Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2016
Франсуа Бон (р. 1953) – французский писатель и драматург. Дебютировал в 1982 году романом «Выход с завода» («Sortie d‘usine»), которому предшествовали несколько лет работы специалистом по электронно-лучевой сварке, проведенных в том числе в заграничных командировках в Москве и Бомбее.
Возобновление и повторение: каждую неделю, в одно и то же время появление одной и той же картины, слишком мгновенной, чтобы ее удержать.
В Ревиньи, площадь перед вокзалом, бистро с красной вывеской и дорога, уходящая перпендикулярно между домами. Поезд не останавливается. Каждую неделю готовишься отметить еще одну подробность и тем не менее каждый раз, проезжая мимо «Ревиньи» (название написано поперек на проносящемся мимо здании вокзала), видишь, что улица оказывается пустой. […]
Способ развития. Не отмечать время, не возвращаться к написанному. Еженедельно добавлять детали улицы у вокзала Ревиньи. Смириться с тем, что этот текст, который будет переделываться всю зиму, из недели в неделю, начинается произвольно после остановки в Эперне и что к нему будут возвращаться лишь по причине упорства глазной сетчатки – избытка того, что накапливается: зубчатые бетонные заграждения, отлитые всюду из одной формы, старые опоры SNCF[2] на путях без рельсов, лужицы мутной воды в зарослях кустарника, непроходимые лесные участки, загадочные красно-белые геометрические обозначения для регулировки движения барж на канале, вдоль которого проносится поезд. […]
Не перечитывать, накапливать лишь текущие заметки, так как этот же поезд из четверга в четверг даст им возможность повториться; их изменит, да и то медленно, лишь смена времен года и освещения. Иногда подождать, не вынимать черную записную книжку до прибытия в города старой промышленной застройки – керамический завод Витри-ле-Франсуа, пивоваренный завод Шампиньоль, сталелитейный в Коммерси, цементный в Сорси, лесопилка в Бар-ле-Дюк и большая тюрьма (длинные темные стены с колючей проволокой и сторожевыми вышками, ровные ряды крыш), замеченная у Экрува перед Тулем. […]
Не принуждать себя к порядку. По этой дороге проезжал уже тридцать раз по четвергам, в одно и то же время, и все можно узнать по мере появления на большой равнине Эперне этого старого переезда типовой застройки: единственный домик по меньшей мере в пятикилометровой окрестности, крошечная проселочная дорога, пересекающая железную, шлагбаум, сейчас автоматический; в домике каждый раз на веревке развевается сохнущее белье, сзади гниет автомобильный каркас, в загончике куры и кролики. Все бедно, тесно, и узнать об этом что-нибудь большее никогда не удастся. […]
На билете на поезд «Париж, Восточный Вокзал – Нанси» есть отметка: триста пятьдесят два километра. Быстрый подсчет: поток из десяти триллионов фотонов в секунду падает на сетчатку с восьми часов восемнадцати до одиннадцати часов двадцати двух, деление в зависимости от результатов анализа этого потока – двадцать четыре в секунду; контраст между повторением практически неподвижных изображений – большая равнина или лес, канал или река, – вдоль которых происходит движение; остановившееся время вокзалов, затем внезапное появление, нуждающееся в сохранении, изобилие деталей, которое не удается достаточно быстро ухватить. […]
Редки те названия, которые доходят до поезда, у местности нет названий, от нее остались одни образы, она везде проявляет себя территорией, и тем не менее то, что предпринимает человек на земле, на каждом ее квадратном метре, – это ее преобразование, и лишь карта восстанавливает перечень невидимых названий. […]
География остается неизвестной, потому что из нее не произведено собственной территории, названия ничего не значат, нет ни направлений, ни линий, ни владений, они еще не наши, даже если вещи, которые они обозначают – выезды из городов с рекламными плакатами, автосервисы «Ситроен» с красной поперечной полосой, супермаркеты и дома, и даже эта колокольня или эта ферма, – все это известно. И эти тесные кухоньки, зажженные лампы которых дают нам мгновение нескромного взгляда, – это то, что, если описать, известно под собственными именами, но удивлению здесь нет места, потому что вот уже двадцать или тридцать лет, стоит лишь сесть на поезд до Бордо и проехать над рекой Клен, подъезжая к Пуатье, там увидишь извечное соревнование по гребле на байдарках, за которым наблюдают до сих пор, и все на своих местах, как все на своих местах перед пустым вокзалом в Сен-Савьоль, но почему то, что нас больше не удивляет в Сен-Савьоль, здесь нам кажется таким странным? […]
Организовать память недельными интервалами, не спеша делать отметки, медленно добавляя одно название к другому, три часа подряд на сетчатке отпечатываются города, пейзажи и заводы, дома, здания, кладбища, свалки металлолома, и каналы, и реки, и долгие медленные въезды в город, когда у вас появляется, наконец, достаточно времени, чтобы увидеть, но когда изобилием вы сыты по горло, равно как и долгой тряской при отправлении поезда, когда нужно все удержать: двадцать заводов, сорок деревень, столько же белых футбольных ворот – и даже если больше пока ничего, наконец-то, есть время все рассмотреть – хотя бы эти три камня и эту кучу веток на невозделанном поле с тремя изгородями и снова начинающиеся девственные заросли кустарника.
