Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2014
Никита Ломагин (р. 1964) – историк, профессор кафедры мировой экономики Санкт-Петербургского государственного университета.
Блестящее эссе-провокация «Петромачо, или Механизмы демодернизации в ресурсном государстве» ставит ряд важных вопросов о прошлом, настоящем и будущем России. К их числу относится не только применимость к современной российской экономике разнообразных вариаций теории «ресурсного проклятия», но и особенности отношений, которые складываются внутри властной элиты и находят выражение в специфической форме взаимодействия нефтегазового бизнеса и силовиков, с одной стороны, и населением страны, – с другой. Появление «супер-экстрактивного государства», во главе которого находятся «петромачо», где «народ зависит не от собственного труда, а от благотворительности… элиты», которая «оказывается способной эксплуатировать натуральные [так у автора. – Н.Л.] ресурсы… почти без участия населения» и целиком зависит от внешней конъюнктуры, – вот, собственно, суть предлагаемой автором «Механизмов демодернизации» концепции. Нормальная, креативная жизнь большинства россиян может начаться только тогда, когда, говоря словами Юрия Шевчука, «закончатся нефть и газ».
В основу эссе положены выводы теории «ресурсного проклятия», поэтому с нее и начнем. Эта теория основывается на том, что богатые полезными ископаемыми страны Латинской Америки и Африки в 1960–1980-е годы не демонстрировали экономического роста, в отличие от азиатских стран, в которых этих ресурсов не было. Повышение курса национальной валюты, вызванное притоком нефтедолларов, оказывало негативное воздействие на несырьевые секторы экономики (это явление получило название «голландская болезнь»). Высокая волатильность цен на нефть разрушительно воздействовала на экономику. Наконец, в ряде стран наблюдалась прямая зависимость между уровнем цен на углеводороды и развитостью демократических институтов: чем выше цены на нефть, тем хуже обстоит дело с демократией, и наоборот. Большинство исследователей приводят пример Нигерии, которая после обретения независимости в 1960 году получила от продажи нефти 350 миллиардов долларов, однако в 1970–2000 годах переживала значительный экономический спад, а также рост бедности (с 36% до 70%) и стагнацию политического режима, который стал в высшей степени централизованным и репрессивным[1].
Идеи Росса и Мура[2] о том, что государство, которое способно генерировать доходы от продажи нефти и газа, меньше зависит от своих граждан, «освобожденных» от налогового бремени, не поддерживает развитие несырьевых секторов и – не имея прочной опоры в местной экономике и у населения – инвестирует значительную часть своих доходов в аппарат принуждения, уже получили отклик в исследовательской литературе[3]. В связи с этим мы не будем останавливаться на сделанных авторами этой коллективной монографии выводах о способах минимизации рисков, связанных с «ресурсным проклятием». Отметим лишь, что большинство из них фаталистами не являются и видят способы диверсификации экономики и развития демократических институтов даже на запущенной стадии «голландской болезни». Более того, Майкл Росс признает, что, хотя многие эксперты убеждены в том, что сырьевая рента при наличии слабых институтов лишь увеличивает разрыв между бедными и богатыми, «возможно, верно и обратное: рост государственного сектора экономики может привести к унификации заработной платы и тем самым к уменьшению неравенства»[4], что в последние десять лет наблюдается в России. Амбиции государства (и, очевидно, лично президента Владимира Путина) именно таковы: оно уделяет большое внимание демографическим проблемам («великая держава» с сокращающимся населением – это нонсенс), в течение ряда лет реализуя программы, направленные на стимулирование рождаемости в России. В 2012 году это привело к тому, что, по официальным данным, в России впервые с момента распада СССР наблюдается небольшой рост численности населения, а Петербург вновь стал пятимилионником. За счет притока нефтедолларов выросли расходы на образование: если в 2000 году в консолидированном бюджете они составляли всего 2,9%, то в 2014-м – 4,9% (около 400 миллиардов рублей). По индексу уровня образования в странах мира (Education Index), рассчитываемого как индекс грамотности взрослого населения и индекс совокупной доли учащихся, получающих образование, Россия с показателем в 0,78 находится немного ниже развитых стран, чей показатель превышает 0,8. В то же время по другому важному показателю – индексу человеческого развития – Россия входит в группу стран с высоким уровнем[5].
