Историографическое исследование
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2011
Ричард Пайпс (р. 1923) – историк, профессор Гарвардского университета в отставке.
Ричард Пайпс
Влияние монголов на Русь: “за” и “против”. Историографическое исследование
Нашествие монгольских орд и последовавшее за ним господство, растянувшееся почти на два с половиной столетия, стали для средневековой Руси страшным потрясением[1]. Монгольская конница сметала все на своем пути, а если какой-либо город пытался оказать сопротивление, его население безжалостно вырезали, оставляя на месте домов одни пепелища. С 1258-го по 1476 год Русь была обязана платить монгольским владыкам дань и предоставлять рекрутов для монгольских армий. Русские князья, которым монголы со временем доверили непосредственное управление их землями и сбор дани, могли приступать к исполнению своих обязанностей только после получения официального разрешения от монгольских владык. Начиная с XVII века для обозначения этого исторического периода в русском языке стало использоваться словосочетание “татаро-монгольское иго”.
Разрушительность этого нашествия не вызывает ни малейших сомнений, но вопрос о том, как именно оно повлияло на историческую судьбу России, по-прежнему остается открытым. По данному вопросу противостоят друг другу два крайних мнения, между которыми находится целый спектр промежуточных позиций. Сторонники первой точки зрения вообще отрицают сколько-нибудь значимые исторические последствия монгольского завоевания и господства. В их ряду, например, Сергей Платонов (1860–1933), который провозглашал иго лишь случайным эпизодом национальной истории и сводил его влияние к минимуму. По его словам, “мы можем рассматривать жизнь русского общества в XIII веке, не обращая внимания на факт татарского ига”[2]. Последователи другой точки зрения, в частности, теоретик евразийства Петр Савицкий (1895–1968), напротив, утверждали, что “без “татарщины” не было бы России”[3]. Между этими крайностями можно найти множество промежуточных позиций, защитники которых приписывали монголам большую или меньшую степень влияния, начиная с тезисов об ограниченном воздействии исключительно на организацию армии и дипломатическую практику и заканчивая признанием исключительной важности в предопределении, среди прочего, политического устройства страны.
Этот спор имеет ключевое значение для русского самосознания. Ведь если монголы вовсе не оказали на Русь никакого влияния или если подобное влияние было ничтожным, то нынешнюю Россию можно рассматривать в качестве европейской державы, которая, несмотря на все свои национальные особенности, все-таки принадлежит к Западу. Кроме того, из такого положения вещей следует вывод о том, что русская привязанность к автократии сложилась под влиянием каких-то генетических факторов и как таковая не подвержена изменениям. Но если Россия сформировалось непосредственно под монгольским влиянием, то это государство оказывается частью Азии или “евразийской” державой, инстинктивно отторгающей ценности западного мира. Как будет показано ниже, противоборствующие школы спорили не только о значении монгольского нашествия на Русь, но и о том, откуда берет начало русская культура.
Таким образом, цель данной работы – исследование упомянутых крайних позиций, а также анализ аргументов, используемых их сторонниками.
***
Спор зародился в начале XIX века, когда была опубликована первая систематизированная история России, вышедшая из-под пера Николая Карамзина (1766–1826). Карамзин, который был официальным историком русского самодержавия и ярым консерватором, назвал свой труд “История государства Российского” (1816–1829), подчеркнув тем самым политическую подоплеку своей работы.
Впервые татарская проблема была обозначена Карамзиным в “Записке о древней и новой России”, подготовленной для императора Александра I в 1811 году[4]. Русские князья, утверждал историк, получавшие от монголов “ярлыки” на властвование, были гораздо более жестокими правителями, чем князья домонгольского периода, а народ под их управлением заботился только о сохранении жизни и имущества, но не о реализации своих гражданских прав. Одним из монгольских нововведений стало применение смертной казни к изменникам. Пользуясь сложившейся ситуацией, московские князья постепенно утвердили автократическую форму правления, и это стало благом для нации: “Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава ее она гибла и должна была погибнуть…”[5].
Карамзин продолжил исследование темы в четвертой главе пятого тома “Истории…”, публикация которой началась в 1816 году. По его мнению, Россия отстала от Европы не только из-за монголов (которых он почему-то называл “моголами”), хотя они и сыграли здесь свою негативную роль. Историк полагал, что отставание началось еще в период княжеских междоусобиц Киевской Руси, а при монголах продолжилось: “В сие же время Россия, терзаемая моголами, напрягала силы свои единственно для того, чтобы не исчезнуть: нам было не до просвещения!”. Под властью монголов русские утратили гражданские добродетели; для того, чтобы выжить, они не гнушались обмана, сребролюбия, жестокости: “Может быть, самый нынешний характер Россиян еще являет пятна, возложенные на него варварством моголов”, – писал Карамзин. Если в них тогда и сохранились какие-то моральные ценности, то произошло это исключительно благодаря православию.
В политическом плане, согласно Карамзину, монгольское иго привело к полному исчезновению свободомыслия: “Князья, смиренно пресмыкаясь в Орде, возвращались оттуда грозными властителями”. Боярская аристократия утратила власть и влияние. “Одним словом, рождалось самодержавие”. Все эти изменения тяжким бременем ложились на население, но в долгосрочной перспективе их эффект оказался позитивным. Они привели к окончанию междоусобиц, разрушивших Киевское государство, и помогли России снова встать на ноги, когда империя монголов пала[6].
Но выигрыш Россия не ограничился только этим. При монголах процветали православие и торговля. Карамзин также одним из первых обратил внимание на то, насколько широко монголы обогатили русский язык.
Под явным влиянием Карамзина молодой русский ученый Александр Рихтер (1794–1826) опубликовал в 1822 году первую научную работу, посвященную исключительно монгольскому влиянию на Русь, – “Исследования о влиянии монголо-татар на Россию”[7]. К сожалению, ни в одной из американских библиотек этой книги нет, и представление о ее содержании мне пришлось составить, опираясь на статью того же автора, которая была опубликована в июне 1825 года в журнале “Отечественные записки”[8].
Рихтер обращает внимание на заимствование русскими монгольского дипломатического этикета, а также на такие доказательства влияния, как изоляция женщин и их одежда, распространение постоялых дворов и трактиров, пищевые предпочтения (чай и хлеб), способы ведения войны, практика наказаний (битье кнутом), использование внесудебных решений, введение денег и системы мер, способы обработки серебра и стали, многочисленные языковые новации.
“При господстве монголов и татар почти переродились русские в азиатцев, и хотя ненавидели своих притеснителей, однако же во всем им подражали и вступали с ними в родство, когда они обращались в христианство”[9].
