Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2014
Ольга Валериановна Эдельман – историк, сотрудник Государственного архива РФ. Автор книг и документальных публикаций по истории движения декабристов, антисоветским выступлениям в послесталинский период.
Сталин – один из немногих крупных политических деятелей первой половины XX века, кого Первая мировая война лично никаким образом не затронула, в чей жизненный опыт она непосредственно не вошла. Впрочем, среди большевистских лидеров таковых было не так уж мало: речь идет о тех, кто, как и Сталин, провел годы войны в сибирских ссылках. А Джугашвили-Сталина, за которым к тому времени числилось уже несколько побегов, на этот раз постарались сослать подальше, чтобы затруднить побег. Отзвуки войны дотуда долетали лишь слабые.
Туруханск был далеко. Отправившийся туда двумя годами позднее большевик Сурен Спандарян так описывал путь в ссылку:
«Четыре с половиной тысячи верст провезли меня по железной дороге, то есть везли 10 дней подряд до города Красноярска, затем 2 дня везли на пароходе по реке Енисею до города Енисейска и 14 дней ехали без останова на лодках, и за эти 14 дней проехали 1100 верст»[1].
«Здесь не деревни, а стоянки, и все по Енисею. […] Одно сообщение – это река. И зимой и летом. В распутицу на 1 1/2 и 2 месяца прерывается сообщение со всем миром»[2].
У Джугашвили, помимо Спандаряна, с которым их связывала общая партийная работа в Закавказье, в этой ссылке был еще товарищ – Яков Свердлов, известный под партийной кличкой «Андрей», или «Андрей Уральский» (поскольку видным революционером он стал в 1905–1906 годах именно на Урале). Перед арестом в феврале 1913 года по наводке знаменитого провокатора Малиновского оба, Сталин и Свердлов, работали в Петрограде, в редакции «Правды».
Свердлов прибыл в Туруханский край Енисейской губернии в конце июля 1913 года[3], Джугашвили немного позже, в начале августа[4]. Административным центром и наиболее значительным населенным пунктом края тогда было село Монастырское (город Туруханск угас и утратил былое значение). Здесь были почтовое отделение и телеграф, жила относительно многочисленная колония ссыльных. В Монастырском позднее был поселен Спандарян с гражданской женой, ссыльной большевичкой Верой Швейцер[5]. Джугашвили же предстояло жить в селе Костино, в полутораста верстах южнее Монастырского, а Свердлову – в станке[6] Селиваниха, примерно в 30 верстах к северу от Монастырского.
10 августа, вероятно, вскоре после прибытия в Монастырское и до отъезда в Костино, Иосиф Джугашвили написал прошение о назначении ему казенного пособия ввиду того, что «постоянных источников существования у меня не имеется»[7]. 1 сентября он обратился к начальнику почтового отделения села Монастырское, просил пересылать адресованную ему корреспонденцию в Костино, «где я живу ныне и буду жить впредь» и жаловался, что не получил извещения о пришедшем на его имя денежном переводе[8]. Все ссыльные указывали на чрезвычайную дороговизну в Туруханском крае и невозможность найти там подработку, все нуждались в деньгах. Однако столь естественное беспокойство Сталина о переводе имело и другую причину.
Деньги – 120 франков, около 60 рублей, – еще 20 июля выслал ему из Кракова Ленин, и это были деньги на побег[9]. 27 июля 1913 года в Поронине, где Ленин жил тогда на даче, состоялось совещание представителей ЦК РСДРП. Присутствовали Ленин, Крупская, Зиновьев, Каменев и член большевистской думской фракции Роман Малиновский. Обсудили текущее положение дел, деятельность думской фракции («шестерки» – шести большевистских депутатов), а также так называемый «вопрос провокационный». Участников совещания смущало, что все формируемые ЦК группы агентов очень быстро проваливаются на российской территории, а жандармы демонстрируют детальную осведомленность о партийных делах:
«[Казалось очевидным, что] вблизи “шестерки” есть лицо, связанное с розыскными органами Империи. За отсутствием данных для определенных против кого бы то ни было подозрений, совещанием решено предложить представителям “шестерки” быть возможно конспиративнее в отношении окружающей их среды»[10].
Напрасная предосторожность: агентом-осведомителем был сам Малиновский.
Поскольку на тот момент в русской коллегии ЦК оставались только два члена, Малиновский и Григорий Петровский, оба из думской «шестерки», на совещании наметили новых лиц для кооптирования в ЦК и для работы его агентами. Названы были пятеро: Феодосий Кривобоков (партийная кличка Спица, но более он известен как Владимир Невский); Михаил Калинин, петербургский рабочий Правдин; Коба, «побег коего из места административной высылки ожидается осенью текущего года», и Андрей (Свердлов), «который также в ближайшем будущем должен бежать из места ссылки»[11]. При обсуждении этого пункта присутствовали лишь трое – Ленин, Зиновьев и Малиновский, не замедливший передать полиции подробный отчет и об этом совещании.
Для побега Кобе и Андрею нужно было выслать денег. Со своей стороны и Джугашвили, не добравшись еще до Монастырского, не позднее 4 августа отправил на адрес Радомысльского (Зиновьева) в Краков написанное шифром письмо с пометой «для Н.К.», то есть для Надежды Крупской, и подписью «от К. Ст-на», то есть Кобы Сталина или К. Сталина (как он подписывал свои статьи):
«Я как видите в Туруханске. Получили ли письма с дороги. Я болен, надо поправляться. Пришлите деньги. Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля. Пришлите книжек Штрассера, Панекука и Каутского»[12].
В конспиративной переписке «болезнь» служила эвфемизмом ареста, «надо поправляться» означало готовность бежать. Книги же требовались для продолжения публицистической работы, Сталин собирался писать еще одну статью по национальному вопросу.
