Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2013
Александра Олеговна Васильева (р. 1986) – аспирант факультета политологии Амстердамского университета (Нидерланды).
Патримониализм как определяющий фактор развития российского капитализма[1]
Политико-экономическая система[2] современной России часто описывается как «государственный капитализм»[3]. С момента распада советской плановой экономики российский капитализм прошел несколько этапов развития. В соответствии с основной трактовкой событий последних двадцати лет[4] «либерализация» (ельцинский период) сменилась «огосударствлением» (путинский период). Некоторые исследователи подчеркивают, что эта тенденция ознаменовалась переходом от «захвата государства» олигархами к «захвату бизнеса» окрепшим государством[5]. При этом «дело ЮКОСа», открытое в 2003 году, считается поворотным событием в развитии отношений власти и бизнеса. В терминологии сравнительной политической экономии, анализирующей разновидности капиталистических систем (varieties of capitalism), российский капитализм в течение 1990-х годов приближался к «либеральному» типу, а в ходе 2000-х проделал путь в сторону разновидности капитализма, характеризующейся расширенным влиянием государства на экономику (так называемый «государственный» тип).
Траектория развития российского капитализма рассматривается в данной статье с точки зрения преемственности патримониализма – системы общественно-политических отношений, впервые описанной немецким социологом Максом Вебером. В патримониальных обществах доминируют иерархические патрон-клиентские связи между представителями власти и бизнеса, предполагающие обмен политического или бюрократического покровительства на лояльность предпринимателей, что размывает границу между властью и бизнесом. При этом в патримониальных системах формальные и неформальные правила игры зачастую противоречат друг другу, партикулярные ценности и частные интересы доминируют над универсальными принципами и общественным благом, а коррупция (бытовая, деловая, а также политическая) распространена на всех уровнях.
Важно отметить, что «патримониальный» тип капитализма (равно как и иные его типы – «либеральный» и «государственный») следует понимать как модель, а не как описание, полностью отражающее действительность в определенном обществе. Любая реальная политико-экономическая система, в том числе и в России, содержит элементы каждой разновидности капитализма, причем в разной пропорции, которая менятся со временем. Большинство исследователей российского капитализма констатируют уменьшение в нем доли «либеральных» и увеличение доли «государственных» элементов, как было отмечено выше, в то время как элементы патримониализма – политический патронаж, коррупция и доминирование неформальных правил игры, – хотя и являются предметом многих исследований[6], в основном остаются за скобками систематического анализа российского капитализма.
В данной статье предпринимается попытка включить патримониализм в систематическое рассмотрение эволюции российской политико-экономической системы. Патримониализм является типичной особенностью переходных и развивающихся экономик (в частности, стран БРИК), и, соответственно, он оказывает ключевое влияние на траекторию развития российского капитализма. Для раскрытия этого тезиса вначале обратимся к центральным аспектам российского патримониализма, а затем рассмотрим периоды либерализации и огосударствления с точки зрения преемственности патримониализма. При этом в центре анализа, согласно концепции Уве Беккера[7], будут две основные сферы капитализма – отношения государства и бизнеса, а также отношения работников и работодателей. В заключение статьи будет сказано несколько слов о траектории развития российского капитализма в контексте доминирования патримониализма.
Преемственность патримониализма в России
Патримониализм как система патрон-клиентских отношений складывался на протяжении всей истории российского государства: в качестве примера можно сослаться на принцип «кормления», когда сбор налогов отдавался на откуп княжеским наместникам, а также институт дворянства и поместную систему. Патримониализм укрепился и в советское время, когда партийная и хозяйственная номенклатура распоряжалась «общенародной» собственностью, имея возможность извлекать административную ренту. Поскольку после распада Советского Союза не произошло радикального обновления политических элит, бывшая номенклатура в основном смогла сохранить свои позиции в государственном аппарате: так, в 2001 году 60% чиновников федерального уровня являлись выходцами из советской номенклатуры[8]. Таким образом, можно утверждать, что современная Россия унаследовала патримониальный характер советского бюрократического аппарата, выразившийся в прочно укоренившемся обыкновении государственных служащих следовать не столько должностным обязанностям, сколько инструкциям «сверху», а также в злоупотреблении должностными полномочиями и в извлечении частной выгоды из позиции, занимаемой во властной иерархии.
