Оценка художественного оформления десятиоктябрия
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2015
Оценка художественного оформления десятиоктябрия[1]
Десятый Октябрь отчитывается надписями на стенах московских улиц в совершенном.
Лозунги Десятого Октября, подобно семафорам, показывают путь в завтра.
Обезлюдевшие дома просторны, как пустые пузыри, – не придавленные жильцами, вот-вот оторвутся они и всплывут над городом. Сегодня пуста жилплощадь комнат, но задыхается «гулплощадь» улиц.
Москва на мостовой.
С аэроплана – радикальные улицы мощены булыжником человечьих голов.
Есть способ голосования – выходом в двери. Москва вышла в двери. На улицах она «ночами голосует» доверие десяти пройденным октябрям.
Принять лаву полутора миллиона людей в русла маршрутов, в формы площадей, в плески салютов, в расплав плакатов, в поддувало маршей – дело большое и инженерное, стоящее стройки целого завода.
На выигрышах и ошибках учимся мы, как это дело делать, и требуем учебы от других.
Мы – лефы – говорили: «даешь улучшение» – наши противники: «даешь украшение». Образчик этой борьбы на углу Тверской и Страстного. Угол КУТВ[2] заляпан «реалистическими» плакатами – штампованные фигуры «стиль патетик». Другой угол – магазин Гиза – организовал по-новому расстановку книг на витринах. Система передвижных витринных полок конструкторов Е. Семеновой и Л. Лавинской нова, удобна, опрятна и в результате – украшает.
Боролись два принципа – утилитарный и эстетический. Утилитаристы хотели поднимать настроение показом достижений, эстеты – так называемыми художественными приемами. Крайнее проявление первых – отказ от красного кумача во имя поправленного фонаря, вычищенного двора, отремонтированных домовых яслей. Крайнее проявление вторых – «героический», живописный плакат, занавесивший собою часы центрального телеграфа, – сверить время нельзя; или булавки в сухарях: в витрине кондитерской булавками скалывали сухари в юбилейную эмблему («Веч. Москва»).
На Воздвиженке универмаг МСПО[3] выставил цилиндры и кубы гигантских диаграмм роста своей работы. Задание хорошее – выполнение однобокое. Зачем было снимать с витрины товары, из которых можно было сложить те же кубы и призмы. И витрина не перестала бы быть витриной. А так она стала отделением ЦСУ[4] – и только. Но все же это лучше той неряшливой «отписки от Октября», которая была налицо, когда в витрину, очищенную от товаров и обращенную в киот (уж лучше ЦСУ, чем киот), клалась печатная или рукописная диаграмма столь малого масштаба, что ее с улицы и прочитать нельзя было.
Перед витриной «Коммунара» на Тверской бессменная толпа. Плакат-мобиль. Под вытянутой рукой Ленина крутится чертово колесо с политическими шаржами. Ленин сделан Мефистофелем.
Губернская октябрьская комиссия рекомендовала районам ввести в демонстрации шум-оркестры (…шумнее, веселее, озорнее, праздничнее). Районы эту выдумку отклонили. Помилуйте, это нарушало бы возвышенную торжественность шествия. Выспренняя патетика ритуала, возможно, коренящегося в церковной обрядности (мы уже писали о крестноходовой опасности в наших демонстрациях), победила.
На трибуне Красной площади во время парада за моей спиной раздосадованный голос произнес:
– Почему эти фотографы путаются под ногами у принимающих парад? Они у меня все настроение минуты убивают (так и сказал «настроение минуты»). Надо им запретить…
Я обернулся и спросил его:
– А как парад дойдет до глаз остальных 150 миллионов СССР и полутора миллиардов населения Земного шара, если будут разогнаны фотографы?
Иностранец, обгладывающий праздничную Москву, как жирную кость, спросил меня:
– Зачем меня водили в Большой театр? Такую работу я и у себя на родине видел. Вы мне покажите то, чего я у себя не видал – вроде «Синей блузы».
Потеряно чувство демонстрационных масштабов. Буквы на плакатах маленькие. Сами плакаты крохотные. Запомнилась колонна Гознака: главный ее информплакат и статплакат (статистический) – это дензнак. Этих дензнаков много: они натыканы на шесты и с трудом различаются. Будь их меньше числом, да больше размерами. Небывалое количество эмблем-диаграмм придает демонстрации особо интересное лицо. Разобраться в диаграммах мешают отчетливые и крупные пояснительные надписи.
Масштабна была карикатура «Российский капитализм» в гробу – сооруженная на трамвайном вагоне. Гидры с головами Чемберлена и Пуанкаре – масштабны, но туловище их не сплошное, а из колец.
Хорошо действовала китайская колонна. Китайцы несли традиционного извивающегося дракона на шестах. Иногда дракононосцы обегали свою толпу – змей скручивался кольцом на ходу. Другие шли на ходулях. Китайцы несли свои плакаты отчетливо и умело – у них очень большая культура уличных шествий.
«Этому обучаться не надо» – обычная формула халтурщика. 10 лет носим плакаты и всегда неряшливо. Двупалочные стяги упорно западают, и надписи прочесть невозможно. Пронос плакатов-конструкций не прорепетирован. Буквоносцы (по букве на брата) только иногда располагались так, что можно было прочесть слово. Часто слово строилось от первой буквы к последней в обратном к движению колонн направлении – тогда слово приходилось читать справа налево. Иногда буквы смешивались в кашу – получалась заумь – часто в момент финиша демонстрации.