Стоит отметить, что сторонники теории «ресурсного проклятия» весьма специфически подходили к выбору эмпирического материала: вне поля их зрения оказались богатые ресурсами Ботсвана, Чили и Малайзия, которые успешно использовали доходы от своего экспорта и последовательно развивали экономику и политические институты. Как убедительно показали на примере богатых ресурсами постсоветских государств Полин Лунг и Эрика Вейнтхал[6], ключевой проблемой являются не столько экономические и политические институты, слабость которых прежде всего в Африке и на Ближнем Востоке предопределяет негативные последствия для богатых ресурсами государств, сколько структура собственности в добывающих отраслях, а также способность проводить консервативную макроэкономическую политику и адекватно реагировать на волатильность мировых цен на сырьевые ресурсы. Наличие специальных фондов для стерилизации сверхдоходов от продажи нефти, «бюджетные правила», которые определяют предельные параметры дефицита бюджета, ограничения на внешние заимствования – все это является тем важным экономическим институтом, который, в конце концов, помогает избежать «ресурсного проклятия». Именно за эти достижения в 2008 году лучшим министров финансов стран «Большой восьмерки» был признан Алексей Кудрин. Иными словами, российская элита до недавнего времени осознавала исключительную важность проблемы и весьма последовательно старалась ее решать. На наш взгляд, эта констатация важна для того, чтобы лучше понять сложную и противоречивую природу властной элиты, включающей и вполне современных либеральных экономистов.
Качество любой теории определяется в первую очередь ее объяснительной силой, способностью ответить на наиболее значимые вопросы, а также предложить обоснованный прогноз на будущее. Конечно, эмпирическая теория (а судя по тексту «Петромачо», именно о такой теории идет речь) в своей основе имеет прочный фундамент, основанный на проверенных фактах. Что эта гипотеза (или теория) объясняет? Механизм грядущего коллапса российской экономики, который начнется со значительного падения цен на нефть или внешнеполитического авантюризма и амбициозных планов расширения российской периферии? (Чем заканчиваются подобные проекты, на богатом историческом материале показал Пол Кеннеди в своей книге «Взлет и падение великих держав»[7].) Неизбежность для ресурсной экономики перспективы «работать на себя» по мере истощения старых месторождений и потребности инвестирования большей части заработанных нефтедолларов в освоение новых дорогостоящих месторождений Восточной Сибири и на арктическом шельфе? Будущие причины недовольства нынешним режимом со стороны «недооблагодетельствованного» элитой населения, включая потерявших уверенность в завтрашнем дне женщин, что позволяет предвосхитить неотвратимость очередного «бабьего бунта»? Или, наконец, конфликт силовиков и нефтегазовых олигархов, создавших стратегические альянсы с ведущими западными энергетическими компаниями, посягнувшими косвенно на «стратегический» сектор российской экономики? Философский уровень осмысления проблем, поднятых в эссе, таков, что на подобные частные вопросы в нем ответов нет. Отсутствие в эссе каких-либо общих статистических данных, подтверждающих основные его положения, а также не всегда обоснованная экстраполяции опыта африканских и ближневосточных ресурсных стран, включая гендерный аспект, на Россию, вероятно, объясняются жанром текста, задача которого состояла прежде всего в постановке проблемы.
