Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2013
Дилан Тригг – научный сотрудник Университетского
колледжа Дублина, приглашенный исследователь в Архивах Гуссерля
(Эколь Нормаль, Париж). Научные интересы находятся на стыке феноменологии и психоанализа. Авторкниг «Body Parts» (2012), «The Memory of
Place: АPhenomenology of the Uncanny» (2012),
«Aesthetics of Decay: Nothingness, Nostalgia and the Absence
of Reason» (2006).
Фрейдизм – это явная и
тематизированная археология.
Поль Рикёр. Фрейд и философия
Распалась связь времен
Каким образом руины – будь то развалины завода или остатки древней цивилизации – вписываются в городской пейзаж? Руины не просто искореженная материя – это еще и спутанное время. Руины – это ржавчина, которая разъедает границы между прошлым и настоящим. Вопрос не в том, где находятся руины, вопрос – когда, в каком времени они присутствуют? Не в настоящем, но и не в прошлом. «Распалась связь времен», – нашептывает нам тень Гамлета.
Более того, руины ослабляют нашу привязанность к местам. Случается, что нам нравится какой-то определенный уголок на планете, однако, если в этом уголке есть руины, привязанность все время сталкивается с образом перемен. Если любишь руины, то рано или поздно останешься с разбитым сердцем. В конце концов, невозможно испытывать ностальгию по отношению к тому, что противится четкой идентификации. Как бы нам ни хотелось, чтобы руины свидетельствовали о нашем прошлом, чтобы они были нашими руинами, – проходит мгновение, и у них уже другое прошлое, совершенно не связанное с тем, которое мы присвоили как свое собственное.
Руины возвращаются. В этом одна из их главных загадок: они упорно продолжают существовать во времени, которое сами же и разрывают. Это отнюдь не отходы культуры, они противятся вытеснению, защищаясь от распада, – хотя именно распад их и создал.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно эту сложную структуру Фрейд выбрал в качестве основной метафоры не только для психоаналитической практики, но и для самой человеческой психики. Археологические раскопки и обнажение руин стали для Фрейда средством артикуляции целого ряда важнейших для всего его мышления тем – и не в последнюю очередь для темы сохранения прошлого в сознании и бессознательном.
Почему именно образ руин? Что он может рассказать нам о психоанализе – и что, в свою очередь, психоанализ может рассказать нам о руинах? И далее: если Фрейда интересовали классические руины Рима и Афин, то как психоанализ должен вести себя по отношению к современным руинам Детройта и Чернобыля?
Влечение к руинам
Метафоры руин и археологии по-разному использовались в психоанализе Фрейда: поначалу речь шла о том, что можно охарактеризовать как влечение к руинам, но закончилось все аффектом беспокойства и меланхолией. Сначала Фрейд ведет себя как бесстрашный путешественник, мечтающий раскопать тайны, скрытые в психическом и земном бессознательном. Вот отрывок из его работы 1896 года «Об этиологии истерии»:
«Представьте себе, что некий исследователь-путешественник оказывается в малознакомой местности, где его интерес привлекли груды развалин с остатками стен, фрагментами колонн, досок со стертыми и неразборчивыми письменными значками. […] Он может поступить и так – принести кирки, лопаты и заступы, привлечь к работе жителей, снабдив их этими инструментами, взяться вместе с ними за раскопки развалин, убрать мусор и среди зримых остатков обнаружить закопанное. Если его работа вознаграждается успехом, то находки разъясняются сами собой; остатки стены принадлежат к валу вокруг дворца или сокровищницы, раздробленные колонны относятся к храму, найденные в большом количестве двуязычные – в благоприятном случае – надписи обнаруживают алфавит и язык, а их расшифровка и перевод дают неожиданные сведения о событиях древних времен, в память о которых и были воздвигнуты те монументы»[1].
Здесь Фрейд косвенным образом дает обоснование своей аналитической теории. Уподобляя себя классическому исследователю-путешественнику, Фрейд возводит психоанализ к практикам извлечения на свет и реставрации. Чтобы вывести к свету сознания испещренные надписями фрагменты и разрозненные осколки былой цивилизации, требуется тщательная работа. Подступись к ним с излишней жесткостью, и следы древности еще глубже уйдут под землю. Но, если действовать осторожно, эти следы укажут на прошлое, которое можно воскресить и реконструировать.