Книга Рихтера подтолкнула общественную дискуссию, которая в 1826 году подвигла Императорскую академию наук объявить конкурс на лучшую работу о том, “какие последствия произвело господство монголов в России и именно какое имело оно влияние на политические связи государства, на образ правления и на внутреннее управление онаго, равно как и на просвещенье и образование народа”[10]. Интересно, что на этот конкурс поступила единственная заявка от некоего немецкого ученого, чью рукопись в итоге посчитали недостойной награды.
Состязание продолжили в 1832 году по инициативе обрусевшего немецкого востоковеда Христиана-Мартина фон Френа (1782–1851). На этот раз тематику расширили таким образом, чтобы охватить всю историю Золотой Орды – в перспективе того влияния, которое “монгольское владычество имело на постановления и народный быт России”[11]. И снова поступила лишь одна заявка на участие. Ее автором стал знаменитый австрийский востоковед Йозеф фон Хаммер-Пургшталь (1774–1856)[12]. Жюри, состоявшее из трех членов Академии под председательством Френа, отказалось принять работу к рассмотрению, назвав ее “поверхностной”. Автор же опубликовал ее по собственной инициативе в 1840 году. В этом издании он кратко освещает предысторию своего исследования и приводит отзывы членов русского академического жюри[13].
В 1832 году Михаил Гастев опубликовал книгу, в которой обвинил монголов в том, что они затормозили развитие России. Их влияние на государство провозглашалось сугубо негативным, и даже становление самодержавия исключалось из числа их заслуг[14]. Данная работа стала одной из первых в длинной череде исторических трудов, авторы которых настаивали на том, что монгольское вторжение не принесло России ничего хорошего.
В 1851 году увидел свет первый из двадцати девяти томов истории России, написанной Сергеем Соловьевым (1820–1879), профессором Московского университета и лидером так называемой “государственной” исторической школы. Убежденный западник и поклонник Петра I, Соловьев вообще отказался от использования понятия “монгольский период”, заменив его термином “удельный период”. Для него монгольское правление было всего лишь случайным эпизодом в русской истории, не имевшим значительных последствий для дальнейшей эволюции страны. Взгляды Соловьева оказали непосредственное воздействие на его ученика Василия Ключевского (1841–1911), который также отрицал значение монгольского нашествия для России.
Существенный вклад в развитие этой дискуссии в 1868 году внес историк права Александр Градовский (1841–1889). По его мнению, именно от монгольских ханов московские князья переняли отношение к государству как к своей личной собственности. В домонгольской Руси, утверждал Градовский, князь был лишь суверенным правителем, но не собственником государства:
“Частная собственность князя существовала наряду с частной собственностью бояр и нисколько не стесняла последней. Только в монгольский период появляется понятие о князе не только как о государе, но и как о владельце всей земли. Великие князья постепенно становились к своим подданным в такое отношение, в каком монгольские ханы стояли по отношению к ним самим. “По началам монгольского государственного права, – говорит Неволин, – вся вообще земля, находившаяся в пределах владычества хана, была его собственностью; подданные хана могли быть только простыми владельцами земли”. Во всех областях России, кроме Новгорода и Западной Руси, эти начала должны были отразиться и на началах русского права. Князья, как правители своих областей, как представители хана, естественно, пользовались в своих уделах теми же правами, как он во всем своем государстве. С падением монгольского владычества князья явились наследниками ханской власти, а следовательно, и тех прав, которые с нею соединялись”[15].
Замечания Градовского стали самым ранним в исторической литературе упоминанием о слиянии политической власти и собственности в Московском царстве. Позже, под влиянием Макса Вебера, такая конвергенция будет названа “патримониализмом”.
Идеи Градовского были восприняты украинским историком Николаем Костомаровым (1817–1885) в работе “Начало единодержавия в Древней Руси”, опубликованной в 1872 году. Костомаров не был приверженцем “государственной” школы, подчеркивая особую роль народа в историческом процессе и противопоставляя народ и власть. Он родился на Украине, а в 1859 году переехал в Петербург, где некоторое время был профессором русской истории в университете. В своих трудах Костомаров подчеркивал различие между демократическим устройством Киевской Руси и автократией Московии.
Согласно этому ученому, древние славяне были свободолюбивым народом, жившим небольшими общинами и не знавшим самодержавного правления. Но после монгольского завоевания ситуация изменилась. Ханы были не только абсолютными властителями, но и собственниками своих подданных, к которым они относились как к рабам. Если в домонгольский период русские князья разграничивали государственную власть и владение, то при монголах княжества стали вотчинами, то есть собственностью.
“Теперь земля перестала быть самостоятельною единицею; […] она спустилась до значения вещественной принадлежности. […] Исчезло чувство свободы, честь, сознание личного достоинства; раболепство перед высшими, деспотизм над низшими стали качествами русской души”[16].
Эти выводы не были учтены в эклектической по духу “Русской истории” петербургского профессора Константина Бестужева-Рюмина (1829–1897), впервые опубликованной в 1872 году. Он придерживался того мнения, что и Карамзин, и Соловьев чересчур резки в своих суждениях, а влияния, оказанного монголами на организацию армии, финансовую систему и порчу нравов, нельзя отрицать. При этом, однако, он не считал, что русские переняли от монголов телесные наказания, поскольку они были известны и в Византии, и особенно не соглашался с тем, что царская власть на Руси представляла собой подобие власти монгольского хана[17].
Возможно, наиболее резкой позиции по вопросу о монгольском влиянии придерживался Федор Леонтович (1833–1911), профессор права сначала Одесского, а затем Варшавского университетов. Его специализацией было естественное право у калмыков, а также у кавказских горцев. В 1879 году он опубликовал исследование, посвященное видному калмыцкому правовому документу, в конце которого предложил свой взгляд касательно влияния монголов на Русь[18]. Признавая определенную степень преемственности между Киевской Русью и Московией, Леонтович все же считал, что монголы “сломали” прежнюю Русь. По его мнению, русские переняли от монголов институт приказов, закрепощение крестьян, практику местничества, разнообразные военные и фискальные порядки, а также уголовное право с присущими ему пытками и казнями[19]. Что самое важное, монголы предопределили абсолютный характер московской монархии:
“Монголы ввели в сознание своих данников – русских – идею о правах своего вождя (хана) как верховного собственника (вотчинника) всей занятой ими земли. Возникшее отсюда обезземеление (в юридическом смысле) населения, сосредоточение поземельных прав в немногих руках, стоит в неразрывной связи с укреплением служилых и тяглых людей, удержавших в своих руках “владение” землею лишь под условием исправного отправления службы и повинностей. Затем, после свержения ига […] князья могли перенести на себя верховную власть хана; почему вся земля стала считаться собственностью князей”[20].