Письмо было перехвачено и перлюстрировано, расшифровав его, 25 августа из Департамента отправили в Енисейское губернское жандармское управление (ГЖУ) депешу с предупреждением о возможности побега Джугашвили и Свердлова[13].
Что касается темы «национально-культурной автономии» (и позиции по национальному вопросу в более широком смысле), то она была исключительно актуальной, то и дело возникая во внутрипартийных спорах. Обсуждались мера и пределы поддержки различных национальных движений, а также программа партии по предполагаемой на послереволюционное будущее модели взаимоотношений народов империи. Мы не знаем, какие именно новости о партийных делах получал в то время Иосиф Джугашвили, но дискуссия о том, как понимать право наций на самоопределение, имела место на совещаниях партийной верхушки 25 сентября – 1 октября 1913 года[14]. Несколько раньше, как раз в те дни, когда Джугашвили прибыл в село Монастырское, 11 августа, Ленин написал Степану Шаумяну, соратнику (и сопернику) Кобы по работе в бакинском подполье. Ленин просил Шаумяна прислать все возможные материалы по национальному вопросу на Кавказе, «и статистику национальностей на Кавказе, и материал отношений национальностей на Кавказе, в Персии, Турции и России – одним словом все, что есть и что можете собрать, присылайте». Вызвано это было недавней партийной конференцией, отмеченной дебатами на данную тему, а также вышедшей брошюрой Кострова-Жордании, которую упоминал Сталин.
Брошюра Жордании наделала много шуму среди русских социал-демократов, 30 сентября Авель Енукидзе сообщал Шаумяну, что Жордания «возражает Сталину»[15]. Ленин хотел получить переводы всей полемики, сожалел, что Шаумян сам «не может писать» на эту тему (тот ссылался на занятость), «не забывайте также искать товарищей-кавказцев, которые бы могли писать статьи о нац. в-се на Кавка[зе]»[16]. Шаумян ответил Ленину 7 сентября, приложил переводы «двух докладов по армянским делам», пообещал достать «Кавказский календарь» со статистикой распределения национальностей по городам (что, кстати, неплохой штрих, характеризующий уровень большевистской и ленинской публицистики: порой они не владели элементарными статистическими данными) и порекомендовал в качестве автора, способного писать по национальному вопросу на Кавказе, Филиппа Махарадзе[17]. А ведь Ленин расхвалил статью Сталина по марксистскому пониманию национального вопроса[18], и Сталин мог теперь считать себя главным партийным экспертом по этой теме. Впрочем, он уже достаточно давно не был в Закавказье. Шаумян в письме к Ленину от 7 апреля 1914 года сообщил, что начал писать брошюру о национальном вопросе, но не закончил «отчасти ввиду расхождения с Вами», отчасти же из-за того, что был занят сочинением армянской брошюры о национально-культурной автономии[19].
Статья Сталина к тому времени давно уже была в редакции «Просвещения», но света так и не увидела, а в июне 1914 года журнал был закрыт правительством. Неизвестно, почему статья не была опубликована. Не понимал этого и сам Сталин, принимавшийся, по-видимому, тщетно, выяснять ее судьбу. 25 февраля 1916 года он просил Инессу Арманд сообщить, «какова судьба статьи К. Сталина о “культурно-нац[иональной] автономии”, вышла ли она в печать, а может быть и затерялась где-нибудь? Больше года добиваюсь и ничего не могу узнать»[20]. Брошюра с переизданием сталинской статьи «Марксизм и национальный вопрос», которую собирался напечатать Зиновьев осенью 1913 года, в 1914-м действительно вышла в петербургском издательстве «Прибой»[21], но статья, написанная в Костино и отосланная Зиновьеву в январе 1914 года, пропала. Текст ее неизвестен[22]. Два года спустя, в начале февраля 1916 года, Сталин в письме Каменеву подробно излагал план и содержание новой работы по национальному вопросу, причем отвечая на исходивший от Зиновьева вопрос о том, как обстоят дела с прежней статьей[23]. Стало быть, нельзя полагать, что Ленин с Зиновьевым более не нуждались в публицистике К. Сталина.
Между тем, в декабре 1913 года в черновом блокноте директора Департамента полиции Белецкого, куда он записывал сведения, полученные от Малиновского, появилась помета: «Кобе и Андрею к побегу выслано 100 р.». Это место Белецкий подчеркнул красным карандашом и приписал, что нужно предупредить по телеграфу[24]. Телеграммы, действительно, воспоследовали 17 декабря. Белецкий сообщал красноярскому губернатору и в Енисейское ГЖУ, что Яков Свердлов и Иосиф Джугашвили намереваются бежать: «Благоволите принять меры к предупреждению побега»[25]. 29 января Белецкий известил начальника Енисейского ГЖУ, что Свердлову и Джугашвили «высланы 28 января, кроме ранее посланных ста рублей, еще пятьдесят для организации побега»[26]. Более того, мы точно знаем, что Джугашвили переводы получил, 50 рублей 2 февраля и еще 50 рублей 17 февраля, причем – что особенно занятно – для получения их на почте в Монастырском он оба раза написал доверенности на пристава Кибирова[27].