На первых этапах разработки метафоры руин Фрейд пишет о своем археологическом анализе: «Это метод расчистки пластов патогенного психического материала, который мы охотно сравнили бы с техникой раскопок древнего города»[2]. В обоих приведенных высказываниях руины, при всей их беспорядочности, оказываются погруженным во время материалом – поэтому их можно раскапывать, интерпретировать, а затем и реконструировать.
Таким образом, Фрейд с самого начала наделяет руины огромным психическим смыслом. Прошлое оказывается не вечно инертной и бессодержательной материей, а наполненной скрытыми смыслами материальностью. Фрейд видит ценность метафоры в том, что руины пропитаны будущим, их бездействие обманчиво. Искомое прошлое обладает жизнью после смерти, оно наделено скрытым смыслом, который в будущем восстановит психоанализ.
В этих непростых отношениях между Фрейдом и руинами последние обретают голос только благодаря вмешательству психоанализа. Говоря феноменологически, руины говорят не сами по себе, а скорее, посредством аналитического метода. Руины сами себя не расшифровывают. Они не целостная материя, а фрагменты, для реконструкции которых требуется анализ, – и здесь самое время спросить, где кончаются руины и начинается психоанализ.
Границы руин
До начала 1930-х Фрейд продолжает эксплуатировать метафору руин и погребенного прошлого. Теперь, однако, он более осторожен в отождествлении психики с античными руинами. В работе «Недовольство культурой» эта тема возникает вновь – на этот раз в отношении сохранения прошлого. Он пишет: «В душевной жизни ничто, раз возникнув, не исчезает, все каким-то образом сохраняется и при известных условиях… может вновь всплыть на поверхность»[3].
Классические руины еще раз сыграют центральную роль для расшифровывания прошлого в настоящем. Перенося читателя в «вечный город» Рим, Фрейд дает описание его древней истории, а затем задается вопросом: «Что найдет от этих ранних стадий посетитель сегодняшнего Рима, даже если он снабжен самыми совершенными познаниями истории и топографии?»[4]. И вот размышления Фрейда в связи с этим вопросом:
«Стену Аврелиана, несмотря на некоторые повреждения и проломы, он увидит почти не изменившейся. Кое-где, благодаря раскопкам, он сможет увидеть остатки вала Сервия. […] Но от зданий, когда-то заполнявших эти рамки древнего города, он не обнаружит ничего или почти ничего – эти здания более не существуют. […] Теперь на их месте руины, да и не самих этих сооружений, а позднейших пристроек после пожаров и разрушений. […] Конечно, многие древности погребены в городской почве или под современными зданиями. Таков способ сохранения прошлого в исторических городах вроде Рима»[5].
Здесь следует сделать несколько замечаний. На первый взгляд поверхность города выглядит неизменной. Элементы прошлого остаются на своих местах, и археологические раскопки делают их видимыми. Но, если взглянуть шире, сохранились только отдельные фрагменты. Место прежнего города заняли руины. Но, тем не менее, даже обнаружив эти руины, мы не получаем прямого доступа к прошлому, мы имеем с ним дело только опосредованно – через реставрацию. В конечном счете все эти руины и фрагменты получают место в современном городе как часть его повседневной жизни.
Таким образом, мы имеет множественные порядки пространства и времени. Аутентичные фрагменты, реконструкции руин и современные здания, вступая в сговор, образуют сложные отношения между прошлым и настоящим. На эти порядки пространства и времени накладываются главные темы самого фрейдовского анализа: глубина и поверхность, сокрытие и раскрытие смысла, латентное и явное содержание. Все эти пары, столь важные для психоанализа, имеют аналоги в римских руинах.
Далее Фрейд выходит за пределы параллелизма римских руин и психоанализа и ставит вопрос еще шире: можно ли сравнить Рим с «наделенным психикой существом»? На этом пути Фрейда ожидает тупик. Описывая Рим как структуру с обилием латентного содержания, он сталкивается с образом двух и более прошлых событий, занимающих одно и то же место. Такой симбиоз различных шкал времени для Фрейда уже не столь приемлем, и он предпочитает отказаться от своей аналогии, отмечая, что «история города изначально не сопоставима с душевным организмом»[6]. Только в душевной жизни – продолжает он – можно по-настоящему сохранить все ранние стадии развития наряду с «уже завершенными».