Затем, наоборот, то, что построено и ожидается, подобно кювету, ждущему фотографии: очень медленная проявка, начиная с белой области вокруг одной детали. И список уже готов, на этом этапе работы над текстом к нему не возвращаются, потому что к тексту применимо то же правило, что и к путешествию (возвращение, следующим вечером, всегда в кромешной темноте, ничего не видно, и поезд не останавливается, можно лишь угадать по скорому прибытию вокзал Мо, возвышающийся над центром города, и затем, по тому, что мы обгоняем серые пригородные поезда, не делящиеся на классы, можно понять, что мы проехали Нуази-ле-Сек и что приближается Пантен), в списке – вещи, которые удалось удержать, те, которые за три года путешествий по этому маршруту обратили на себя ваше внимание, и на этот раз – есть, они описаны. Иногда кажется, что стоило бы разок проехаться на машине, что на ней вы побывали бы в тех же самых местах с правом остановки: на кладбище и на заводах Витри-ле-Франсуа или же на старом кладбище Туля, перед Сорси на большом сталелитейном заводе с незаметными следами работы или на таинственном возвышении белого военного памятника, протыкающего вдалеке холм, – но этой поездке не бывать, да и что в ней можно было бы найти такого, что не оказалось бы тем же заводом, что и в Сен-Пьер-де-Кор или в Ангулеме, тем, что наизусть знакомо по собственной местности, до чего благодаря ей можно было бы добраться, как если бы сам принцип появления и исчезновения и порождал в вас видимый мир, тут же его лишая, принуждая краткое ощущение к ожиданию, что следующая неделя его перекроет, потому что небо будет другим, под темным небом пойдет дождь, или зима снова принесет свое холодное сияние, или же на этот раз все погрузится в белый туман, или же, или же… И словно бы здесь никогда не появлялся человек, зависит это только от времени: на большом живописном кладбище перед этими длинными перпендикулярно стоящими домами, тоже желтых и розовых оттенков, в Витри-ле-Франсуа такой пятнистый маскарад, для похорон еще слишком рано и никогда никого не было видно, в Туле этот белый дом за кладбищем с узкими окнами, конечно, там кто-то живет, даже если плиты его покосились, плиты почти упали, почему не поменяют.
С чем же связано то, что здесь это изобилие так нас влечет, оказывает такое влияние на нас же самих, что благодаря этому человеческому механизму городская механика оказывается таким кровопусканием на протяжении трехсот пятидесяти двух километров складов и хранилищ, строгих линий школ с котельными и пришедших в упадок заводов. […]
Вдали автомагистраль, медленная процессия грузовиков на склоне холма, кажется, что они скользят или едут по полям. Узнаваемые очертания придорожного ресторана, издалека заметна даже парковка, пустая в это время – все это видно за кухнями под пологими крышами.
Говорят, что в Мо белый завод, потому что стены просто выкрашены в белый, окон нет, только большие двери без надписей, потому что здания выстраиваются в лабиринт безлюдных улиц. Населен он изнутри. Между зданиями и решетками несколько штабелей пустых поддонов. Узнать, над чем они там внутри трудятся, не удастся. Все ухожено, главные ворота в порядке.
