из-за которых меняются режимы и уходят лидеры. Нас интересуют факторы, которые обусловливают потерю власти лидером, а не крушение всего режима.
Мы пытаемся количественно обосновать многие из предложенных нами тезисов. Анализ имеющихся статистических данных показывает, что максимальными возможностями для свержения диктатора элиты обладают при военной диктатуре. В результате военные диктаторы рискуют быть свергнутыми в любой момент. При этом при военных диктатурах переворот обычно не влечет за собой смены режима. Обратное справедливо для персоналистских диктатур. При персоналистской диктатуре элитам гораздо сложнее организовать успешный переворот, и поэтому риск смещения, с которым сталкивается диктатор, здесь минимален. Но, когда таких диктаторов все-таки свергают, вместе с ними рушится весь режим, погребая под собой многих их соратников. Говоря коротко, институциональная структура диктатуры во многом определяет уязвимые места конкретного диктатора.
Как авторитаризм влияет на способность элит свергать диктаторов
По сути диктатура предполагает наделение правителя чрезвычайным объемом власти. Но иные внутренние акторы могут обладать политическим влиянием, достаточным для того, чтобы угрожать ему свержением. Поскольку большинство диктаторов были свергнуты своими приближенными, можно говорить о том, что лица, потенциально способные организовать переворот, обычно принадлежат к «близкому кругу» диктатора.
Мы считаем, что наличие во властной структуре военной или партийной организации, которая сплачивает элиту, напрямую влияет на возможность элит свергать диктаторов. Мы говорим именно о возможности сместить лидера насильственным путем, поскольку угроза переворота представляется более весомой, чем угроза импичмента. Это вовсе не означает, что для смещения диктатора всегда нужно применить силу. Например, в Уругвае времен военной диктатуры элиты, недовольные неспособностью президента Хуана Мария Бордаберри контролировать экономическую ситуацию в стране, в 1976 году потребовали его ухода. Бордаберри подчинился этому требованию, и власть была передана мирным путем[16]. Диктатор готов исполнить требование об отставке, если оно подкрепляется реальной угрозой применения силы.
Членство в сплачивающем институте
Итак, первый из выделенных нами параметров – членство сторонников диктатора в каком-либо сплачивающем институте. Оно позволяет элитам вести торг с диктатором в коллективном, а не в личном качестве. Это важно, поскольку заменить отдельных индивидов другими не составляет труда, а с группой так поступить нельзя[17]. В качестве такого сплачивающего института могут выступать партии или профессиональные армии. Членство в них обязывает, поскольку благодаря ему элиты получают доступ к благам, за которые они в случае угрозы готовы бороться[18]. Стремление сохранить упомянутые блага генерирует в рядах элит консолидирующий интерес. Принадлежность к армии или партии укрепляет единство элиты и упрощает для нее ведение коллективного торга с диктатором[19]. В этом смысле поведение элит, вросших в военные или партийные структуры, аналогично поведению рабочих, состоящих в профсоюзе. Профсоюз – более мощный участник торга, нежели отдельно взятые рабочие, поскольку общая стачка представляет собой более действенное оружие, чем уход индивидуального рабочего[20]. Подобно тому, как профсоюзное объединение усиливает позиции работников в переговорах с работодателем, принадлежность к профессиональным вооруженным силам или к «партии власти» укрепляет позиции элит в торге с лидером диктатуры.