Расстройство памяти
К 1936 году Фрейд делает последнее – очень неожиданное и о многом говорящее – добавление к своей концепции руин. В работе «Расстройство памяти на Акрополе» он рассказывает, как ездил с младшим братом посмотреть на греческие руины. Приехав на Акрополь, Фрейд неожиданно признается сам себе: «Значит, все это в действительности так, как мы учили в школе?!»[7]. Вместо радости, он испытывает странное недоверие к тому, что такая вещь, как Акрополь, действительно существует. Фрейд испытывает нечто вроде уныния и отторжения, ибо эти руины отсылают к опыту, который он не может интериоризировать, и вместо этого понимает как «попытку отвергнуть часть реальности».
Это отрицание реальности прямо противоположно фрейдовскому отношению к руинам на ранних стадиях его аналитических раскопок. На этот раз руины сбивают Фрейда с роли бесстрашного исследователя и вовлекают его в прошлое, чтобы вызвать чувство меланхолической тревоги, которую он назовет «чувством отчуждения» или даже «деперсонализацией». С помощью каждого из этих терминов Фрейд находит в руинах нечто, что противится присвоению. Руины фактически присутствуют, однако воспринимаются как нереальные. Этот парадокс в структуре опыта создает дезориентированную атмосферу, в которой все оказывается потусторонним, фрагментированным и, главное, – жутким.
Дезориентация в пространстве и времени – вещь жуткая именно потому, что мир при этом остается нетронутым. Реальность и опыт размыкаются. В реальность Акрополя вторгается сомнение, и Фрейда охватывает чувство того, что знакомое место оказывается совершенно неведомым. Благодаря этому напряжению в мире проступает нереальное. И, тем не менее, мир остается прежним. Столкновение с руинами не приводит к тому, что Фрейд теряет самого себя или мир. Оба остаются на месте. Они не исчезают – они теряют качество неизбывной реальности. Материальность вещей оказывается недостаточным условием для того, чтобы судить об их действительном существовании. Без феноменальной глубины вещи становятся плоскими, лишенными динамики и низведенными до симуляции реальности.
В конечном счете Фрейд сводит этот опыт отчуждения от руин к внутрипсихическому конфликту, связанному с защитой ego. В частности, он рационализирует этот опыт в терминах Эдипова комплекса – как «путешествие туда, где отец не был, как желание превзойти отца». Связанное с этой мыслью чувство вины приводит к расстройству памяти. Учитывая историю отношений Фрейда с руинами – историю влечения и попыток колонизации, – это бегство от тревоги на Акрополе не должно нас удивлять. Однако это поспешное оправдание чувства отчуждения разочаровывает, ведь в нем упущено много интересного.
Тревога среди руин
Чтобы проследить эту до конца не продуманную Фрейдом мысль, вернемся к руинам, памятуя о чувствах отчуждения и тревоги. На мой взгляд, именно тревога яснее всего демонстрирует, как руины вмешиваются в наши нормативные понятия пространства и времени. Дезориентация памяти и реальности, о которой говорит Фрейд при виде Акрополя, указывает на способность руин переворачивать наше отношение к материальному миру.
Что если этот опыт Фрейда не был защитой ego, помещенного в эдипальную драму, а опытом перенасыщения? В конце концов, в мире есть места, которые невозможно интериоризировать только при помощи чувств, – они парят в тревожном пространстве, как привидения, причем дело не только в том, как они выглядят.
Я называю такое вторжение призрачной материи в область повседневного «происшествием в реальности». Это понятие означает случайную встречу с кем-то или чем-то из наших кошмаров – встречу при свете дня. Руины выделяются из окружающего нас мира тем, что способны искривлять наше рациональное восприятие пространства и времени. Они из мира живых мертвецов – из прошлого, преследующего настоящее, но мертвого, находящегося в непрерывном движении, лишенного жизни, но при этом составляющего саму эту жизнь. Особенность руин в том, что они заставляют материю подчиняться логике нереального. Это место, которое нельзя увидать кроме как мельком. Но еще меньше его можно ухватить как понятие. На фоне разлада в мыслях и чувствах на сцену руин выходит тревога.