Востоковед Николай Веселовский (1848–1918) в деталях изучил практику русско-монгольских дипломатических сношений и пришел к следующему выводу:
“…Посольский церемониал в московский период русской истории носил в полном, можно сказать, объеме татарский, или вернее – азиатский, характер; отступления у нас были незначительными и вызывались главным образом религиозными воззрениями”[21].
Как же, по мнению сторонников подобных взглядов, монголы обеспечивали свое влияние, учитывая то, что они управляли Русью опосредованно, перепоручив эту задачу русским князьям? Для этой цели использовались два средства. Первым стал нескончаемый поток русских князей и купцов, отправлявшихся в монгольскую столицу Сарай, где некоторым из них приходилось проводить целые годы, впитывая монгольский уклад жизни. Так, Иван Калита (1304–1340), как принято считать, совершил пять путешествий в Сарай и почти половину своего царствования провел у татар или на пути в Сарай и обратно[22]. Кроме того, русских князей зачастую принуждали отправлять своих сыновей к татарам в качестве заложников, доказывая тем самым верность монгольским властителям.
Вторым источником влияния были монголы, состоявшие на русской службе. Это явление появилось в XIV веке[23], когда монголы были на пике своего могущества, но по-настоящему массовый характер оно приобрело после того, как монгольская империя в конце XV века распалась на несколько государств. В итоге оставившие родину монголы привозили с собой знание монгольского уклада жизни, которому они обучили русских.
Итак, аргументы ученых, настаивавших на значимости монгольского влияния, можно суммировать следующим образом. Прежде всего, влияние монголов явно просматривается в том, что образовавшееся после падения ига в конце XV века Московское государство коренным образом отличалось от старой Киевской Руси[24]. Можно выделить следующие отличия между ними:
1. Московские цари, в отличие от своих киевских предшественников, были абсолютными правителями, не связанными решениями народных ассамблей (вече), и в этом отношении походили на монгольских ханов.
2. Как и монгольские ханы, они в буквальном смысле владели своим царством: их подданные распоряжались землей лишь временно, при условии пожизненного служения правителю.
3. Все население считалось слугами царя, как и в Орде, где статут связанной службы был основой ханского всемогущества[25].
Кроме этого, монголы ощутимо повлияли на организацию армии, судебную систему (например, на введение смертной казни в качестве уголовного наказания, которое в Киевской Руси применялось только к рабам), дипломатические обычаи и практику почтовой связи. По мнению некоторых ученых, русские также переняли от монголов институт местничества и большой массив торговых обычаев.
***
Если мы обратимся к ученым и публицистам, не признававшим монгольское влияние или минимизировавшим его значение, сразу привлекает внимание тот факт, что они никогда не считали нужным отвечать на аргументы своих оппонентов. От них по крайней мере можно было бы ожидать решения двух задач: либо демонстрации того, что их противники неверно представляли политическую и социальную организацию Московского царства, либо же доказательства того, что обычаи и институты, относимые к монгольским нововведениям, на самом деле существовали еще в Киевской Руси. Но не делалось ни то ни другое. Этот лагерь просто игнорировал доводы своих противников, что существенно ослабляло его позицию.
Сказанное в равной мере верно в отношении взглядов, отстаиваемых тремя ведущими историками поздней империи – Соловьевым, Ключевским и Платоновым.
Соловьев, который делил историческое прошлое России на три хронологических периода, никак не обособлял временной промежуток, связанный с монгольским господством. Он не видел “ни малейших следов татаро-монгольского влияния на внутреннее управление Руси”[26] и фактически не упоминал о монгольском завоевании[27]. Ключевский в знаменитом “Курсе русской истории” тоже почти игнорирует монголов, не замечая ни отдельного монгольского периода, ни монгольского влияния на Русь[28]. Удивительно, но в подробном оглавлении первого тома, посвященного русской истории в Средние века, упоминания о монголах или Золотой Орде вовсе отсутствуют[29]. Этот поразительный, но преднамеренный пробел можно объяснить тем, что для Ключевского центральным фактором русской истории была колонизация. По этой причине ключевым событием XIII–XV веков он считал массовое перемещение русского населения с юго-запада на северо-восток. Монголы же, даже обусловив эту миграцию, казались Ключевскому незначительным фактором. Что касается Платонова, то он в своем популярном курсе посвятил монголам всего четыре страницы, заявив, что этот предмет не настолько глубоко изучен, чтобы можно было с точность определить его воздействие на Россию. По мнению этого историка, раз монголы не оккупировали Русь, а управляли ею через посредников, они вообще не могли повлиять на ее развитие. Подобно Ключевскому, единственным значимым итогом монгольского вторжения Платонов считал разделение Руси на юго-западную и северо-восточную части[30].
Можно предложить три объяснения того, почему ведущие русские историки столь пренебрежительно отнеслись к монгольскому влиянию на Россию.
Прежде всего они были плохо знакомы с историей монголов в частности и востоковедением в целом. Хотя западные ученые того времени уже начали заниматься этими вопросами, их работы не слишком хорошо знали в России.
В качестве другого объясняющего обстоятельства можно указать на бессознательный национализм и даже расизм, выражавшийся в нежелании признаться в том, что славяне могли чему-либо научиться у азиатов.
Но, вероятно, самое весомое объяснение обнаруживается в особенностях тех источников, которыми тогда пользовались историки-медиевисты. В большинстве своем это были летописные своды, составленные монахами и потому отражавшие церковную точку зрения. Монголы, начиная с Чингисхана, проводили политику религиозной терпимости, уважая все вероисповедания. Они освободили православную церковь от налогов и защищали ее интересы. В результате монастыри при монголах процветали, владея приблизительно третью всех пахотных земель – богатством, которое в начале XVI века, когда Россия избавилась от монгольского господства, породило дискуссию о монастырском имуществе. С учетом сказанного легко понять, почему церковь относилась к монгольскому правлению вполне благосклонно. Американский историк приходит к удивительному выводу:
“В летописях нет фрагментов, содержащих антимонгольские выпады, которые появились бы между 1252-м и 1448 годами. Все записи такого рода сделаны либо до 1252-го, либо после 1448-го”[31].