Таким образом, при военной или однопартийной диктатуре властные структуры меньше зависят от лидера, чем при персоналистских режимах. Например, про режим Дэн Сяопина в Китае говорили, что «на партийных собраниях он выглядел не столь сильным, как это внушалось рядовой публике»[21]. В предшествующий период, при Мао Цзэдуне, «нежелание получить сильного лидера выражалось в противодействии других лидеров сосредоточению власти в руках Мао»[22]. В действительности при военном или однопартийном режиме элиты зачастую достаточно сильны для того, чтобы создать условия, необходимые для свержения лидера. Наглядным примером тому может служить Аргентина. Накануне свержения правительства Перона члены военной хунты разработали формулу, предполагавшую ротацию президентов и рассредоточение власти между различными военными структурами. Посредством этих мер предполагалось предотвратить концентрацию власти в одних руках[23]. Аргентинские заговорщики выдвинули следующие предложения:
«Служебное соперничество должно быть сведено к минимуму; больше не будет каудильо – военачальникам впредь не позволят становиться популярными политическими лидерами. […] Главы родов войск согласились в том, что военная хунта, то есть они сами, будет источником государственной власти. Должности и влияние будут распределены между тремя родами войск таким образом, чтобы ни один из них не мог доминировать»[24].
Мексика – иной пример создания институциональных условий, ограничивающих диктатуру. Институционно-революционная партия обязывала руководителей страны жестко придерживаться установленного шестилетнего срока (sexenio – шестилетка) пребывания в должности. Подобные положения доказывают, что элиты, сплоченные в рядах армии или партии, обладают бóльшим потенциалом для ведения торга с диктатором.
Подобно тому, как членство в профсоюзе облегчает рабочим координацию при подготовке стачки, членство в сплачивающем институте способствует взаимопониманию среди членов политической коалиции. Внутриэлитная координация необходима, поскольку никто не сможет получить власть в одиночку. Перевороты часто обременены координационными издержками, но для подготовки успешного переворота координация – это действительно вопрос первостепенной важности. Подтверждением тому может служить отстранение Никиты Хрущева в 1964 году.
«Машина переворота не запускалась до тех пор, пока его инициаторы не уверились в поддержке со стороны руководства КГБ, большинства в ЦК партии, поддержке партийных руководителей на местах»[25].
Если элиты принадлежат к одной партийной или военной структуре, то в условиях соответствующих диктатур им легче преодолевать проблемы координации.
Кроме того, подобно работодателям, которые, столкнувшись с объединившимися рабочими, имеют меньше возможностей для их увольнения, лидеры военных или однопартийных диктатур менее эффективно и жестко по сравнению с лидерами персоналистских режимов контролируют объединившиеся элиты. Из-за этого обстоятельства диктаторы, возглавляющие однопартийные и военные режимы, не могут приглашать в свои коалиции исключительно лишь тех политиков, чье участие в заговорах маловероятно. Лидеры, конечно, могут влиять на членов коалиции, используя продвижение по службе или принудительную отправку на пенсию как в армии, так и в партии, но, как правило, полностью монополизировать инструменты карьерного роста они не в состоянии. В Китае, например, Мао не мог единолично исключать из партии оппонентов или влиять на их взгляды[26]. Десятилетия спустя у Цзян Цзэмина хватило политического веса, чтобы провести в ЦК нескольких своих сподвижников, но гарантировать прохождение других своих людей во Всекитайское собрание народных представителей он не мог, поскольку его влияния было недостаточно для этого[27]. Аналогичная ситуация складывалась и в Малайзии, где несколько ближайших сподвижников лидера режима Махатира Мохамада проиграли выборы 1996 года[28]. Руководящие должности в Объединенной малайской национальной организации распределялись не столько по желанию лидера, сколько посредством выборов[29]. Наконец, в Сингапуре национальный лидер Ли Куан Ю, заявлявший о том, что ему хотелось бы видеть на посту премьер-министра Тони Тана, вынужден был «согласиться с решением младших министров, которые выбрали вместо него Го [Чок Тонга]»[30].
Помимо армии или партии, у лидеров военных или однопартийных режимов почти нет иных источников для пополнения рядов элиты. Например, при военной диктатуре в Мали лишь незначительное число офицеров могли претендовать на членство в хунте[31]. Диктаторы, возглавляющие военные или однопартийные режимы, порой пытаются обновлять кадровую базу, проводя чистки, привлекая в руководящие органы новых людей или создавая новые военизированные формирования, подчиненные только им самим, однако подобные действия не всегда приносят успех из-за сопротивления со стороны элит[32]. В однопартийных диктатурах партии пытаются добиваться того, чтобы партбилет стал «единственным пропуском, открывающим доступ к министерским и иным государственным должностям»[33]. Аналогичным образом в условиях военной диктатуры военная корпорация пытается контролировать все пути продвижения наверх командного состава[34].
