Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2012
Андрей Владимирович Лебедев (р. 1962) – писатель и литературовед, доцент парижского Государственного института восточных языков и культур (INALCO).
Андрей Лебедев
Chtch: в поисках рыжего человека
Жил один рыжий человек…
Даниил Хармс
Я умираю со скуки в этом доме и хочу попросить тебя о чем-то важном: забрать меня отсюда, чтобы я мог уехать к Патриции Каас, моей жене и звезде французского телевидения. Мне нечего делать здесь, это просьба всей моей жизни. Крепко целую. Твой сын Иван.
Последнее письмо Щеглова матери, 13 февраля 1997 года
Вторая глава истории Ивана Щеглова (1933–1998) – провозвестника ситуационистов, психогеографа и загадочного безумца – начинается с двухтомника, вышедшего в Париже шесть лет назад. «Иван Щеглов, утраченный профиль» и «Обретенные сочинения»[1] – издание, подготовленное Жаном-Мари Апостолидесом и Борисом Доне, названия томов отсылают к романному циклу Марселя Пруста и сразу обозначают проблематику, связанную с главным героем. Эпитет «обретенные» должен, по-видимому, утишать драматизм «утраченного», создавать равновесие в общем представлении о судьбе и посмертном культурном существовании того, чье имя стоит на обложке. Но достаточно открыть второй том, чтобы ощутить хрупкость этого равновесия. «Отсутствующее творчество Ивана Щеглова» – так называется обобщающая статья составителей о его художественном наследии. «Утраченный», «отсутствующее» – парадоксальный, если не провокационный смысл этих характеристик применительно к содержимому пусть не толстых, но вполне материальных томов (в первом 118 страниц, во втором 112) неизбежно вызывает вопрос: о ком и о чем говорить, если профиль (читай – биография) утрачен, а творчество отсутствует?
Утраченный профиль
Начнем с упрека – впрочем, едва ли не единственного в адрес добросовестных составителей щегловского «жития»: в нем – при всем обилии фактов – нет краткой хронологической таблицы жизни героя, совершенно необходимой, когда речь идет о лице, биография которого заключалась в практическом отсутствии таковой. Прежде, чем войти в житийные и житейские подробности, есть смысл вписать Щеглова в общие пространственные и временные координаты, доказывающие, что он действительно существовал, а не был выдумкой Ги Дебора. Избавим читателя от необходимости перерывать гору представленной в двухтомнике информации, выуживая из нее даты и имена.
1885 год. В селе Лозовая Павловка (ныне город Брянка Луганской области в Украине) родился Владимир Щеглов, отец Ивана.
1905 год. Владимир участвует в деятельности революционной террористической группы. Арест и двухлетнее тюремное заключение. Родилась Люсьен Леруа, мать Ивана; род Леруа – из французского города Блуа.
1907 год. Вместе с первой женой Владимир покидает Россию и уезжает в Брюссель.
1910 год. Обосновывается в Париже, где вначале работает таксистом, затем занимается торговлей мехами.
1932 год. Владимир женится на Люсьен[2]. Щегловы снимают дом в деревне Бусси-Сент-Антуан под Парижем.
16 января 1933 года. Рождение Ивана Щеглова, единственного ребенка в семье.
1934 год. Щегловы переезжают в деревню Серийи в Бургундии.
Около 1943 года. Щегловы переезжают в Париж, где поселяются на улице Севри, 12 (16-й округ).
1949 год. Иван сознательно проваливает один из выпускных экзаменов и заканчивает школу без аттестата зрелости.
Рубеж 1949–1950 годов. Знакомство с Анри де Галаром де Беарном, ближайшим другом и единомышленником Щеглова до его знакомства с Ги Дебором.
Рубеж 1950–1951 годов. Знакомство с Сильви Пижон, любовный роман с которой оставил глубокий след в жизни и творчестве Щеглова.
Июнь 1953 года. Знакомство с Ги Дебором.
Июнь 1954 года. Разрыв с Дебором и исключение Щеглова из Леттристского Интернационала.
1954–1955 годы. Первые серьезные признаки психического расстройства.
1956 год. Женитьба на Амалии Стелле.
Июнь 1958 года. Публикация «Формуляра для нового урбанизма» в первом номере «Ситуационистского Интернационала».
1959 год. Щеглов становится пациентом психиатрической клиники «Шене» в деревне Шай (Центральная Франция).
