Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2013
Вячеслав
Евгеньевич Морозов (р. 1972) – историк, политолог, профессор Института
политологии Тартуского университета. Живет в Тарту и Санкт-Петербурге. Автор
книги «Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества»
(2009).
Вячеслав Морозов
Обзор российских интеллектуальных
журналов
Pro et Contra (2012. № 4-5)
Полис
(2012. № 5, 6)
Россия
в глобальной политике (2012. № 5, 6)
Осенняя подборка журналов
2012 года демонстрирует широкий спектр подходов к текущему моменту: какие-то из
них уделяют больше внимания исторической ретроспективе, другие же ставят перед авторами
задачу дать прогноз на ближайшее десятилетие. С «Извлечения уроков» начинается пятый
номер «России в глобальной политике»
– во всяком случае, таков заголовок первой рубрики этого выпуска. Однако первый
из вошедших в нее текстов – статья Сергея Караганова «Зачем оружие?» – скорее пытается
заглянуть в будущее, чем оценить прошлое. Главный аргумент автора сформулирован
уже в подзаголовке: «Почему России нужно наращивать военную силу даже в небывало
благоприятных внешних условиях».
Логика статьи кому-то может
показаться парадоксальной. Проанализировав международную обстановку, Караганов приходит
к выводу, что у России нет потенциальных военных противников ни на западе, ни на
востоке, ни на юге, а имеющиеся угрозы не носят прямого военного характера. Необходимость
наличия мощной армии, однако, обусловлена российской идентичностью: народ и правители
во что бы то ни стало хотят видеть Россию великой державой. Шансов на утверждение
в этом качестве в любых других сферах, кроме военной, практически нет, Россия
остается страной, мало привлекательной для остального мира. Поэтому приходится делать
ставку лишь на военную мощь:
«Модернизационного
рывка нет и не предвидится. Ни общество, ни элита к нему не готовы… Демодернизация
экономики идет своим чередом… Жизнь становится комфортнее, но перспектив развития
не появляется. […] Сегодня мир меняется столь быстро и непредсказуемо, что, возможно,
ставка [на военную мощь] и адекватна. Разумеется, гораздо лучше быть сильными и
в экономике, и в технологиях, и в культурном, духовном отношении. Но этого пока
не дано. Пошла только военная реформа» (с. 17–18).
Статья Караганова написана
до отставки Анатолия Сердюкова с поста министра обороны, но аргументы, приводимые
автором в пользу оценки его реформы как успешной, напрямую не связаны с коррупционным
скандалом. Армия, как считает Караганов, превращается в более компактную и профессиональную,
нацеленную не на тотальную войну, а на малые и средние конфликты. Для защиты от
более масштабных угроз сохраняется мощный ядерный щит. В этой ситуации главное –
удержаться от соблазнов потратить как можно больше, закупая ненужные вооружения
и подрывая тем самым развитие всех других сфер, а значит, теряя шансы на модернизацию
даже в отдаленном будущем. Одним из тревожных симптомов стало то, что, «похоже,
взят курс на самоубийственное для страны сокращение – вместо резкого увеличения
– расходов на образование» (с. 20), другим – отсутствие полноценной общественной
и экспертной дискуссии по вопросам развития вооруженных сил. Наконец, диверсификация
экономики и «возрождение и создание новой российской идентичности» (с. 22) все равно
должны оставаться на повестке дня, поскольку в долгосрочной перспективе Россия по-прежнему
рискует вернуться к статусу «Верхней Вольты с ракетами».
Несколько более оптимистичную
позицию занимает Сергей Дубинин, статья которого заполняет российскую нишу в рубрике
«БРИКС буква за буквой». Заголовок «Шаткое благополучие» вполне адекватно передает
мнение автора о состоянии отечественной экономики, которая не вполне готова к весьма
вероятному в ближайшем будущем замедлению мирового экономического роста. Нынешние
золотовалютные резервы будут проедены года за два–три, поэтому государство должно
обеспечить приток инвестиций в инновационные проекты, ориентированные на внутренний
спрос. Однако уже сама попытка сформулировать подобные рекомендации резко контрастирует
с тезисом Караганова о невозможности модернизационного прорыва в обозримом будущем.
Почти все остальные материалы,
посвященные БРИКС, перепечатываются из журнала-партнера «Foreign Affairs». Исключение составляет
лишь текст о ЮАР, написанный Вячеславом Никоновым. Его основной пафос состоит в
утверждении идеи «естественного партнерства» между Россией и Южной Африкой.
Что касается извлечения уроков,
то более предметно им занимаются два других автора соответствующей рубрики – Иван
Крастев и Александр Габуев. Работа Крастева, в англоязычном оригинале опубликованная
брюссельским Центром исследования европейской политики, оценивает экзистенциальные
перспективы Европейского союза с точки зрения факторов, приведших к распаду СССР.
Автор считает, что для такого сопоставления есть все основания, поскольку распад
Советского Союза тоже почти всем казался невозможным, а затем очень быстро перешел
в разряд неизбежных. Более того, по мнению Крастева, господствующее представление
о нерушимости Евросоюза само по себе может стать фактором, способствующим распаду,
поскольку толкает политиков на всевозможные авантюры с целью получения сиюминутных
преимуществ.
