Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2013
Джудит Батлер (р. 1956) – американский философ, работающий в области гендерной теории и феминизма, политической теории и этики.
Джудит Батлер
Ну, и чего вам надо? И куда это идет?[1]
С тех самых пор, как на политической арене возникло движение «Occupy», критики и скептики принялись спрашивать: «Ну, и чего вам надо?». В последнее время скептики также заинтересовались, не пропал ли у сподвижников запал, коль скоро многие оккупированные публичные пространства были зачищены полицией. Давайте сначала разберемся с вопросом о требованиях движения, а затем попробуем предположить, куда оно идет.
Отвечая на первый вопрос, сразу хочется отметить укоренившиеся представления, что политические движения для того, чтобы рассматриваться в качестве «политических», обязаны: (а) организовываться вокруг конкретного и четкого списка требований и (б) делать все возможное для удовлетворения этих требований. Давайте посмотрим, для какого типа политики подобные черты действительно характерны, а для какого – нет. Иными словами, хотя мы и считаем естественным, что политика должна формулировать требования, которые могут быть удовлетворены, из этого вовсе не следует, что такая политика действительно естественна, как многие из нас думают. Затем давайте поразмыслим над вопросом скептиков и тем, к какому типу политики он может адресоваться. После этого необходимо определить, относится ли движение «Occupy» к такому пониманию политики, которое разделяют критики, или все же активно пытается учредить другое.
Итак, начнем с основных аргументов скептиков: (а) требования должны быть сведены в некий общий список; (б) требования должны быть реалистичными.
Требования должны быть сформулированы единым списком. Давайте представим, что движение «Occupy» выдвинуло три требования: 1) прекращение распродажи домов с долгами по ипотеке, 2) аннулирование долгов по оплате за обучение в университетах и 3) снижение уровня безработицы. В некотором смысле каждое из этих требований соответствует тому, ради чего возникло «Occupy», а люди, которым небезразличны эти проблемы, составляют часть движения – они присоединились к демонстрациям с плакатами против ипотечного долга, непомерных цен на образование и безработицы. Получается, что такой список требований очевидно подходит «Occupy», однако было бы ошибкой считать, что политическое значение движения, как и производимые им эффекты, могут быть объяснены этим или каким-либо более развернутым перечнем требований. Главная причина этого в том, что «список», будучи набором требований, никак не проясняет их соотношение между собой.
Если одна из главных целей движения – обратить внимание на возрастающее неравенство в уровне благосостояния и бороться с ним, то это и есть та социальная и экономическая реальность, которая связывает между собой все требования такого списка. Однако само по себе снижение неравенства не может считаться одним из требований в ряду прочих. Каким языком и какими действиями можно привлечь внимание к растущему неравенству в распределении ресурсов, вследствие которого богатые монополизируют все больше благ, а ряды бедных лишь ширятся? Именно проблема неравенства проявляется и в деградации социальных услуг, в том числе здравоохранении и пенсионном обеспечении, и в распространении «гибких» трудовых отношений, превращающих трудящихся в малозначимый элемент системы, и в разрушении доступного высшего образования, и в переполненных детских садах и школах, и в налоговых льготах для богатых, и в снижении зарплат, и в повышении государственных затрат на пеницитарную систему. Данный перечень можно пополнять и уточнять, но ни одна из его позиций по отдельности не поможет понять, что их объединяет. Если же мы считаем, что каждая из позиций является примером неравенства, производимого современной формой капитализма, и все возрастающей пропасти между бедными и богатыми, а также, если мы считаем, что приведенный перечень в целом является доказательством того, что капитализм основывается на подобных социальных, экономических неравенствах и воспроизводит их, тогда мы говорим о принципе работы системы в целом, а если точнее – о принципе работы капиталистической системы сегодня. Неравенство разрастается, используя все новые способы пополнения рядов «неравных», и этот ускоряющийся процесс не замечается властями всех уровней, имеющими свой интерес в поддержании работы капиталистической машины.