Енисейские жандармы к этим сообщениям отнеслись с философическим спокойствием, в Петербурге же начали не на шутку нервничать. В середине февраля им вообще померещилось, что Свердлов уже бежал, находится в Москве и отправляется за границу. Этот казус в советское время непременно приводили все его биографы и с удовольствием цитировали телеграммы, летевшие из Петербурга не только в Красноярск, но и в жандармские отделения Харькова и Варшавы. Попутно жандармы перепутали Свердлова с якобы бежавшим из нарымской ссылки Алексеем Рыковым. Обмен телеграммами продолжался почти месяц, пока 15 марта обескураженные чины Енисейского ГЖУ, которых из Петербурга настойчиво уверяли в бегстве Свердлова, не телеграфировали, что проверили и удостоверились в том, что он находится в Селиванихе. Выяснилось, что в Москве побывал бежавший из Нарымского края брат Свердлова Вениамин, оттого и пошла вся неразбериха[28]. Итогом ее стало чудесное донесение начальника Московского особого отдела, полковника Мартынова, от 18 марта:
«Разработкой сведений […] выяснено, что в феврале с.г. в Москве временно скрывался без прописки не Алексей Рыков (административно-ссыльный Нарымского края), а Яков Свердлов, беглый поднадзорный Туруханского края. Дальнейшим агентурным обследованием установлено, что 15-го февраля означенный Свердлов выехал из Москвы за границу. […] Докладывая о сем Департаменту Полиции, имею честь добавить, что по поступившим в настоящее время дополнительным данным секретной агентуры явствует, что лицом, временно проживавшим в феврале сего года в Москве без прописки, должен быть Вениамин Михайлов (Мовшев) Свердлов, а не его брат Яков Мовшев Свердлов»[29].
Параллельно с этим переполохом в конце февраля Енисейский розыскной пункт получил сообщение агента, что Джугашвили и Свердлов все-таки собираются бежать летом, когда откроется навигация. Решено было, наконец, перевести их севернее Монастырского[30]. В середине марта оба они были водворены на станок Курейка в сопровождении двух стражников, при Джугашвили состоял Лалетин. Джугашвили к тому же за получение денежных переводов лишили на четыре месяца казенного пособия[31], о чем Свердлов сообщил в письме к сестре 13 марта, накануне отъезда из Монастырского, предупреждая:
«Деньги необходимы мне и ему. Но на наше имя посылать нельзя. Сообщи об этом друзьям. Впрочем, я уже писал тебе, что у меня есть долг и можно посылать не мне, а непосредственно кредиторам»[32].
Здесь Свердлов еще говорит «мы». В Курейке они поселились в одном доме.
Спустя буквально несколько дней их отношения разладились. Уже 22 марта Свердлов в письме к знакомой заметил, что его товарищ по ссылке Джугашвили – «парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни»[33]. 27 мая Свердлов писал ей же:
«Со мной тов[арищ]. Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны “мелочей жизни” и виден. Нет места для проявления крупных черт»[34].
27 июня жене: «С своим тов[арищем] мы не сошлись “характером” и почти не видимся, не ходим друг к другу»[35]. По воспоминаниям жителей Курейки, уже к Пасхе (которая в тот год была 6 апреля) они разошлись по разным квартирам. Наконец, после возвращения в Монастырское, осенью 1914 года, Свердлов еще раз коснулся этого в письме жене:
«Ты же знаешь, родная, в каких гнусных условиях я был в Курейке. Тов[арищ], с кот[орым] мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривали и не виделись»[36].
Практически это все, что мы знаем об их конфликте. Свердлов ничего не уточнял. Сталин, который в поздние годы охотно рассказывал о туруханской ссылке, однажды в присутствии Хрущева довольно иронически описал, как Свердлов мыл посуду, а он, вместо того, давал ее вылизать собаке, и что собаку свою, дразня Свердлова, назвал Яшкой[37]. Хрущев оценил это как возмутительную лень и нечистоплотность Сталина, хотя больше похоже, что Джугашвили нарочно издевался над Свердловым. При этом, как явствует из письма Свердлова от 22 марта, с их переезда в Курейку почта туда еще ни разу не приходила, так что основы конфликта были заложены внутри[38].
Все это выглядит, как явные признаки банального бытового раздражения, которое может довести до ненависти двух людей, оказавшихся волею судеб рядом, не будь одного обстоятельства. Ведь чтобы накопилось раздражение, нужно определенное время. Переселяясь в Курейку, Сталин и Свердлов были достаточно знакомы, должны были знать характер друг друга – и имели возможность сразу выбрать разные квартиры. Но они поселились вместе, накануне отъезда Свердлов говорил «мы» и обсуждал присылку денег «для нас» – но не прошло и недели в Курейке, как он уже назвал Джугашвили слишком большим индивидуалистом.
Был ли Иосиф Джугашвили настолько невыносим в повседневной жизни? Рассказы огромного множества мемуаристов, встречавшихся с ним в разные годы при разных обстоятельствах, даже если делать поправку на неизбежную их апологетичность, скорее об этом не свидетельствуют. Неудивительно, что исследователи искали какую-то причину ссоры между ними. Наиболее распространена версия, что Свердлов был возмущен связью Сталина с несовершеннолетней девочкой.
Связь действительно имела место. Поселившись первоначально со Свердловым в доме крестьянина А.Я. Тарасеева, Джугашвили затем перешел в дом сирот Перелыгиных (или Перепрыгиных, в документах разночтение). По рассказам односельчан, это был самый бедный и убогий дом на всем станке, сирот было пять братьев и две сестры. Одна из них, Лидия, лет 14 или 15, и стала временной женой Сталина. В свое время среди старых большевиков распространялись слухи, что Сталин изнасиловал 13-летнюю девочку, в доме отца которой квартировал. Отец нажаловался жандарму, тот возбудил уголовное дело и стребовал со Сталина обещание жениться, и что об этом было сказано в записке, подготовленной перед XX съездом партии председателем КГБ СССР Серовым и зачитанной на заседании Политбюро.