Принадлежность к объединяющему институту позволяет военной или партийной элите вступать в торг с диктатором в качестве коллективного субъекта. Коллективистский характер подобного торга влечет за собой два принципиальных следствия: 1) когда речь заходит о свержении диктатора, возглавляющего военный или однопартийный режим, координационные издержки при подготовке переворота оказываются минимальными; 2) контроль авторитарных лидеров над отбором индивидов, входящих в коалицию, не слишком надежен.
В противоположность этому при персоналистской диктатуре институты, которые эффективно сплачивали бы элиты, отсутствуют. И партии, и вооруженные силы при таких режимах тоже существуют, но они не отвечают за продвижение собственных членов наверх и зачастую расколоты на фракции, образованные по этническому или иному принципу. Если же элиты не объединены в рамках какой-то автономной структуры, то им прежде, чем они смогут сместить диктатора, придется преодолевать существенные трудности с координацией. Так, неудачу в свержении чадского диктатора Идриса Деби объясняли недостаточной сплоченностью элиты[35]. При персоналистском режиме система структурируется личностями, а не институтами. В итоге в ходе политического торга диктатор имеет больший вес, чем элиты; при военных или однопартийных диктатурах таких ситуаций не бывает[36]. Показателен в данном отношении пример Белоруссии, где Александр Лукашенко к 1995 году «установил личный контроль над всем государственным аппаратом, экономикой и средствами массовой информации», а к 2001 году распространил свое влияние на «государственную бюрократию, спецслужбы и электоральный процесс»[37].
Поскольку главы персоналистских диктатур не сталкиваются с объединенным лагерем сторонников, у них больше возможностей для самостоятельного отбора лиц, которые попадут в их коалицию. Они способны подбирать людей, не оглядываясь на рекомендации военных или партии. Состав элитной группы, поддерживавшей португальского диктатора Антонио Салазара, отражал «сниженное значение политических институтов, опосредующих отправление властных функций»[38]. Одновременно при персоналистском режиме имеет место конкуренция между отдельными лицами за сохранение своего места в коалиции. Иногда персоналистский диктатор предпочитает выбирать менее опытных и способных сподвижников, у которых меньше шансов сместить его[39]. В результате ядро группы, на поддержку которой опирается такой руководитель, образуют в основном члены его семьи, близкие друзья и бывшие сослуживцы. Показательным примером в данном отношении выступают Филиппины при Фердинанде Маркосе. В его «ближний круг» входили бывшие однокурсники и родственники, а важнейшим качеством для получения должности была личная преданность[40]. Маркос часто доверял ключевые должности в экономике наиболее верным единомышленникам, не обращая внимания на наличие у них предпринимательских навыков или экономического образования. Так же поступал и Рафаэль Трухильо в Доминиканской Республике, где его родственники занимали более полутора сотен правительственных должностей[41]. Среди них были сенаторы, дипломаты, высокопоставленные военные[42].
Прибегая к постоянным ротациям и чисткам, лидеры персоналистских режимов одновременно следят за тем, чтобы в ходе перестановок никто не получил слишком много власти. Саддам Хусейн, например, был крайне подозрителен по отношению к своим сподвижникам и жесток к тем из них, кто, как ему казалось, был недостаточно лоялен:
«В 1979 году, после того, как его позиции в качестве лидера Ирака окончательно укрепились, одним из первых его шагов стала встреча со старшими государственными служащими – общим числом около 200 человек. Лояльность некоторых из них вызывала сомнения. Драматичное совещание, в ходе которого в присутствии покуривавшего кубинскую сигару Саддама был изобличен 21 предатель, снималась на кинопленку. После вынужденного признания "заговорщиков", семьи которых уже арестовали, оставшихся чиновников поблагодарили за лояльность»[43].