По наблюдению другого американца, в русских летописях вообще нет упоминаний о том, что Русью правили монголы, их чтение формирует следующее впечатление:
“[Кажется, что] монголы повлияли на русскую историю и общество не больше, чем более ранние степные народы, причем многие историки разделяли подобную точку зрения”[32].
Утверждению такого мнения, безусловно, способствовал тот факт, что монголы управляли Русью косвенно, при посредничестве русских князей, и в связи с этим их присутствие в ее пределах было не слишком осязаемым.
Среди исторических трудов, старающихся минимизировать монгольское влияние и пренебрегающих при этом конкретными проблемами, редким исключением выступают работы Хораса Дьюи из Мичиганского университета. Этот специалист досконально исследовал проблему воздействия монголов на складывание в Московском царстве и потом в Российской империи системы коллективной ответственности, заставлявшей общины отвечать по обязательствам своих членов перед государством. Ярким примером такой практики выступала ответственность деревенской общины за уплату входящими в нее крестьянами налогов. Сам термин “порука” в текстах Киевской Руси употреблялся довольно редко, но Дьюи все же доказывал, что этот институт был известен уже в то время, и потому его нельзя отнести к приобретениям монгольской поры. При этом, однако, историк признает, что его наиболее широкое распространение пришлось на период после монгольского завоевания, когда активно усваивались прочие монгольские практики[33].
***
В первые пятнадцать лет советской власти те разделы исторической науки, которые не занимались революцией и ее последствиями, были относительно свободны от государственного контроля. Для изучения Средних веков это был особенно благоприятный период. Михаил Покровский (1868–1932), ведущий советский историк той поры, минимизировал пагубность монгольского влияния и приуменьшал сопротивление, оказываемое захватчикам Русью. По его мнению, монголы даже способствовали прогрессу покоренной территории, введя в России ключевые финансовые институты: монгольский земельный кадастр – “сошное письмо” – использовался в России вплоть до середины XVII века[34].
В 1920-х еще можно было не соглашаться с тем, что монгольские хозяева Руси выступали носителями только дикости и варварства. В 1919–1921 годах, в суровых условиях гражданской войны и эпидемии холеры, археолог Франц Баллод провел масштабные раскопки в районе Нижней Волги. Сделанные находки убедили его, что представления русских ученых об Орде во многом были ошибочны, и в опубликованной в 1923 году книге “Приволжские “Помпеи”” он писал:
“[Проведенные изыскания показывают, что] в Золотой Орде второй половины XIII–XIV веков жили вовсе не дикари, но цивилизованные люди, занимавшиеся мануфактурным производством и торговлей и поддерживавшие дипломатические отношения с народами Востока и Запада. […] Военные успехи татар объясняются не только присущим им боевым духом и совершенством организации армии, но и их очевидно высоким уровнем культурного развития”[35].
Известный русский востоковед Василий Бартольд (1896–1930) также подчеркивал позитивные аспекты монгольского завоевания, настаивая, вопреки преобладавшему убеждению, что монголы способствовали вестернизации России:
“Несмотря на опустошения, произведенные монгольскими войсками, несмотря на все поборы баскаков, в период монгольского владычества было положено начало не только политическому возрождению России, но и дальнейшим успехам русской культуры. Вопреки часто высказывавшемуся мнению, даже влиянию европейской культуры Россия в московский период подвергалась в гораздо большей степени, чем в киевский”[36].
Впрочем, мнение Баллода и Бартольда, как и востоковедческого сообщества в целом, в основном игнорировалось советским историческим истеблишментом. Начиная с 1930-х годов советская историческая литература окончательно укрепилась в том, что монголы не привнесли в развитие России ничего позитивного[37]. Столь же обязательными стали указания на то, что именно ожесточенное сопротивление русских оказалось причиной, заставившей монголов не оккупировать Русь, а управлять ею опосредованно и издалека. В действительности же монголы предпочитали модель косвенного управления в силу следующих причин:
“…В отличие от Хазарии, Булгарии или Крымского ханства на Руси она [модель прямого управления] была неэкономичной, а не потому, что сопротивление, оказываемое русскими, якобы было сильнее, чем где-либо. […] Опосредованный характер правления не только не уменьшил силы монгольского воздействия на Русь, но и устранил саму возможность обратного влияния русских на монголов, которые перенимали китайские порядки в Китае и персидские в Персии, но при этом подверглись тюркизации и исламизации в самой Золотой Орде”[38].
В то время как дореволюционные историки в большинстве своем соглашались с тем, что монголы, пусть непреднамеренно, но все же внесли вклад в объединение Руси, поручив управление ею московским князьям, советская наука расставляла акценты иначе. Объединение, считала она, произошло не в результате монгольского завоевания, а вопреки ему, став итогом всенародной борьбы с захватчиками[39]. Официальная коммунистическая позиция по этому вопросу изложена в статье Большой советской энциклопедии:
“Монголо-татарское иго имело отрицательные, глубоко регрессивные последствия для экономического, политического и культурного развития русских земель, явилось тормозом для роста производительных сил Руси, находившихся на более высоком социально-экономическом уровне по сравнению с производительными силами монголо-татар. Оно искусственно законсервировало на длительное время чисто феодальный натуральный характер хозяйства. В политическом отношении последствия монголо-татарского ига проявились в нарушении процесса государственной консолидации русских земель, в искусственном поддержании феодальной раздробленности. Монголо-татарское иго привело к усилению феодальной эксплуатации русского народа, который оказался под двойным гнетом – своих и монголо-татарских феодалов. Монголо-татарское иго, продолжавшееся 240 лет, явилось одной из главных причин отставания Руси от некоторых западноевропейских стран”[40].
Интересно то, что приписывание краха монгольской империи исключительно гипотетическому сопротивлению русских полностью игнорирует болезненные удары, нанесенные ей Тимуром (Тамерланом) во второй половине XIV века.
Позиция партийных ученых была настолько жесткой и до такой степени неаргументированной, что серьезным историкам было непросто примиряться с ней. Примером такого неприятия может служить монография о Золотой Орде, опубликованная в 1937 году двумя ведущими советскими востоковедами. Один из ее авторов, Борис Греков (1882–1953), приводит в книге множество используемых в русском языке слов, имеющих монгольское происхождение. Среди них: базар, магазин, чердак, чертог, алтын, сундук, тариф, тара, калибр, лютня, зенит. Однако в этом перечне, возможно, из-за цензуры, отсутствуют другие важнейшие заимствования: например деньга, казна, ям или тархан. Именно эти слова показывают, какую существенную роль сыграли монголы в формировании финансовой системы Руси, формировании торговых отношений и основ транспортной системы. Но, приведя данный перечень, Греков отказывается развивать свою мысль дальше и заявляет, что вопрос о влиянии монголов на Русь по-прежнему остается для него неясным[41].