В основе российского патримониализма находятся исторически сложившаяся традиция доминирования государства над личностью, глубоко укорененное в сознании людей преклонение перед начальством (будь то чиновник, представитель правоохранительных органов или работодатель) и связанный с этим патернализм, а также атомизированность, социальная пассивность и политическая апатия общества. Один из важных элементов российского патримониализма – сосуществование формальных институтов, законов и правил с неформальными, зачастую полулегальными или вовсе противозаконными практиками (по принципу «строгость наших законов компенсируется необязательностью их выполнения»). При этом неформальные правила игры нередко противоречат формальным институтам или даже искажают и подрывают их. Балансирование между формальными законами и неформальными правилами является неотъемлемым условием для успешного ведения бизнеса.
Неформальные пути в обход законов исторически возникали в ответ на тотальное регулирование, практикуемое репрессивным государством, а также как стратегия адаптации к хроническому дефициту. Яркие черты советского времени – блат, «черный рынок» и теневая экономика. После распада Советского Союза неформальные практики не только не исчезли, но даже упрочились на фоне слабости государства и экономического коллапса 1990-х годов: их примерами могут служить распространение бартера и «черного нала», систематический увод активов в оффшоры, феномен «крышевания», а также деятельность мафиозных группировок и рэкетиров. Укрепление государства и некоторых формальных институтов в 2000-е годы, как ни странно, не способствовало вытеснению неформальных практик, но, наоборот, институционализировало их, как показано ниже. Неофициальные, частные пути «решения проблем» в обход формальных правил – стремление «договориться», – до сих пор остаются частью российской повседневности и воспринимаются как норма.
Неотъемлемым компонентом российского патримониализма является распространенность коррупции (в широком понимании слова, включающем не только взятки, но и такие формы использования публичных ресурсов для частной выгоды, как хищение, вымогательство, «откат» и «распил», а также феномен непотизма). По оценке Владимира Милова, в 2010 году годовой коррупционный оборот составлял треть валового внутреннего продукта[9]. Причем по сравнению с так называемыми «лихими 1990-ми», когда экономические отношения только складывались в ходе болезненных реформ, в ходе путинского огосударствления в 2000-е годы коррупция даже увеличилась. Так, по оценкам фонда «ИНДЕМ», средний размер взятки в 2001 году соответствовал стоимости тридцатиметровой, а в 2005 году уже двухсотметровой квартиры. Если сравнивать с доходами федерального бюджета, то в тот же период коррупционный рынок увеличился с 66% до 266%[10].
Не только объем, но и формы коррупции претерпели изменения: если в 1990-е годы бизнес нес бремя взяток и вымогательства, то в 2000-е годы получили распространение более институционализированные формы «сотрудничества» бизнеса и местных администраций, например привлечение к выполнению «социальных обязательств» или принуждение к «добровольным пожертвованиям»[11]. Масштаб «распилов» и «откатов» тоже достиг небывалого размаха: по оценкам экспертов, объем этого сегмента коррупционного рынка увеличился с 3–5% в 1990-е годы до 50% и более к концу 2000-х[12]. Наглядной иллюстрацией может служить сравнение стоимости строительства одного километра четырехполосной асфальтированной дороги: в то время, как в других странах БРИК подобные затраты колеблются в диапазоне 2,9–3,6 миллиона долларов, в России они составляют в среднем почти 13 миллионов, а в Москве достигают 400 миллионов долларов[13].
