Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2012
Александр Кустарев
МСП
Малый бизнес – это фундамент социальной стабильности. Валентина Матвиенко |
В середине позапрошлого века импозантные петербуржские остроумцы, братья Жемчужниковы (вместе с их кузеном Алексеем Константиновичем Толстым), практиковали такую шутку. На променаде вдоль Летнего сада и Зимнего дворца, встречаясь с министром финансов, они театрально с ним раскланивались и каждый раз произносили одну и ту же фразу: «Министр финансов – пружина государства».
Глубокомыслие Валентины Матвиенко – того же стиля и уровня, что и саркастический хэппенинг создателей Козьмы Пруткова. Большие партократические боссы сыплют такими афоризмами направо и налево. Признание особой роли малого и среднего бизнеса в экономике и обществе – непременный элемент ритуального политического цирка и попугайское проявление политкорректности.
Столь же ритуальны сетования по поводу трудной жизни и чуть ли не обреченности предпринимателей-единоличников. Если верить последним, то власти заботятся о малом бизнесе только на словах, а на деле хотят его удушить. Как всегда в России, считается, что на Западе дело обстоит прямо противоположным образом.
Но реальность тоже, как всегда, гораздо сложнее.
С одной стороны, налоговый режим в России в целом сейчас либеральнее, чем в европейских странах, нормативный контроль слабее, откаты чиновникам выгоднее предпринимателю, чем соблюдение нормативов. Неформальный (незарегистрированный, «левый») бизнес поддерживать легче, чем на Западе. Рынок меньше зарегулирован (независимо от того, хорошо это или плохо для экономики в целом).
С другой стороны, в России качество предпринимательской среды очень низко. Очевидно, что правовая защищенность собственности в России намного слабее, чем на Западе. Столь же очевидно, что отношения бизнеса и бюрократии в России отягощены коррупцией, гротескной, даже в сравнении с такими европейскими заповедниками «неформальных» отношений, как Греция или Италия. Система банковского кредитования в России по сравнению с западной выглядит без малого рудиментарной.
Ясно, что криминализация экономики, недостаточно зрелая финансовая инфраструктура и слабо еще развитый рынок капитала создают больше всего трудностей именно для малого предприятия, блокируя «инициативы с нуля» и приводя к быстрому и частому закрытию возникающих фирм со вполне здоровой основой. А после взрывного роста в начале перестройки должна была наступить полоса массовой ликвидации малых и средних предприятий, едва рентабельных только благодаря несоблюдению норм цивилизованного бизнеса (если им не удается откупиться от чиновников-вымогателей).
Что же касается государства, то оно в России относится к малому и среднему предпринимательству (МСП) не лучше, но и не хуже, чем на Западе.
С одной стороны, государство совсем не враждебно МСП и не бездействует. В России до 2007 года были приняты пять программ по развитию и поддержке этой сферы[1] и множество решений в пользу малого и среднего бизнеса. И это вовсе не были мыльные пузыри.
С другой стороны, многие программы неэффективны, потому что плохо продуманы и зависят от некомпетентных исполнителей. Разумеется, продумать их очень трудно, как и всегда при попытках влиять на систему со значительной степенью автономности. В таких системах очень многое непредсказуемо, а последствия любой интервенции могут оказаться прямо противоположны желательным.
Есть достаточные основания для прямо противоположных восприятий и оценок этой туманной и переменчивой действительности. Но несомненно одно. На самом деле в сегменте МСП (повсюду в мире) объективно ниже уровень благообеспечения во всех его формах – доход и зарплата, социальное обеспечение, стабильность занятости, – чем в крупно-корпоративном и государственно-корпоративном сегментах. Особенно в микробизнесе (менее 10 занятых работников) и на начальной стадии жизненного цикла предприятия.
Проблема распределения стоимости, добавленной в процессе производства (грубо говоря, «национальный доход» – не путать с «прибавочной стоимостью»!), разделяет теперь не столько работодателей и наемных работников, сколько сегмент МСП, с одной стороны, и крупно-корпоративный (включая государственный), с другой. Почему это так?
В постиндустриальном обществе сильно изменился оптимальный производственный модуль. С конца ХХ века пошла новая историческая волна «размножения» МСП; это произошло после того, как концентрация капитала в ходе индустриализации (с начала XIX века), совпадая с концентрацией производства, долго и неуклонно снижала долю этого сегмента в экономике и жизни общества. Старая тенденция не прекратилась окончательно. Она продолжается и сейчас, например, в розничной торговле, где гигантские супермаркеты вытесняют мелких торговцев. Но вторая тенденция ее уже перекрывает. Индустриальные гиганты в духе «фордизма» уходят в прошлое, сохраняясь разве что в сырьевых отраслях и инфраструктуре. К сегменту малого и среднего предпринимательства теперь относятся 99% зарегистрированных предприятий на Западе и 90% в России.