Не лучше проявлял себя и диктатор Центрально-Африканской Республики Жан-Бедель Бокасса, который без колебаний убивал соперников, а также их друзей и семьи[44]. Мобуту Сесе Секо публично повесил нескольких своих министров: среди них были министр обороны Жером Анани, министр финансов Эммануэль Бамба, министр энергетики Александр Махамба и бывший премьер-министр Эварист Кимба[45].
Поскольку глава персоналистского режима не сталкивается с необходимостью взаимодействовать с институционально сплоченной элитой, в отношении своих потенциальных конкурентов он может применять стратегию «разделяй и властвуй»[46]. Превосходной иллюстрацией того, как это происходит, оказывается Заир эпохи Мобуту. Этот диктатор поддерживал в стране такую атмосферу, когда «любого человека или целую группу можно было произвольно поощрить или наказать»[47]. Многие жители Заира пребывали в постоянном ожидании. Мобуту любил играть с элитами в «горячие стулья», то лишая людей должностей, то, напротив, предлагая их[48]. Частые ротации поддерживали состояние неопределенности и неуверенности[49].
«Частые перестановки внутри кабинета и переводы чиновников из региона в регион во многом объяснялись умением президента использовать людей, пока они ему полезны, поддерживая при этом раздробленность небольших групп в отношении друг друга для того, чтобы упредить возникновение нового центра власти»[50].
В плане тактики Мобуту показательна карьера, которую сделал заирский деятель Нгуза Карл-и-Бонд. Этот человек вошел в «ближний круг» Мобуту в 1970-е, позже став министром иностранных дел; в 1977-м он был обвинен в измене и приговорен к смерти; в 1979-м его помиловали и назначили премьер-министром; в 1981-м он был отправлен в изгнание, но в 1985-м вернулся, чтобы стать послом Заира в США[51].
При персоналистской диктатуре элиты не объединяются в рамках военных или партийных структур; это снижает имеющийся у них потенциал политического торга с диктатором и создает проблемы с координацией деятельности. Поскольку при однопартийной или военной диктатуре элиты, напротив, выступают в качестве коллективного актора, у них больше возможностей свергнуть диктатора, чем у элит при персоналистской диктатуре.
Контроль над силами безопасности
Второй из выделенных нами параметров – контроль сплоченной элиты над вооруженными силами и органами безопасности. Большинство переворотов осуществляются людьми в погонах[52]. Чем непосредственнее контроль элит над силовыми структурами, тем больше риск для диктатора. Хотя во всех странах есть военные и гражданские лица, способные осуществить государственный переворот, элиты военных диктатур имеют больше возможностей для контроля над силовиками, чем элиты персоналистских либо однопартийных диктатур. В военных диктатурах в коалицию элит входят в основном военачальники различных родов войск. Это предоставляет элитам «превосходную возможность для того, чтобы заручиться активной и пассивной поддержкой необходимого числа военных»[53]. Военные элиты более широко распоряжаются войсками и оружием, которые нужны для совершения переворота, а вооруженные силы хотя бы частично подчиняются представителям элиты, а не лидеру напрямую[54]. В результате элиты военных диктатур располагают бóльшими ресурсами и более широкой автономией, чем элиты персоналистских и однопартийных диктатур. Как верно подметил Сэмюэл Файнер, «на стороне военных превосходная организация – и оружие»[55].