Наконец, ключевым аспектом российского патримониализма, принципиально важным для понимания национальных особенностей прав собственности и, соответственно, капитализма, является феномен власти-собственности. Концепция власти-собственности была впервые описана историком
Слияние власти и собственности являлось особенностью советской политико-экономической системы: государство в лице коммунистической партии было обладателем и политической власти, и права верховного собственника. Чиновничество, распоряжавшееся государственным имуществом, фактически выступало коллективным собственником активов промышленности. Таким образом, власть-собственность являлась основной формой собственности в советской России. В ходе «спонтанной приватизации» конца 1980-х годов номенклатура смогла разменять свою власть на собственность, формально закрепив фактические правомочия[16]. Таким образом, ввиду общего ослабления государства, охват власти-собственности в 1990-е годы уменьшился. Годы правления Путина и приход к власти так называемых «силовиков» ознаменовались возвращением и видоизменением власти-собственности, в частности ее распространением на частную собственность. Прежде, чем проанализировать этот феномен на примере путинской политики огосударствления, кратко рассмотрим ельцинскую либерализацию с точки зрения преемственности патримониализма.
Патримониализм размывает ельцинскую либерализацию
Переход от советской плановой системы к рыночной экономике в течение 1990-х годов не явился истинной либерализацией в смысле установления верховенства закона и сокращения государственного вмешательства в экономику – напротив, он продемонстрировал устойчивость и преемственность патримониализма. При этом в реформах Ельцина, в особенности в программе приватизации, не столько отразился «захват» слабого государства влиятельными бизнес-группами, сколько проявилось слияние власти и бизнеса. Основными вехами этого процесса стали ваучерная приватизация и залоговые аукционы.
Как известно, ваучерная приватизация не привела к созданию широкого класса собственников, а скорее обеспечила трансформацию политического капитала в экономический, начавшуюся уже во время спонтанной приватизации конца 1980-х годов. В частности, ваучерная приватизация дала возможность бывшим представителям номенклатуры (особенно «красным директорам») легализовать свои должностные права собственности и стать законными владельцами приватизированных предприятий. Залоговые аукционы явились не менее ярким проявлением патримониализма: представители узкой группы ведущих предпринимателей смогли обогатиться за счет прямых связей с высшим политическим руководством страны, а также обрели мощное политическое влияние, наглядно демонстрируя сокращение дистанции, разделявшей политическую и экономическую элиты, и упрочение патрон-клиентских связей.
Ход российской приватизации был обусловлен доминированием патримониализма, а ее результатом оказалась высокая концентрация собственности в непрозрачных, вертикально интегрированных олигархических конгломератах: по оценке Питера Рутланда, к 2001 году 20 частных компаний, контролируемых всего 37 бизнесменами, обеспечивали около трети российского ВВП[17]. Таким образом, сложившаяся к концу 1990-х годов политико-экономическая система напоминала не столько либеральный тип капитализма, сколько олигархию в традиционном, идущем из Древней Греции, понимании термина. Ведь именно сращивание политической и экономической власти, определяющее олигархические режимы, оказалось отличительной чертой 1990-х годов.
Не только отношения государства и бизнеса, но исоциально-трудовые отношения складывались под влиянием патримониальных традиций. Вопреки прогнозам, законодательная либерализация рынка труда на фоне глубокой рецессии начала 1990-х годов не привела ни к массовым увольнениям, ни к всплеску забастовочной активности. Напротив, российские предприятия стремились сохранить рабочую силу и использовали неформальные стратегии адаптации к тяжелой экономической ситуации. В частности, предприятия экономили за счет сжатия рабочего времени, снижения реальной заработной платы (в дополнение к ее инфляционному обесцениванию) и практики задержек зарплаты.
В этом контексте неожиданно низкая степень конфликтности трудовых отношений объясняется патерналистским характером связи между работниками и работодателями: поскольку эффективные механизмы давления на работодателя отсутствовали, работники предпочитали сохранять свои рабочие места, полагаясь на неформальные договоренности с руководством (в том числе дававшие доступ к теневым заработкам). В итоге «деформализация» трудовых отношений в 1990-е годы сыграла роль амортизатора в период трансформационного кризиса, однако усложнила институционализацию рынка труда в будущем, как показало его развитие в 2000-е годы[18].