Одним из наиболее интересных
нам показалось предложение автора оценить перспективы еврозоны исходя из истории
попыток сохранения единой валюты в рамках СНГ. Согласно Крастеву, постсоветский
опыт свидетельствует о невозможности сохранения валютного союза в уменьшенном и
более гомогенном варианте после отпадения проблемных частей (каковыми сегодня для
еврозоны являются Греция и Испания). Дезинтеграция еврозоны, если она начнется,
скорее всего приведет к гибели евро и повсеместному возврату к национальным валютам.
Статья Габуева рассказывает
об изучении причин распада СССР в Китае. Нельзя сказать, чтобы выводы китайских
исследователей радикально отличались от уже известных нам по другой литературе:
в качестве объяснений выступают и влияние Запада; и экспансионизм во внешней политике,
отвлекавший ресурсы от внутреннего развития; и излишняя концентрация власти, которая
привела к тому, что личные ошибки Горбачева имели фатальные последствия. Отмечается
также разложение элит, заинтересованных лишь в личной выгоде, а также кризис доверия
к партии и государству со стороны простых граждан; много пишут и о негибкой, идеологизированной
экономической политике, которая не смогла задействовать рыночные механизмы. Китайская
специфика, пожалуй, наиболее заметна в части оценки роли прессы: по мнению китайских
экспертов, до Горбачева ее слишком «зажимали», а затем слишком резко отпустили на
свободу.
Вообще говоря, китайская
тема продолжает оставаться одной из главных на страницах журнала. Авторы рубрики
«В центре внимания – Китай» анализируют последствия роста влияния этой страны, равно
как и всего региона, в мировых делах. Статья Аарона Фридберга «Несговорчивый Пекин»
посвящена американо-китайским отношениям, а Павел Салин рассматривает возможные
варианты российской стратегии в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Как показывает опыт
последних лет, выстроить самостоятельный полюс влияния России едва ли удастся, а
«плыть по течению» означает заранее согласиться на роль второстепенного игрока не
только в региональных, но и в мировых делах. Россия сегодня предпочитает «тактику
качелей», которая «в упрощенном виде… заключается в демонстрации Китаю того, что
ему есть альтернатива в лице США, а Вашингтону – прямо противоположного» (с. 168).
Однако более разумно, с точки зрения автора, было бы осознать наличие общих интересов
как с Китаем, так и с США и исходя из этого строить гибкую и сложную стратегию.
Опорой для нее мог бы стать тот факт, что Россия не воспринимается в регионе как
бывший колонизатор и, следовательно, может позиционироваться как нейтральная сила
в условиях нарастающего противостояния между Пекином и Вашингтоном.
Тон рубрике «Государство
и его роль» призвана, видимо, задавать статья Рейна Мюллерсона «Извилистые пути
прогресса», которая, судя по всему, основана на его готовящейся к печати книге «От
теории демократического мира к смене режимов». Автор полагает, что пора отказаться
от надежд на демократизацию в глобальном масштабе и готовиться к сосуществованию
режимов, основанных на различных системах ценностей. При этом возможна даже некоторая
степень «нормативного синтеза» между ценностями индивидуальной свободы и общественного
порядка.
Другие авторы рубрики, однако,
заняты слишком частными проблемами и не выводят разговор на столь глобальный уровень.
Так, Эмиль Паин и Мария Суслова сравнивают Россию и США с точки зрения распространения
различных форм ксенофобии и успехов государства в противостоянии ей. Главный вывод
авторов – искоренить ксенофобию невозможно, но демократические государства более
успешны в предотвращении «перехода ксенофобии идей и оценок в ксенофобию действий»
(с. 76). Константин Косачев предпринимает попытку вывести общую формулу политики,
проводившейся грузинским правительством под руководством Михаила Саакашвили. Эта
формула сводится примерно к следующему:
«Самостоятельность
и независимость… вторичны по сравнению с геополитической (в пиар-интерпретации:
“ценностной”) ориентацией. Найти правильную опору важнее формальной независимости»
(с. 82).
Такой подход вызывает у российского
политика глубокую озабоченность:
«Все это
может выглядеть привлекательным и ценностно-безупречным, но в этом нет Грузии как
уникальной страны с замечательным народом. […] Это крайне важный момент для понимания
функционирования самой концепции [мягкой силы Запада]: не должно быть отдельной
самобытной Грузии (Литвы, Чехии, Венгрии…), а должны быть единообразные и образцовые
схемы воплощения универсальных идей» (с. 82, 84).
Очевидно, что было бы слишком
смело предложить Грузии прямо сейчас вместо американской ориентироваться на российскую
мягкую силу, которая, как мы знаем из предыдущей статьи Косачева, как раз и должна
строиться на идее защиты права каждой нации быть самой собой (см. обзор журналов
в «НЗ» № 85). Но намек на это явно просматривается, тем более что, как считает автор,
«ценности Грузии и России, по сути, идентичны» (с. 82).
Заключительная рубрика «Железная
поступь» строится по уже отработанной модели, когда сначала публикуется перевод
статьи из «Foreign Affairs», а затем – отклик на нее отечественного эксперта. На этот
раз тему для дискуссии задает статья Джонатана Каверли и Этана Кэпштейна «Без оружия»,
авторы которой сетуют на утрату США монополии на мировом рынке вооружений, имевшей
место в 1990-е годы. По мнению авторов, главная причина неудач состоит в том, что
американские компании сосредоточились на производстве высокотехнологичных и, следовательно,
крайне дорогих изделий, тогда как более массовый сегмент оказался захвачен конкурентами.