* * *
Никто не отстаивал идеи о положительном влиянии монголов на Русь более последовательно, чем действовавший в 1920-е годы кружок публицистов-эмигрантов, называвших себя “евразийцами”[42]. Их лидером был князь Николай Трубецкой (1890–1938), потомок старинного дворянского рода, получивший филологическое образование и преподававший после эмиграции в университетах Софии и Вены.
История как таковая не была первейшей заботой евразийцев[43]. Хотя своей главной работе “Наследие Чингисхана” Трубецкой дал подзаголовок “Взгляд на русскую историю не с Запада, но с Востока”[44], одному из своих единомышленников он писал, что “обращение с историей в ней намеренно бесцеремонное и тенденциозное”[45]. Кружок евразийцев составляли интеллигенты, специализировавшиеся в разных областях, испытавшие сильнейшее потрясение от случившегося в 1917 году, но не оставлявшие попыток понять новую коммунистическую Россию. По их мнению, объяснение следовало искать в географическом и культурном детерминизме, основанном на том, что Россию нельзя отнести ни к Востоку ни к Западу, поскольку она представляла собой смешение обоих, выступая наследницей империи Чингисхана. Согласно убеждению евразийцев, монгольское завоевание не только сильнейшим образом повлияло на эволюцию Московского царства и Российской империи, но и заложило сами основы российской государственности.
Датой рождения евразийского движения считается август 1921 года, когда в Болгарии вышла работа “Исход к Востоку: предчувствия и свершения”, написанная Трубецким в соавторстве с экономистом и дипломатом Петром Савицким (1895–1968), музыкальным теоретиком Петром Сувчинским (1892–1985) и теологом Георгием Флоровским (1893–1979). Группа основала свое издательское дело с отделениями в Париже, Берлине, Праге, Белграде и Харбине, публиковавшее не только книги, но и периодические издания – “Евразийский временник” в Берлине и “Евразийскую хронику” в Париже.
Трубецкой отказался от традиционного представления о Московии как о наследнице Киевской Руси. Раздробленные и враждующие киевские княжества не могли объединиться в единое и сильное государство: “В бытии дотатарской Руси был элемент неустойчивости, склонной к деградации, которая не к чему иному, как чужеземному, игу привести не могла”[46]. Московская Русь, как и ее преемники в лице Российской империи и Советского Союза, были продолжателями монгольской империи Чингисхана. Территория, ими занимаемая, всегда оставалась замкнутым пространством: Евразия представляла собой географическое и климатическое единство, что обрекало ее и на политическую интеграцию. Хотя эту территорию населяли разные народности, плавный этнический переход от славян к монголам позволял обращаться с ними как с единым целым. Основная часть ее населения относилась к “туранской” расе, образованной финно-угорскими племенами, самоедами, тюрками, монголами и маньчжурами. О влиянии монголов на Русь Трубецкой высказывался так:
“Если в таких важных отраслях государственной жизни, как организация финансового хозяйства, посты и пути сообщений, между русской и монгольской государственностью существовала непререкаемая преемственность, то естественно предположить такую связь и в других отраслях, в подробностях конструкции административного аппарата, в организации военного дела и прочее”[47].
Русские также приняли монгольские политические обыкновения; соединив их с православием и византийской идеологией, они просто присвоили их себе. По мнению евразийцев, самое значительное, что привнесли монголы в развитие русской истории, касалось не столько политического устройства страны, сколько духовной сферы.
“Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам и никому другому. Татары – “нейтральная” культурная среда, принимавшая “всяческих богов” и терпевшая “любые культы”, – пала на Русь, как наказание Божье, но не замутила чистоты национального творчества. Если бы Русь досталась туркам, заразившимся “иранским фанатизмом и экзальтацией”, ее испытание было бы многожды труднее и доля – горше. Если бы ее взял Запад, он вынул бы из нее душу. […] Татары не изменили духовного существа России; но в отличительном для них в эту эпоху качестве создателей государств, милитарно-организующей силы, они, несомненно, повлияли на Русь”[48].
“Важным историческим моментом было не “свержение ига”, не обособление России от власти Орды, а распространение власти Москвы на значительную часть территории, некогда подвластной Орде, другими словами, замена ордынского хана русским царем с перенесением ханской ставки в Москву”[49].
Как отмечал в 1925 году историк Александр Кизеветтер (1866–1933), преподававший в то время в Праге, евразийское движение страдало от непримиримых внутренних противоречий. Он описывал евразийство как “чувство, вылившееся в систему”. Наиболее ярко противоречия проявлялись в отношении евразийцев к большевизму в частности и к Европе в целом. С одной стороны, они отвергали большевизм из-за его европейских корней, но, с другой, – одобряли его, так как для европейцев он оказался неприемлемым. Они рассматривали русскую культуру как синтез культур Европы и Азии, одновременно критикуя Европу на том основании, что в основе ее бытия лежала экономика, тогда как в русской культуре преобладал религиозно-этический элемент[50].
Движение евразийцев было популярным в 1920-е годы, но к концу десятилетия оно распалось из-за отсутствия общей позиции по отношению к Советскому Союзу. Однако, как мы убедимся ниже, после крушения коммунизма ему предстояло пережить в России бурное возрождение.
***
Вопрос о влиянии монголов на историю России не вызывал особого интереса в Европе, но в Соединенных Штатах им всерьез увлеклись двое ученых. Публикация в 1985 году Чарльзом Гальпериным работы “Россия и Золотая Орда” открыла дискуссию[51]. Тринадцать лет спустя Дональд Островский поддержал тему в своем исследовании “Московия и монголы”. В целом они занимали по исследуемому вопросу единую позицию: Островский отмечал, что по основным пунктам монгольского влияния на Московию он вполне единодушен с Гальпериным[52].
Однако даже имевшихся непринципиальных и небольших разногласий вполне хватило для того, чтобы спровоцировать оживленное обсуждение[53]. Оба ученых считали, что монгольское влияние имело место, причем оно было весьма ощутимым. Гальперин относил к монгольским заимствованиям московские военные и дипломатические практики, а также “некоторые” административные и фискальные процедуры. Но он не соглашался с тем, что Россия училась политике и управлению только благодаря монголам: “Они не породили московское самодержавие, но лишь ускорили его приход”. По его мнению, монгольское нашествие не могло предопределить становление русского самодержавия, имевшего местные корни и “черпавшего идейные и символические обыкновения скорее из Византии, чем из Сарая”[54]. В данном отношении мнение Островского расходится с мнением его оппонента:
“На протяжении первой половины XIV века московские князья пользовались моделью государственной власти, основанной на образцах Золотой Орды. Гражданские и военные институты, существовавшие в Московии в то время, были преимущественно монгольскими”[55].