1963 год. Возобновление отношений с Дебором.
Август 1964 года. Публикация «Писем издалека» в девятом номере «Ситуационистского Интернационала».
1965 год. Второй разрыв с Дебором.
Около 1975 года. Щеглов помещен в психиатрическое отделение при больничном центре Орлеана.
Около 1980 года. Помещен в парижскую психиатрическую клинику «Мэзон Бланш».
1993 год. Помещен в дом престарелых в городе Бри-сюр-Марн под Парижем.
1995 год. Амалия Стелла-Щеглов официально разводится с мужем.
21 апреля 1998 года. Смерть Ивана Щеглова.
Обретенные сочинения
Самой значимой публикацией в двухтомнике следует считать полное издание «Формуляра для нового урбанизма», одного из основополагающих текстов психогеографии. Созданный Щегловым в октябре 1953 года, он был известен лишь в редакции Дебора. Как отмечают публикаторы, «если купюры Дебора и не затрагивают сути идей Щеглова, они все же заметно искажают щегловский стиль, ослабляя его лирическое измерение и влияние сюрреализма» (Щ2. С. 45).
Благодаря разысканиям Апостолидеса и Доне, привычная библиография Щеглова, состоявшая из двух небольших прижизненных журнальных публикаций, может быть расширена за счет следующих сочинений: «Введение в Континент Контрэскарп» (1954), «Размышления о неудаче нескольких революций в мире» (1953 или 1954; возможно, не закончены), новелла «Зáмок Бенедикта» (1954 или 1955), комментарий на «Формуляр» (1963; не закончен), автобиография «Об этом обитаемом мире» (1973–1974; не закончена).
Самое объемное из них – «Об этом обитаемом мире»: двадцать страниц в авторской машинописи, к которым следует добавить ряд разрозненных рукописных записей; основная часть текста цитируется Апостолидесом и Доне в их биографическом очерке о Щеглове. Следующей по объему является полная версия «Формуляра»: десять книжных страниц с учетом больших пробелов между частями текста, сделанных публикаторами согласно сохранившимся указаниям автора. Остальные сочинения – еще короче и занимают в книге от полутора до шести страниц.
Дополним библиографию Щеглова произведением, не вошедшим в двухтомник, но, очевидно, также принадлежащим ему: драматический диалог (или отрывок из такового), читаемый им в одиночку перед кинокамерой на протяжении шести минут. Находясь в клинике «Шене», Щеглов принимал активное участие в театральных постановках, осуществлявшихся ее пациентами. Документ легко находим в Интернете, где он впервые был размещен в 2008 году под заголовком «Иван Щеглов в психиатрической больнице»[3]. К сожалению, никаких ссылок на первоисточник здесь не дается. Тем не менее авторы щегловской биографии упоминают факт выхода телепередачи, посвященной «Шене» и содержащей эпизод с Щегловым, осторожно датируя съемку периодом «до 1970 года» (Щ1. С. 95).
Плодами щегловского интереса к театру в «шенеский» период стали также пьеса «Роковой скубиду», из которой сохранились тексты нескольких песен, и слова песни «За наших любимых», написанные Щегловым для одного из капустников в сумасшедшем доме.
Составители двухтомника по возможности щедро цитируют письма Щеглова к Ги Дебору, Анри де Галару де Беарну, Патрику Страраму[4], Амалии Стелле-Щеглов, Люсьен Щеглов, а также совместное письмо-манифест Щеглова и де Беарна, адресованное Блезу Сандрару[5].
Наконец, специальный раздел во втором томе отдан под изобразительные работы Щеглова: картины, рисунки, афиши, коллажи.
Отсутствующее творчество
Психогеографический «дрейф»[6] – это автоматическое письмо ногами под воздействием спиртного. Ситуации, возникающие в ходе психодрейфа, обладают для ситуациониста бóльшей творческой значимостью, чем создание собственно предметов искусства, которое он стремится преодолеть как устарелую и ограниченную форму выражения, переходя к непосредственно жизнетворчеству. В своей книге под красноречивым названием «Художники без произведений. Я предпочел бы не» Жан-Ив Жуанэ относит дрейф к авангардистским проявлениям «проживаемой совместно эстетики повседневности»[7].
