Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2014
Было сказано многими, что присоединение Крыма – это исторический рубеж. И вся история будет делиться на докрымскую и послекрымскую.
Это заявка на взгляд из большой исторической перспективы. Я бы немного подождал объявлять именно это событие историческим рубежом. Но факт налицо: для 75% россиян присоединение Крыма свидетельствует, что «Россия возвращается к своей традиционной роли “великой державы”, утверждает свои интересы на постсоветском пространстве».
Эта акция, таким образом, сыграла очень большую роль внутри страны. Это видно и по рейтингу Путина: в апреле 82%, в мае 83% опрошенных одобряют его деятельность. Заодно хвалят правительство и его премьер-министра, парламент и прочие государственные институты. Те, кто менее склонны одобрять деятельность всех означенных органов власти, тоже считают, что решением о Крыме, постановлением Совета Федерации о праве на военное вторжение в Украину был преодолен Рубикон в отношениях с Западом.
Состоялся возврат к способу, которым действовал СССР в отношении Финляндии, Чехословакии, Афганистана. О том, что постсоветская Россия способна на подобные действия, говорили только ее злейшие враги, отъявленные русофобы. Их мало кто слушал. Теперь это думают все. Теперь Россия сама записала себя в актуальные противники одной соседней страны и в вероятные – всех остальных.
Как в этих обстоятельствах видится россиянам мировое пространство? Об этом кое-что могут рассказать результаты опроса, проведенного «Левада-центром» в мае 2014 года.
На просьбу назвать «пять стран, которые недружественно, враждебно настроены по отношению к России» получаем список: США (69%), Украина (30%), Литва (24%), Латвия (23%), Эстония (21%), Грузия (19%), Великобритания (18%), Германия (18%), Польша (12%).
Девять стран рассматриваются как враждебные одной десятой населения и более. Если сложить доли отметивших каждое из этих государств, получим суммарный балл 234. Можно считать, что он некоторым образом измеряет коллективное чувство опасности.
Америка – наш главный враг. Британия – вековечный («Англичанка гадит»). Германия долго ходила в друзьях, но Меркель подвела – не одобрила присоединение Крыма, – теперь и Германия наш враг. Ну, а перед этим, настоящим, Западом стоит «ближний Запад», кордон «их» младших союзников из бывших республик СССР. Он сперва включал только страны Балтии, теперь там еще Украина и Грузия. Ясно, что, по мнению россиян, враждебный Запад развивает наступление на Россию.
Кто же нам поможет в противостоянии с Западом? На просьбу указать «пять стран, которые вы назвали бы наиболее близкими друзьями, союзниками России», получен следующий список: Белоруссия (51%), Китай (40%), Казахстан (37%), Армения (15%), Индия (13%), Куба (10%).
Стран, которые назвала одна десятая россиян и более, набралось всего шесть. Суммарный балл, который можно считать показателем спокойствия за свой тыл, равен 166. И эта общая оценка позитивных чувств, связанных с ощущением дружества, поддержки, в 1,4 раза меньше, чем показатель ощущения враждебности окружения.
Из сравнения видно: наш главный враг – Америка, наш главный друг – Белоруссия. Такая картина сложилась давно. Сейчас, после обострения на Украине и переориентации российской политики на Восток, перемены состоят в том, что Украина вошла в число главных врагов, а Китай – в число главных друзей. Белоруссия всегда № 1 в списке друзей, а вот Китай впервые вышел на следующее после Белоруссии место. Теснимая растущим числом врагов, Россия ищет защиты у Китая.
В последнее десятилетие всегда оказывалось, что врагов у России больше, чем друзей. Нынче ответ «Нет таких» про союзников дают 12% опрошенных. О том, что нет стран-врагов, решаются сказать менее 3% соотечественников. Лишить нас чувства, что (почти) весь мир против нас, – значит, сослужить плохую службу и массовому сознанию, и тем жрецам масс-медиа, которые не жалеют сил, чтобы поддерживать убеждение, что «нас никто не любит». И это в условиях, когда к согражданам вернулось чувство, что Россия – великая держава. Но, видимо, вместе с этим чувством обострилось ощущение, что кругом враги и нас не любят, причем не потому, что мы сделали что-то плохое, например, послали войска на чужую землю или отняли кусок чьей-то территории. Нас не любят за то, что мы в некотором высшем смысле лучше «их» всех. Кроме того, «они» нам завидуют. Не потому, что мы живем лучше «их». А потому, что мы владеем несметными подземными богатствами и бескрайними землями.