В целом можно сделать вывод, что на практике реформы 1990-х годов не вылились в истинную либерализацию российской политико-экономической системы (в смысле снижения государственного регулирования рынка и обеспечения соблюдения правовых норм). Скорее они способствовали закреплению идущего из советских времен патримониального слияния власти и бизнеса, высокой степени неформальности рынка труда и патернализма в отношениях работников и работодателей.
Путинское огосударствление как возвращение власти-собственности
Приход к власти Путина часто классифицируется как смена курса в сторону огосударствления и оценивается многими аналитиками как поворот к усилению государства, укреплению формальных институтов, расширению государственного влияния в экономике и формализации рынка труда. Однако эти изменения происходили на фоне преемственности патримониализма и, в частности, возрождения традиции власти-собственности. В этом контексте огосударствление обусловило не активную государственную политику экономического развития по примеру «азиатских тигров», а консолидацию патримониального режима. Рассмотрим элементы путинской политики «сильной руки» с точки зрения доминирования патримониализма.
Укрепление государственных институтов
В 2000-е годы была расширена законодательная база, усилено правоприменение, улучшено финансирование государственных ведомств, а также предприняты шаги к снижению налогового и административного бремени, несомого бизнесом. Тем не менее, российское государство по-прежнему отличалось низким уровнем институционализации, неэффективностью государственных действий, разрывом между формальными законами и их применением, а также вытеснением государственного аппарата «сетевыми структурами власти», занимающимися извлечением и распределением природной ренты[19]. В первую очередь в роли таких структур выступали неформальные группировки внутри господствующей элиты, среди которых преобладали «силовики».
Усиление государства происходило на базе его силовой части и проявилось в первую очередь в росте влияния аппарата насилия – спецслужб и правоохранительных органов. С приходом Путина начался процесс «милитаризации» политической элиты, то есть притока силовиков во все эшелоны власти[20]. Причем увеличение силового потенциала государства происходило на фоне ослабления формальных институтов, которые все более ощутимо вытеснялись сетевыми структурами власти.
Деинституционализация усугубилась ужесточением контроля над гражданским обществом и подавлением автономных центров власти, которые обеспечивают систему «сдержек и противовесов», состоящую из выборных губернаторов, плюралистического парламента, а также независимых СМИ, НКО и профсоюзов. Взамен была выстроена сверхцентрализованная система, в которой отсутствуют автономные центры управления, интересы конкурирующих властных группировок согласовываются верховным арбитром, а реакция на возникающие проблемы и кризисы происходит в режиме «ручного управления»[21].
Усиление силового компонента в комбинации со слабой институционализацией государства не повлекло за собой повышения эффективности государственных действий в таких ключевых сферах, как здравоохранение, образование, борьба с коррупцией или улучшение бизнес-климата[22]. Российская экономика продолжает зависеть от сырьевого сектора, в то время как промышленность деградирует и теряет конкурентоспособность, что доказывается стремительным сокращением доли несырьевых товаров в экспорте страны. Несмотря на официально пропагандируемый курс на модернизацию и диверсификацию экономики, техническая инфраструктура и промышленное оборудование изношены и страдают от хронического недофинансирования, развитие высокотехнологичных отраслей буксует, а инновационные продукты, например, электромобиль или планшет, не выходят за рамки прототипов[23].
Илл. 1. Торговый баланс России (за исключением нефти и газа) в 2000–2008 годах (млрд. долларов). Источник: Статистика ОЭСР, 2009.
Политика национализации и подчинение бизнеса государственным интересам
Когда государственные институты вытесняются сетевыми структурами власти, силовой ресурс государства, не контролируемый обществом, используется для решения корпоративных и личных задач. Наглядным примером стало расширение влияния государства в экономике в течение 2000-х годов. Рассмотрим сначала политику национализации, а затем обратимся к изменению соотношения сил государства и частного бизнеса.