Шато-Тьерри, прямоугольный завод, говорят, что прямоугольный, потому что единственный его корпус имеет форму правильного прямоугольника, крыши с этой стороны треугольные, длинный фасад отходит перпендикулярно, окна без света – этот завод умер.
Завод с жилыми помещениями: его можно узнать по длинной стене (в то время все заводы строили с длинными стенами), в самом конце расширение – три на три окна с белыми занавесками. Внизу, но все равно на территории завода, качели для детворы на перекладине, служебная жилплощадь.
В сельской местности сменяющие друг друга виды никогда не наводят тоску по мере появления деталей: закругленного следа от трактора на краю поля, изгороди, которую подровнял бульдозер, неравномерного распределения шаров омелы в лесу, появления вдали очертаний деревеньки с заостренной колокольней и еще – чуть в отдалении – нескольких новых домов.
Дальше города похожи на продукты упругого сжатия, еще один вид на розовые дома (сегодня из-за тумана и мелкого града цвета не такие яркие, но тем не менее это они) на пустом кладбище. И слишком много изображений – на фронтонах заводов, на заселенных домах, на стремительно проносящихся набережных, – и потом уже или канал и шлюз, вереница заброшенных садов и деревья.
Снова все внимание – тому, что выделяется, досада оттого, что не получилось удержать большего. Сумев сохранить эти три камня, возвышающиеся на краю поля, можно было бы подумать, что по мере того, как мимо проходит город, детали, увеличившись в количестве, сложились бы в объединяющий их все большой и сильный образ. Этого не получилось, но тем не менее именно над этим и нужно работать. […]
И, когда вид появляется и исчезает, он несет с собой слово как символ, который его в себе заключает и отличает от остальных видов, и слова эти можно обобщить.
История – внезапно в лесу или в поле рядом с дорогой две укрепленные сторожевые будки, овальные, очень высокие, с бетонными амбразурами, дальше еще одна, перед мостом, там, где дорога сближается с восточным каналом Лерувиля, перед Коммерси (стоит подняться еще выше на север и проехать вдоль Мезы) – история появилась здесь со своим бетоном, оставила его за собой, как пунктирную границу, и Коммерси снова забыт.
Современность – «Tréfileurope»[3], все происходит внутри. Грузовики на стоянке, ряды аккуратных синих окон на желтых фасадах, у входа таблички, на которых можно без труда различить обозначения красным по белому корпуса IX, корпуса XII, все водонапорные башни одинаковой конструкции выкрашены тем же синим, что и окна.
Объезды – приближаясь к Витри-ле-Франсуа со стороны Луази-сюр-Марн, поезд объезжает город с юга, и впервые перед кладбищем, как будто оно от них избавилось, свалены замшелые доски, бетонные трубы и кучи земли и стоит бетонный домик – как бы служебное помещение. Шпунтовая стенка с металлической дверцей отделяет его от кладбища, этот участок со свалкой почти не заметен на фоне так близко стоящих больших розовых домов […]
Последовательности – в последовательность медленно выстраиваются (для этого потребовалось пятнадцать путешествий) постройки промзон […], заводской комплекс «Sarreguemines Bâtiment»[4], пересекающий канал (от Марны до Соны) крытым проходом без окон, с символом завода, буквой на желтом фоне с черной границей, затем заводы (как говорят) мертвые и их печальная красота, пустые здания, которые сегодня утром кажутся такими маленькими оттого лишь, что все воскресенье прошло за работой над двумя абзацами, в которых хотелось выстроить последовательность образов исходя из их деталей, треугольный щипец крыши, металлическая сетка с бетонными частями, как лежащее прямо под ногами послание, которое нужно разгадать и которого до сих пор, до сегодняшнего путешествия разгадать не получилось. Навес в глубине складов, до которого грузовики не доезжают, – это граница Витри-ле-Франсуа. К предыдущим заметкам добавилось, кроме этого, совсем немного, больше порядка в словах, в которых красота внезапно появлялась из этого непреодолимого изобилия. Остается лишь эта загадка и неисполнимое желание пройтись там, среди производственных линий, формовки и обжига, затем упаковка и складирование, керамические заводы «Sarreguemines», из которых ровными рядами вывозят разноцветные раковины в прозрачной пленке, но стоит лишь оторваться от предложения, и вот уже наступил красный участок, в котором одна за другой следуют фермы из красного кирпича и дома из красного кирпича, и на полной скорости проносится мимо вокзал, на нем написано «Парни-сюр-Со»: погрузившись в опись замеченных складов, легко не заметить кирпичный завод, который окрашивает весь пейзаж в цвет того, что он производит. Проходит, повернувшись спиной, так называемый загадочный завод, по обе стороны канала, затворник, стоящий на неподвижной воде и никуда не выходящий (это, должно быть, Контрисон).