Увы, перечень утраченных щегловских произведений включает в себя не только его психодрейфы, растворившиеся в парижском воздухе[8]. Щегловым были потеряны или уничтожены два романа, написанные им в начале 1950-х годов: «Синий оттенок бессонницы» и «Красота незаконченная». Первый был вдохновлен любовными отношениями с Сильви Пижон, а в литературном плане – чтением романа «У подножия вулкана» Малькольма Лаури. Апостолидес и Доне настаивают на том, что именно для своего первого романа в 1952 году Щеглов придумал псевдоним Жиль Ивейн (Gilles Ivain)[9], под которым, наряду со своим настоящим именем, он вошел в историю Леттристского и Ситуационистского Интернационалов (Щ2. С. 53). О том, что представляла собой «Красота незаконченная», нам не известно ничего определенного (гипотезу на этот счет см.: Щ2. С. 54). Однако можно с точностью сказать, что роман существовал, произвел благоприятное впечатление на Дебора и был отправлен Щегловым в издательство «Жюлиар».
Кроме двух романов, к утраченным произведениям следует отнести несколько незаконченных автобиографических текстов о периоде Леттристского Интернационала, над которыми Щеглов работал во второй половине 1950-х – первой половине 1960-х годов.
За исключением приводимых в двухтомнике нескольких писем Щеглова к де Беарну, после смерти последнего была уничтожена их переписка. Остается печально констатировать, что наряду с сохранившейся, но опубликованной лишь частично перепиской с Дебором она, вероятно, являлась самой объемной и ценной частью щегловского эпистолярного наследия. Печаль эта усугубляется тем, что принятое деление на «произведения» и «письма» носит в случае Щеглова сугубо формальный характер, поскольку он рассматривал письмо как полноценный литературный жанр. Некоторые из них относятся к лучшему из написанного Щегловым.
Колбасная лавка Бретона
Незавершенные, утраченные, уничтоженные, не опубликованные целиком или же, как в случае с некоторыми изобразительными работами, скрываемые их нынешними обладателями от глаз посторонних, отсутствующие произведения Щеглова далеко превосходят в количественном отношении те, что составляют сегодня полноценный corpus chtcheglovicum. Однако аура, окружающая их автора, остается невредимой, продолжает интриговать – весомым доказательством чему является вышедший шесть лет назад двухтомник. Каковы причины этого притяжения к Щеглову?
Принципиальным является то, что его печатная судьба нерасторжимо связана с именем основателя Леттристского и Ситуационистского Интернационалов. В этом смысле Щеглов – креатура Дебора, поскольку, за исключением узкого круга «интернационалистов», реальный Щеглов был не известен читающей публике. Обратила бы она внимание на «Формуляр» и уж тем более на «Письма издалека», написанные пациентом какой-то психбольницы, не будь они опубликованы в «Ситуационистском Интернационале» и горячо рекомендованы Дебором?
Издание щегловских текстов не являлось, однако, исключительно благотворительным жестом со стороны Дебора по отношению к больному человеку. После их первого разрыва Дебор искренне искал примирения и стремился привлечь Щеглова к участию в Ситуационистском Интернационале. Благодаря разысканиям Апостолидеса и Доне ясно, что инициатива разрыва в 1954 году принадлежала Щеглову, считавшему поведение Дебора внутри Леттристского Интернационала слишком авторитарным. Исключение Щеглова оттуда задним числом и под надуманной формулировкой «за мифоманию, интерпретационное безумие – недостаток революционной сознательности»[10] – лишь попытка скрыть факт: его не ушли – он ушел сам.
Что касается отношения Щеглова к Дебору, то образ такового стал для него настоящей обсессией. Примечательно суждение публикаторов по поводу незаконченной автобиографии «Об этом обитаемом мире»:
«Даже если работа памяти Ивана затронута местами манией преследования, ему еще хватает ясности ума для того, чтобы переписать набело и отпечатать на машинке серию фрагментов, касающихся его отрочества и дружбы с Анри де Беарном. Но как только он доходит до своего знакомства с Ги, участия в Леттристском Интернационале, их разрыва, его сознание замутняется. Почерк становится неразборчивым, на страницах рабочей тетради учащаются бредовые записи» (Щ2. С. 60).
А это 1974 год. Со времени упоминаемых событий прошло двадцать лет. Со времени последней встречи Щеглова с Дебором – десять[11].