Пожалуй, первое сомнение при чтении «Механизмов демодернизации» возникает в связи с тем, что собственно Россия находится на периферии, на нее проецируются все те недостатки и беды, которые свойственны богатым ресурсами странам со слабыми экономическими институтами и отсутствием реальной политической конкуренции. Единственный относящийся к ней параграф об относительной технологической независимости нефтегазового сектора в советский период касается чрезвычайно важного и тогда и сейчас вопроса о взаимозависимости богатого природными ресурсами СССР и нуждающейся в них Западной Европы. Несмотря на бойкот Олимпиады в Москве из-за вторжения советских войск в Афганистан, Соединенным Штатам не удалось[8] в разгар «холодной войны» убедить своих партнеров по блоку НАТО в Европе отказаться от участия в строительстве газопровода из Западной Сибири: трубы большого диаметра и необходимое оборудование были поставлены в СССР; западные компании, включая британские, получили выгодные контракты, и, главное, были заключены долгосрочные соглашения на поставку природного газа из Советского Союза в Германию[9]. Почему это важно в нынешнем контексте дискуссий о (де)модернизации в России? На наш взгляд, нельзя не учитывать того, что за более чем тридцать лет сотрудничества возникла глубокая взаимозависимость России и Запада, включающая взаимодействие добывающих, транспортных, сервисных компаний и компаний сбыта[10]. Этот внешний фактор предопределяет не только присутствие российских компаний на одном из премиальных рынков, но и обеспечивает доступ к технологиям, ресурсам и новому уровню менеджмента, что может сохранить конкурентоспособность российской нефтегазовой отрасли в течение продолжительного времени. Ни у одной из стран, опыт которых положен в основу книг о «ресурсном проклятии», таких тесных экономических и технологических отношений со странами Западной Европы не было и нет. Более того, в отличие от весьма простых в технологическом отношении условий добычи нефти и газа на Ближнем Востоке, что действительно не требовало привлечения значительного человеческого капитала, в России добыча осуществлялась в принципиально иных условиях.
В связи с тем, что старые месторождения истощаются, перед отраслью стоят задачи повышения коэффициента нефтеизвлечения, разработки новых месторождений в более удаленных регионах со сложными природно-климатическими условиями, включая Арктику и шельф, а также освоения технологий добычи сланцевой нефти. В частности, для того, чтобы поддерживать добычу на нынешнем уровне – 10 миллионов баррелей в день, – критичным является развитие нефтяных месторождений в таких регионах, как южная часть Карского и Баренцева морей. По мнению министра энергетики России Александра Новака, к 2030 году около 25–30% всей извлекаемой в России нефти будет добываться на шельфе, большая ее часть – за Северным полярным кругом. Все новые шельфовые проекты России в Арктике предполагается реализовывать на условиях локализации: 70–75% контрактов и заказов на изготовление оборудования, оказание услуг, проведение строительных, геолого-разведочных работ будут размещаться прежде всего в Российской Федерации.
Таким образом, речь идет не только о куда более сложной геологии, нежели в богатых углеводородами странах Персидского залива, но и о создании сложных средств производства, обеспечении безопасной транспортировки нефти и газа по проложенным под водой трубопроводам или танкерами ледового класса, а также о создании системы контроля на всем протяжении цепочки – от нефтяных и газовых месторождений до конечных потребителей.
Более того, сложный многокомпонентный состав природного газа месторождений в Восточной Сибири ставит непростую задачу выделения ценных фракций (гелия прежде всего) и строительства современных газохимических комплексов. Иными словами, нефте- и газодобыча в условиях России в начале XXI века существенно отличается от Саудовской Аравии, Нигерии или Ливии, что надо учитывать и при оценке проблем востребованности знаний, и при исследовании вопроса о создании рабочих мест. Не случайно в России издавна существуют самостоятельные высшие учебные заведения, в которых готовят инженеров по горному делу, нефте- и газодобыче, переработке, чего нет в типичных petrostate.