Ориентиры – «Мез Металл» – это тоже Ревиньи, а автомастерская «Ситроен» называется «Мюрер-Кюдо» (почему, разве «Ситроен» лучше видно, благодаря красной поперечной полосе на белой обшивке, или так случайно вышло, что они расположены в такой близости друг напротив друга, если ехать на поезде из Эперне до Туля через Ревиньи и Коммерси, или потому что в них узнают себя, самостоятельно восстанавливают пейзаж, ориентируясь по внутренним меткам, проведя свое детство в автомастерских «Ситроен»), а Ревиньи – это бар «Аутсайдер» на пустынной, отходящей перпендикулярно улице (проносящейся так быстро, что невозможно ухватить ничего другого) и узкий домик с двадцатью семью отверстиями в фасаде, до этого – Бар-ле-Дюк, на стоянке – строительный мусор и цыгане, «Форд Транзит» без колес, белье сушится у пассажирского прицепа с черной дверью, новые строительные блоки из «Gedimat Collot»[5] в двух километрах от карьера.
Названия – что между «Sarreguemines Bâtiment» и пустыми складами в Витри-ле-Франсуа есть скотобойня, за ними со стороны полей видны загоны, в которых под навесом теснятся коровы, а с другой стороны отъезжают грузовики «Royal Canin». Вернувшись и зайдя в субботу в супермаркет, в отдел, отведенный корму для собак, большие трех- или пятикилограммовые мешки хрустящих и разноцветных штуковин – вот, как они изготавливаются, прямо из коров в загонах, в лабиринте этих цехов под низкими навесами. […]
Ожидание – сосредоточившись, глядя на приближение Фуга, вытаращив глаза (Беккетт изобрел выражение «вытаращенно говорить», и оно вертится в голове) – и вот показывается дом с надписью «Дискотека», с пристроенным этажом, серые бетонные блоки над розовой частью, напротив – гостиница, владелец – М.Л. Лорен (внизу написан телефон: 104, в каком году перестали звонить по номерам из трех цифр через телефонистку, наверное, тридцать лет назад), наконец-то, удалось разглядеть, а как бы хотелось располагать другими приметами перпендикулярно идущей улицы, появляющейся на долю секунды, нежели эти закрытые двери, на этот раз отъезжает мопед, фигура, затянутая в неуклюжую кожаную куртку и шлем посветлее, на взгляд в это мгновение со спины на человека и мопед, над которым он нависает (как в детских моделях для вырезания, где фигурки приклеиваются отогнутым картонным основанием), они кажутся остановившимися, неподвижными, их относительная скорость настолько мала по сравнению даже не с поездом, а с быстротой появления перспективы, тут же перекрытой зданием вокзала Фуга, на котором поезд никогда не останавливается, и которую подчеркивает розовая симметрия нарисованных букв, с одной стороны – надпись «Дискотека», с другой – гостиница «У вокзала» М.Л. Лорена (в Фуге, телефон 104).