Более того, Островский причислял к монгольским заимствованиям еще несколько институтов, игравших в жизни Московского царства ключевую роль. Среди них упоминались китайский принцип, согласно которому вся земля в государстве принадлежала правителю; местничество, позволявшее российскому дворянству не служить тем представителям своего сословия, чьи предки когда-то сами состояли на службе у их предков; кормление, предполагавшее, что чиновники на местах жили за счет подотчетного им населения; поместье, или земельный надел, дававшееся при условии несения добросовестной службы государю[56]. Островский выстроил относительно стройную теорию, которую, однако, сам и подорвал заявлением о том, что Московия была не деспотией, а чем-то вроде конституционной монархии[57]:
“Хотя в Московском царстве не было писаной конституции, его внутреннее функционирование во многом напоминало конституционную монархию, то есть такой строй, при котором решения принимаются посредством консенсуса между различными институтами политической системы. […] Московия того времени была правовым государством”[58].
Позволяя себе подобные заявления, Островский игнорировал тот факт, что в XVI–XVII веках ни в одной стране мира еще не существовало ничего похожего на конституцию, что московские цари, по свидетельствам как их собственных подданных, так и иностранцев, были абсолютными правителями, а политическое устройство Москвы не содержало никаких институтов, способных сдерживать царскую власть[59].
В продолжительных дебатах, развернувшихся на страницах журнала “Kritika”, Гальперин оспорил произведенное Островским зачисление поместья и местничества в состав монгольского наследства. Им оспаривался также тезис Островского о монгольских корнях боярской думы, выполнявшей роль совещательного органа при русском царе.
***
Достойны внимания малоизвестные взгляды польских историков и публицистов, касающиеся взаимоотношений монголов и русских. Поляки, остававшиеся на протяжении тысячелетия соседями России и более ста лет жившие под ее управлением, всегда проявляли живой интерес к этой стране, а их познания о ней зачастую были гораздо более полными, чем бессистемные и случайные сведения других народов. Конечно, суждения польских ученых нельзя назвать абсолютно объективными с учетом того, что поляки в течение всего XIX и начала XX века мечтали восстановить независимость своего государства. Главным препятствием к этому была именно Россия, под властью которой находились больше четырех пятых всех земель, составлявших польскую территорию до ее разделов.
Польские националисты были заинтересованы в том, чтобы изобразить Россию неевропейской страной, угрожавшей другим государствам континента. Одним из первых сторонников этого взгляда был Францишек Душинский (1817–1893), эмигрировавший в Западную Европу и опубликовавший там ряд работ, основной идей которых было деление всех человеческих рас на две основные группы – “арийскую” и “туранскую”. К арийцам он относил романские и германские народы, а также славян. Русские зачислялись во вторую группу, где оказывались в родстве с монголами, китайцами, евреями, африканцами и им подобными. В отличие от “арийцев”, “туранцы” имели предрасположенность к кочевому образу жизни, не уважали собственность и законность, были склонны к деспотизму[60].
В ХХ веке эту теорию развивал Феликс Конечный (1862–1949), специалист по сравнительному изучению цивилизаций. В книге “Польский логос и этос”[61] он рассуждает о “туранской цивилизации”, к определяющим признакам которой, помимо прочего, относит милитаризацию общественной жизни, а также государственность, в основе которой лежит частное, а не публичное право. Русских он считал наследниками монголов и потому “туранцами”. Этим он также объяснял утверждение в России коммунистического режима.
***
Как только коммунистическая цензура, требовавшая однозначности в вопросе о монгольском влиянии, перестала существовать, дискуссия по этому поводу возобновилась. В большинстве своем ее участники отвергали советский подход, проявляя готовность признать существенный характер воздействия монголов на все сферы русской жизни и особенно на политический режим.
Спор теперь утратил научный характер, приобретя бесспорно политическую окраску. Развал советского государства оставил многих его граждан в растерянности: они не могли разобраться в том, к какой части света относится их новое государство – к Европе, Азии, обеим одновременно или ни к той и ни другой. Это означает, что к тому моменту большая часть россиян соглашалась с тем, что во многом именно из-за монгольского ига Россия стала уникальной цивилизацией, отличие которой от западной коренится в далеком прошлом.
Сошлемся на несколько примеров. Историк-медиевист Игорь Фроянов подчеркивал в своих работах драматичные перемены, которые произошли в политической жизни России в результате монгольского завоевания:
“Что касается княжеской власти, то она получает совсем иные основания, чем раньше, когда древнерусское общество развивалось на общественно-вечевых началах, характеризуемых непосредственной демократией, или народовластием. Если до прихода татар Рюриковичи занимали княжеские столы, как правило, по приглашению городского веча, рядясь на нем об условиях своего княжения и принося клятву, закрепленную крестоцелованием, обещали держать договор нерушимо, то теперь они садились на княжения по изволению хана, запечатленному соответствующим ханским ярлыком. Князья вереницей потянулись в ханскую ставку за ярлыками. Итак, высшим источником княжеской власти на Руси становится ханская воля, и вечевое народное собрание теряет право распоряжения княжеским столом. Это сразу же сделало князя самостоятельным по отношению к вечу, создав благоприятные условия для реализации его монархических потенций”[62].
Вадим Трепалов также видит самую непосредственную связь между монгольским игом и становлением в России самодержавия через умаление значения представительных институтов, подобных вече[63]. Эта точка зрения разделяется и Игорем Князьким:
“Ордынское иго переменило радикально и политический строй России. Происходящая династически от киевских князей власть московских царей сущностно выходит к всевластию монгольских ханов Золотой Орды. И царем-то великий московский князь становится вослед павшей власти золотоордынских владык. Именно от них грозные государи Московии наследуют безусловное право казнить по своей воле любого из подданных, независимо от действительной вины его. Утверждая, что казнить и миловать цари московские “есьмя вольны”, Иван Грозный выступает не как наследник Мономаха, но как преемник Батыев, ибо здесь для него не важны ни вина, ни добродетель подданного – их определяет сама царская воля. Отмеченное Ключевским важнейшее обстоятельство, что у подданных царя Московского нет прав, но есть только обязанности, – прямое наследие ордынской традиции, которую в Московии сущностно не изменила даже земщина
XVII века, ибо во времена земских соборов прав у русских людей не прибавилось, да и своего голоса соборы так и не приобрели”[64].