Записка Ивана Серова существует и теперь давно уже опубликована. Датирована она 4 июня 1956 года (то есть через четыре месяца после XX съезда) и появилась вследствие проверки сведений из опубликованной в журнале «Лайф» известной фальшивки, так называемой «записки Еремина», которая свидетельствовала о связи Сталина с охранкой. Попутно всплыла и история с Перелыгиной:
«По рассказу гр-ки Перелыгиной было установлено, что И.В. Сталин, находясь в Курейке, совратил ее в возрасте 14 лет и стал сожительствовать. В связи с этим И.В. Сталин вызывался к жандарму Лалетину для привлечения к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И.В. Сталин дал слово жандарму Лалетину жениться на Перелыгиной, когда она станет совершеннолетней. Как рассказала в мае месяце с.г. Перелыгина, у нее примерно в 1913 году родился ребенок, который умер. В 1914 году родился второй ребенок, который был назван по имени Александр. По окончании ссылки Сталин уехал, и она была вынуждена выйти замуж за местного крестьянина Давыдова, который и усыновил родившегося мальчика Александра. За все время жизни Сталин ей никогда не оказывал никакой помощи. В настоящее время сын Александр служит в Советской Армии и является майором»[39].
Надо отдать должное сотрудникам КГБ СССР, они не стали затрудняться проверкой дат пребывания Сталина в туруханской ссылке и не заметили, что в 1913 году стать отцом ребенка Лидии Перелыгиной он никак не мог.
Насилия не было, оскорбленного отца не существовало, Перелыгины были сиротами[40]. Сама по себе связь местной женщины со ссыльным ничем по тем временам необыкновенным не являлась, а в 14 лет крестьянская девочка не считалась малолетней. Конфликт со стражником Лалетиным имел место и отмечен в рассказах жителей Курейки, но Лалетин вообще окружил своего подопечного множеством вздорных ограничений и придирок (вроде буквального следования запрету выходить за пределы места поселения – не позволял прогуляться за околицей затерянного в тайге селения), Джугашвили на него жаловался, и в середине мая пристав Кибиров решил заменить его на другого стражника[41]. Так в Курейке появился Михаил Мерзляков.
Определенно, истории с Лидией Перелыгиной маловато для резкого разрыва с единственным товарищем по изгнанию, тем более сомнительно, что роман успел состояться уже в первую неделю жизни в Курейке.
20 марта Иосиф Джугашвили написал примечательное письмо Малиновскому, которое адресовал Петровскому с припиской, что не знает адреса Романа:
«Месяцев пять назад я получил от одного товарища из Питера предложение приехать – переселиться в Питер. Он родом грузин, и ты его знаешь. Он писал, что предложение исходит не лично от него и что, если согласен переселиться, деньги на дорогу будут. Я ему написал ответ еще месяца четыре назад, но от него нет никакого ответа до сих пор. Не можешь ли в двух словах разъяснить мне это недоразумение.
Месяца три назад я получил от Кости открытку, где он писал: “Брат, пока продам лошадь, запросил сто рублей”. Из этой открытки я ничего не понял и никаких ста рублей не видал. Да, по другому адресу тов. Андр[ей] получил их, но я думаю, что они принадлежат ему, и только ему. С тех пор я не получал от Кости ни одного письма.
Не получал также ничего уже четыре месяца от сестры Нади.
Короче, целая куча недоразумений. Все это я объясняю так: были, очевидно, разговоры о моем переселении на службу в Питер. Но разговоры разговорами остались, и выбор Кости остановился на другом, на Анд., кому и посланы сто…
Верно ли я говорю, брат.
Я прошу тебя, друг, дать мне прямой и точный ответ.
Очень прошу не отвечать мне молчанием, как делал ты до сих пор. Ты знаешь мой адрес.
Ясный ответ нужен не только потому, что многое зависит от него, но и потому, что я люблю ясность, как и ты, надеюсь, во всем любишь ясность. Пришли заказным. Привет твоим друзьям. Привет Стефании, поцелуй ребятам»[42].
Костя – это партийная кличка Малиновского, Сталин писал ему в третьем лице из конспирации. «Сестра Надя» – Крупская. Это письмо показывает, что примерно в те же дни, когда случился конфликт со Свердловым, Сталин беспокоился из-за перерыва в переписке и заподозрил неладное. В сущности, чутье его не подвело, Малиновский ведь действительно вел двойную игру. Но один момент, несмотря на то, что письма Сталина Малиновскому опубликованы и служили предметом полемики среди исследователей, остался незамеченным. Ведь до этого все разговоры о присылке денег на побег касались равно Джугашвили и Свердлова. Более того, немного спустя, в середине апреля, на очередных совещаниях у Ленина было решено готовиться к партийному съезду, в связи с чем снова зашла речь об устройстве побегов Свердлова и Кобы[43]. Теперь же выясняется, что деньги получил Свердлов «по другому адресу», а Джугашвили решил, что Малиновский-Костя (и ЦК) готовят побег одного Свердлова. В те же дни происходит ссора между ними, Свердлов жалуется на «слишком большой индивидуализм» Джугашвили и несходство характеров. Но ведь как раз наоборот, это Свердлов оказался получателем предназначенных обоим денег. Не это ли причина испорченных отношений?
Нет внятных данных, чтобы судить о вкладе каждого из троих в этот конфликт. Быть может, интриговал Малиновский, стараясь поссорить их и расстроить связи с ЦК. Быть может, интриговал сам Коба, признанный мастер этого дела; хотя в данном случае совершенно непонятна была бы цель такой интриги. 10 апреля он снова написал «Косте» подчеркнуто бодрое, дружеское письмо, хвалил полученную недавно думскую речь и статьи Малиновского, радовался успехам фракции и перевесу над ликвидаторами, предлагал свои статьи («я скажу И. Сталину, чтобы он почаще писал»). «На днях я послал тебе письмо. Ты его, должно быть, получил и ругаешь меня. Что ж, ругай на здоровье, если думаешь, что я заслужил». Вроде бы настроение его переменилось, он успокоился. Но затем постскриптум со странным оборотом темы:
«Кто-то, оказывается, распространяет слухи, что я не останусь в ссылке до окончания срока. Вздор! Заявляю тебе и клянусь собакой, что я останусь в ссылке до окончания срока (до 1917 г.). Когда-то я думал уйти, но теперь бросил эту идею, окончательно бросил».