Узнавание – на остановке в Туле, раз уж в том же вагоне, стало быть, и опять напротив – ресторан-пиццерия «Сен-Мишель», с синими ставнями практически пастельного цвета, с тканевым навесом над тем, что никак не назвать террасой, на окнах занавески с блестящими шариками, на втором этаже, должно быть, живет хозяин. Широкая улица круто поднимается направо к перекрестку с телефонной кабиной, блестяще-серой и пустой, и каждую неделю в одном и том же месте относительно оконной рамы купе видно типовое табло с заголовком «Состав поездов»: на черном фоне желтые вагончики обозначают первый класс, зеленые – второй, с отметкой времени, и стоит лишь взгляду остановиться на закрытой пиццерии (слишком рано), симметричных пастельных пятнах ставен и на идущей под наклоном улице без машин, как на этот вид, как и на прошлой неделе, накладывается на платформе свисток человека в фуражке. […]
Прибытие – так как Нанси – большой город, такое же изобилие (в чуть меньшем масштабе), которое наблюдалось от Парижа до Мо и повторялось от Ливердена до Фруара и от Фруара до Шампиньеля, в город прибывают, проходя сквозь слои, один за другим. Дорога шла вдоль Мезы и Мозели, а сейчас она сблизилась с Мерт, есть будка для управления шлюзом, там, где уровень канала выше уровня реки, а уровень будки – уровня канала, за окнами никого, в шлюзе никогда не было видно ни одной лодки, но будка, большая, и белая, и длинная, и узкая, между водами, и сонная поверхность воды в шлюзе, и мутная, и широкая – в Мерт, и сразу же за ними – огромное, пустое здание без окон, граффити на стенах бывшего завода на берегу, завода, который дополняет собой список пустых, мертвых зданий. Напротив – свалка со старыми автомобилями и грудами всевозможного металлолома, вывезенного из города, и, внезапно перейдя на другую сторону поезда, до самого канала – десятки крошечных садиков на склоне у воды. […]
Время, которое впредь будет выделяться из остальной жизни, начинается в четверг в 8:18, заканчивается в 11:22 и начинается снова в том же месте и тогда же на следующей неделе, в связи с тем же перемещением. Затем оно постепенно начнет распространяться, мысленное пространство, которое занимает работа над текстом, поглощено им и в другое время недели, потому что стоило однажды, переписав из блокнота, потратить все воскресное утро на вычитку, исправления и уточнения, затем достать карту, чтобы найти на ней недостаточно хорошо увиденные места, которые нужно постараться рассмотреть получше. Затем в голове, на сетчатке эта настойчивость, способность постоянно носить с собой, как в ранце, и извлечь во всех подробностях вид опоры линий электропередач, цементного завода, улицу между дискотекой и кафе-рестораном Лорена в Фуге, телефон 104. Тем более, что в Нанси, где сходят, остаются, работают два дня и откуда на следующий день отправляются обратно, окно поезда темно, как будто занавешено, словно в доказательство того, что все зависит от утра четверга, и вот кто-то говорит вам, что накануне приехал на машине из Паньи, а ему в ответ забавы ради описывают заводы, перед тем, как осведомиться, зачем он, Жерар или Ален, туда ездил: да там просто зять его живет, жена его работает в Витри-ле-Франсуа, а он с зятем – в одной сети супермаркетов, но здесь, в Нанси, стало быть, они живут посередине, вот и ездят каждый день. Ему говорят, что это же такая даль, а Жерар или Ален удивляется и рассказывает о своем маленьком дизельном «Пежо», он такой быстрый, это так близко, нужно только чуть выехать за пределы департамента. Дорога идет прямо, а поезд петляет и останавливается. Все эти миры, появляющиеся, словно пузыри, и разделенные унылой сельской местностью (леса, заросли, пашни, безлюдные дороги и столбы с проводами), машине не знакомы. Даже скорость поезда обманчива: она делает далеким то, что совсем близко. […]
Спрашивать себя о том, чему удается сохраниться, следы и красота, почему они в вас западают, тем более, что остановиться или зафиксировать их невозможно.
Попытки, на протяжении этих пяти месяцев найти в стольких книжных магазинах, и даже в самом Нанси, в «Другом береге», книги, в которых было бы это изображено: история городов, история заводов и история вод, каналов, шлюзов, ремесел – но таких нет. Кажется, коллективную память это не интересует. Никто не выпускает книгу с изображениями шлюзов, укрепленных железнодорожными стрелками, проволочными заводами в эпоху царствования стали, совсем нет книг с этими задворками городов, которыми они позволяют себя гладить, которые они признают как свои, через которые проникают в города, большие и маленькие, дело еще и в жизни в одной рубашке, без пиджака, в белье, которое вывешивают сушиться, и в расставленных во дворе пластиковых креслах, дело в садовых гномах на разросшихся газонах у домиков 1970-х годов на окраинах центров кантонов, которые поезд потихоньку опустошает, даже если вокзала на них уже нет.