При персоналистских и однопартийных режимах ничего подобного не наблюдается. Хотя военные в таких ситуациях почти всегда входят в правящую коалицию, созданную диктатором, они лишены непосредственного контроля над войсками и вооружением. Например, попытка переворота на Гаити 28 июня 1958 года провалилась из-за того, что заговорщики не знали о перемещении арсенала из армейских казарм во дворец диктатора Франсуа Дювалье[56]. В персоналистских диктатурах лидер, нередко сам являющийся выходцем из военных кругов, лично командует войсками и руководит силами безопасности[57]. Обычно такие диктаторы контролируют продвижение офицеров по служебной лестнице, дают повышения своим ближайшим сторонникам и устраняют тех, чья преданность вызывает сомнения. Например, в Доминиканской Республике Трухильо контролировал армию, комбинируя запугивания, патронаж и частые ротации, исключая тем самымвозможность появления в военной среде группы явных единомышленников[58]. В Центрально-Африканской Республике Бокасса зашел еще дальше: он сам занял многие армейские посты[59]. Диктатор лично контролировал все продвижения и увольнения внутри вооруженных сил, используя этот инструмент для подавления любой потенциальной угрозы со стороны военных. В персоналистских диктатурах могут также создаваться специализированные полувоенные формирования, преданные исключительно диктатору и уравновешивающие потенциальную оппозицию со стороны профессиональных военных. Так, Дювалье предотвратил угрозу военного переворота, разделив вооруженные силы и создав альтернативную милицию, которая могла бы противостоять военным в случае измены последних[60]. Ополчение, известное как «добровольческая милиция национальной безопасности», было сформировано из молодых людей, истово преданных диктатору. Организации предписывалось «приглушать силу армии» и снабжать власти информацией, касающейся подрывной деятельности[61].
В однопартийных диктатурах армия подчиняется партии – почти как при демократии. Военнослужащих приобщают к партийной идеологии в ходе идеологической подготовки кадрового состава, а в служебных повышениях учитывается лояльность партии. Например, в Китае красноармейцев заставляли заучивать длинные пассажи из размышлений Мао[62]. Верность Народно-освободительной армии своему вождю была доказана в июне 1989 года, во время бойни на площади Тяньаньмэнь: воспитанные в духе коммунистической идеологии, солдаты оказались не готовыми к тому, чтобы стать свидетелями падения коммунистического режима[63]. В однопартийных диктатурах в армейские ряды вводятся особые партийные функционеры, которым предписывается поддерживать лояльность военнослужащих.
Все упомянутые особенности мешают элитам, намеревающимся произвести переворот при персоналистском или однопартийном режиме. Поскольку при военной диктатуре элиты непосредственно контролируют силовые структуры, которые теоритически могут свергнуть лидера, их шансы на успешное осуществление переворота гораздо выше. Взятые в совокупности, два обозначенных нами параметра указывают на то, что проще всего свергнуть диктатора военной элите, за ней следует элита однопартийного режима, а замыкает список элита персоналистского режима.
Перевод с английского Екатерины Захаровой
[1] Перевод осуществлен по изданию: Frantz E., Ezrow N. The Politics of Dictatorship: Institutions and Outcomes of Authoritarian Regimes. Boulder: Lynne Reinner Publishers, 2011. Ch. 2. P. 15–25. Печатается с небольшими сокращениями.
[2] Chiozza G, Goemans H. International Conflict and the Tenure of Leaders: Is War Still Ex Post Inefficient? // American Journal of Political Science. 2004. Vol. 48. № 3. P. 604.
[3] См.: Jackman R. Predictability of Coup d’Êtat: Model with African Data // American Political Science Review. 1978. Vol. 72. № 4. P. 1262–1275; Johnson T., Slater R., McGowan P. Explaining African Military Coups d’Êtat, 1960–1982 // American Political Science Review. 1984. Vol. 78. № 3. P. 622–640.
[4] Londregan J., Poole K. Poverty, the Coup Trap and the Seizure of Executive Power // World Politics. 1990. Vol. 42. № 2. P. 151–183.
[5] Beinen H., Walle N. van de. Of Time and Power: Leadership Duration in the Modern World. Stanford: Stanford University Press, 1991.
[6] Londregan J., Poole K. Op. cit.
[7] Gallego M., Pitchik C. An Economic Theory of Leadership Turnover // Journal of Public Economics. 2004. Vol. 88. № 12. P. 2361–2382.
[8] Beinen H., Walle N. van de. Time and Power in Africa // American Political Science Review. 1989. Vol. 83. № 1. P. 19–34.