И еще один постскриптум, в котором Сталин лихо насмехался над свежей статьей Мартова[44].
Что значил этот постскриптум с заявлением, что он не собирается бежать? Кому он на самом деле был адресован, членам ЦК, перлюстрирующим письмо жандармам или же лично Малиновскому? В последнем случае он либо призван поставить точку в выяснении недоразумения, либо же означает повышенный градус недоверия: никаких конспиративных планов больше с ним не обсуждать и делать вид, что их нет. Если так, то у Кобы было звериное чутье.
Все, что было написано по поводу ссоры между Сталиным и Свердловым, отличается характерной особенностью: Свердлов всегда представлялся как правая и пострадавшая от дурного нрава Сталина сторона. Это неудивительно, ведь упомянутые письма Свердлова впервые были опубликованы еще в 1924 году, и, вероятно, это был не случайный шаг на фоне внутрипартийной борьбы за власть. Затем они цитировались в изданной в 1957 году книге его вдовы и тогда же вошли в трехтомное собрание его избранных произведений, составленное при ее же участии. Книга Клавдии Свердловой-Новогородцевой о муже переиздавалась множество раз как в сталинское время, так и позже, причем текст менялся очень значительно. При жизни Сталина Свердлова исправно вспоминала о крепкой дружбе и сотрудничестве с ним Якова Михайловича. После XX съезда КПСС она стала заявлять, что Сталин и Свердлов никогда не работали вместе в редакции «Правды» (что очевидная неправда), а слова Свердлова о «слишком большом индивидуалисте» и несходстве характеров вновь пошли в ход. Сам Свердлов подразумевался безупречным. Между тем, даже опубликованные тогда в избранном его письма из Туруханского края к жене и знакомой Лидии Бессер при внимательном прочтении рисуют отнюдь не простой характер Якова Михайловича.
Он и в Монастырском склонен был жаловаться на нервозность и раздражительность. В октябре 1913 года писал жене, что нервозность, заметная даже со стороны, проистекает от чрезмерной погруженности в самоанализ, намекал на то, что «масса потребностей годами остается неудовлетворенной»[45]. В упомянутом письме из Курейки от 22 марта Свердлов пишет, что трения с товарищем – не так важно, «гораздо хуже то, что нет изоляции от хозяев», хозяйские дети «торчат часами у нас» и «мешают». 20 мая он заявил Бессер, что «занят по горло» до начала июня (комментаторы указали, что он сочинял какой-то «метеорологический отчет»), а 27 мая признался, что весна прошла «крайне скверно», он почти не занимался.
«Не думайте, что был занят какими-либо сложными личными переживаниями. Нет, просто пропала охота заниматься, и не было ни малейшего желания заставлять, ломать себя. […] За всю распутицу не написал даже ни одного письма. Не было надлежащего настроения»[46].
Вперемешку с этим восторгался природой, расписывал, как хорошо плавать на лодке и как здорово он ходит на лыжах. В середине лета, когда стояли белые ночи, он рассказывал жене:
«С наступлением лета, бросив топить железку, я почти не стряпаю. Питаюсь рыбой. Часто даю хозяйке припасы, и она готовит пирог с рыбой. Вот два дня и ем его. А то на улице изготовлю уху. Есть у меня осетрина, нельма, масло, картошка, осетровая икра. И осетра, и нельму засолил, ем, иногда и не жаря, не варя, просто соленую. Даже уксусом иногда лень заправить. Перестал вести регулярную жизнь. Ложусь рано. Иногда всю ночь шатаюсь, а то и в 10 часов спать заваливаюсь. Ем, когда придется. Хорошо одному, не приходится считаться с другими. Хорошо и то, что всегда можно наесться холодным»[47].
И он же упрекал Джугашвили в отсутствии «минимального порядка»!
Живя в Курейке, Свердлов непрестанно жаловался на отсутствие интеллектуальной среды, говорил, что погрузился в умственную спячку, не может заниматься. В середине июня он побывал в Монастырском (туда дозволялось иногда ездить на почту и для закупки припасов) и провел несколько дней в обществе Филиппа Голощекина («Жорж»), знакомого по прежней, нарымской, ссылке. Тогда же он посвятил Голощекину и его душевному настроению значительную часть длинного письма к жене[48]. Затем принялся добиваться перевода обратно в Монастырское. Осенью, в ожидании решения губернатора, ему разрешили временно пожить в Селиванихе. Они с Голощекиным поселились вместе. С этого времени тон писем Свердлова стал заметно бодрее, он прекратил жаловаться на нервы, пускался в пространные рассуждения о прочитанных статьях, радовался, что нет той оторванности от мира, как в Курейке, уверял, что «Жорж» играет для него роль «будирующего элемента», помогает проснуться от умственной спячки[49]. 12 января 1915 года, сообщая жене, что второй день живет на отдельной квартире, Свердлов принялся ее уверять, что никакой ссоры с «Жоржем» не произошло, «мы по-прежнему нераздельны», просто так удобнее, у каждого свой режим дня и свои привычки[50].
Сама по себе бурная дружба с Голощекиным должна бы настораживать. Будущий кровавый уральский комиссар и убийца царской семьи, он никогда не слыл интеллектуалом. Весьма откровенное признание, касающееся нравов этого человека, причем не чуждых и другим партийным товарищам, сделал в следственных показаниях бывший нарком внутренних дел Николай Ежов. После своего ареста Ежов, как никто знавший методы ведения допросов в бывшем своем ведомстве, был сильно перепуган и обильно признавался в разнообразных грехах и прегрешениях. 24 апреля 1939 году в заявлении в Следственную часть НКВД СССР Ежов поведал о некоторых своих пороках. Один из эпизодов касался Голощекина и относился к 1925 году, когда оба они оказались на ответственной партийной работе в Кзыл-Орде, тогда столице Казахстана.