Константин Макиенко в свою очередь считает, что Каверли и Кэпштейн заметно сгущают
краски по всем позициям: монополия 1990-х отнюдь не была такой уж полной, оценка
потерянной доли рынка в 30% преувеличена, а та, что имела место, объясняется не
только ценовыми, но и политическими, технологическими и промышленными факторами.
В шестом номере за 2012
год редакция вводит несколько необычный для данного журнала жанр, публикуя фрагменты
беседы между Винченцо делла Сала и Зигмунтом Бауманом, полный текст которой войдет
в книгу «Двадцать способов отладить дела в мире: интервью с ведущими мировыми мыслителями»
под редакцией Петра Дуткевича и Ричарда Саквы. Как и следовало ожидать, разговор
постоянно вращается вокруг центральной для творчества Баумана концепции «междувластия»,
с помощью которой он пытается выразить сущность современной эпохи. Среди конкретных
тем: будущее европейской интеграции и социального государства, противоречие между
глобальностью власти и локальностью политики, причины распространения ксенофобии
и другие сюжеты.
Рубрика «Долгое пробуждение»
посвящена «арабской весне». Петр Стегний анализирует революции через призму цикличности
исторического развития арабского мира: по его мнению, «арабская весна» стала вторым
за последние полвека «пассионарным сдвигом» на Ближнем Востоке. (Первый сдвиг, имевший
место в 1950–1960-е годы, совпал с распадом колониальной системы и привел к власти
арабских националистов.) Автор предупреждает, что Запад все еще недостаточно серьезно
относится к радикальному исламизму, который превращается в главную политическую
силу в пределах всего региона. При этом его собственная позиция определяется крайне
подозрительным отношением к либеральным ценностям: фактически Стегний ставит в один
ряд исламистов, с одной стороны, и радикальных сторонников свободы слова, таких,
как «Pussy Riot» и авторы карикатур на пророка Мухаммеда, с другой:
«Похоже,
речь идет о вирусных сетевых технологиях, заражающих общество различными видами
фундаментализма, причем трудно сказать, какая его мутация – либеральная или исламистская
– опасней» (с. 28).
Отсюда и рекомендация Западу
«присмотреться к российскому опыту законодательного реагирования на оскорбление
чувств верующих и осквернение святынь» (с. 37). Перед нами знакомая всем путинская
система координат, в которой секуляризм рассматривается как подрывная идеология,
а во главу угла ставится стабильность. Если последняя достигается путем насаждения
православного фундаментализма – не беда, ведь это же свой, проверенный, сермяжный
фундаментализм, от которого, как от отеческой порки, никакого вреда не будет.
Андрей Бакланов не вполне
согласен со Стегним в оценке перспектив радикальных исламистов. По его мнению, уже
появились признаки того, что они не смогут провести необходимые реформы и вывести
страны Ближнего Востока из затяжного кризиса. В этом случае они неизбежно потеряют
влияние в арабском мире, но в результате могут перенаправить усилия на другие регионы,
в том числе, на российский Северный Кавказ. Ринат Мухаметов в свою очередь вообще
считает неправильным сводить «исламское пробуждение» к распространению радикальных
идей. Он доказывает, что среди исламских мыслителей существует значительный интерес
к проблеме совмещения исламских и демократических ценностей, – более того, для некоторых
это даже не является проблемой, так как они считают, что ислам изначально основан
на демократических принципах. Таким образом, вариант движения через революции к
современному и свободному исламскому обществу так же отнюдь не исключен.
Рубрика «Часть вместо целого»
посвящена теме сепаратизма и сопоставляет ситуацию в Шотландии и России. Англоязычный
оригинал статьи Чарльза Кинга «Шотландская игра» выходит в «Foreign Affairs», а российскую тематику
исследует Сергей Маркедонов в работе «Беловежское наследие». Автор подчеркивает,
что проблема распада не исчезла из отечественной политической жизни с распадом СССР,
– напротив, она всегда составляла и продолжает составлять неотъемлемый элемент политического
процесса как в виде реальной угрозы, так и в качестве точки приложения усилий для
политиков и способа легитимации тех или иных решений. При этом в последние годы
угроза распада стала более актуальной – не столько в связи с сохраняющейся нестабильностью
на Северном Кавказе, но и вследствие роста радикальных настроений в Поволжье, а
также русского этнонационализма, выступающего под лозунгами вроде «Хватит кормить
Кавказ!».
Практически вся оставшаяся
часть номера – более 100 страниц – посвящена опять-таки проблемам Азии, а китайская
тема и здесь остается лейтмотивом. Рубрика «Как прирасти Сибирью» включает два материала:
статья Владислава Иноземцева, Ильи Пономарева и Владимира Рыжкова озаглавлена «Континент
Сибирь», а работа Олега Барабанова и Тимофея Бордачева носит название «Трезвый взгляд
вместо утопий». Авторы обоих текстов сходятся в том, что задача развития российского
Дальнего Востока должна быть одним из главных приоритетов для государства и общества
и что для этого необходимо переломить тенденцию к деиндустриализации, укрепить промышленный
потенциал региона. Главное расхождение между двумя текстами наблюдается по китайскому
вопросу: если Иноземцев с соавторами убеждены, что инвестиции в Сибирь и на Дальний
Восток следует привлекать из США, Японии и даже Западной Европы, но ни в коем случае
не из Китая, то Барабанов и Бордачев, напротив, предлагают трезво смотреть на вещи
и не бояться идти по пути большей открытости в развитии российско-китайских отношений.