[9] Bratton M., Walle N. van de. Democratic Experiments in Africa: Regime Transitions in Comparative Perspective. Cambridge: Cambridge University Press, 1997; Jackson R., Rosberg C. Personal Rule in Black Africa: Prince, Autocrat, Prophet, Tyrant. Berkley: University of California Press, 1982.
[10] Beinen H., Walle N. van de. Of Time and Power…; Bueno de Mesquita B., Smith A., Siverson R., Morrow J. The Logic of Political Survival. Cambridge, MA: MIT Press, 2003.
[11] Исключениями можно считать следующие работы: Gandhi J., Przeworski A. Authoritarian Institutions and the Survival of Autocrats // Comparative Political Studies. 2007. Vol. 40. № 11. P. 1279–1301; Bueno de Mesquita B., Smith A., Siverson R., Morrow J. Op. cit.
[12] См., например: Higley J., Burton M. The Elite Variable in Democratic Transitions and Breakdowns // American Sociological Review. 1989. Vol. 54. № 1. P. 17–32; Kugler J., Feng Y. Explaining and Modeling Democratic Transitions // Journal of Conflict Resolution. 1999. Vol. 43. № 2. P. 139–146; Haggard S., Kaufman R. The Political Economy of Democratic Transitions. Princeton: Princeton University Press, 1995.
[13] Gallego M., Pitchik C. Op. cit.; Gandhi J., Przeworski A. Op. cit.; Svolik M. Powersharing and Leadership Dynamics in Authoritarian Regimes // American Journal of Political Science. 2009. Vol. 53. № 2. P. 477–494.
[14] Кто-то может возразить, что не армия и не партия предопределяют способность элит свергнуть диктатора, но тот факт, что сам диктатор был недостаточно силен, чтобы провести действенную персонализацию своего режима. Однако этот аргумент не учитывает того, что сила партийной или военной организации, благодаря которой диктатор захватывает власть, во многом и формирует возможности лидера по персонализации собственного режима. Все лидеры будут стремиться к персонализации (то есть наращиванию наибольшего объема) власти; но, насколько они преуспеют в этом деле, будет зависеть от исходного силового потенциала организаций, на которые они опираются.
[15] Мы используем дефиницию Барбары Геддес, которая определяет режим как «свод формальных и неформальных правил и процедур, предназначенных для выбора национальных лидеров и определения политики».
[16] Klieman A. Confined to Barracks: Emergencies and the Military in Developing Societies // Comparative Politics. 1980. Vol. 12. № 2. P. 143–163.
[17] Geddes B. Minimum-Winning Coalitions and Personalization in Authoritarian Regimes. Paper presented at the American Political Science Association Annual Meeting. Chicago, 2–5 September, 2004.
[18] Anugwom E. The Military, Ethnicity and Democracy in Nigeria // Journal of Social Development in Africa. 2001. Vol. 16. № 2. P. 93–114; Brownlee J. Bound to Rule: Party Institutions and Regime Trajectories in Malaysia and the Philippines // Journal of East Asian Studies. 2008. Vol. 8. P. 89–118; Feaver P. Civil-Military Relations // Annual Review of Political Science. 1999. Vol. 2. P. 211–241; Reuter O., Remington T. Dominant Party Regimes and Commitment Problem: The Case of United Russia // Comparative Political Studies. 2008. Vol. 42. P. 501–525.
[19] Хотя армия и партия способствуют сплочению элит, это не значит, что внутри элит не бывает фракций. Напротив, фракционная структура элит типична для всех типов диктатуры. В исследовании Геддес, где вопрос о падении диктатур рассматривается с использованием теории игр, показано, что соревнование между элитными фракциями при военной, партийной и персоналистской диктатуре играет ключевую роль в возможности свергнуть лидера. Наличие институтов не обязательно предполагает существование внутри них фракций, но институты тем не менее создают основу для их возникновения. В частности, Геддес показывает, как отличительные свойства военной диктатуры предопределяют тот факт, что наличие соперничества между фракциями внутри элиты для военного диктаторского режима гораздо опаснее, чем для любой другой разновидности диктатуры. Подробнее см.: Geddes B. Paradigms and Sand Castles: Theory Building and the Research Design in Comparative Politics. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2003.