Концентрация активов прибыльных сфер экономики в руках государства и создание государственных корпораций могут быть рассмотрены с точки зрения перераспределения собственности, или реприватизации в интересах господствующих элит по принципу власти-собственности. Представители политических элит, оказавшись в советах директоров государственных или национализированных компаний, получили доступ к их финансовым потокам. Иными словами, представители господствующей элиты обрели фактические права собственности по принципу власти-собственности. Таким образом, в контексте доминирования патримониализма политика национализации основана не на представлении об общественном благе или стратегии развития (черта «государственного» капитализма), а скорее на частных интересах чиновников (черта «патримониального» капитализма).
Если учитывать доминирование патримониализма в российской политической экономии, то ослабление позиций крупного частного бизнеса и его подчинение интересам государства также предстает в ином свете. Благодаря нефтяному буму 2000-х годов, обеспечившему стабильный экономический рост и популярность президента по сравнению с 1990-ми годами, государство смогло достичь большей автономии от крупного бизнеса. Были выведены из игры самые масштабные и самостоятельные игроки (такие, как Владимир Гусинский, Борис Березовский и Михаил Ходорковский), а ведущая роль перешла к «системным» компаниям, тесно связанным с государством. Однако подчинение бизнеса государственным интересам не ознаменовалось установлением единых правил игры. Напротив, усиление силового компонента государства при отсутствии верховенства закона, независимых судов и гарантий частной собственности позволило чиновникам (в чьих руках находятся полномочия как по установлению правил игры, так и по их применению) выборочно применять законы в своих целях, например, запугивая или наказывая «неудобных» игроков[24].
Замена государства сетевыми структурами власти не способствовала вытеснению неформальных практик, а, наоборот, позволила превратить формальные институты (правоохранительные органы, суды и прочие) в оружие в руках представителей государства. Начало этой тенденции положила смена собственников на ведущих телеканалах ОРТ и НТВ, а также «дело ЮКОСа», а яркой чертой последних лет служит феномен рейдерства. Нелегальные корпоративные рейды выполняются зачастую по инициативе или при поддержке представителей правоохранительных органов, причем чиновники используют авторитет, привилегированный доступ к информации и насильственный потенциал своих учреждений для частного обогащения[25]. Таким образом, можно сделать вывод, что принцип власти-собственности в последние годы распространился и на частную собственность.
Развитие социально-трудовых отношений
При Путине были предприняты шаги в сторону формализации трудовых отношений: в 2001 году был принят новый сравнительно жесткий Трудовой кодекс, а также улучшено его правоприменение. Однако, несмотря на эти изменения, социально-трудовые отношения не были полностью выведены «из тени», а строгость трудового законодательства побуждала предприятия искать новые возможности для того, чтобы обойти закон. Эта тенденция усилилась в ходе кризиса 2008–2009 годов, доказав устойчивость неформальных стратегий адаптации российских предприятий. Например, вопреки ужесточившемуся законодательству, получила распространение «условно-добровольная» неполная занятость (отпуска по заявлению работников, предоставление которых не требует компенсации со стороны предприятий), а также «черно-белые» зарплаты: по оценкам Росстата, теневые выплаты на протяжении 2000-х годов составляли около половины от официальной заработной платы[26].
Как и в 1990-е годы, забастовочная активность находилась на низком уровне, а деятельность профсоюзов по защите интересов работников продолжала быть слабой или «имитационной». Слабость независимых профсоюзов, снижение охвата работников официальными профсоюзами, а также сокращение числа их членов усугублялись безразличием или нежеланием основной массы рядовых работников активно участвовать в отстаивании своих интересов[27]. Таким образом, несмотря на законодательные изменения, направленные на формализацию рынка труда, можно сделать вывод об укреплении сложившейся в 1990-е годы неформальной, патерналистской модели отношений работников и работодателей.
Траектория российской политической экономии и преемственность патримониализма
Российская политико-экономическая система проделала большой путь после распада советской плановой экономики. Для определения траектории развития российского капитализма в рамках этой статьи было предложено рассмотреть элементы трех моделей капитализма – либерального, государственного и патримониального, – учитывая взаимодействие векторов преемственности и изменения.