Публикуя «Формуляр для нового урбанизма» в первом номере «Ситуационистского Интернационала», Дебор представляет Щеглову роль пророка нового движения. Открывает же номер статья «Горькая победа сюрреализма», являющаяся очередным упражнением Дебора на одну из его излюбленных тем: эстетическая устарелость сюрреализма. Даже если имя Андре Бретона в статье не упоминается, понятно, что она направлена в первую очередь против него. Бретон являлся объектом последовательных нападок Дебора еще с леттристских времен[12]. Но в своей одержимости молодой шпаны стереть с лица земли неритмичных отцов и утвердить собственные идеи Дебор с очевидностью воспроизводит отца сюрреализма.
Танец вокруг галлюцинации
Вернемся к книге Жуанэ. Серия очерков об «артистах без произведений» начинается текстом, посвященным Жаку Вашé:
«Откройте словарь на имя “Вашé (Жак)”, чтобы узнать, что Жак Вашé (1895, Лориан – 1919, Нант) – французский писатель. Вы не узнаете оттуда, что, в действительности его творчества не существует»[13].
Пятнадцать небольших писем, десять из которых обращены к Андре Бретону, – вот, по сути, и все, что осталось от этого молодого человека, с которым Бретон познакомился в госпитале во время Первой мировой войны и который скончался в 24 года от передозировки опиума. Бретон не уставал подчеркивать первостепенную важность этого знакомства для него как поэта и теоретика сюрреализма. Он собрал письма Вашé в 40-страничную книжечку «Письма с войны», где они занимают 28 страниц, и предварил их своим предисловием[14]; впоследствии Бретон посвятил Вашé еще три текста-омажа. «Бретон танцует вокруг галлюцинации», – замечает по этому поводу Жуанэ[15].
В «Манифесте сюрреализма» (1924) Бретон заявляет: «Вашé сюрреалистичен во мне». Это патетическое утверждение является частью списка из двадцати предложений, каждое из которых построено по одинаковой синтаксической модели, что придает списку черты текста в тексте. За недостатком места процитируем последние четыре предложения:
Вашé сюрреалистичен во мне.
Реверди сюрреалистичен у себя.
Сен-Жон Перс сюрреалистичен на расстоянии.
Руссель сюрреалистичен в анекдоте[16].
Список включает имена авторов, как умерших, так и современников сюрреализма, которые, по мнению Бретона, формально не являясь участниками сюрреалистского движения, могут рассматриваться в качестве его предшественников или попутчиков.
В 1954 году Дебор публикует во втором номере «Потлача», печатного органа Леттристского Интернационала, небольшой текст под названием «Упражнение в психогеографии»:
Пиранезе психогеографичен в лестнице.
Клод Лоррен психогеографичен во встрече дворцового квартала и моря.
Почтальон Шеваль психогеографичен в архитектуре.
Артур Краван психогеографичен в торопливом дрейфе.
Жак Вашé психогеографичен в одежде.
Людвиг II Баварский психогеографичен в королевской власти.
Джек Потрошитель, возможно, психогеографичен в любви.
Сен-Жюст немного психогеографичен в политике[17].
Андре Бретон наивно психогеографичен во встрече.
Мадлен Рейнери психогеографична в самоубийстве[18].
И Пьер Мабий – в компиляции чудес, Эварист Галуа – в математике, Эдгар По – в пейзаже, и в страдании – Вилье де Лиль-Адан[19].
Подробный комментарий этого текста надолго отвлек бы нас от непосредственной темы этой статьи, поэтому ограничимся краткими замечаниями по поводу характеристик, которыми Дебор награждает Вашé и Бретона. И та и другая оставляют простор для толкования. Можно найти, например, у Вашé такой эстетский пассаж, где одежда сочетается с (психо)географией: «Моя нынешняя мечта – носить красную рубашку, красный шейный платок и высокие сапоги и быть членом тайного китайского общества без цели[20] в Австралии»[21]. Что касается характеристики Бретона, то здесь возможна отсылка к знаменитой фразе из «Песен Лотреамона»: «Прекрасен…, как встреча швейной машинки и зонтика» (песня 6, глава 1) – фразе, столь любимой сюрреалистами, находившими в ней определение своего художественного метода. В пользу этого соображения говорит то, что слово «встреча» (la rencontre) используется в тексте и выше, в характеристике художника Клода Лоррена, и эта характеристика явно отсылает к высказыванию Исидора Дюкаса.