Под рубрикой «Китай после
съезда» Александр Ломанов изучает ход и результаты недавнего форума Коммунистической
партии Китая, уделяя при этом особое внимание личности и текстам выступлений нового
лидера Си Цзиньпина. Несколько последующих материалов сосредоточены на теме внешней
политики Китая и решениях, которые в этой связи предстоит принимать России. Игорь
Зевелев анализирует отношения в треугольнике США–Китай–Россия в контексте все более
заметной напряженности между Вашингтоном и Пекином. Роберт Росс критикует администрацию
Барака Обамы за безответственность, утверждая, что нынешнее американское руководство
без всякой необходимости провоцирует Китай усилением военного присутствия в регионе
и конфликтными внешнеполитическими шагами.
Асад Дуррани и Виталий Воробьев
обращаются к центральноазиатской проблематике, однако и здесь китайская тема остается
ключевой, поскольку оба автора размышляют о судьбе Шанхайской организации сотрудничества
и о непросто складывающемся в ее рамках взаимодействии России и Китая. Рубрика «ОДКБ:
продолжение темы» состоит из двух работ, рассматривающих позиции двух государств-участников
Организации Договора о коллективной безопасности по отношению к настоящему и будущему
этой международной структуры. Статья Валентина Богатырева посвящена Кыргызстану,
а работа Сергея Минасяна – Армении.
Значительная часть пятого
номера «Полиса» построена вокруг идеи
«диалога цивилизаций» – таким образом редакция отмечает десятилетие Родосского форума,
который, по словам главного редактора Сергея Чугрова, поставил «задачу выстраивания
цивилизационного дискурса» (с. 6). Дискурс получился вполне знакомый: так, по мнению
Владимира Якунина (который, помимо многочисленных прочих постов, занимает также
должность президента Мирового общественного форума «Диалог цивилизаций»), мы живем
в эпоху, когда распадается «идеология глобализма», а на смену ей приходит «убеждение,
что существование неких абсолютных, универсальных форм гуманистических ценностей
как бы поставлено под вопрос» (с. 14).
Не будет большим преувеличением
утверждать, что это лукавое «как бы» составляет сущность «цивилизационного подхода»
как его понимают большинство «строителей дискурса». Якунин, например, выступает
«как бы» за демократию и права человека, но такие, которые «не должны подавлять
собой, не должны противоречить тому представлению о достоинстве человека, которое
лежит в основе той или иной цивилизации и составляет ее человеческую суть». От упреков
в релятивизме он «как бы» открещивается, заявляя, что на самом деле «мир вступает
в эпоху реального цивилизационного разнообразия» (с. 15). При этом и диалог остается
«как бы» диалогом, поскольку никакого желания слушать кого бы то ни было, кто настаивает
на необходимости соблюдать универсально признанные нормы, явно не наблюдается.
Статья Александра Неклессы
«Северная Ромея. Пространства сложного диалога» – это очередное сочинение на тему
«Москва – третий Рим». Российская цивилизация, согласно автору, унаследовала от
Византии традицию апофатического богопознания, что и отличает ее от цивилизации
европейской. Пока европейцы строили «под сенью “града на холме” фундамент и само
здание глобализации», Русь-Россия «воплощала географическую/идеологическую разведку
боем, грезя всемирными и надмирными миражами» (с. 35). С учетом «девальвации» категориального
аппарата и методов мировой науки назрела необходимость «синергийного подхода к миропознанию,
миростроительству и пространству операций», «фундаментального разворота в умственной
практике от катафатических установок к апофатическим (e.g. способность внекатегориального
опознания)» (с. 40). За разъяснениями, как всегда в случае с текстами Неклессы,
отсылаем к оригиналу и его автору.
Рубрика «Культура мира: космополитизм
и многообразие наций» включает два текста о космополитизме и один – о многообразии.
Ульрих Бек продолжает развивать свою космополитическую теорию на базе концепции
общества риска, а Фред Дальмайр предлагает перевести разговор о космополитизме в
плоскость «глобальной педагогики». Статья Валерия Тишкова «О главных акторах цивилизационного
диалога: культурное и языковое разнообразие современных наций» представляет собой
краткое обобщение мирового опыта поисков политического единства в условиях плюрализма
культур. Автор уделяет особое внимание проблеме сохранения многообразия языков,
указывая, что российский подход к этой теме в значительной мере устарел. Вместо
практикуемой поддержки этнических общин, которые выступают своего рода «собственниками»
языков, необходима поддержка языка как такового во всех его ипостасях: в образовании,
литературе, средствах массовой информации. Помимо всего прочего, такой подход должен
исходить из признания за представителями меньшинств права перехода на другой язык,
что не должно восприниматься как утрата соответствующей идентичности.
Название рубрики «Интервью
и интерпретации: диалог конфессий» обусловлено тем, что в нее включено интервью
с Далай-ламой XIV, тогда как остальные материалы относятся к жанру «интерпретаций».