[20] Mulvey C. The Economic Analysis of Trade Unions. Oxford: Robinson, 1978.
[21] Dittmer L., Unger J. The Nature of Chinese Politics. Armonk, NY: Sharpe, 2002. P. 173.
[22] Nathan A. A Factional Model for CCP Politics // China Quarterly. 1973. Vol. 53. P. 54.
[23] Remmer K. Military Rule in Latin America. Boulder: Westview, 1991. P. 39.
[24] Gugliotta G. The Inner Workings of Dictatorship // APF Reporter. 1986. Vol. 9. № 2.
[25] Gandhi J., Przeworski A. Op. cit. P. 1282.
[26] Nathan A. Op. cit. P. 59.
[27] Cheng L., White L. The Sixteenth Central Committee of the Chinese Communist Party: Hu Gets What? // Asian Survey. 2003. Vol. 43. № 4. P. 554.
[28] Case W. The 1996 UMNO Party Election: Two for the Show // Pacific Affairs. 1997. Vol. 70. № 3. P. 403.
[29] Idem. The UMNO Party Election in Malaysia: One for the Money // Asia Survey. 1994. Vol. 34. № 10. P. 921.
[30] Mutalib H. Illiberal Democracy and the Future of Opposition in Singapore // The Third World Quality. 2000. Vol. 21. № 2. P. 329.
[31] Bennett V. Military Government in Mali // Journal of Modern African Studies. 1975. Vol. 13. № 2. P. 251.
[32] Если же подобная стратегия оказывается действенной, то она ведет к персонализации, то есть к «концентрации возможностей, позволяющих принимать решения и принуждать, в руках одного человека, который не связан ни установками центрального комитета партии, ни позицией армейского командования» (Geddes B. Minimum-Winning
Coalitions… P. 13) – и, соответственно, к смене режима.
[33] Costa Pinto A. Elites, Single Parties, and Political Decision-Making in Fascist Era Dictatorships // Contemporary European History. 2002. Vol. 11. № 3. P. 452.
[34] Случаи, когда при режиме военной диктатуры гражданские лица занимают определенные должности, не редкость, хотя власть все же преимущественно находится у военной элиты (Bienen H. Armies and Parties in Africa. New York: African Publishing Company, 1978. P. 221).
[35] Chad: Coup Attempt Foiled, Government Says // IRIN United National for Coordination of Humanitarian Affairs. 2006. March 15 (www.irinnews.org/fr/node/225734).
[36] Bratton M., Walle N. van de. Op. cit. P. 62; Acemoglu D., Robinson J., Verdier T. Kleptocracy and Divide-and-Rule: A Model of Personal Rule // Journal of European Economic Association. 2004. Vol. 2. № 3. P. 167.
[37] Silitski V. Preempting Democracy: The Case of Belarus // Journal of Democracy. 2005. Vol. 16. № 4. P. 86–87.
[38] Costa Pinto A. Op. cit. P. 436.
[39] По замечанию Пола Льюиса, персоналистские диктаторы часто прибегают к служебным перестановкам, чтобы «никто из подчиненных не мог укрепить своих позиций и заручиться независимой поддержкой». См.: Lewis P. Salazar Ministerial Elite, 1939–1968 // Journal of Politics. 2004. Vol. 40. № 3. P. 622–647. Элиты персоналистских диктатур Ближнего Востока «преимущественно состоят из людей, имеющих наиболее тесную личную связь с лидером. Лояльность оказывается наиболее востребованным качеством,.. а политический опыт играет второстепенную роль». Cм.: Albrecht H., Sclumberger O. «Waiting for Godot»: Regime Change without Democratization in the Middle East // International Political Science Review. 2004. Vol. 25. № 4. P. 371–392.