Фотографии, впрочем, какие-то есть, для памяти, чтобы потом сверить текст, три пленки – не больше, снятые на одноразовый фотоаппарат «Панорама» на пятнадцать кадров, купленный в среду за шестьдесят три франка в одном и том же месте, в «Ашане» в Туре, и сданные в проявку в субботу утром в тот же торговый центр «Аркада» в Туре, где за сто пятнадцать франков через пятьдесят минут вам выдадут пятнадцать проявленных фотографий, небольшая растерянность продавца, думающего, наверное, собираетесь ли вы платить, потому что вас, должно быть, разочарует результат, из-за отражения стекол (поезда), из-за тряски (поезда), но в первую очередь из-за того, что ни на одной из пятнадцати фотографий не видно ни одного действующего лица – лишь железный пейзаж, но это-то и нужно было, на этих сорока фотографиях, плотно лежащих в большом конверте, можно снова встретить «Tréfileurope», и «Sarreguemines Bâtiment», и пустую улицу, уходящую в направлении Скрюпта, кафе Лорена в Фуге и цементный завод выше неба в Сорси, общественные сады и дискотеку в Туле, чуть раньше – этот странный завод на берегу канала, пересечение водных путей, и то, что записано, можно таким образом удостоверить, оно уходит корнями в человеческий ландшафт.
Открытка за пять франков, которую одним таким днем удалось найти у уличного торговца, раскладывающего их по департаментам, но ни в 51-м, ни в 54-м, ни в 55-м, ни в Нанси, ни во Фруаре не нашлось ничего интересного для вас – ни шлюза, ни завода, это не приковывает взглядов фотографов в той же степени, как монументальные въезды в города или то, что символизирует прогресс и путешествия, потому что вокзальные открытки у каждого города свои. Открытка из Ливердена называется «Старая мельница», на ней на месте консервного завода со зданиями треугольником и лабиринтом дворов ничего нет, да и сам завод – призрак, потому что наверху были те же самые старые дома, которые уже тогда нависали над краем (и во время следующего путешествия понять, почему бистро напротив заводских ворот все еще называется «Старая мельница», хотя вокруг теперь не видно ни воды, ни реки, все поглотили желтые заводские строения, дворы и грузовики, высокие резервуары из нержавеющей стали и хитросплетения труб). В Сорси ничего нет про печи для обжига извести, в Сорси – про проволочные заводы, а в Витри-ле-Франсуа – лишь «Выход рабочих с завода», в кепках и с вещмешками на фоне Первой мировой, и лишь в алфавитном каталоге Фуга ждало вознаграждение: фотография, сделанная в том же направлении, что и собственная, слева – дом, на котором теперь наверху написано «Дискотека», вместо трех этажей – два, но окна те же самые (это уже тогда был кафе-ресторан, хотя и без гостиницы), справа – кафе-ресторан-гостиница с выведенными под крышей буквами, но называется по-другому и без телефона, справа имя владельца не разобрать из-за листвы, слева – кафе-ресторан, но еще не Лорена, а Мальжан, открытка называется «Переезд», для того, чтобы сделать фотографию (крупноформатный фотоаппарат, надо думать, на треноге, накрытый черной тканью, с большим объективом и проводным спуском), переезд перекрыли, стоят трое женщин, двое мужчин и семеро детишек, женщины в шалях и платках, мужчины в кепках, дети в накидках. Слева – узкий дощатый домик дежурного с казенными надписями. Заграждение, которое выкатывают, сбоку – калитка для пешеходов. Дорога не заасфальтирована. Сзади видны дома, те же, что и сейчас. Еще сильнее, чем на других, виденных и отложенных в сторону открытках, ощущение жизни в собственной тени, того, что настоящее уже существовало девяносто лет назад в такой же близости, по обе стороны тех же дорог. Куда же тогда делись эти три женщины с ребятней? Смотрят ли до сих пор на проезжающих эти темные фигуры в шалях и накидках, стоящие вдоль заграждения, пока проезжающие снова бросают взгляд в перспективу безлюдной улицы между двух баров-ресторанов, выживший и умерший?