Другим проявлением ожившего интереса к монгольскому наследию в постсоветской России стало возрождение евразийства. По мнению французского специалиста Марлен Ларюэль, “неоевразийство стало одной из наиболее проработанных консервативных идеологий, появившихся в России в 1990-е годы”[65]. В библиографии одной из ее книг перечисляются десятки работ, опубликованных по этой теме в России начиная с 1989 года. Наиболее видными теоретиками возрожденного движения стали Лев Гумилев (1912–1992), профессор философии Московского университета Александр Панарин (1940–2003) и Александр Дугин (р. 1963).
Постсоветское евразийство имеет ярко выраженный политический характер: оно призывает русских отвернуться от Запада и выбрать своим домом Азию[66]. По словам Гумилева, монгольская “напасть” есть не что иное, как миф, созданный Западом, чтобы скрыть подлинного врага России – романо-германский мир[67]. Движению присущи национализм и империализм, а иногда также антиамериканизм и антисемитизм. Некоторые из его принципов были обозначены в речи президента Владимира Путина, прозвучавшей в ноябре 2001 года:
“Россия всегда ощущала себя евроазиатской страной. Мы никогда не забывали о том, что основная часть российской территории находится в Азии. Правда, надо честно сказать, не всегда использовали это преимущество. Думаю, пришло время нам вместе со странами, входящими в Азиатско-Тихоокеанский регион, переходить от слов к делу – наращивать экономические, политические и другие связи. […] Ведь Россия – своеобразный интеграционный узел, связывающий Азию, Европу и Америку”[68].
Эту антиевропейскую позицию разделяет и значительная часть российского общества. Отвечая на вопрос “Ощущаете ли вы себя европейцем?”, 56% россиян выбирают ответ “практически никогда”[69].
Современные сторонники евразийства уделяют истории еще меньше внимания, чем их предшественники; прежде всего их интересует будущее и место России в нем[70]. Но когда приходится рассуждать об истории, они придерживаются манеры, свойственной первым евразийцам:
“[Панарин] почти не уделяет внимания Киевской Руси, так как считает ее скорее европейским, нежели евразийским, образованием (и потому обреченной на гибель), акцентируя внимание на монгольском периоде. Он пишет об “иге” как о благе, позволившем России стать империей и покорить степь. Подлинная Россия, заявляет он, появилась в московский период из соединения православия с монгольской государственностью, русских с татарами”[71].
***
Совокупность представленных фактов ясно дает понять, что в споре о монгольском влиянии правы были те, кто высказывался за его важность. В центре дискуссии, растянувшейся на два с половиной столетия, оказался принципиально важный вопрос о природе русского политического режима и его происхождении. Если монголы никак не повлияли на Россию или если это влияние не затронуло политической сферы, то российскую приверженность самодержавной власти, причем в самой крайней, патримониальной, форме придется объявить чем-то врожденным и вечным. В таком случае она должна корениться в русской душе, религии или каком-то другом источнике, не поддающемся изменениям. Но если Россия, напротив, заимствовала свою политическую систему от иноземных захватчиков, то шанс на внутренние перемены остается, ибо монгольское влияние может со временем смениться на западное.
Кроме того, вопрос о роли монголов в русской истории имеет ключевое значение для российской геополитики – указанное обстоятельство упускали из виду историки
XIX века. Ведь восприятие России как прямой наследницы империи монголов или даже просто как страны, пережившей их сильное влияние, позволяет обосновывать легитимность утверждения русской власти на огромной территории от Балтики и Черного моря до Тихого океана и над многими населяющими ее народами. Этот аргумент критически важен для современных русских империалистов.Подобный вывод позволяет понять, почему вопрос о монгольском влиянии продолжает вызывать столь бурную полемику в российской исторической литературе. Видимо, поиски ответа на него прекратятся еще очень нескоро.
Авторизованный перевод с английского Андрея Захарова
__________________________________________________
1) В русской исторической литературе азиатских покорителей Руси чаще всего называют “татарами”, имея при этом в виду тюркские народы, со временем принявшие ислам.
2) Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. 9 изд. Петроград: Сенатская типография, 1915.
3)
На путях. Утверждение евразийцев. Книга вторая. М.; Берлин: Геликон, 1922. С. 342.4) Pipes R. (Ed.). Karamzin’s Memoir on Ancient and Modern Russia. Cambridge, MA: Cambridge University Press, 1959.
5) Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. СПб.: Типография А.Ф. Дресслера, 1914. С. 47.
6)
Он же. История государства Российского: В 12 т. М.: Наука, 1993. Т. 5. С. 202–205.7) Ее второе издание вышло в 1825 году.
8) Знакомством с этой статьей я обязан профессору Дэвиду Схиммельпеннинку ван дер Ойе, который предоставил мне ее копию. Взгляды Рихтера анализируются в следующих работах: Сочинения А.П. Щапова. СПб.: Издание М.В. Пирожкова, 1906. Т. 2. С. 498–499; Борисов Н.С. Отечественная историография о влиянии татаро-монгольского нашествия на русскую культуру // Проблемы истории СССР. 1976. № 5. С. 132–133.
9) А.Р. Исследования о влиянии монголо-татар на Россию // Отечественные записки. 1825. Т.
XXII. № 62. С. 370.10) Тизенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. СПб.: Императорская академия наук, 1884. Т. 1. С. 554.
11)
Там же. С. 555.12)
Там же. С. VI.13) Hammer-Purgstall J.F. von. Geschihte der Goldenen Horde in Kiptschak das ist: Der Mongolen in Russland. Pesth
: C.A. Hartlebens Verlag, 1840.14) Гастев М. Рассуждение о причинах, замедливших гражданскую образованность в Русском государстве до Петра Великого. М.: Университетская типография, 1832.
15) Градовский А.Д. История местного управления в России // Он же. Собрание сочинений. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1899. Т. 2. С. 150.
16) Костомаров Н. Начало единодержавия в Древней Руси // Он же. Исторические монографии и исследования. СПб.: Типография А. Траншеля, 1872. Т. 12. С. 70, 76.
17) Бестужев-Рюмин К. Русская история (до конца
XV столетия). СПб.: Типография А. Траншеля, 1872. Т. 1.18) Леонтович Ф.И. К истории права русских инородцев: древний ойратский устав взысканий (Цааджин-Бичик) // Записки Императорского новороссийского университета. 1879. Т. 28. С. 251–271.