Рост конкуренции на рынках углеводородного сырья, потребность в привлечении больших инвестиций с неизбежностью вовлекают в эту сферу юристов, финансистов, специалистов по логистике. Кроме того, в отличие от 1980-х годов, когда СССР нуждался в трубах большого диаметра, в настоящее время российские компании (прежде всего «Северсталь») обеспечивают потребности отрасли в таких трубах. Строятся новые и модернизируются старые нефтеперерабатывающие заводы для производства более качественного топлива с учетом европейских требований по выбросу угарного газа. Очевидно, что число занятых в отраслях, связанных с добычей и переработкой ресурсов, будет не сокращаться, а возрастать[11]. Современный нефтегазовый бизнес обладает большим мультипликативным эффектом, оказывая стимулирующее воздействие и на научно-исследовательские проекты[12]. Реализация планов российских компаний в Арктике – это не только основа для роста их стоимости и доходов акционеров, но и новый импульс для развития технологий и прикладной науки в России и вывод нефтегазовой отрасли на новый уровень. В национальном масштабе арктические проекты создают спрос на продукцию смежных отраслей промышленности и высококвалифицированные кадры, что способствует социально-экономическому развитию страны в целом.
По оценке российского правительства, при освоении арктического шельфа может быть создано «не десятки, а сотни тысяч новых высокотехнологичных и хорошо оплачиваемых рабочих мест» не только при непосредственной добыче, но и в смежных отраслях при производстве необходимого оборудования[13] и комплексном обустройстве Северного морского пути. В этом контексте становится понятным, что энергетика выступает не в качестве источника демодернизации, а, напротив, может стать источником роста. Конечно, от планов до их реализации в России – дистанция огромного размера. Если заработанные в добывающих отраслях ресурсы из упоминавшихся фондов эпохи Алексея Кудрина пойдут на финансирование амбициозных интеграционных проектов, или же в связи с украинским кризисом против нефтегазового сектора России будут применены санкции (что, на наш взгляд, маловероятно), или на фоне противостояния с Западом существенно увеличатся военные расходы, то о проектах по освоению ресурсов на шельфе можно будет забыть и Россия скоро перестанет быть «великой энергетической державой».
Однако в контексте нынешней дискуссии важно отметить, что сохранение Россией лидирующих позиций в производстве нефти и газа требует глубокой модернизации всей отрасли, отхода от ресурсного национализма, всестороннего сотрудничества с ведущими зарубежными партнерами. С этой целью при освоении арктических запасов углеводородов российские компании уже тесно взаимодействуют с партнерами из Франции, Великобритании, Нидерландов, Германии, Китая, Японии, Республики Корея, то есть с теми, кто готов к равноправному сотрудничеству с точки зрения технологических и финансовых возможностей, а также гарантирует рынки сбыта. Обнадеживающим фактором является то, что крупнейшие российские энергетические компании сформировали мощные альянсы с ведущими игроками рынка и (подчас вынужденно) перенимают у них опыт современного ведения бизнеса.
Еще одним важным внешним фактором развития нефтегазового сектора в России является ее недавнее присоединение к Всемирной торговой организации. Речь идет о совокупности международных обязательств, которые могут существенно снизить долю неналоговых поступлений. При присоединении России к ВТО ряд стран, прежде всего Евросоюз, указывали на то, что высокие экспортные пошлины на российские нефть и газ негативно влияют на конкуренцию. Действительно, львиную долю всех поступлений от экспортных пошлин в России составляют вывозные таможенные пошлины на сырую нефть и природный газ. Экспортные пошлины на энергопродукты остаются очень высокими (на природный газ – 30%, на сырую нефть – 65%, на бензин – 90%).
Как известно, нормы ВТО прямо не запрещают использования экспортных пошлин. Именно на это обстоятельство указывали представители России в ответ на пожелания партнеров по переговорному процессу при присоединении к ВТО принять на себя обязательство постепенно отказаться от применения экспортных пошлин на энергоносители. В итоге, несколько стран-членов ВТО зарезервировали за собой право оспорить законность применяемых Россией экспортных пошлин по двум основным причинам. Во-первых, экспортные пошлины ведут к увеличению цены на экспортируемые товары. Во-вторых, они способствуют увеличению конкурентоспособности обрабатывающих отраслей России в сравнении с обрабатывающими отраслями стран-импортеров[14]. Таким образом, применение Россией экспортных пошлин при торговле энергоносителями вызывает определенную напряженность в отношениях с потребителями.