«Вскоре туда приехал секретарем крайкома Голощекин Ф.И. (сейчас работает Главарбитром). Приехал он холостяком, без жены, я тоже жил на холостяцком положении. До своего отъезда в Москву (около 2-х месяцев) я фактически переселился к нему на квартиру и там часто ночевал. С ним у меня также вскоре установилась педерастическая связь, которая периодически продолжалась до моего отъезда. Связь с ним была, как и предыдущие, взаимноактивная, […] то есть “женщиной” была то одна, то другая сторона»[51].
Можно усомниться, заслуживают ли доверия показания Ежова. Однако же сомнительно, что, даже собирая материал для обвинения Голощекина (он был арестован в 1939-м и расстрелян в 1941 году), следователи хотели получить именно это. Гораздо больший наш скепсис должны были бы вызвать сообщения о причастности Голощекина к антипартийному заговору, троцкистскому блоку, на худой конец о его шпионаже.
Его дружба со Свердловым, несомненно, должна бы «бросить тень» на последнего. Но мы имеем дело с давней традицией, заложенной еще старыми большевиками, очень хотевшими переложить лично на Сталина всю ответственность за преступления режима, сняв ее с партии и (разумеется) с самих себя. Эта удобная схема была использована в период оттепели и разговоров о «возвращении к ленинским нормам партийной жизни», затем пережила кратковременную историографическую реанимацию в ранние годы перестройки. Письма Свердлова о сталинском индивидуализме и нетоварищеском поведении привычно цитируются без оглядки на личность писавшего, а ссору между ними по-прежнему объясняют тем, что ригорист Свердлов возмутился связью Сталина с юной крестьянкой.
Иосиф Джугашвили, в отличие от Свердлова, не сделал попыток вернуться из Курейки в Монастырское. Хотя легкость, с которой Свердлов получил на это разрешение, заставляет вспомнить, что местные власти и с переводом-то их в Курейку долго тянули, вероятно, эта мера не казалась им обязательной. Но Сталин в Курейке прижился.
Воспоминания о нем жителей Курейки записал в начале 1940-х годов директор туруханского музея Сталина. Все рассказы звучат удивительно безмятежно: он жил тихо и мирно, дружил с соседями, был приветлив, «любил человека называть ласково, например Ивана – Ваней, Александра – Шурой и т.д., если пожилые, то по отчеству»[52], привечал инородцев, помогал сельчанам в работе, научился охоте, очень любил рыбную ловлю, с удовольствием наблюдал игры местной молодежи, пел с ними, забавлялся с ребятишками. Сплошные длинные каникулы. Рассказчики в один голос сообщают, что «Осип» был веселый, часто смеялся. Можно бы насторожиться, вспомнить о популярном в 1930-х годах мотиве неувядающей бодрости, оптимизма и заподозрить, что это директор музея, записывая воспоминания, подгонял их под некий идеальный образ Сталина. Но, с одной стороны, записано это уже в начале 1940-х, на фоне войны, когда мода на бодрое жизнелюбие угасла. С другой стороны, известно, что сам Сталин любил рассказывать о туруханской ссылке. Он часто обращался к этому в застольных разговорах, развлекая сотрапезников охотничьими рассказами (которые Хрущев и, по его словам, также Берия считали чистейшим хвастовством[53]) и описаниями сибирских морозов. К тому же в тех немногих случаях, когда к нему обращались знакомые по Курейке, он отзывался весьма доброжелательно. Так, в 1947 году ему написал местный учитель В.Г. Соломин, напоминал о давнем знакомстве, жаловался на слабое здоровье и маленькую пенсию. Сталин ответил, что «еще не забыл Вас и друзей из Туруханска и, должно быть, не забуду» и послал ему 6 тысяч рублей из своей депутатской зарплаты[54]. Совсем уж небанальной была коллизия с бывшим его стражником Михаилом Мерзляковым. В 1930 году того исключили из колхоза как бывшего стражника, и Мерзляков… обратился за защитой к Сталину, просил подтвердить, что он не являлся профессиональным жандармом и относился к поднадзорному дружески. Сталин ответил и дал Мерзлякову вполне положительную характеристику: «не шпионил за мной, не травил, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои частые отлучки»[55].
Мерзляков оставил обширные воспоминания о жизни Сталина в Курейке, вернее, они были записаны все тем же директором музея. Они мало чем отличаются от прочих рассказов курейских обывателей, в них также преобладают темы рыбной ловли и охоты. Один эпизод примечателен. Мерзляков рассказал, как однажды весной, во время разлива Енисея, поехал в лодке охотится, надеялся подстрелить лебедя, но по ошибке подстрелил прятавшегося в кустах от половодья зайца.
«Положил я зайца в ветку[56], он еще жив, я ему нанес ранение в заднюю ногу. […] Окончилась моя охота, и я отправился домой. Солнце и ветер подсушили моего зайца, он сидит спокойно. Оказалось, я ездил очень долго. Мое семейство и курейские жители, в том числе и Иосиф Виссарионович, меня разыскивали. […] Беру зайца в руки […] и пошел по направлению к дому […] мой заяц ревет, как ребенок. […] Пришел в квартиру, меня встретил народ, в числе их был и Иосиф Виссарионович и меня просил, чтобы я этого зайца отпустил не на волю, а оставил бы его в помещении, узнать, сколько принесет щенков, так как это была матка и в положении. Живет моя зайчиха в помещении, ест хлеб, молоко. Иосиф навещал каждый день, перевязывал раненую ногу. Через две недели пропала зайчиха, так и не разрешилась»[57].
Тут занятна и перемена ролей, когда поднадзорный разыскивал и беспокоился о стражнике, но еще более – то, что эта история составляет выразительную пару знаменитому рассказу Крупской о том, как Ленин в Шушенском настрелял зайцев, спасавшихся на пятачке от разлива, и был этим весьма доволен.