В целом можно сделать вывод о том, что и либерализация 1990-х годов, и поворот к большему вмешательству государства в экономику в 2000-е годы проходили под сильным влиянием традиции патримониализма. В частности, сформировавшаяся в 1990-е годы олигархическая модель взаимоотношений государства и бизнеса сохранилась без значительных изменений в ходе путинского «огосударствления». Новые игроки, в частности «силовики», встроились в сложившуюся систему, частично вытеснив прежних акторов, а остальные приспособились к новым правилам игры или же сошли со сцены. При таком раскладе слияние власти и бизнеса, характерное для олигархической политико-экономический системы, продолжилось и при «сильной руке» Путина.
В терминологии сравнительной политической экономии это означает, что усиление государственного вмешательства в экономику приблизило Россию не столько к «государственной», сколько к «патримониальной» модели капитализма. Этот процесс был обусловлен «консолидацией слабого государства»[28], деинституционализацией как отношений государства и бизнеса, так и отношений работников и работодателей, а также распространением неформальных правил и неписаных договоренностей, которые явно преобладают над законами, условиями контрактов и другими формальными обязательствами.
Одна из самых ярких неформальных черт российской системы – принцип власти-собственности, согласно которому чиновники извлекают выгоду из своего должностного статуса и имеют возможность получать прибыль от собственности, как будто бы она принадлежит им по закону. Экспансия принципа власти-собственности на частную собственность, наблюдаемая в течение 2000-х годов, говорит об общей уязвимости прав собственности в России. Защита прав собственности обеспечивается не универсальными законами и независимыми судами, а приближенностью к «вертикали власти» или связью с государственными структурами. Частные фирмы вступают в вынужденное «партнерство» с чиновниками, предприниматели же оказываются не полноценными собственниками, а лишь уполномоченными владельцами[29].
Является ли траектория развития российского капитализма уникальной? Для ответа на этот вопрос необходимо проделать сравнительный анализ с другими развивающимися экономиками, схожими с Россией по некоторым параметрам, например, со странами БРИК. Результаты пока единственного сравнительного статистического анализа такого рода[30] показывают, что в эру глобальной либерализации, охватившей многие части мира в 2000-е годы, российский путь развития является в значительной мере исключением: Китай и особенно Индия (в меньшей степени Бразилия) либерализовали свои экономики, в то время как Россия проделала путь в противоположном направлении. Исследование также показывает, что в России уровень патримониализма самый высокий среди стран БРИК и что за последнее десятилетие этот показатель вырос только у нее. Эти результаты поддерживают выводы качественного анализа данной статьи: в течение 2000-х годов российский капитализм проделал путь в сторону делиберализации, которая в большей степени происходила не за счет огосударствления, а за счет усиления патримониализма.
[1] Автор благодарит Наталию Динес и Светлану Покровскую за советы и конструктивные комментарии, полученные в ходе написания данной статьи.
[2] Термины «политико-экономическая система», «политическая экономия» и «капитализм» используются в настоящей статье в качестве синонимов.
[3] См.: Зудин А. Государство и бизнес в России: эволюция модели взаимоотношений // Неприкосновенный запас. 2006. № 6(50).
[4] См.: Он же. Указ. соч.; Паппэ Я., Галухина Я. Российский крупный бизнес. Первые 15 лет. М.: Издательский дом ГУ-ВШЭ, 2009; Gudkov L., Zaslavsky V. Russland. Kein Weg aus dem postkommunistischen Übergang?
[5] Hellman J. Winners Take All: The Politics of Partial Reform in Post-Communist Transitions // World Politics. 1998. Vol. 50. № 2; Yakovlev A. The Evolution of Business-State Interaction in
[6] См.: Барсукова С. Неформальная экономика. Курс лекций.М.: Издательский домГУ-ВШЭ, 2009; Ledeneva A. Can Russia Modernise? Sistema, Power Networks and Informal Governance. Cambridge: Cambridge University Press, 2013.