Обыгрывая список Бретона, молодой Дебор составляет свой список членов воображаемого «комитета поддержки» Леттристского Интернационала. Однородной компании литераторов сознательно противопоставлена здесь разношерстная публика, среди которой есть и серийный убийца, и математик, и эксцентрик-король. Показательно, что из списка Бретона Дебор сохранил лишь два имени: Эдгара По («сюрреалистичен в приключении» и занимает девятое место у Бретона), а из авторов ХХ века – Жака Вашé. Попадание же самого Бретона в список Дебора выглядит скорее насмешкой или упреком в недостаточной «продвинутости»: на все «Упражнение» имеется лишь одно наречие с отрицательной коннотацией – «наивно», – и относится оно именно к Бретону.
Поэзия щеглов
В журнальной публикации за деборовским списком-манифестом следует – с натужной победоносностью – список исключенных из Леттристского Интернационала, среди которых фигурирует и Щеглов. Второй список подписан Жилем Волманом, но нет сомнений в том, что составлялся он вместе с Дебором, чье пристрастие к «партийным чисткам» стало легендарным. Тем не менее четыре года спустя Дебор без ведома Щеглова опубликовал «Формуляр для нового урбанизма», а еще через шесть, в 1964-м, образ Щеглова навсегда принял под его пером черты 19-летнего автора «Формуляра», который «стоял у основ ситуационистского движения и роль которого в нем была незаменимой»[22].
Жак Вашé ситуационизма. Гений, рано ушедший из жизни (безумие может рассматриваться в данном случае как символическая смерть[23]), автор одного-единственного произведения, перевернувшего, однако, привычное положение вещей, задавшего новую культурную парадигму. Увиденная таким образом фигура Щеглова прекрасно вписывается в ряд творцов, открывающийся Новалисом, продолжающийся Исидором Дюкасом, Рембо, Вашé – вплоть до героев рок-музыки 1960-х годов, таких, как Сид Баррет[24], вписывающихся в ту же романтическую традицию. На смену мужу в расцвете сил или убеленному сединами старцу, довлеющим фигурам поэта предшествующих эпох, романтизм выдвигает фигуру мальчишки, щегла, юного революционера.
В ролевом раскладе тандема Дебор–Щеглов сам Щеглов отводил Дебору роль «критика», себе же – «забавника», «шутника», носителя «веселости в невинности»[25]. Дебор вполне осознавал и принимал это распределение ролей, делая все возможное для сохранения целостности их союза. После нескольких безуспешных попыток Дебора связаться со своим компаньоном по психодрейфам 1950-х, тот сам написал ему и Мишель Бернштейн (бывшей тогда женой Дебора). Терпеливые ответы на многостраничные письма Щеглова, денежная помощь, поездки в больницу в течение 1963–1965 годов, на которые приходится возобновление их отношений, – Дебор показал себя внимательным и великодушным другом. Как и в первый раз, инициатором разрыва выступил Щеглов – он обиделся, когда Дебор был вынужден ответить отказом на очередную его просьбу о деньгах.
Разделение ролей на «критика» и «весельчака», мыслителя и поэта в тандеме с Щегловым не отменяет, однако, романтического характера творчества самого Дебора:
«Именно эта романтическая чувствительность, подспудно раздражая ситуационистскую критику, придавала ей строгость и своеобразие. Лицом, в наилучшей степени представлявшим эту чувствительность в Ситуационистском Интернационале, был сам Ги Дебор, чья социальная критика всегда помещалась под меланхолическим знаком медитации о потере: потере времени, потере всего того, что составляет красоту жизни, потере любимых людей и, в конце концов, потере себя»[26].
Щеглов был для Дебора одной из таких потерь. Новонайденные тексты, образующие созвездие «Формуляра», не меняют нашего представления о Щеглове – представления, по-прежнему задаваемого суждениями Дебора, – но подвигают на дальнейшие разыскания. В этом отношении главная публикаторская интрига связана с полным изданием переписки Щеглова и Дебора 1963–1965 годов, хранящейся у Бернштейн. Цитаты из этой переписки, приводимые в «Письмах издалека», биографии Щеглова и многообещающие намеки биографов[27] позволяют предположить: корпус щегловских текстов может быть заметно расширен, а в месте с ним – и наше представление об истории Леттристского и Ситуационистского Интернационалов. Повзрослевший Ваше́ ситуационизма судит в этой переписке себя, Дебора и эпоху тоном, далеким от «веселости в невинности».