Скептик может вновь возразить: «Но не должны ли мы работать над каждой из этих проблем по отдельности, чтобы действительно изменить жизнь людей к лучшему? Если каждый из нас занялся бы решением одной проблемы, все вместе мы прошли бы весь список целиком, находя практические решения по каждому вопросу». Взять эту точку зрения на вооружение – значит настоять на том, что позиции нашего списка могут быть отделены друг от друга. Но, если для решения той или иной проблемы нам действительно необходимо знать, что их связывает, тогда мы должны интересоваться системными и историческими характеристиками существующего экономического порядка как такового.
И действительно, если мы понимаем, что усиливающееся неравенство в благосостоянии (и аккумулирование все большего количества благ в руках все меньшего числа людей, а также распространение бедности и бесправия среди все большего числа людей) является следствием вполне определенной экономической организации общества – той самой, что запущена для производства все большего количества версий этого неравенства, – если мы понимаем это, тогда для анализа позиций нашего списка мы должны усвоить и более широкую структуру неравенства, на которую нацелена каждая из этих позиций. Мы должны думать о способах противостояния экономическому режиму, а не искать возможности ремонта некоторых из его механизмов. На самом деле, если мы «чиним» любую из проблем нашего списка, при этом не обращая внимания на само воспроизводство неравенства, и если это неравенство постоянно обогащается все более болезненными практиками, тогда список становится длиннее, невзирая на наши попытки убрать из него некоторые пункты.
Мы не можем уничтожить одну из форм неравенства, не понимая более широких тенденций его распространения, которое мы хотели бы преодолеть. Полагая, что все позиции списка должны быть отделены друг от друга, мы теряем из вида основную цель и сужаем угол зрения, попутно лишаясь возможности добиваться большей социальной и экономической справедливости. Конечно, можно работать с каждой позицией списка по отдельности, одновременно сражаясь со структурным воспроизводством неравенства. Однако это будет означать, что хотя бы некоторые группы, некоторая политическая риторика должны будут постоянно удерживать проблему структурного неравенства в поле зрения. Если нам кажется, что при существующем экономическом режиме есть адекватные ресурсы для исправления этих проблем, то мы делаем весьма странное предположение. Мы полагаем, что сама система, произведшая неравенство, характеристиками которой являются все пункты приведенного выше списка, может послужить адресатом наших требований. Это ведет меня к следующему вопросу скептиков.
Требования должны быть реалистичными. Такой совет выглядит очень разумным. Однако любой, кто считает, что требования должны быть реалистичными, полагает, что есть некто или некая институциональная власть, к которым можно взывать с целью удовлетворения своих запросов. Переговоры с профсоюзами, подкрепленные угрозами забастовки, обычно действительно строятся вокруг определенного списка требований. Эти требования, в случае их удовлетворения, не приведут к забастовке, а в случае неудовлетворения – послужат причиной ее начала или предлогом для продолжения. Но, когда компания, корпорация или государство не воспринимаются в качестве легитимной стороны в переговорах, тогда не имеет никакого смысла взывать к этой власти для разрешения существующих проблем. Призывать такую власть удовлетворить какие-либо требования – один из способов ее легитимации. Выходит, что артикуляция требований, которые были бы реализуемыми, находится в зависимости главным образом от предоставления легитимности тем, у кого есть власть удовлетворить эти требования. Когда же власть перестает быть адресатом требований – что происходит, например, во время всеобщей забастовки, – тогда и обнаруживается ее нелигитимность. В этом заключается важнейший вклад Гайатри Чакраворти Спивак в теорию движения «Occupy»[2].
Если существующие институции вовлечены в грязную работу экономического режима, зависящего от воспроизводства неравенства и его поддержки, то невозможно предъявлять им требования, заключающиеся в преодолении неравенства. Такое требование абсурдно уже в момент его артикуляции. Попросту говоря, реализуемое требование, которое адресовано существующим государствам, глобальным финансовым институтам, национальным и транснациональным корпорациям, дает лишь еще больше власти самим этим источникам неравенства – и в этом смысле помогает воспроизводству неравенства и поощряет его. Необходимы иные стратегии. То, что мы сейчас видим, наблюдая за движением «Occupy», и есть развитие набора стратегий, фокусирующихся на воспроизводстве неравенства и противостоящих ему.