И если по воле случая вам придется ехать из Лиона поездом в 6:50, чтобы приехать в Нанси примерно в то же время, через Шалон-сюр-Сон, Дижон, Ис-сюр-Тий, Кюльмон-Шалендри (под Лангром, который из-за холма обычно объезжают и где, как и в Витри-ле-Франсуа, впечатляющие заводы, живые, хотя и спящие), достигая Мезы выше по течению, становящейся все более полноводной (через Левекур, Акур, Бурмон, Гоненкур и Аревиль-ле-Дансер), с остановкой в Нешато перед Тулем, который сложно узнать, оказавшись внезапно напротив пиццерии «Сен-Мишель», хотя и на одну платформу левее, станет понятно, как изменился взгляд за пять месяцев постоянных четвергов, теперь он быстрее распознает двойную арку двух одинаковых пристроек, соединяющих одинаковые дома, охровый и розовый, или же килевидную арку, но он жаден до корпусов заводов, прижавшихся к первому привою, от штабелей поддонов в глубине двора до пирамид материалов и одинаковых погрузочных платформ у безлюдных железнодорожных путей, поразмышлять над тем, отчего так притягательно смотреть из окна поезда, из-за ограниченности ли пространства или скорости, из-за видимости ли мира, в котором можно присматриваться сзади к скрытому в глубине, и это пробуждает старую мечту о близости мысленного представления о вещах, помноженную, должно быть, на скорость, с которой пропадает визуальная связь с ними, на то, что нужно удержать, что отмечено так мало подробностей при желании лучше увидеть, удержать, и чудесное ощущение ясности, которой достигает этот мир, ничего от вас не требующий и позволяющий так же быстро двигаться дальше.
И что в литературе это ощущение тоже умеют находить и ищут для себя, зачастую не в фантастических произведениях, а в тех, пишущихся в любые эпохи, которые кажутся наиболее неподвижными, прогулки в такой воссозданной густоте вещей («Октябрьские ночи» Нерваля), и как образы в них собираются в единое целое, можно составить список удивительных и ни на что не похожих мест, мимо которых проходит Жюльен Грак в «Полуострове», или в «Тесных Водах», или в загадочных и на первый взгляд постоянно пустующих домах, которыми населены раньше своих жильцов «Поиски Абсолюта», «Беатриса» или «Онорина» (если ограничиваться любимыми домами у Бальзака).
И тут же, вероятно, из-за домика смотрителя шлюза на возвышении у канала, давняя любовь к Сименону в целом и к настойчивому повторению Мегрэ в частности. Неподвижность того, что каждый раз предшествует фрагменту повествования, к ней вновь возвращающегося, очарование, с которым предложение ловит в ней дождь или запах, с которым абзац неторопливо прохаживается из одной комнаты в другую, с занавеской на окне и плохо прикрученной ручкой, или вдоль улицы, заглядывая в каждый закоулок. Что эта неподвижность – того, за кем следует книга, или же когда он поворачивается лицом (а про Мегрэ сказано, что глаза у него навыкате), то его останавливают пейзаж и вещи: нравится, как Сименон смакует мир, из-за чего каждый объект, который он в нем выделяет, будь то скатерть или запах на кухне, улица в определенное время и с возведенными в абсолют привычками, определенного цвета и времени года, развеивает представление о том, что все могло бы быть по-другому, соучастие, такое прекрасное, что оно нейтрализует говорящую о нем фразу и объект, о котором не остается сомнений, что он существует так и в этом месте.
Отправившись на этот раз во второй половине дня, вынужден был пропустить скорый поезд и, так как сегодня пятница, то он оказался заказан для солдат в увольнении, долгая проповедь контролера, но без настойчивости, потому что он, наверное, понял, что имеет дело с тем, кто часто ездит в этом направлении, но лишний раз сказал, что поезд, зафрахтованный для нужд армии, не может гарантировать точного времени прибытия – будет пропускать другие, и в случае поломки возмещения не будет, и сам этот поезд устаревшей модели, внезапно на вас обрушивается эта масса, ощущения двадцатилетней давности, другое соотношение застекленных поверхностей ко внутреннему объему, сиденья пониже, больше свободного места, пропускающего последние оранжевые лучи зимнего солнца, и этот полупустой поезд катится не торопясь, останавливаясь во всех военных городках, открывая с другой стороны вид на белый дом, большой и величественный, на цементный завод в небе, на красный мир кирпичного завода, на лесопилку с ровными штабелями и на кафе Лорена в Фуге, на этот раз без спешки и как бы на прощание позволяя вам все рассмотреть, освещенное с другой стороны, да и вас самих во временном озарении (поняв на этот раз, что даже если и есть другие поезда в 8:18, опись, которая продолжает вестись в черном блокноте, должна завершиться, что это конец, что ее можно впредь лишь пересматривать, выстраивать по порядку, причесывать, делать более выразительной).