19)
Там же.20)
Там же. С. 274.21) Веселовский Н.И. Татарское влияние на русский посольский церемониал в Московский период русской истории. СПб.: Типография Б.М. Вольфа, 1911. С. 1.
22) Насонов А.Н. Монголы и Русь (история татарской политики на Руси). М
.; Л.: Институт истории АН СССР, 1940. С. 110; Ostrowski D. The Mongol Origins of Muscovite Political Institutions // Slavic Review. 1990. Vol. 49. № 4. P. 528.23) Nitsche P. Der Bau einer Großmacht: Russische Kolonisation in Ostasien // Conermann S., Kusber J. (Hrsg.). Die Mongolen in Asien und Europa. Frankfurt a. M.: Peter Lang, 1997. S
. 211; Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М.: Прогресс-Универс, 1995. С. 41.24) Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1966. P
. 338.25)
Ibid. P. 105, 121–122, 337.26) Пащенко В.Я. Идеология евразийства. М.: МГУ, 2000. С. 329.
27) Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 3. Гл. 2 // Он же. Сочинения: В 18 кн. М.: Мысль, 1988. Кн.
II. С. 121–145.28) Halperin Ch. Kliuchevskii and the Tartar Yoke // Canadian-American Slavic Studies.
2000. № 34. P. 385–408.29)
Ключевский В.О. Курс русской истории. М.: Академия наук СССР, 1937. Т. I. С. 394–395.30)
Там же. С. 106–110.31) Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P. 144.
32) Halperin Ch. Russia and the Golden Horde. Bloomington, Ind.: University of Indiana Press, 1985. P. 68, 74.
33) Dewey H. Russia’s Debt to the Mongols in Surety and Collective Responsibility // Comparative Studies in Society and History. 1968. Vol. 30. № 2. P. 249–270.
34) Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. 5 изд. Петроград: Прибой, 1923. Ч.
I. С. 140–141; Он же. Русская история в самом сжатом очерке. М.: Партийное издательство, 1933. С. 27.35) Баллод Ф.В. Приволжские “Помпеи”. М.; Петроград: Государственное издательство, 1923. С. 131.
36) Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и России. 2 изд. Л.: Ленинградский институт живых восточных языков, 1925. С. 171–172.
37)
См. статью Чарльза Гальперина, затрагивающую эту тему: Halperin Ch. Soviet Historiography on Russia and the Mongols // Russian Review. 1982. Vol. 41. № 3. P. 306–322.38)
Ibid. P. 315.39) Насонов А.Н. Указ соч. С. 5.
40) Большая советская энциклопедия. 3 изд. М.: Советская энциклопедия, 1974. Т. 16. С. 502–503.
41) Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда. Л.: Государственное социально-экономическое издательство, 1937. С. 202.
42) Принято считать, что термин “Евразия” впервые употребил австрийский геолог Ойген Зюсс (
Eugen Suess) в трехтомной работе “Облик Земли” (“Antlitz der Erde”), вышедшей в 1885–1909 годах (см.: Böss O. Die Lehre der Eurasier. Wiesbaden: Harrassowitz, 1961. S. 25).43) Исключением можно считать Георгия Вернадского (1887–1973), который с 1927-го по 1956 год преподавал русскую историю в Йельском университете, опубликовав множество работ в этой области.
44) И.Р. [Н.С. Трубецкой]. Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. Берлин: Геликон, 1925.
45)
Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. С. 772.46)
На путях. Утверждение евразийцев. С. 343.47)
Там же. С. 18.48)
Там же. С. 344.49) И.Р. [Н.С. Трубецкой]. Наследие Чингисхана. С. 21–22.
50) Это положение воспроизводится в работе: Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М
.: Наука, 1993. С. 266–278.51) Halperin Ch. Russia and the Golden Horde.
52) Ostrowski D. Muscovite Adaptation of Steppe Political Institutions: A Reply to Halperin’s Objections // Kritika. 2000. Vol. 1. № 2. P. 268.
53) Halperin Ch. Muscovite Political Institutions in the 14th Century // Ibid. P. 237–257; Ostrowski D. Muscovite Adaptation of Steppe Political Institutions… // Ibid. P. 267–304.
54) Halperin Ch. Russia and the Golden Horde. P. 88, 103.
55) Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 19, 26.
56) Ibid. P. 47–48.
Ярослав Пеленский, ученый из Университета Айовы, усматривает “поразительное сходство” между “поместьем” и казанским “суюргалом” (см.: Pelenski J. State and Society in Muscovite Russia and the Mongol—Turkic System in the Sixteenth Century // Forschungen zur Osteuropäischen Geschichte. 1980. Bd. 27. S. 163–164).57) Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 199.
58) Idem. Muscovite Adaptation of Steppe Political Institutions… P. 269.
59) Островский еще более ослабил свою позицию, настаивая на том, что монгольский хан был не деспотом, но правителем
primus inter pares (см.: Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 86; Idem. The Mongol Origins of Muscovite Political Institutions. P. 528). Эти утверждения противоречат воззрениям видных специалистов по истории монголов, в частности Бертольда Шпулера, который однозначно заявлял: “Любое ограничение прав правителя в отношении своих подданных лежало абсолютно за пределами ментального горизонта восточного мира той эпохи” (Spuler B. Die goldene Horde: Die Mongolen in Russland (1223–1502). Leipzig: Harrassowitz, 1943. S. 250).60) Duchinski F.-H. Peoples Aryâs et Tourans, agriculteurs et nomades. Paris: F. Klincksieck, 1864.
61) Koneczny F. Polskie Logos a Ethos. Roztrząsanie o znaczeniu i celu Polski. Pozna
ń; Warszawa, 1921.62) Фроянов И.Я. О возникновении монархии в России // Дом Романовых в истории России / Под ред. И.Я. Фроянова. СПб.: Санкт-Петербургский университет, 1995. С. 31.
63) См.: Россия и Восток: проблемы взаимодействия / Под ред. С.А. Панарина. М.: Туран, 1993. С. 45.
64)
Князький И.О. Русь и степь. М.: Российский научный фонд, 1996. С. 120.65) Laruelle M. Russian Eurasianism: An Ideology of Empire. Baltimore, MD: Woodrow Wilson International Center for Scholars, 2008.
66) Современные евразийцы называют Россию не “евразийской”, а “евроазиатской” страной.
67) Laruelle M. Op. cit. P. 65.
68) Независимая газета. 2000. 14 ноября. С. 1.
69) Вестник Московской школы политических исследований. 1998. № 10. С. 98.
70) См., например: Панарин А.С. Россия в циклах мировой истории. М.: МГУ, 1999.
71) Laruelle
M. Op. cit. P. 71.