Чтобы контекстуализировать эту тревогу, посмотрим, как более ранняя встреча Фрейда с руинами обосновывалась исходя из эгоцентристского понимания пространства и времени. Вот что он пишет в работе 1937 года «Конструкции в анализе»:
«Его [анализируемого] работа над конструкцией, или, если привычнее слышать, над реконструкцией [забытого], обнаруживает значительное сходство с работой археолога, раскапывающего разрушенное и заваленное жилище или постройку из прошлого… Но точно так же, как археолог – который по сохранившимся фрагментам стен выстраивает перегородки здания, по углублениям в почве определяет количество и расположение колонн, по найденным в мусоре остаткам восстанавливает прежние орнаменты и фрески, – действует и аналитик, когда делает свои выводы из обрывков воспоминаний, ассоциаций и активных высказываний анализируемого. Право обоих на реконструкцию посредством дополнения и соединения найденных фрагментов остается неоспоримым. Одинаковы в обоих случаях и некоторые трудности, и источники ошибок»[8].
Эти ранние утверждения Фрейда о руинах ставят его в любопытным образом отстраненную позицию по отношению к руинам. Руина подает себя как сырая материя, которая меняется под наблюдательным взглядом исследователя, таким образом соединяя прошлое с настоящим. Этот акт возвращения прошлого настоящему – а он имеет центральное значение для фрейдовского психоанализа в целом – устраняет тревожность руин путем помещения их в определенное время. Таким образом, если Фрейд говорит о своем методе как о возвращении прошлого в настоящее, то это в той же мере и возвращение прошлого в прошлое – иными словами, повторное его погребение. Только на этот раз так, чтобы оно уже не воскресло.
Именно поэтому дезориентация Фрейда на Акрополе говорит о многом. Из-за нее прошлое безудержно возвращается в прошлое, децентрируя статичное ego аналитика и демонстрируя, насколько слаб контроль психоанализа над прошлым. Отсюда тревога. Однако это особая тревога. Фрейдовское признание «то, что я вижу, не может быть реальным», указывает на тип тревоги, отражающий случайность приписывания руинам определенной роли. То, что он видит на Акрополе, это не столько нереальное, сколько метки другой реальности. Руины перестают отражать взгляд самого Фрейда, они преодолевают завесу видимости, когда из них проглядывает реальность, которую ego не может ассимилировать. Руины разрывают целостность пространства и времени. Это нельзя считать неудачным опытом руин – скорее, это проблеск, указывающий на возможность прозрения.
Немаловажно, что все это происходит в Афинах, на родине Разума. Это паломничество оказывается для Фрейда встречей с тем, что находится за пределами Разума. Все условия для тревоги налицо. Тревога срывает маску с невыразительного лица видимости – лица, выражающего эгоцентрический и рационализированный концепт прошлого, и возвращает его в состояние дурманящей случайности. Эта приводящая в смятение тревога характерна не только для Фрейда, она так или иначе живет в любых руинах. От Афин до Детройта время можно сдержать исключительно карикатурно – в виде карикатуры на то, что значит столкнуться с прошлым. В конце концов, разве не благодаря тревоге в руинах ощущается прошлое?
Перевод с английского Петра Серебряного
[1] Фрейд З. Об этиологии истерии // Он же. Истерия и страх. М., 2006. С. 54.
[2] Он же. Случай фрейлейн Элизабет фон Р. (http://lib.uni-dubna.ru/search/files/ps_mpj_freid/ps_mpj_freid.pdf).
[3] Он же. Недовольство культурой // Он же. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. С. 70.
[4] Там же. С. 70–71.
[5] Там же. С. 71.
[6] Там же. C. 72.
[7] Он же. Письмо к Ромену Роллану. (Расстройство памяти на Акрополе) // Фрейд об искусстве. СПб., 2005. С. 344.
[8] Он же. Конструкции в анализе // Он же. Сочинения по технике лечения. М., 2008. С. 397.