Тему классификации цивилизаций продолжает работа Андрея Зубова «Своеобразие западной
религиозности в системной типологии религиозного опыта». Автор выделяет три макрорегиона
– западный, южноазиатский и восточноазиатский, – для которых, по его мнению, характерны
три типа мировоззрения соответственно: антропоцентризм, теоцентризм и космоцентризм.
Ирина Каргина исследует феномен «нового», или «южного», христианства – своеобразных
религиозных течений, характерных преимущественно для стран «третьего мира». Как
указывает автор, это христианство намного более консервативно, нежели современное
западное, и в недалеком будущем может оказаться питательной средой для распространения
нового религиозного фундаментализма.
По мнению Максима Харкевича,
существует взаимосвязь между распространением секуляризма и утверждением территориального
государства, и потому не случайно в современную «постсекулярную» эпоху государство
выходит за свои географические пределы, превращаясь в транснациональное, сетевое
и так далее. Правда, механизм этой связи так и остается не до конца понятным, и
попытка описать его через категорию «ослабления бытия», на наш взгляд, не вполне
удалась. Ведь это самое «ослабление» – осознание незавершенности бытия, историзм,
понимание всего сущего как становящегося – есть одно из следствий радикальной секуляризации
философской и политической мысли, а попытки перевести его в религиозно-мистическую
плоскость проваливаются снова и снова.
При желании к теме «диалога
цивилизаций» можно отнести и все остальные материалы номера. Так, работа Владимира
Колосова и Марии Зотовой «Геополитическое видение мира российскими гражданами: почему
Россия не Европа?» ставит все ту же проблему межцивилизационных границ и их интерпретации
– правда, делается это с позиций объективной социологии, не претендующей на масштабные
обобщения, которыми увлекаются авторы предыдущих рубрик. Леонид Сморгунов знакомит
отечественного читателя с теорией лиминальности – одним из самых популярных направлений
социально-теоретической мысли, которое, опять-таки, акцентирует внимание на феномене
границ. Да и работа Татьяны Алексеевой «Стратегическая культура: эволюция концепции»
тоже обсуждает понятие, обусловленное культурными различиями и, следовательно, имеющее
значение в контексте «межцивилизационного диалога».
В шестом выпуске «Полиса»
половина объема отведена под «тему номера» – «О методологии анализа политического
развития». При этом открывающая рубрику статья Ирины Семененко «“Человек политический”
перед альтернативами общественных трансформаций: опыт переосмысления индивидуального
измерения политики» носит скорее теоретический, нежели методологический характер,
и имеет весьма опосредованное отношение к понятию развития. Индивидуальное измерение
политики понимается здесь буквально, как проблема отношения конкретного человека
к сфере политического, и поэтому подход автора явно тяготеет к политической психологии.
Тема социального конструирования индивида практически не рассматривается, более
того, перетолковывается в консервативно-морализаторском ключе. Так, цитата из Парсонса:
«личность в ее ролевой функции, а не конкретный индивид, является членом коллектива,
даже социетального сообщества», по мнению автора, должна означать, что «личность
как носитель духовного и социального начал
стала значимой единицей социокультурного анализа» (с. 15, курсив наш). У Парсонса
речь идет о ролевом плюрализме, то есть, в переводе на несколько иной теоретический
язык, о структурно заданных субъектных позициях, между которыми каждый биологически
существующий индивид перемещается в социальном мире. Для Семененко, напротив, понятие
личности неразрывно связано с духовностью и ответственностью, то есть с верностью
каждого собственной внесоциальной и внеисторической сущности. Не удивительно, что
за этим следуют сетования на превращение «человека действующего» в «человека манипулируемого»
и «человека разрушающего», а «человека политического» – в «человека квазиполитического».
Иными словами, существует иерархия форм политического поведения, причем движения
типа «Оккупай Уолл-стрит» или «Оккупай Абай» априори оказываются под подозрением
(см. с. 36).
Ровно те же особенности характерны
и для текста Владимира Лапкина, посвященного проблемам модернизации и капитализма
как ключевым направлениям современного развития. Автор сразу же объявляет главнейшим
из вопросов, «обращенных к социальной и политической теории и заметно актуализировавшихся
в последние годы», вопрос о «перспективах личности в современном мире» (с. 42).
Индивид, понимаемый как «свободная личность», провозглашается «постоянно действующим,
активным началом общественных изменений» (с. 43). Такой радикальный индивидуализм,
однако, неизбежно приводит к созданию иерархий:
«Либо индивид
самостоятельно и оригинально осмысляет ситуацию (самореализуясь в этом акте как
личность), либо же прибегает к помощи уже готовых, сформированных структурами социальной
системы решений, полагаясь на существенные для него социальные авторитеты», то есть
самоотчуждается перед лицом власти» (с. 46).
Миф о надсоциальной, «оригинальной»
индивидуальности в конечном счете приводит автора к повторению почвеннических клише:
«“Формальные”
институты в наибольшей мере способствуют универсальному и в этом
смысле максимально “упрощенному” общению; оборотной стороной этой универсализации
является неизбежное упрощение и нивелировка личности, ее культурных предпочтений
и идентификационных паттернов. В этом во многом и состоит “секрет” универсальности
механизмов, сформировавшихся в рамках западноевропейской – и шире – западной цивилизации»
(с. 53).
Подчеркнем, что, на наш взгляд,
перед нами именно почвенническая, консервативная критика капитализма от лица особенного,
«оригинального», а не марксистское, например, видение капиталистического угнетения
как подавления подлинно универсального, родового начала в человеке, которое не может
быть определено никакой позитивной «оригинальностью».