Случалось, что много лет спустя туруханский опыт Сталина приносил неожиданные плоды. Так, занимавший в годы войны пост наркома рыбной промышленности СССР Александр Ишков вспоминал, как рекомендовал работающим на Севере для предупреждения цинги есть не соленую, а мороженую рыбу, и Сталин одобрил эту инициативу, заявив, что все время питался строганиной в ссылке и это вкусный и полезный продукт[58].
Вроде бы странно, что жизнь в туруханской ссылке могла нравиться и оставить не самые плохие воспоминания. На самом деле это вполне объяснимо, если задуматься о повседневном существовании профессионального революционера. Он годами должен был хитрить, скрываться, думать о конспирации, оглядываться, нет ли слежки. В бытовом отношении жизнь нелегала Джугашвили была очень непритязательна, он вечно скитался, менял квартиры, иногда не ночевал две ночи кряду на одном месте. По сравнению с этим Курейка действительно была тихой гаванью. Не нужно было скрываться и опасаться ареста, отпала необходимость в бесконечных дискуссиях, агитационных разговорах, не стало склок и подозрений. Благодаря тому, что связи с партией почти прервались, даже статьи сочинять стало не очень нужно.
А связи действительно были серьезно нарушены переводом в Курейку и исчезновением Малиновского. В конце апреля 1914 года новый шеф корпуса жандармов Владимир Джунковский страшно возмутился, узнав, что член Государственной Думы является тайным агентом полиции. От Малиновского потребовали сложить с себя депутатские полномочия, что он и сделал неожиданно для всех и без сколько-нибудь внятных объяснений, после чего бежал за границу. В партии против него накопилось уже довольно подозрений, доказательства его провокаторской деятельности собирал признанный разоблачитель провокаторов Владимир Бурцев, но Ленин до последнего отказывался верить в предательство Малиновского. Его просто исключили из партии «за дезертирство», а окончательно этот агент был разоблачен только после революции[59]. Петровский и прочие большевистские депутаты в ноябре 1914 года были арестованы, получив в следующем году возможность лично встретиться со Сталиным в Монастырском.
Переписку с Лениным и заграничным ЦК затруднила начавшаяся война. В какой-то период, похоже, связь совсем прервалась. Известно письмо (короткая открытка) Сталина Зиновьеву от 20 мая 1914 года[60]. Известно, что 23 июня 1914 года Енисейское ГЖУ сообщило в Департамент полиции, что одним из получателей издававшейся за границей газеты «Знамя труда» является Иосиф Джугашвили[61]. В 1915 году нечастые контакты с Лениным поддерживались через Сурена Спандаряна, сохранились несколько их со Сталиным совместных писем, написанных во время наездов Сталина в Монастырское. Были еще контакты через Сергея Аллилуева, с которым Сталин поддерживал переписку.
В конце июля 1915 года Ленин в записке к Зиновьеву спрашивал: «Не помните ли фамилии Кобы?», в августе написал Вячеславу Карпинскому, что «Коба прислал привет и сообщение, что здоров», в ноябре снова просил, теперь уже Карпинского, узнать фамилию Кобы («Иосиф Дж……?? мы забыли»), прибавляя, что это «Очень важно!!»[62]. Недоброжелатели Сталина усматривали в этом доказательство того, что Ленин Сталина почти не знал, Сталин не играл заметной роли в партии, и все его заслуги вымышлены задним числом. Очевидно, однако, что Ленин прекрасно знал Кобу, а законной фамилией просто никогда не пользовался. Теперь же она понадобилась, чтобы написать ему. 10 ноября 1915 году в общем со Спандаряном письме Сталин отвечал на предложение Ленина снова написать статью о национальном вопросе. Он отозвался, что не имеет никаких материалов и не получает периодики. «Вопросов и тем много в голове, а материалу – ни зги. Руки чешутся, а делать нечего»[63]. 5 февраля 1916 года он обрисовал план статьи в уже упомянутом письме Каменеву, но такая сталинская статья не известна, вероятно, она так и не была написана.
В феврале 1915 года среди агентурных сообщений, полученных в Пермском ГЖУ, имелись сведения, будто в Иркутске ссыльные издают два журнала «антимилитаристического направления»:
«В них подчеркивается классовый характер войны, обсуждается позиция германских, французских и английских социалистов и выдвигается очередной лозунг – требование заключения мира и создания соединенных штатов Европы».
Среди авторов был назван бывший редактор «Правды» и член ЦК К. Сталин[64]. Нет никаких сведений о его связи с иркутскими ссыльными, и вряд ли он даже знал о существовании этих журналов, скорее всего его фамилией воспользовались для доказательства солидности предприятия.
Да и новостей ни о войне, ни об откликах на нее Сталин не имел. Свердлов в письме от 2 октября 1914 года рассказывал жене, что в Монастырском «проявляют некоторый интерес к войне», но исключительно в связи с падением цен на пушнину[65]. В Курейке, наверное, и того меньше. Будущий генералиссимус безмятежно ловил рыбу.
[1] Красноярский краевой архив. Ф. 827. Оп. 1. Д. 366. Л. 55 (из перлюстрированного письма С. Спандаряна к П.П. Стебалиной, 27 мая 1915 года).
[2] Спандарян С.С. Статьи, письма, документы. М., 1982. С. 306–307.
[3] Свердлова К.Т. Яков Михайлович Свердлов. М., 1957. С. 223.
[4] Москалев М.А. Русское бюро ЦК большевистской партии. 1912 – март 1917. М., 1947. С. 149; Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? СПб.; М., 2002. С. 392–393.
[5] Упомянутая выше законная жена Спандаряна оставалась дома с детьми.
[6] Станком в тех местах назывались маленькие деревни.
[7] Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 558. Оп. 1. Д. 5371. Л. 1. В литературу вкралась ошибка в датировке этого прошения, происходящая оттого, что в д. 4500 того же архивного фонда хранится машинописная копия этого документа, где дата прочтена ошибочно как 16 августа.