Возможно, для скептиков идея предъявления «неосуществимых требований» эквивалентна упразднению политического как такового. Но такая позиция должна фокусировать наше внимание на том, что существующее политическое пространство было создано таким образом, что осуществимые требования стали признаком его рациональной интеллигибельности. Иными словами, почему мы принимаем как данность то, что единственная политика, имеющая смысл, – это набор требований к существующей власти? Почему эти требования отделяют примеры неравенства и несправедливости друг от друга и не способны фиксировать связи между ними? Очевидно, что сведение политики к списку реализуемых требований также ограничивает политическое пространство рамками существующей электоральной системы, основывающейся на том, что любые радикальные перемены экономического режима просто не обсуждаются. Таким образом, что бы ни являлось предметом переговоров, какое бы из требований ни удовлетворялось, все это не может затронуть необсуждаемое, а именно воспроизводство экономического режима, плодящего неравенство со скоростью света. Можно сказать, что политика, определяемая как практическая и интеллигибельная, нацеленная на производство и удовлетворение отдельных требований, изначально служит легитимации существующих экономических и политических структур, отвергая системный характер неравенства.
Как мы видим, одним из основных способов удержания легитимности существующими режимами является разоблачение и отторжение всех форм народного политического сопротивления, ставящих под сомнение эту самую легитимность. У противников «Occupy» есть сильная эгоистическая заинтересованность в том, чтобы назвать движения «аполитичным». Таким образом они пытаются сохранить монополию на политический дискурс, или, другими словами, пытаются определять и контролировать власть дискурса, устанавливающего, что имеет смысл, чьи действия являются действительно политическими, а кто «переступил черту», «зашел не туда» и «непрактичен».
Протест, ставящий под сомнение такие стратегии самолегитимации, напоминает нам, что только то правительство и только та власть являются действительно демократическими, которые основываются на воле демоса – народа. Что остается делать людям, когда институции, ответственные за их равное политическое представительство, создание условий для стабильной занятости, удовлетворение базовых медицинских и образовательных потребностей, соблюдение основополагающих норм равноправия, на самом деле распределяют эти основные ресурсы и права дифференцированно и незаконно? В таком случае необходимы иные способы установления равенства: нам следует собраться на улицах городов и в Интернете, чтобы показать и прокричать о взаимосвязях, имеющих место между всеми пунктами списка проявлений современного неравенства.
Ни один политический режим не может считаться легитимно демократическим, если он не представляет всех людей в равной мере. А когда неравенство становится всепроникающим и рассматривается как непременный факт экономической жизни, тогда люди, страдающие от него, должны действовать сообща, призывая к утверждению равенства. Некоторые скажут, что абсолютное равенство невозможно. Даже если так – хотя нет никаких причин принять это утверждение как истинное, – нельзя представить демократию без идеала равного политического представительства. Итак, абсолютное равенство – это требование, но оно адресовано не институциям, воспроизводящим неравенство. Оно адресовано самим людям, чья историческая задача заключается в построении новых институций. Оно взывает собственно к нам, и тем самым новое «мы» возникает – локально и глобально – в каждом действии и каждой демонстрации. Такие акции вовсе не «аполитичны». Они нацелены против политики, предлагающей практичные решения за счет воспроизводства структурного неравенства. Эти акции напоминают нам о том, что любая политика либо приобретает, либо утрачивает свою легитимность в зависимости от того, обеспечивает ли она равноправие людям, которых должна представлять, или нет. В последнем случае такая политика не представляет людей и тем самым уничтожает собственную легитимность в их глазах. В демонстрациях, в акциях прямого действия люди представляют себя сами, воплощая и реанимируя принципы равенства, которым был нанесен столь большой ущерб. Брошенные существующими институциями граждане собираются во имя социального и политического равенства, предоставляя голос, тело, свои объединения, свое зримое присутствие самой идее «народа», обычно разобщенного и обезличенного существующей властью.