В статье Владимира Пантина
«Исследование перспектив мирового политического развития: проблемы методологического
синтеза» речь так же идет скорее о синтезе различных теорий. Во вводной части статьи
поставлена амбициозная задача поиска синтеза между очень широким кругом теоретических
подходов, от неомарксизма до транзитологии, с целью выработки «целостной, синтетической
картины современности и формирующегося на наших глазах будущего (с. 28). Такая постановка
проблемы заставляет вспомнить о сотнях, если не тысячах, работ, авторы которых так
же сетовали на отсутствие единства в общественных науках, как если бы плюрализм
и постоянное состязание между теориями не составляли самой сути процесса научного
познания.
В то же время в основной
части статьи Пантин ставит гораздо более скромные задачи, говоря лишь о синтезе
между мир-системным и цивилизационным подходами, теориями поступательного и циклически-волнообразного
развития, а также об альтернативных формах капитализма. Это вызывает сомнения уже
прямо противоположного свойства: не стучится ли автор в открытую дверь, предлагая
синтезировать и без того близкородственные теории. Ведь поскольку цивилизационный
подход существует как научно-рациональный, а не мифологический способ познания мира,
он как минимум находится в постоянном диалоге с мир-системной теорией. Последняя,
вопреки утверждению Пантина, отнюдь не ограничивает определения центра, периферии
и полупериферии экономическими критериями: политическая и идеологическая гегемония
всегда играла в этом анализе огромную, если не решающую, роль. Точно так же циклические
подходы к изучению истории в современных социальных науках никогда не настаивали
на буквальной повторяемости каждого цикла и не отрицали тем самым значимости поступательного
развития.
Еще две статьи рубрики сосредоточены
на концептуальных вопросах. Ирина Прохоренко обращается к понятию политического
пространства, которое действительно играет важную роль в современных теоретических
дискуссиях о политике. Автор совершенно справедливо отмечает, что понятие пространства
сегодня определяется без обязательной привязки к территории (а в ряде работ эти
два понятия даже противопоставляются). Из необъятного числа различных интерпретаций
Прохоренко выбирает работы о транснациональных политических пространствах, в том
числе о регионах и региональной интеграции. Это, конечно, довольно узкий фокус:
такие архиважные научные направления, как критическая геополитика или исследования
политических границ, не удостаиваются в статье даже упоминания. Впрочем, учитывая
общий объем литературы по данному вопросу, в каком-то смысле избирательный подход
неизбежен.
Работа Сергея Перегудова
посвящена понятию мониторинговой демократии, которое призвано отразить многообразие
форм гражданского участия в современном обществе, особенно возросшее с появлением
сетевых технологий. Нам представляется, однако, что это понятие не носит самостоятельного
характера, не определяет нового типа демократического устройства, а скорее указывает
на появление новых форм политической активности в демократическом обществе. Это
становится очевидным уже из проводимого автором противопоставления мониторинговой
и аудиторной демократии, особенно в российском контексте:
«Обречено
ли российское общество оставаться в роли “аудитории”, пусть и с какими-то допусками,
или же у него есть возможность разорвать этот замкнутый круг и выйти на принципиально
иную, подлинно демократическую траекторию политического развития?» (с. 63).
Проблема именно в том, что
мониторинговая демократия возможна лишь в демократическом обществе, тогда как в
отсутствие демократии те же самые формы гражданского активизма остаются лишь развлечением
для аудитории, мало влияющим на принимаемые решения.
Еще один вариант «демократии
с прилагательными» находим в статье Владислава Иноземцева «“Превентивная” демократия.
Понятие, предпосылки возникновения, шансы для России», которая опубликована под
рубрикой «Идеи на вырост». С определенной точки зрения этот текст представляет собой
образец политического реализма: исходя из невозможности радикальной демократизации
российской политической системы, автор предлагает властям идти по пути мелких уступок
гражданскому обществу, демонстрируя понимание, а не враждебность. Именно такой способ,
согласно Иноземцеву, наилучшим образом гарантировал бы России вожделенную стабильность
и смог бы предотвратить революцию.
«Однако
парадокс российской ситуации заключается в том, что нынешняя элита воспринимает
такую задачу как вторичную – причем потому, что слишком слабо связывает себя со
страной… Их основные операции вынесены за пределы страны, дети учатся за границей,
там же сосредоточены недвижимость и денежные средства. И малопредсказуемые и опасные
действия власти, провоцирующие нарастание общественного недовольства, обусловлены
в том числе тем, что ее представители не связывают судьбу с государством, которое
на словах боготворят» (с. 109–110).
Продолжает разговор об отечественных
проблемах рубрика «Россия сегодня», причем ее авторы также экспериментируют с научными
понятиями и теориями. Геннадий Купряшин предлагает посмотреть на конституционные
изменения как на практику государственного управления, Николай Розов обсуждает возможность
использования теорий исторической динамики Рэндалла Коллинза в российском контексте,
а Полина Козырева и Александр Смирнов анализируют проблему борьбы с преступностью
с точки зрения концепции безопасности личности. Среди других тем номера – математическое
моделирование политических институтов (Андрей Ахременко и Александр Петров), европейское
социальное государство (Григорий Вайнштейн), политические предпочтения этнических
и расовых меньшинств США (Анастасия Кувалдина).