Такие идеи бродят в умах давно. Среди них надо особо выделить идею о том, что «они» ждут, что мы вымрем. Или, что «они» хотели бы, чтобы мы вымерли. Или «они» говорят, что половина (треть, две трети – версии различаются) нашего населения – лишняя. И этот излишек или вымаривают (подсовывая нам ГМО или гомосексуализм), или ждут, когда он сам вымрет.
Мне кажется, что в этих идеях, которые всегда приписывают самому главному врагу – ЦРУ, Пентагону, Госдепу, НАТО, или конкретным персонам: Бжезинскому, Тэтчер, – в этих идеях отражаются собственные страхи и страшные догадки: мы лишние! Мы лишние в своей собственной стране.
Происхождение этих идей определенно датируется концом 1980-х – началом 1990-х, и связаны они с крахом советской милитаризированной государственной экономики. В экономической системе, производившей в несметных количествах нечто бессмысленное, а именно вооружение, которое сравнительно редко воевало (но угрожало), в работе всех занятых был смысл. Все и каждый участвовали в укреплении обороноспособности страны, участвовали в грандиозной драме противостояния двух мировых систем. Тот, кто напрямую не был работником ВПК, также делал важное дело – растил кадры для него, учил эти кадры, лечил, кормил их, собирал для страны урожай.
Состоявшиеся после 1990 года социальные и экономические перемены не только подорвали ВПК как промышленный комплекс, не только разорили и распылили большую часть его предприятий. Они сделали нечто более грандиозное. Они лишили практически всех работников («трудящихся») их миссии. Они лишили их труд того высшего и общенародного смысла, который он имел, оставив ему узкую функцию давать заработок человеку и его семье. Труд стал частным делом, да и сама жизнь стала частным делом: хочешь жить – живи. Ты нужен, если нужен, сам себе и, может быть, кому-то из твоих близких.
Дело усугубилось переходом от индустриальной экономики к сервисной, от производства («производительного труда») – занятия, если не священного, то почетного, к деятельности по обслуживанию, услужению. Миллионы людей оказались исполнителями функции, которая в индустриальной системе считалась малопочетной.
Еще одним фактором стал переход от относительно дифференцированной экономики СССР к преимущественно сырьевой в Российской Федерации. Даже не углубляясь в сложный вопрос, где и каким образом создается прибавочная стоимость, ясно, что продаваемые «за валюту» ресурсы добывают сравнительно небольшие отряды работников сырьевого сектора. Есть еще несколько отраслей, которые им способствуют: транспортная, телекоммуникационная и другие. Но очень значительная часть населения не участвует в этом производстве на экспорт и в самом экспорте, а скорее задействована в импорте товаров за счет средств, которые выручены за счет продажи сырья.
И у этой части населения возникает убеждение, что раз она ничего не производит, а только распределяет и потребляет, то она лишняя. Это убеждение основывается на советской этике, которую никто не отменял и взамен которой уж точно ничего не было предложено. Массированно адресуя именно этой части аудитории советское кино, советские песни или ремейки советского, власть поддерживает сохранение базовых этических постулатов (о «человеке труда», о «долге перед Родиной»), с позиций которых нынешняя жизнь людей, ставшая их частным делом, есть просто грандиозное недоразумение.
В самом деле, они ведь не могут ответить на вопрос: зачем они живут? В борьбе с этой «бессмысленностью бытия» некоторые категории – не скажу работников, но участников процесса – наделяют свое существование смыслом. «Есть такая профессия – Родину защищать», – эта идея нужна очень многим, пусть даже они не могут сказать, от кого именно они ее защищают, кто именно на родину нападает или готовится напасть.
Среди госслужащих – класса, который численно вырос больше всех и при перераспределении ресурсов получает больше всех, – имеет хождение самоаттестация: «Мы – государевы люди», иногда «Я – человек государственный». Это, во-первых, указание на свою безусловно важную функцию: служу самому главному, во-вторых, – перенос ответственности на эту главную инстанцию. Не мне и не вам, мол, судить, нужно ли то, что я делаю. Можно еще считать, что, работая на государство, я работаю на всех вас.
Согласно исследованиям «Левада-центра», карьера госслужащего – наиболее привлекательная, по мнению родителей, которые хотели бы хорошего будущего для своих детей. Нет сомнений, что заработок, бонусы, соцпакет, а также права и привилегии играют главную роль в таком выборе. Но важна и моральная составляющая: на госслужбе он будет работать не на себя, а на государство, то есть, как говорилось, на всех.
Вот что получается: кто работал на войну, кто работает на государство – нужные люди. Значит, и война – нужное дело. И государство, великая держава, нужна, чтобы у нас был смысл существования. Крым наш, и этот смысл мы вернули.