Но это не значит, что концентрация капитала ушла в прошлое. Она просто приобрела иную форму. Теперь крупный капитал существует в виде финансовых конгломератов, управляющих всей массой производственных фондов (assetmanagement), а стало быть, всей массой малых и средних предприятий.
Управление этой массой осуществляется по-разному. Либо через банковский кредит и венчурный капитал. Либо через арендные отношения. Либо через франчайз, аутсорсинг и субподряд. Политика управления массой «клиентов» крупного капитала не дружественна и не враждебна малому бизнесу. Она не направлена ни на его развитие, ни на его подавление. Она, в конечном счете, направлена на то, чтобы МСП заняло свое функциональное место в системе – все остальное побочно-попутно.
Крупный капитал, образно говоря, держит бизнесмена-единоличника на поводке. Одним этот поводок может казаться слишком коротким, другим – достаточно длинным, но на самом деле он гибкий и длина его меняется время от времени вследствие изменения весьма разных условий.
Малый и средний бизнес в такой ситуации имеет статус «полуавтономии». Можно сопоставлять его положение с положением вассалов в феодальной системе, крестьян-арендаторов, ремесленников, поставляющих товар скупщикам, и так далее, то есть с другими вариантами патрон-клиентских отношений. И очень удобно определять модус его существования старым советским термином «хозрасчет». В самом деле, если бы советская идея хозрасчета была доведена до своего логического предела, она через приватизацию превратилась бы в то, что мы называем теперь франчайзингом, аутсорсингом и субподрядом. На Западе с его никогда не уничтожавшейся частной собственностью и развитым рынком собственности эволюция производственных отношений шла к тому же результату с противоположной стороны. Если угодно, этот процесс и был подлинной «конвергенцией», которую, хотя и довольно смутно, предвидел Джон Кеннет Гэлбрейт.
Так сложилась система, в которой крупный финансовый капитал определяет динамику, структуру рынка и режим функционирования МСП. Он решает, какие роли оставлять предпринимателю-единоличнику, а какие – за собой. Он решает, каково будет распределение благ. Как и в случае исторического конфликта между трудом и капиталом, по поводу этого распределения возможны разные мнения. Те, кто получает больше, уверены, что это заслуженно, а те – кто меньше, уверены, что их обирают.
Рабочий класс в свое время одержал крупные победы в классовой борьбе с капиталом, оперируя как в политической сфере (с помощью своей партии), так и вне ее (с помощью агрессивных профсоюзов). Сегмент МСП не может повторить ни тот ни другой опыт организованного рабочего класса.
В демократических обществах к власти приходят протагонисты большинства и обеспечивают его интересы (если не обманывают его ожиданий). Может ли малый бизнес, даже если все предприниматели этой категории проникнутся духом классовой солидарности и будут голосовать за свою партию на выборах, получить большинство? Нет, не может. Потому что бизнесмены-единоличники – меньшинство.
Сегмент МСП мог бы превратиться в большую политическую силу, если бы работодатели и наемные работники здесь выступали совместно. Но если это не выглядит слишком вероятным, то может показаться возможным, что объединиться могли бы хозяева малых и средних предприятий.
На это, однако, надежды совсем мало. Что общего у фермера (крестьянина-однодворца) и частно практикующих адвоката и дантиста, хозяев «лавочки на углу» и шикарного бутика, журналиста-фрилансера и сапожника? Что общего между начинающим искателем (создателем) незанятой (новой) рыночной ниши в большой городской агломерации и провинциальным семейным автосервисом, существующим уже третье поколение? Между фирмой-лабораторией, разрабатывающей новые технологии, и фирмой, организующей неквалифицированных работников для выполнения непрестижных («грязных») работ? Очень разные проблемы у промышленных и торговых фирм, предприятий легкой и тяжелой промышленности, независимых или по-разному зависимых от «патрона».
У этой пестрой агентуры, конечно, все же есть общие интересы. Все в равной мере нуждаются в правовой защите. Все в равной мере страдают от нормативной сверхрационализации бизнеса, бюрократической волокиты и отчетности. Всем нужна деловая инфраструктура и возможность повторного старта.