И домик у шлюза этим вечером на месте, на этот раз можно убедиться, что длинный чугунный стержень, изгибающийся на конце овальной ручкой, которым тянут за ворота, когда уровень воды сравнялся, по-прежнему в траве, ждет, как и в Дамвиксе, куда ездили встречать лодки, хватались за стержень и каждый раз тянули ворота шлюза. […] Наконец, расположение самого домика из двух комнат, выходящего дверью на канал, из-за того, что уровень канала выше, другая сторона домика выходит на проселочную дорогу антресолями. Из окон видны комнаты на втором этаже, а дальше, за изгородью у дороги, промышленные здания […]. Сименон рассказал бы, что там едят на обед, и про цвет скатерти, и про тиканье часов, но здесь этому не место, хотя прочитанные книги, рассказав о таких интерьерах, помогают нам смотреть на него не как на бесплодный фрагмент реальности, а как на переплетение, вплоть до травы, воды и воздуха, до белья, которое сушится немного вдали, в отдельно огороженном участке с лачугой (это, должно быть, огород), вещей человеческих и просто вещей.
Можно еще грезить об остановившемся времени здоровяка Мегрэ, который застыл и не действует, и повторение из одной книги в другую одних и тех же тем через один и тот же письменный стол и одинаковых имен по ту сторону перегородки: Лукас, Жанвье, Лапуант, чтобы только этим и заниматься, не двигаться, позволить просочиться в книгу неподвижному повторению, которым вещи нас очаровывают, и то, что вывело реальность из равновесия, возвращается на свое место, направляя Мегрэ к возможному возобновлению цикла.
Блокнот закрыт. В мире, который видим за окном поезда, четверг, 8:18 (а когда появляется шлюз, то примерно 11:00), так никогда и не будет засвидетельствовано присутствие лодки, ожидающей переправы, предполагающей движение ворот, – поднять железный стержень и, оттого что делать нужно именно это, может быть, понять, что-то о собственной судьбе благодаря силе, которой обладают вещи. Они еще свидетельствуют о связи с трудом человека, есть правый берег реки в каменной колыбели, есть забытый в траве чугунный стержень. Задача кажущихся теперь мертвыми заводов была выковать их, его и ему подобных – стержни, лебедки, поручни и рукоятки. Остаются вода и белье. Что-то отделилось, чему мы все еще являемся каждый четверг свидетелями. Скоро здесь наконец проложат новую линию высокоскоростного поезда, она пройдет напрямик, и останутся лишь два вокзала и несколько стоянок. Скоро мы и сами будем избавлены от необходимости свидетельствовать запустение.
Тогда мы, наверное, больше и не будем смотреть в окна поезда.
Сокращенный перевод с французского Ивана Оносова
[1] Сокращенный перевод по: Bon F. Paysage fer. Lagrasse: Verdier, 2000. Начиная с конца 1980-х Франсуа Бон вел писательские и театральные семинары как в университетской, так и в социально неблагополучной среде в разных городах Франции. Отчасти поэтому действие его книг разворачивается на заводах, в провинциальных промзонах, на подземных автостоянках и в других местах, часто обделенных вниманием литературы. С 1997 года Бон на сайте www.tierslivre.net публикует тексты и материалы к своим проектам. Текст «Железного пейзажа» («Paysage fer») родился потому, что Бон каждый четверг ездил на поезде из Парижа в Нанси, где вел писательский семинар для бездомных. Начавшись как проект, заданный внешними ограничениями времени, места и способа передвижения, эти путевые заметки стали способом увидеть, зафиксировать то, на что обычно смотрят рассеянно, привлечь внимание к не самым живописным ландшафтам промышленных окраин. – Здесь и далее примеч. перев.
[2] Государственное предприятие, управляющее железными дорогами Франции.
[3] Сталелитейный завод в Коммерси.
[4] Завод керамических изделий.
[5] Супермаркет строительных товаров.