[8] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4336. Л. 1.
[9] Островский А.В. Указ. соч. С. 393.
[10] Большевики: документы по истории большевизма с 1903 по 1916 г. бывшего Московского Охранного Отделения. М., 1990. С. 206–216; оригинал донесения: Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. ДО. 1910. Оп. 316. Д. 5. Пр. 4. Л. 102–109.
[11] Там же.
[12] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1913. Д. 5. Ч. 25. Л. Б. Л. 87; Ч. 69. Л. Б. Л. 103.
[13] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1913. Д. 5. Ч. 69. Л. Б. Л. 102, 104. Там же. Ч. 25. Л. А. Л. 14. Опубликовано: Свердлова-Новгородцева К.Т. Яков Михайлович Свердлов. Воспоминания. М., 1939. С. 74.
[14] Большевики: документы по истории большевизма… С. 216.
[15] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1913. Д. 20. Ч. 5. Л. Б. Л. Л. 12 об.
[16] Там же. Л. 7.
[17] Письма С.Г. Шаумяна (1904–1918 гг.) // Исторический архив. 1957. № 2. С. 50.
[18] Отзывы Ленина на статью «Марксизм и национальный вопрос»: Сталин И.В.Сочинения. М., 1946. Т. 2. С. 402–403 (примеч. 130).
[19] Письма С.Г. Шаумяна. С. 51.
[20] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 57. Л. 1.
[21] Сталин И.В. Указ. соч.
[22] Этой статьи нет ни в собрании сочинений Сталина, ни в библиографии его произведений, собранной в 1939 году Институтом Маркса-Энгельса-Ленина (Библиография произведений И.В. Сталина (1902–1939) // Пролетарская революция. 1939. № 4. С. 171–177), ни в хранящихся в архивном фонде Сталина сборниках его статей и речей, составленных И.В. Товстухой в процессе подготовки собрания сочинений (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1136).
[23] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 56. Л. 1–2; ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1915. Д. 165. Т. 6. Л. 124–125.
[24] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1913. Д. 165. Т. 2. Л. 37 об.
[25] Там же. Л. 45, 46.
[26] Там же. Л. 51.
[27] Эти доверенности сохранились: РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4235. Л. 1; Д. 4337. Л. 1.
[28] ГА РФ. Ф. 63. Оп. 47. Д. 431 (3 т. 1). Л. 124, 127, 128, 229, 252; Москалев М.А.И.В. Сталин в сибирской ссылке. Красноярск, 1942. С. 131–132; Он же. РусскоеБюро ЦК большевистской партии. Красноярск, 1947. С. 154–155; Свердлова К.Т. Указ. соч. С. 223–225.
[29] ГА РФ. Ф. 63. Оп. 47. Д. 431 (3 т. 1). Л. 230.
[30] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1914. Д. 155. Л. 116–116 об.
[31] Пособие давали только при отсутствии любых других доходов.
[32] Свердлов Я.М. Избранные произведения: В 3 т. М., 1957. Т. 1. С. 266.
[33] Там же. С. 268–269.
[34] Там же. С. 276–277.
[35] Там же. С. 280.
[36] Там же. С. 298.
[37] Хрущев Н.С. Время, люди, власть: воспоминания. М., 1999. Т. 2. С. 118–119.
[38] Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 268.
[39] «И.В. Сталин дал слово жениться». Был ли Сталин агентом охранки и совратителем несовершеннолетних / Публ. М. Леушина // Источник. 2002. № 4. С. 74. О судьбе сына Сталина см.: Максимова Э. Сибирский потомок Сталина // Известия. 2000. 8 декабря.
[40] Островский полагает, что Сталину мог угрожать не отец, а братья Лидии, но это предположение производит впечатление некоторой натяжки, ведь Сталин так и жил в их доме до окончания ссылки.
[41] Островский А.В. Указ .соч. С. 405.
[42] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 52. Л. 1–1 об. Стефания – жена Малиновского.
[43] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1914. Д. 307 пр. 1. Л. 296–302 об.; ГА РФ. Ф. 63. 1914. Оп. 50 (разработка). Д. 108. Л. 75–80. Опубликовано (с купюрами): Архивные документы к биографии В.И. Ленина // Красный Архив. 1934. № 1(62). С. 247–248.
[44] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5394. Л. 6–8.
[45] Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 234–235.
[46] Там же. С. 276–277.
[47] Там же. С. 280.
[48] Там же. С. 278–279.
[49] Там же. С. 290, 294–295, 298.
[50] Там же. С. 300-301.
[51] Перов Н., Янсон М. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. М., 2008. С. 213, 366.
[52] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 667. Л. 35–40.
[53] Хрущев Н.С. Указ. соч. Т. 2. С. 119–120.
[54] «Дорогой товарищ Петя Чижиков». Письма И.В. Сталину от друзей из Туруханска // Источник. 2001. № 2. С. 50–55.
[55] Москалев М. Русское бюро ЦК большевистской партии… С. 165–166.
[56] Местное название лодки.
[57] Воспоминания бывшего стражника Мерзлякова Михаила Александровича. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 667. Л. 35–40.
[58] Серазетдинов Б.У. Рыбный фронт и его роль в смягчении продовольственной проблемы в СССР. 1941–1945 гг. М., 2010. С. 334–335. Автор признательна Модесту Колерову, указавшему ей на эту замечательную работу.
[59] О Малиновском см.: Розенталь И.С. Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время. М., 1996.
[60] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5169. Л. 1.
[61] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1914. Д. 9. Ч. 25. Л. А. Л. 2.
[62] Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 49. М., 1964. С. 101, 131, 161.
[63] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 54. Л. 1–3.
[64] ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1915. Д. 5. Ч. 56. Л. Б. Л. 10.
[65] Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 290.