Совершенно отсутствуют «визитные карточки» колонн. Кто идет, приходится угадывать. О своих колоннах отчетливо говорили такие стяги, как «Писатели» и «Правда». Другие стяги в большинстве случаев западали. Я видел, как вертели головами иностранцы, пытаясь разобрать в провисшем «брм… друз… утв…». Намек на название завода или учреждения.
Наши демонстрации растут из крестного хода. Хотелось бы, чтобы их отцом был военный парад (отец физкультурного). На смену нестройной, путаной, разваленной, неподтянутой, халтурно действующей толпе должен прийти одетый в спецодежды, зашеренгованный, сшагавшийся, спевшийся и четко оплакатировавшийся строй. Строй – лучший взбадриватель. Вот почему так радовали рабочие полки своей темповой поступью в голове демонстрации. Были попытки танцевать на ходу. Гопаки и камаринские для этого не годятся, они круговые. Маршевый пляс еще не придуман. Его можно сделать из разновидностей шага – припрыжка, подскок, чечетка.
В Большом академическом театре был юбилейный спектакль-дивертисмент. Для начала хор Большого театра, одетый в красные тоги, спел «Интернационал».
Маяковский срифмовал экспромт:
Октябрьские итоги
И красные тоги.
Диву даешься, какими странными маршрутами ходит академизм.
Оказывается, путь от фрака к синей блузе лежит через римскую тогу. Две тысячи лет крюку для того, чтобы проехать из 1917 в 1927 г.
Спасибо еще, что слова «Вставай, проклятьем заклейменный» не были положены на гекзаметр.
Некто в лаке и фраке звонким баритоном призывает:
– На баррикады!
Две заслуженные в стеклярусе поют:
– Наша песня, как мы, молода…
Из зрительного зала раздается хохоток.
Крошечная балетная ребятва, с нарумяненными щеками, подведенными глазами и всеми повадками взрослых танцовщиц, разводит грацию и пластику.
Достойная внимания выспренняя символятина, поясняющая балетно-пантомимное действо.
«Символистический Гад» с большой буквы, «Человечество» с большой буквы, «Молот – символ»…
Тень Георгия Чулкова и символического мистицизма глядит из каждого слова и жеста этого действа.
В конце действа фанерные колеса вращаются, символизируя работу машин.
Не задорные ли это колеса мейерхольдовского «Рогоносца» добрели, наконец, обеззубев, до академической сцены?
Не те ли это самые машины, которые когда-то Луначарский называл «обезьяньими», полемизируя с «Театральным Октябрем»?
На юбилейном концерте ГАБТ[5] стало понятно, что создается так называемая революционная песня.
Берется старый романс, выкидываются прежние слова и заказываются Гальперину[6] новые. (Не удалось выяснить, какой Гальперин поэт – народный или заслуженный?)
В общеизвестный «Ночной смотр» вместо наполеоновских маршалов подставлены то ли народовольцы, то ли землевольцы, и – что своеобразнее всего – скачут они на конях.
Первая строка песни «Привет тебе, Октябрь великий» неотразимо влечет за собой ассоциацию: «Привет тебе, приют невинный» из «Фауста».
А, впрочем, такая тематическая подстановка – общее явление сегодняшнего эстетического дня.
АХРР под оберегаемые индивидуальные формальные приемы подсовывает новую тематику.
Вересаевщина требует у композиторов красных требников и литургий.
В литературе считают революционным писателем не того, кто меняет производственный подход к материалу, а того, кто обрабатывает эпизоды революции приемами «Илиады» или тургеневских романов.
Налепив себе на лоб спасительную кокарду темы, ходит на свободе реакционная форма, растлевая вкусы нового, октябрьского человека.
На страницах газет вижу шествие пусков и закладок. Подбор газет невелик и случаен, и все же гуд стройки с этих строчек.
Открыты: |
Заложены: |
Чита: Новый химический завод. Ленинград: Выборгский дворец культуры. Нарвский « » Володарский « » (постр. в 120 дней). Завод электроизмерительных приборов «Электроприбор». Тула: Первый трамвай. Ростов: Рабочий клуб. Армавир: Электростанция совхоза «Венцы-Заря». Станица Григориполисская: Больница. 6 школ I ступени. 1 школа-семилетка. Большой мост через Кубань. Александровск-на-Сахалине: Рудник Десятилетия. Два громкоговорителя. Радиостанция в Рыбковском. Музей Революции. 2 школы-интерната для туземцев. Одесса: Экспортный холодильник. Ташкент: Механический завод. |
Кичкас: Днепропетровская гидроэлектростанция. Нижний: Большой мост через Оку. Военный городок. Вторая радиостанция. Чита: Рабочий дворец. Москва: Семилетка на Можайском шоссе. Полусанаторная школа Красной Пресни. Дворец национальностей. Клуб завода «Каучук». Ленинград: 2 школы на 4000 детей. Ростов/Дон: Волго-Донской канал. |
[1] Новый ЛЕФ. 1927. № 10. С. 6–10.
[2] КУТВ – Коммунистический университет трудящихся Востока имени И.В. Сталина, учебное заведение Коминтерна, работавшее в Москве с 1921-го по 1938 год. – Примеч. ред.
[3] Московский союз потребительских обществ – филиал Центросоюза, координирующего работу потребительских кооперативов. – Примеч. ред.
[4] Центральное статистическое управление. – Примеч. ред.
[5] Государственный Большой академический театр. – Примеч. ред.
[6] Михаил Петрович Гальперин (1882-1944) – поэт, драматург, переводчик, автор многочисленных оригинальных и переводных либретто для советского театра. – Примеч. ред.