[40] Celoza A. Ferdinand Marcos and the Philippines. Westport: Greenwood, 1997. P. 96.
[41] Wiarda H. Dictatorship and Development: The Methods of Control in Trujillo’s Dominican Republic. Gainesville: University of Florida Press, 1968. P. 74.
[42] Acemoglu D., Robinson J., Verdier T. Op. cit. P. 173.
[43] Post J. Saddam Hussein of Iraq: A Political Psychology Profile. Cleveland: Case Western Reserve University School of Law, 1991 (http://law.case.edu/saddamtrial/documents/saddam_hussein_political_pshyc…).
[44] Titley B. Dark Age: The Political Odyssey of Emperor Bokassa. Liverpool: Liverpool University Press, 1997. P. 43.
[45] Schatzberg M. The Dialectics of Oppression in Zair. Bloomington: Indiana University Press. 1988. P. 81.
[46] Лидеры военных и однопартийных диктатур также прибегают к такой стратегии, но с меньшим успехом.
[47] Acemoglu D., Robinson J., Verdier T. Op. cit. P. 169.
[48] Snyder R. Explaining Transitions from Neo-Patrimonial Dictatorships // Comparative Politics. 1992. Vol. 24. № 4. P. 392; Turner T. Decline or Recovery in Zair // Current History. 1988. Vol. 87. № 529. P. 215. В Киншасе бытовало мнение, что, кроме Мобуту и его семьи, какое-то значение имеют всего лишь 80 человек. Из них 20 – на министерских постах, 20 – в ссылке, 20 – в тюрьме и 20 – на посольских должностях. Каждые три месяца музыка останавливается и диктатор заставляет всех менять стулья.
[49] Leslie W. The World Bank and Structural Adjustment in Developing Countries: The Case of Zaire. Boulder: Lynne Reinner, 1987. P. 70.
[50] Gould D. Bureaucratic Corruption and Underdevelopment in the Third World: The Case of Zaire. New York: Pergamon, 1980. P. 83.
[51] Acemoglu D., Robinson J., Verdier T. Op. cit. P. 170.
[52] Kebschull H. Operation «Just Missed»: Lessons from Failed Coup Attempts // Armed Forces and Society. 1994. Vol. 20. № 4. P. 565–579.
[53] O’Kane R. Military Regimes: Power and Force // European Journal of Political Science. 1989. Vol. 17. № 3. P. 335.
[54] Представители низших ступеней армейской иерархии, например, младшие офицеры, также имеют доступ к средствам, необходимым для начала переворота. Перевороты, организованные младшими офицерами, реже заканчиваются успешно, поскольку эти военнослужащие обычно не имеют полноценной поддержки со стороны военной элиты. При реализации такого сценария младшие офицеры должны не только мобилизовать своих товарищей, но и не возбудить подозрений верхушки военной элиты.
[55] Finer S. The Man on Horseback: The Role of the Military in Politics. London: Pall Mall, 1962. P. 5.
[56] Ferguson J. Baby Doc and Papa Doc: Haiti and the Duvaliers. Cambridge: Blackwell, 1988. P. 41.
[57] Так было в Гамбии при Яйе Джамме, в Гане при Джерри Роулингсе, в Гвинее при Лансане Конте, в Ливии при Муамаре Каддафи, на Мадагаскаре при Дидье Рацирака, в Венесуэле при Уго Чавесе – и это далеко не полный список.
[58] Lopez-Calvo I. «God and Trujillo»: Literary and Cultural Representation of the Dominican Dictator. Gainesville: University of Florida Press, 2005.
[59] Titley B. Op. cit. P. 44.
[60] Ferguson J. Op. cit. P. 39.
62 Ibid. P. 40.
[62] Whitson W. The Field Army in Chinese Communist Military Politics // China Quarterly. 1969. Vol. 37. P. 22.
[63] Koh C. Why the Military Obeys the Party’s Order to Repress Popular Uprisings: The Chinese Military // Issues & Studies. 2000. Vol. 36. № 6. P. 27.