Более того, в рамках ВТО развитые страны, импортирующие значительное количество сырья, пытаются поставить в повестку дня вопрос о необходимости ограничения мер (включая высокие экспортные пошлины), направленных на сдерживание экспорта минерального сырья и металлов. Таким образом, никакой предопределенности относительно того, что ситуация с экспортными пошлинами сохранится в нынешнем виде, нет. Обращение же России в орган по разрешению споров в рамках ВТО в связи с применением дискриминационных с точки зрения России норм «третьего энергопакета» ЕС приведет к тому, что развитые страны в ответ на иск России воспользуются своим правом оспорить законность применяемых Россией высоких экспортных пошлин на нефть и газ. Это обстоятельство как минимум надо учитывать в контексте дискуссий о будущем российской нефти и газа. Конечно, мы далеки от того, чтобы преувеличивать «фактор ВТО», однако его игнорирование лишает возможности российскую элиту сидеть за «высоким столом», участвуя в работе ведущих международных экономических организаций (включая в будущем и ОЭСР) и контактных групп, чего она так долго добивалась после распада СССР.
Наконец, хотелось бы обратить внимание и на историю того альянса, о котором говорится в эссе, а именно: силовиков и лидеров нефтегазового бизнеса. Как известно, Владимира Путина в Кремль позвала не труба, а Борис Ельцин и его семья, которые надеялись обеспечить сохранение status quo в посткризисной России. Для обеспечения безопасности властной верхушки в условиях растущего сепаратизма нужен был надежный и неамбициозный человек из силовых структур. Таким образом, на начальном этапе далекие от нефти интересы окружения Бориса Ельцина вели Владимира Путина к власти, и вряд ли он сам выбирал себе путь наверх. Восхождение Путина к власти и его деятельность на посту президента России представлены в обширной литературе, а для западного читателя одним из лучших источников является книга Фионны Хилл и Клиффорда Гедди «Путин. Оперативник в Кремле»[15]. Анализируя важнейшие факторы, которые могли оказать воздействие на формирование экономических взглядов будущего президента, авторы книги особо выделяют восточногерманский опыт сотрудника советской разведки, который был свидетелем того, как стремление руководства ГДР во главе с Хоннекером любой ценой обеспечить стабильность привело к краху режима. Другой крайностью были реформы Горбачева и Ельцина, которые поставили Россию на край пропасти. Таким образом, делают вывод Хилл и Гедди, будущий лидер постсоветской России неизбежно должен был обеспечивать баланс между стабильностью и готовностью к изменениям[16].
Удастся ли Путину выйти за пределы традиционных для России фобий и задействовать творческий и экономический потенциал России – отнюдь не риторический вопрос. Определенные предпосылки для этого есть. Наряду с ростом зависимости от нефтяной и газовой трубы в течение последних десяти лет завершился процесс приватизации жилья, а также выделенных еще в советское время земельных участков. В итоге десятки миллионов людей в России стали собственниками недвижимости с необходимыми юридическими свидетельствами на сумму в триллионы долларов. Путин не только не препятствовал этому процессу, но и, более того, в течение нескольких лет Дума и правительство продлевало сроки приватизации. В своем бестселлере «Финансовая история мира» Найл Фергюсон показал, что именно владение недвижимостью и легализация этого обладания являются важнейшей предпосылкой для развития финансового рынка и капитализма в целом, потому что у населения есть актив, под который легко получить деньги[17]. Собственность на квартиры и домовладения стимулирует развитие такого важнейшего института, как право собственности, и, в конце концов, способствует вовлечению этих собственников в политический процесс. Стабильные демократии существуют там, где большинство принимающих участие в выборах, являются собственниками. Этот элемент является важнейшим в механизме экономической и политической модернизации.
В случае России ключевым, на наш взгляд, является не столько наличие «благодати» со стороны государства (само по себе перераспределение ренты в пользу бюджетников не является препятствием для модернизации, хотя в ряде случае действует как анальгетик и снижает потребность в использовании собственности в качестве актива для открытия собственного дела), а отсутствие стимулов для структурных изменений в экономике, включая дальнейшую приватизацию крупнейших российских активов, снижение административного давления на бизнес и создание инклюзивного капитализма, который даст постоянный доход владельцам собственности, независимо от государственного перераспределения нефтедолларов.