Но убедить всех выступить вместе в защиту этих интересов намного труднее, чем обнаружить общность интересов, потому что массу этой агентуры разделяют не только разные интересы, но и взаимные сословно-статусные предрассудки. Их самоопределительные практики враждебны друг другу, а этот иррациональный разделитель часто намного сильнее рациональных соображений выгоды. Те, кто называет себя «профессионалами», «интеллигенцией», а теперь «креативным классом», никогда не запишутся в один клуб с мелким лавочником, хозяином ремонтно-строительной фирмы или ночным таксистом.
Кроме того, программа, отражающая интересы всего этого сегмента в целом, уже присвоена массовыми политическими машинами, и для того, чтобы отнять ее у них, нужна либо очень изощренная политтехнология, либо какая-то исключительная харизма – ни того ни другого нет и не предвидится. В политической сфере, таким образом, толпа предпринимателей-единоличников, часто называющая себя «средним слоем» и вполне соответствующая когда-то более употребительной этикетке «мелкая буржуазия», очень слабый игрок. Когда-то это было не так. У нее были сильные политические партии в Европе, особенно во Франции или в Штатах. Но это потому, что тогда мелкая буржуазия там была еще весьма однородна.
Что в таком случае может сделать предприниматель-единоличник, защищая свои интересы?
Доказывать, что забастовка занятых в малом и среднем бизнесе практически невозможна, – значит ломиться в открытую дверь: кто в этом сомневается? Было бы интересно, наоборот, показать, что забастовка (или скорее какой-то ее эрзац) вопреки всему все-таки не немыслима, (активисты с творческим воображением должны думать об этом), но у нас сейчас нет на это места и времени.
Лоббирование интересов МСП намного проще, чем забастовка, и оно практикуется. Но насколько оно эффективно? Конечно, какие-то группы предприятий от случая к случаю могут добиваться для себя льгот – целесообразных с точки зрения интересов всего общества или даже нецелесообразных (тут лоббирование часто неотличимо от коррупции). Но в целом лобби крупного капитала сейчас неизмеримо сильнее.
Конспиративная теория объясняет это просто. Плутократы подкупают партократию. Плутократия и партократия сливаются в одно целое. И поэтому дескать партократическое по форме и плутократическое по содержанию государство блюдет частные интересы крупного капитала. Свидетельства этому обильны и живописны, особенно в России, некоммунистических странах Азии и Латинской Америки.
Но дело обстоит сложнее. Если иерархическая архитектура и централизация руководства экономикой неизбежны, то верхний ее этаж в виде крупного капитала, сообщающего всей системе необходимый ей «момент централизации», будет иметь мощный рычаг влияния на государство, даже не прибегая к его коррумпированию, а просто в силу своего системно-функционального веса. В этом случае партократия и госаппарат, как бы они ни грели на этом руки сами, охраняя интересы крупного капитала как «сердца и мозга системы», тем самым обеспечивают то, что считается «общественным благом». В образцовых европейских бюрократиях (Германия, скандинавские страны, Британия, Бенелюкс, даже Франция) ситуация близка к этому. Кажется, так же дело обстоит в Китае, где МСП приходится как будто хуже всего, а КПК до сих пор отделена от бизнес-элиты (хотя малая прозрачность Китая не позволяет быть в этом уверенным).
Опыт этих государств указывает на то, что для подрыва позиций крупного капитала (если это так уж нужно) мало покончить с системной коррупционной взаимозависимостью партократии (госаппарата) и плутократии. Для этого нужно для начала, чтобы недвусмысленно обнаружилась функциональная вредность или по крайней мере ненужность крупного капитала для процветания нации.
Избыточность и паразитизм крупного финансового капитала, взимающего со всего общества ренту (открытую или замаскированную), дебатируется давно. Нынешний кризис дал сильные карты в руки его критиков. Проекты ликвидировать банки, оказавшиеся реальными банкротами, предложения разукрупнить мегабанки, отделить (как было когда-то) розничное финансовое обслуживание от инвестиционных операций рассматривались очень серьезно. Но пока на это так никто и не решился.
Более ранние попытки национализировать верхний этаж финансовой инфраструктуры на самом деле только довели до полного предела господство крупного капитала в виде государства-банкира (когда министр финансов, таки да, «пружина государства»), снизили его эффективность и сопровождались удушением единоличной предпринимательской инициативы. В СССР она была просто поставлена вне закона как «уголовная», а в западных обществах этот сегмент был сохранен, но все же оказался сильно подавлен.
Опыт вытеснения крупного частного капитала из системы до сих пор не утешителен и взывает к осторожности. Впечатление, что без него система не может обойтись, остается весьма сильным.