Тема сдвоенного номера «Pro et Contra» (№ 4-5) – «Россия: взгляд в будущее из 2012 года». Публикуемые
работы выполнены участниками проекта Московского центра Карнеги «Россия-2020» и
представляют собой попытку продлить прогноз до 2025 года (то есть теперь в сфере
внимания оказываются возможные последствия президентских выборов 2024 года, по истечении
очередных двух сроков пребывания у власти Владимира Путина).
Центральное понятие в работе
Кирилла Рогова – «гибридный режим». Автор отмечает, что в подобного рода политических
системах поддержка лидера со стороны населения имеет значение, поскольку в значительной
степени определяет характер и результаты конкуренции внутри элит. Исходя из этого
факта, Рогов рассматривает циклы постсоветской политической истории России с точки
зрения модели спроса и предложения. Он отмечает, что сегодня существует спрос на
демократизацию как снизу, так и со стороны части элит, однако либерализация режима
неизбежно обнажит социальные противоречия, наметившиеся сразу в нескольких системах
координат. Это противоречия, во-первых, между сохранившимся с советских времен индустриальным
укладом и сектором потребления и услуг; во-вторых, между целями демократизации,
которые по-разному ставятся элитами и массовым демократическим движением; наконец,
между регионами с различной политической культурой – патриархальной и плюралистической.
Генри Хейл так же исследует
динамику правящего режима в России, отмечая, в частности, что у нынешней политической
системы есть все шансы на самовоспроизводство в течение довольно длительного времени.
При этом спусковым крючком для перемен могут послужить выборы, в первую очередь
президентские. Несмотря на то, что их прямой смысл в России утрачен, они, тем не
менее, обостряют конкуренцию политических элит, заставляя обращать внимание на уровень
поддержки населением тех или иных лидеров. На основе этих соображений Хейл выстраивает
несколько сценариев развития событий на перспективу до 2024–2025 года. Сценарии
сгруппированы во вполне предсказуемые группы: инерционные и предполагающие движение
либо в сторону авторитаризма, либо по пути демократизации.
Классификация Бориса Макаренко
несколько сложнее. Прежде всего он уточняет понятие инерционного сценария, вводя
понятие «необонапартизма», при котором исполнительная власть продолжает доминировать,
«но не столько путем административного зажима оппозиции, сколько намеренно распыляя
ее силы, “разделяя и властвуя”, выстраивая ситуативные коалиции с различными союзниками»
(с. 90). Отклонения от этого сценария, как и у Хейла, возможны либо в направлении
либерализации, либо в сторону авторитаризма. К этому Макаренко добавляет еще второе
измерение, включая в анализ фактор социально-экономического развития (благоприятное,
стабильное, неблагоприятное). Такое сопоставление позволяет автору сделать вывод
о том, что «в недемократическом состоянии Россия может оставаться только при условии
существенного повышения эффективности действующего режима, – условии, похоже, заведомо
нереальном» (с. 99). Вместе с тем неблагоприятная социально-экономическая динамика
создаст непреодолимые трудности для любой власти: планомерной либерализации в таком
случае не получится, а в целом «развилка в политическом развитии состоит в “демократизации
напрямую” или “демократизации после коллапса авторитаризма”» (с. 99).
Статья Самюэла Грина «После
Болотной: новая норма в публичной политике» так же посвящена политической динамике,
однако в большей степени смотрит в прошлое, нежели в будущее. Исходная посылка автора
состоит в том, что период президентства Дмитрия Медведева был аномальным для российской
политики, в течение которого несовпадение номинального и реального центров власти
повышало уровень неопределенности для всех участников политического процесса. Возвращение
к «нормальной» политике произошло 24 сентября 2011 года, однако, как показывает
автор, эта новая нормальность значительно отличается от старой нормы, сложившейся
к концу второго путинского срока. Автор выделяет три наиболее существенных параметра,
характеризующих эту новизну: во-первых, антисоциальный эгоцентризм перестал быть
преобладающей социальной позицией; во-вторых, проявилась очевидная связь между тем,
как россияне относятся к режиму, и их оценкой собственного положения и ситуации
в стране; в-третьих, о политике стали говорить гораздо больше правды, сузился «зазор
между вербализуемыми и невербализуемыми предпочтениями» (с. 69).
Активизация гражданского
общества стала непосредственным предметом исследования в работе Йенса Зигерта «Гражданская
активность в России и западный опыт». Название, на наш взгляд, не слишком удачно:
оно заставляет подумать, что автор в очередной раз пытается давать советы российским
активистам исходя из того, как строят гражданское общество в «нормальных» странах.
На деле же речь идет о попытке оценить развитее событий в России как проявление
общемировых тенденций, подыскать для него исторические аналогии. Иными словами,
если нормативная роль Запада здесь и сохраняется, то в очень ненавязчивой форме.
Ричард Саква в статье «Путь
России к современному государству» решительно выступает против сценарного подхода,
требуя как минимум для начала разработать методологию, соответствующую российской
специфике. В целом же выход из путинского тупика видится автору в возрождении демократического
потенциала проекта 1991 года. Успех этого предприятия решающим образом зависит от
возможности найти собственный вариант определения того, что такое современность,
и каково место в ней России.