Куда же теперь движется «Occupy»? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала понять, кто его поставил. Нужно узнать, в каком виде появился этот вопрос. Изначально ясно одно: ставить такой вопрос и отвечать на него не является задачей интеллектуалов. Прежде всего потому, что интеллектуалы не обладают властью провидцев, а задачей теории не является предписывание определенных действий тем, кто занимается активизмом. Вместе с тем, давайте отбросим это разделение, поскольку многие активисты часто являются теоретиками, а теоретики иногда также вовлечены в различные формы активизма, не всегда подкрепленные надежными теориями. Лучшее, что можно сделать, – это проследить, что же на самом деле происходит, как это затрагивает людей и какие имеет последствия. Сейчас, как мне кажется, можно видеть, что движение «Occupy» имеет несколько центров, что его публичные действия носят эпизодический характер и что эти новые формы протеста, очевидно, все более эффективны. Под «эффективностью» я не имею в виду, что требования предъявляются и удовлетворяются, – я говорю о том, что нарастает мобилизация людей, в движение вовлекаются все новые геополитические пространства. Поскольку СМИ сейчас заняты в основном выборами в США, кажется очевидным, что бóльшая часть населения понимает: их проблемы не соотносятся с электоральной политикой. В такой ситуации «Occupy» продолжает очерчивать образ желанного народной волей политического движения, свободного от электоральной политики. Таким образом, «представительный» характер электоральной политики погружается в еще больший кризис. Электоральная политика в сегодняшнем виде не представляет народной воли, ее легитимность находится в глубоком кризисе из-за разрыва между демократической волей и ее репрезентацией электоральными институтами.
Наверное, еще важнее то, что движение «Occupy» бросает вызов структурному неравенству, капитализму, конкретным местам и практикам, показывающим связь между капитализмом и структурным неравенством. «Occupy» обратило внимание на формы структурного неравенства, связанные с корпорациями и государственными институтами, которые неблагоприятно влияют на общество, пытающееся удовлетворить свои основные потребности (жилье, пропитание, здравоохранение, занятость). Более того, оно, несомненно, обращает внимание и на экономическую систему в целом, систему, основанную на неравенстве и со все большей скоростью воспроизводящую его. Можно спорить о том, является ли капитализм системой или исторической формацией, отличаются ли его неолиберальные версии от того капитализма, который критиковал Маркс в XIX веке. Это важные вопросы, и ученые должны подумать о том, чтобы сфокусироваться на них и удостовериться в тех или иных выводах. Однако остается вопрос исторического присутствия капитализма в нашем общем настоящем, да и сам Маркс говорил, что отправной точкой должно служить настоящее. Что это за государственные структуры и институции, которые погружают все большее число людей в состояние безнадежности? Что это за корпорации, чьи практики эксплуатации опустошают жизни трудящихся? Что это за медицинские ассоциации, которые зарабатывают на болезнях и отказываются предоставлять адекватное лечение? Что это за административные инстанции, которые либо взимают подати, либо организуются согласно внутрикорпоративной логике и расчету? Движение «Occupy» время от времени должно парадоксально и безотлагательно атаковать и выявлять эти виды неравенства, отыскивая их публичные проявления и примеры, а также прекращать или прерывать процессы, воспроизводящие неравенство и безнадежность.
Таким образом, я не думаю, что мы должны скорбеть о потере Цукотти-парка или других общественных мест, где обитало «Occupy». Возможно, задача состоит в «сквотировании» публичных пространств как форме общественного протеста, пусть эти сквоты носят эпизодический и целевой характер. Парадоксально, но привлекать внимание к радикальному неравенству можно, всего лишь демонстрируя места, где это неравенство воспроизводится. Это должно происходить в центрах корпоративной и государственной власти, а также непосредственно в местах «предоставления услуг»: в медицинских корпорациях, не способных лечить; банках, эксплуатирующих держателей счета; университетах, превратившихся в машину по зарабатыванию денег, – это лишь отдельные примеры. Хотя, если движение носит эпизодический характер, тогда его цели заранее не известны. И если оно борется с безработицей в одном месте, с непомерными ценами на жилье – в другом, с нехваткой общественных услуг – в третьем, то оно демонстрирует, насколько капитализм укоренен в конкретных институтах и местах. Так же, как мы боремся против структурного неравенства и «системы», которая кормится за счет его воспроизводства, точно так же мы должны сосредоточиться на конкретных примерах неравенства. Поэтому не стоить ныть, если мы не можем оставаться на одном месте. Если мы перемещаемся – значит, мы вместе идем по тем местам, где есть несправедливость и неравенство, а наш путь становится новой картой радикальных перемен.
Перевод с английского Александра Кондакова