И если мы почему-то продолжаем считать, что такое вытеснение желательно, то путь в этом направлении лежит через социокультурные, или, если угодно, цивилизационные инициативы. Поскольку иерархия и централизация – ключевые параметры нашей цивилизации, вытеснение крупного финансового капитала-гегемона есть в сущности вытеснение старой цивилизации.
Агентурой таких экспериментов не могут быть государственные структуры, навязывающие своим подданным порядок и этос, которые для них неприемлемы и даже, может быть, непонятны. Естественная агентура таких экспериментов – добровольные, сплоченные и, видимо, небольшие общности. Так было в начале модерна в Европе, когда группы реформированных христиан (секты) резко активизировались и приняли решающее участие в создании промышленности, в техническом прогрессе, ускорении роста всеобщего богатства. Эти группы и были тогда агентурой того, что мы теперь называем малым и средним предпринимательством.
Заложенная ими цивилизация, известная в связи с понятиями «модерн» и «капитализм», может быть охарактеризована с нескольких сторон. Выберем из них сейчас ту, которая важнее всего для разработки артикулированной темы, а именно: возможно ли такое состояние общества, когда оно обходится без институционализированного крупнокорпоративного капитала?
Агентура МСП раннего модерна показала, что это возможно. Она обходилась без поддержки тогдашнего крупного капитала, опираясь исключительно на собственные ресурсы. Вот как это комментировал Вебер:
«Вопрос о движущих силах экспансии современного капитализма не сводится к вопросу об источнике используемых капиталистом денежных ресурсов. Это в первую очередь вопрос о развитии капиталистического духа. Там, где он возникает и оказывает свое воздействие, он добывает необходимые ему денежные ресурсы, но не наоборот»[2].
Иными словами, систематическим и намеренным предпринимательством занимается не тот, у кого есть деньги, а тот, кто одержим особым «духом». Одержимость этим духом позволяла индивиду, образно говоря, выжимать воду из камня, делать деньги из воздуха. А фактически он добывал денежные средства, прибегая к суровой мобилизации собственной психической энергии, к героической самоэксплуатации (принцип «делу – время, потехе – час»), к изысканию и использованию новых технологий и новых рынков.
Оказалось, что именно эта нонконформистская «опора на собственные силы» породила новый жизненный уклад с особым моральным кодексом, самоопределительной практикой (статусным самоутверждением) и содержанием повседневности (бытом).
Таким образом, для того, чтобы оценить нонконформистский потенциал нынешнего МСП, нужно прежде всего выяснить, где и как его агентура добывает денежные средства для своего выживания.
Готовность использовать те же источники, что и в раннем модерне, у МСП не испарилась. Специальных исследований по этой теме как будто сейчас никто не проводит. Но бесчисленные рутинные опросы по поводу мотивации предпринимательства косвенно как будто это подтверждают. Вот как выглядят результаты типичного опроса (в Британии): 56–76% хозяев малых и средних предприятий говорят, что мотивированы желанием самостоятельно вести свое дело, 27–35% ссылаются на желание осуществить новую идею, 20–37% хотят разбогатеть; 12–27% признаются, что вынуждены завести свой бизнес, спасаясь от безработицы (разброс в каждом случае объясняется размерами, возрастом, происхождением, специализацией предприятия)[3]. При этом сильно вырасти хотели бы 29% предприятий, расти умеренно – 57%, не собираются расти 15%, а 4% даже хотели бы стать меньше[4].
Но в нарративе агентуры МСП (в обсуждении ее проблематики), если его темы не навязаны, преобладает совсем другая тематика. Актуальны налоговые льготы (всегда якобы недостаточные), условия кредита (невыгодные), гранты и субсидии (ограниченные и несправедливо распределяемые), контракты с крупным производителем (непопулярные у большого директората). Общий пафос этих разговоров – облегчение доступа к внешним источникам денежных средств или недорогой (а еще лучше бесплатной) инфраструктурной помощи, а также о гарантированном спросе. На том основании, что МСП – «соль земли»: обеспечивает экономический рост, инновации, занятость и уж, конечно, «социальную стабильность» – голубую мечту начальников, от г-на Столыпина до г-жи Матвиенко.