«В 1991
году страна отказалась от попытки создать альтернативную модерность, и все, что
ей нужно сделать сейчас, это стать современной, идя своим собственным путем» (с.
133).
Как отмечает во введении
к своей работе Николай Петров, политическое развитие России определяется отношениями
не только между властью и обществом, но и между центром и регионами. Наряду с факторами,
подталкивающими систему к демократизации, существуют и другие, потенциально способствующие
федерализации. Это второе измерение, однако, в гораздо большей степени зависит от
непубличной политики, от торга и компромиссов между различными группами внутри элит.
Современная система регионального управления строится по корпоративному принципу:
для нее характерны «четкая иерархическая организация, дисциплина, зависимость клиентелы
от сильного стабильного патрона» (с. 107). В этой системе, как она сложилась в России,
отсутствует формат «общего собрания» руководителей кланов – вместо этого, вся коммуникация
осуществляется через центр и в конечном счете лично через Путина. Эта структура
крайне громоздка и неэффективна, особенно в условиях продолжающегося экономического
кризиса, поэтому какая-то трансформация представляется автору неизбежной. Переходя
к сценариям, он отмечает, что движение в региональной политике возможно лишь в сторону
децентрализации, поскольку предел централизации уже достигнут. Соответственно, в
качестве базовых сценариев предлагаются «управляемая регионализация», «сдерживаемая
регионализация» и «стихийная регионализация».
Региональную тему продолжает
Наталья Зубаревич, предлагая развернутую версию своей ставшей уже знаменитой концепции
«четырех Россий». Ключевое понятие исследования – социальная дифференциация, и оно
позволяет автору поставить вопрос о соотношении интересов между группами граждан,
проживающих в каждом из четырех социально-географических пространств. Зубаревич,
в отличие от большинства авторов номера, не предлагает собственных сценариев как
таковых, а скорее, рассматривает возможные последствия развития по тому или иному
из предлагаемых в литературе сценариев для каждой из Россий.
Переход от проблематики политического
режима и его эволюции к более конкретным темам, начатый статьей Петрова, продолжает
работа Михаила Денисенко «Население России до 2025 года». В качестве эпиграфа к
ней выбрана цитата из февральской статьи Владимира Путина в «Комсомольской правде»:
«Рождаемость повышается, и это радует». Главный вывод работы, напротив, состоит
в том, что России безотлагательно требуется набор мер по снижению смертности, которые
могли бы дать гораздо более быстрый и ощутимый социально-экономический эффект по
сравнению с повышением рождаемости (поскольку позволили бы, вместо прибавления к
основанию демографической пирамиды, повысить долю людей трудоспособного возраста).
Начав этот обзор с анализа
статьи Караганова о военной реформе, закончим той же темой – но уже в интерпретации
Павла Баева, работа которого, озаглавленная «Траектория военной реформы в России»,
замыкает «Тему номера». Баев согласен с Карагановым в оценке «государствообразующей»
роли российской армии, однако в целом смотрит на ситуацию гораздо более скептически:
по его мнению, «армия и работающая на нее “оборонка” являются средоточием системного
кризиса, развивающегося в России» (с. 171). Военная реформа была плохо продумана
и проводилась методом проб и ошибок, причем из всех возможных вариантов эксперимента
каждый раз выбирался наиболее радикальный и болезненный. В результате получилась
«армия, способная не очень на многое» (с. 177), а сама реформа нуждается в серьезной
коррекции, начиная с постановки менее амбициозных целей.
Дальнейшие сценарии решающим
образом зависят от эволюции политического режима, и в первую очередь от того, как
долго останется у власти Владимир Путин. Гипотетическое «правительство модернизаторов»
смогло бы рационализировать программу перевооружения, прекратить бессмысленный шум
по поводу противоракетной обороны; перестать делать вид, что у страны имеется миллионная
армия, установив ее численность на уровне 750 тысяч человек; решить вопрос о переходе
к профессиональной армии. Вместе с тем возможен поворот в сторону левого популизма
с наращиванием военных расходов, однако такой курс быстро упрется в потолок, задаваемый
положением в экономике. Наконец, серьезным вызовом может оказаться ситуация на Северном
Кавказе: в случае острого кризиса в регионе подходы к военному строительству будут
существенно пересмотрены в сторону сокращения стратегических сил и наращивания численности
войск.
Подводя итог, отметим отрадный
факт: практически все авторы номера согласны в том, что, хотя Россия и зашла в тупик,
выход из него все-таки существует и, более того, его вполне можно найти при условии
более рационального подхода к принятию политических решений. Правда, как всегда
в подобных случаях, возникает вопрос об архимедовой точке опоры – о чем-то, что
заставило бы нынешних или будущих лидеров действовать в соответствии с национальными
интересами. Похоже, что в глазах большинства авторов такой точкой опоры выглядит
элементарное чувство самосохранения. Пессимистические сценарии настолько непривлекательны,
а их предпосылки в сегодняшней реальности уже настолько бросаются в глаза, что невольно
начинаешь надеяться на разумное начало, сохраняющееся, хочется верить, в каждом
человеке вне зависимости от занимаемой им должности. Однако, к несчастью, индивидуальное
чувство самосохранения не обязательно должно сказаться на результатах работы системы
как целого. На этой основе, взяв за исходную точку понятие уровней анализа, можно
было бы построить еще одно «дерево сценариев», но это упражнение мы отложим до другого
раза.