[1] Jensen N., Wantchekon L. Resource Wealth and Political Regimes in Africa // Comparative Political Studies. 2004. Vol. 37. № 7. Р. 819.
[2] Ross M. Does Oil Hinder Democracy? // World Politics. 2001. Vol. 53. № 3. Р. 326–361; Idem. Does Taxation Lead to Representation? // British Journal of Political Science. 2004. Vol. 34. P. 229–249; Moore M. Death Without Taxes: Democracy, State Capacity, and Aid Dependence in the Fourth World // Robinson M., White G. (Eds.).The Democratic Developmental State. Oxford: Oxford University Press, 1998. P. 84–124.
[3] См., например: Как избежать ресурсного проклятия / Под ред. Дж. Стиглица, Дж. Сакса, М. Хамфриса. М.: Издательство Института Гайдара, 2011.
[4] Там же. С. 293.
[5] Подробнее причины глубоких изменений в социально-экономической политике России в 2000-е проанализированы нами на примере борьбы с опасными инфекционными заболеваниями. См.: Lomagin N. Health and Globalization: A Case Study of Russia’s Response to HIV/AIDS // Russia’s Encounter With Globalization. Actors, Processes and Critical Moments. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2011. Р. 185–215.
[6] Luong P.J., Weinthal E. Oil is not a Curse. Ownership Structure and Institutions in Soviet Successor States. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
[7] Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers: Economic Change and Military Conflict From 1500 to 2000. New York, 1987.
[8] Автор утверждает обратное.
[9] Beverly C. NATO Alliance Negotiations over the Soviet Pipeline Sanctions. Washington, D.C.: Georgetown University, 1993.
[10] См. подробнее: Gustafson T. Wheel of Fortune. The Battle for Oil and Power in Russia. Cambridge: Harvard University Press, 2012.
[11] В этом, кстати, нет ничего нового. В США, например, со «сланцевой революцией» связывают надежду не только на достижение энергетической безопасности, но и на создание новых рабочих мест на основе реиндустриализации. Автомобильная, сталелитейная, строительная отрасли, фермеры, использующие минеральные удобрения, – все они так или иначе выигрывают от добычи сланцевой нефти и газа. По мнению некоторых аналитиков, роль «большой нефти» в американской политике и экономике стала определяющей, см.: Hertsgaad M. The Petro States of America // Bloomberg Businessweek. 2014. March 3–9. Р. 10–11.
[12] Например, российские геологи проводят активную работу по изучению природы ряда хребтов в Северном Ледовитом океане с целью обосновать их принадлежность России. Такие работы были завершены в Охотском море, в результате чего Комиссия ООН по разграничению континентального шельфа признала правомерность притязаний России, что увеличивает запасы углеводородов почти на 1 миллиард тонн, а также по хребту Менделеева, который является подводной возвышенностью в центральной части Северного Ледовитого океана.
[13] Совещание по вопросу стимулирования освоения континентального шельфа. 12 апреля 2011 года (www.premier.gov.ru/events/news/18680/).
[14] Этот процесс происходит двояко. С одной стороны, высокие цены на энергоносители (прежде всего газ) ведут к повышению издержек зарубежных производителей и негативно влияют на конкурентоспособность товаров, при производстве которых используется значительное количество энергоресурсов. С другой стороны, по мнению ряда торговых партнеров России, за счет высоких экспортных пошлин образуются сверхдоходы бюджета, которые государство направляет на поддержку российской промышленности (например, металлургической, химической), что существенно снижает издержки и повышает ее конкурентоспособность.
[15] Hill F., Gaddy C. Mr. Putin. Operative in the Kremlin. Washington, D.C.: Brookings Institution Press, 2013.
[16] Ibid. P. 160–161.
[17] Ferguson N. The Ascent of Money. A Financial History of the World. New York: Penguin Books, 2008. Р. 233, 277.