Вот типичные образцы этого нарратива. Роман Пастухов (президент Санкт-Петербургского союза предпринимателей): «Мы изо всех сил старались доказывать, что помощь нам – это выгода для всех граждан»[5] (здесь и далее курсив мной). Пока как будто бы «доказать» не удалось. Но все еще, наверняка, «кардинальным образом изменится, когда к власти на всех уровнях придут силы, для которых высшая цель – общее благо»(Алексей Третьяков, председатель Ассоциации малого бизнеса в потребительской сфере)[6]. А вот как рассказывает об успешной кампании по развитию МСП в Череповце мэр города:
«[Успех был достигнут] на основе совместных системных действий федеральных, региональных и муниципальных властей. На основе государственно-частного партнерства нам удалось создать эффективный бизнес-инкубатор – агентство городского развития, которое определяло перспективные направления и адресность грантов в производственной отрасли, сфере услуг и социальных проектах. Малые предприятия стали продолжать производственную линейку гигантов… у одной “Северстали” появились десятки сателлитов. Радует нас стремление представителей малого и среднего бизнеса реализовать в городе инновационные проекты. И мы активно содействуем в их продвижении через систему грантов и субсидирования, привлекаем к участию коммерческие банки»[7].
Я выделил курсивом все ключевые слова (джентльменский набор) нынешнего МСП-нарратива. Картина прозрачна. Предприниматели, мотивированные, по их же словам, желанием «вести свое дело» и осуществлять «новые идеи», хотят систематической внешней поддержки и включенности в «систему».
Легче всего было бы упрекать агентуру МСП в лицемерии, хотя, конечно, лицемеров там пруд пруди. Но дело не в этом. Людей, готовых к самоэксплуатации и психическому усилию, остается вполне достаточно. Однако новые обстоятельства делают эту готовность явно недостаточной.
Во-первых, по сравнению с ранним модерном размеры первоначальных инвестиций в дело, особенно с учетом длительности стартовой фазы предприятия, выросли на порядок, если не на два или три. А самоэксплуатация без вспомогательной семейной рабочей силы мало что дает для накопления.
Во-вторых, нормативная и сама деловая среда семиотически крайне усложнилась, что, помимо повышения издержек, требует еще и гораздо большей «деловой грамотности» от предпринимателя, а стало быть, времени на ее приобретение и поддержание.
В-третьих, государство и крупный капитал не враждебны, как в раннем модерне, новациям и серьезно конкурируют с малыми и средними предприятиями в поисках новых технологий и новых рынков; новые рынки они намеренно создают сами, культивируя новые потребности.
При этих условиях МСП как будто не остается ничего другого, кроме как «системно пристраиваться» к крупному капиталу, что, как мы видим, и происходит.
Это вовсе не значит, что крупный капитал – это заведомый «враг народа» и от него надо избавляться любой ценой. И не значит, что малый или средний бизнес, возникающий как клиент крупного капитала и государства, может вызывать какие бы то ни было моральные возражения.
Это значит только, что сегмент МСП, включенный в систему, лишается своего нонконформистского потенциала. Кто платит деньги, тот и заказывает музыку. МСП, оставаясь в зависимости от внешних средств, будет выполнять ту программу, которую ему будут навязывать источники этих средств. Внутрисистемный МСП не может стать инкубатором новой цивилизации.
Значит ли это, что никакой новой цивилизации уже не может быть и что она не требуется? Или что на этот раз она зарождается (вопреки всему историческому опыту) в самой системе (в центре)? Это открытые вопросы, и не следует делать вид, что ответы на них очевидны.
Но мой инстинкт подсказывает, что все же если социокультурная инициатива с далеко идущими последствиями еще возможна и грядет, то ее колыбелью будет не «город», а «предместье», не корпоративный капитал, а среда, где рождаются и умирают бесчисленные малые и средние предприятия, чья агентура не может рассчитывать на внешнюю поддержку или даже не желает ее получать по каким-либо этическим соображениям.
Это в свою очередь вовсе не значит, что крупный капитал и государство должны лишить МСП всякой помощи для того, чтобы мобилизовать его нонконформистский потенциал. На самом деле они именно этого стараются избежать, инкорпорируя МСП в систему при малейшей возможности. Им нужно МСП как «основа социальной стабильности». Предприятия, которые они не могут инкорпорировать, с их точки зрения, несут обществу «момент нестабильности». Когда система окажется не в состоянии абсорбировать внесистемные фирмы, историческая инициатива переходит к ним, как это было в раннем модерне. Повторится ли еще раз нечто подобное? Где и когда? Можно ли уже сейчас нащупать ниши, в которых шевелится это вероятное будущее?
[1]Нестеренко Ю. Малый бизнес: тенденции развития в современной России. М., 2007. С. 121–131.
[2] Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 88; вариации на эту тему: Там же. С. 85–90.
[4]Ibid. P. 14.
[5]Невское время. 2011. 13 октября.
[6]Невское время. 2011. 14 октября.
[7]Невское время. 2011. 19 ноября.