[7] Becker U. Open Varieties of Capitalism: Continuity, Change and Performances. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009.
[8] Brym R.J., Gimpelson V. The Size, Composition, and Dynamics of the Russian State Bureaucracy in the 1990s // Slavic Review. 2004. Vol. 63. № 1. P. 109.
[9] Милов В. и др. Путин. Коррупция. Независимый экспертный доклад (www.putin-itogi.ru/putin-i-korruptsiya).
[10] Сатаров Г. Во сколько раз увеличилась коррупция за четыре года: результаты нового исследования Фонда ИНДЕМ. М., 2005. С. 14.
[11] Например, компания «ИКЕА» перед открытием одного из филиалов в Москве была вынуждена профинансировать строительство транспортной развязки и «пожертвовать»один миллион долларов на развитие детского спорта. Государственная же реставрация Константиновского дворца в Петербурге в 2003 году, в шесть раз превзошедшая по стоимости даже ельцинскую реставрацию Кремлевских дворцов, была осуществлена с помощью «добровольных пожертвований» крупных бизнесменов, «сбросившихся» по 10 миллионов долларов с человека. См.: Каримова А. Парад преград // Коммерсант Деньги. 2011. 5 декабря. С. 55; Guriev S., Rachinsky A. The Role of Oligarchs in Russian Capitalism // Journal of Economic Perspectives. 2005. Vol. 19. № 1. P. 147.
[12] Наговицин А. Коррупция как основная угроза экономической безопасности России // Вестник Института экономики РАН. 2013. Т. 1. С. 99; Леденева А., Шекшня С. Бизнес в России: неформальные практики и антикоррупционные стратегии // Russie. Nei. Visions. 2011. № 58.
[13] См.: Иноземцев В. Миллиарды в асфальте // Ведомости. 2009. 14 июля.
[14] Васильев Л. Феномен власти-собственности // Типы общественных отношений на Востоке в средние века / Под ред. Л.Б. Алаева. М.: Институт востоковедения РАН, 1982; Нуреев Р., Рунов А. Россия: неизбежна ли деприватизация (феномен власти-собственности в исторической перспективе) // Вопросы экономики. 2002. № 6. С. 10–31.
[15] Рунов А., Тамбовцев В. Традиции власти-собственности, система должностных прав и приватизация в России // Права собственности, приватизация и национализация в России / Под ред. В. Тамбовцева. М., 2009. С. 92.
[16] Там же. С. 117–119, 134.
[17] Rutland P. Putin’s Economic Record: Is the Oil Boom Sustainable? // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60. № 6. P. 1055.
[18] См.: Капелюшников Р. Российский рынок труда: адаптация без реструктуризации. М., 2001; Соболев Э. Регулирование социально-трудовых отношений в России: генезис, механизмы, направления трансформации. Автореф. на соиск. уч. ст. д.э.н. М.: Институт экономики РАН, 2010.
[19] См.: Зудин А. Указ. соч.; Петров Н. Обилие слабого государства // Pro et Contra. 2011. Т. 15. № 5. С. 54–55.
[20] См.: Крыштановская О. Анатомия российской элиты. М., 2005.
[21] Петров Н. Указ. соч. С. 62.
[22] McFaulM., Stoner-WeissK. The Myth of the Authoritarian Model // Foreign Affairs. 2008. Vol. 87. № 1. P. 74–77.
[23]
[24] См.: Gel’man V. The Unrule of Law in the Making: The Politics of Informal
[25] См.: Волков В. Силовое предпринимательство будет всегда // Дело. 2011. 15 апреля; Volkov V. Hostile
[26] Капелюшников Р. Конец российской модели рынка труда? М., 2009. С. 18.
[27] Соболев Э. Указ. соч.
[28] GudkovL., ZaslavskyV. Op. cit. P. 95.
[29] См.: Клямкин И., Тимофеев Л. Теневая Россия. М., 2000. С. 94–97; Рунов А., Тамбовцев В. Указ. соч. С. 97.
[30] См.: