Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2011
Никита Владимирович Брагинский (р. 1976) – историк культуры, живет в Берлине.
Никита Брагинский
Хотят ли русские войны? Советские “песни в борьбе за мир”: национальность как анахронизм
Хотят ли русские войны? По крайней мере с 1960 года точно уже не хотят. Ничего не поделаешь: Уголовный кодекс, статья “Пропаганда войны”, от трех до восьми лет лишения свободы. Вместо войны русские, равно как и все остальные народы Советского Союза, хотят мира: “Мир, мир, мир, мир – вот девиз наш боевой!”[1].
К концу Второй мировой войны, из которой США и СССР выходят сверхдержавами, претендующими на влияние во всем мире, значение категории “национальность” претерпевает сильные изменения. Победителям было важно отграничить себя от побежденной идеологии нацизма, провозглашавшей расовое превосходство и агрессивную колонизацию территорий низших рас. Кроме того, с появлением оружия массового уничтожения – атомной бомбы – практически отпала необходимость в больших национальных армиях и в поддерживавшем их боевой дух патриотическом дискурсе. Если можно нажатием кнопки уничтожить миллионный город, то нет надобности проводить трудоемкий процесс сплочения разрозненных социальных групп в единый национальный фронт. На первый взгляд кажется, что в послевоенном политическом пространстве национальность становится совсем уже не нужна. Но тут на поверхность выходят старые язвы довоенного прошлого – начинается процесс деколонизации, в котором национальность снова становится ключевым понятием: разрушение колониальных структур происходит под флагом именно национального освобождения и сопровождается созданием новых национальных государств и связанным с этим нациестроительством.
Таков политический фон, на котором в течение четырех десятилетий существовал тот специфический советский жанр “песен в борьбе за мир во всем мире”, о котором пойдет речь в этой статье.
Мурадели. Марш 1950-х
Сегодняшний музыковед, наталкиваясь на имя советского композитора Вано Мурадели, в первую очередь обычно вспоминает о его опере “Великая дружба”, послужившей в 1948 году поводом для начала борьбы с так называемым “формализмом” в музыке. Эта кампания началась с публикации в “Правде” постановления ЦК, которое, слегка пожурив “невыразительность” музыки Мурадели, довольно быстро переходит к тем, против кого кампания по борьбе с формализмом была направлена на самом деле – Шостаковичу и Прокофьеву, и их “антинародным извращениям”. Ситуация для Шостаковича была крайне опасной, и теперь, читая о его биографии, нередко встречаешь упоминание Мурадели и связанных с его оперой событий. Получается, что сегодня Мурадели стал как бы эпизодом биографии Шостаковича. Однако 50–60 лет назад соотношение сил имело другой характер: Шостакович, конечно, был признанным композитором (хоть и успевшим постоять на краю пропасти за свой “формализм”), но и Мурадели был известным автором идейно направленных песен, некоторые из которых даже смогли завоевать популярность среди слушателей (“Бухенвальдский набат”, “Я – Земля”) или хотя бы стать музыкальным воплощением лозунгов, бывших на слуху у каждого советского человека (“Есть у революции начало”, “Партия – наш рулевой”).
После бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и после первого успешного испытания атомной бомбы в Советском Союзе отношения между США и СССР вошли в следующую, ядерную, фазу. На смену быстро устаревшей риторике союзничества, царившей во время совместной борьбы против гитлеровской Германии, пришел другой исторический контекст: “холодная война”. Новая ситуация требовала нового направления в государственной пропаганде. Естественно, Мурадели не мог в своем песенном творчестве пропустить столь важный политический момент, и, таким образом, его обширный список актуальных тем пополнился и несколькими песнями, посвященными борьбе за “ядерный” мир.
В 1951 году, в разгар войны между Северной и Южной Кореей, по сути являвшейся борьбой между советской и американской империями за влияние на территории стратегически важного полуострова, Мурадели пишет “Песню борцов за мир”. Дела в Корее у Советского Союза шли не очень хорошо, война идет с переменным успехом. Много жертв. Соответственно, характер песни сдержанный. В общем-то это траурный марш, снабженный энергичным, боевым текстом:
В борьбе единство мы нашли
За прочный мир, за наше счастье.
Вставайте, люди всей земли,
Развеем мы войны ненастье![2]
Мелодия песни монолитна. Единство – ключевой элемент, выражающийся в том числе в строго ограниченном количестве мотивов, из которых, как из конструктора, составлена музыка. Одна и та же ритмическая структура повторяется пять раз, вызывая ассоциации с другим специфическим советским песенным жанром – песнями о гражданской войне.
Эти медленно марширующие минорные аккорды еще встретятся нам тридцать лет спустя в “мирных” песнях Александры Пахмутовой. Но еще важнее, чем создание музыкальной традиции песен в борьбе за мир, было начало формирования дискурсивного облака, из которого впоследствии будут рождаться все советские песни этого жанра.
Одна из особенностей советских “песен в борьбе за мир” – подчеркнутое отсутствие дискурса о национальном. Национальное превращается как бы в фигуру умолчания. В “Песне борцов за мир” не упоминаются ни корейцы, ни кто-либо еще. В этом “послевоенном” конфликте граница между воюющими сторонами проходит не по национальному признаку: номинально воюют корейцы с корейцами. И даже американцы или китайцы, участвующие в конфликте с одной или другой стороны, выступают там не как представители какой-то национальности, а как представители разных политических и идеологических систем. В отличие от, например, песни “Вставайте, люди русские”, призывавшей в 1938 году в фильме “Александр Невский” к единению и борьбе против врага именно на национальной почве, “Песня борцов за мир” подчеркнуто не национальна.
Эта традиция сохранится почти до самого конца существования Советского Союза и, соответственно, жанра советской антивоенной песни. Даже там, где на первый взгляд кажется, что правило, запрещающее национальный дискурс, нарушено, на самом деле обычно будет иметь место тонкая игра, это правило как раз подтверждающая. Так в 1961 году создается и с успехом исполняется песня “Хотят ли русские войны”[3]. Несмотря на обилие “берез и тополей” в тексте песни, ключевая ирония заключается в использовании самого слова “русские”. В популярной легенде, призванной разъяснить значение песни, говорится о том, как Евтушенко пишет ее текст в ответ на многочисленные вопросы западных граждан, пытающихся узнать у поэта, не готовят ли “русские” войну. Непросвещенный житель капиталистического государства еще не может представить себе, что советский человек не идентифицирует себя в первую очередь по национальному признаку, и наивно продолжает настаивать на использовании национального понятия – “русские”. Это вдвойне абсурдно, учитывая, что СССР является многонациональным государством, и, если западные граждане действительно хотят узнать, не готовит ли СССР войну, им логично было бы еще спросить и о том, хотят ли войны украинцы, белорусы, казахи и так далее. Таким образом, слово “русские” в данной песне является лишь ироничной цитатой и обратным переводом слова “Russians” из отсталого капиталистического дискурса.
Спустя шесть лет после “Песни борцов за мир” Мурадели пишет песню о мире “Дружба всего дороже”. За это время на политической сцене произошли некоторые перемены, отразившиеся и на советском антивоенном дискурсе. В 1953-м, с отставанием всего в два года, в СССР было проведено первое испытание водородной бомбы, а в 1957-м, в год написания песни, в Москве под лозунгом “За мир и дружбу” был проведен Шестой всемирный фестиваль молодежи и студентов. Как и следовало ожидать, оба ключевых слова фестиваля – мир и дружба – стали основой для текста:
Дружба всего дороже,
Дружба – это знамя молодежи.
Все мы друзьями стали
На московском мирном фестивале.
Молодость всего земного шара
Мы зовем сегодня за собой.
Встань, товарищ мой,
В наш единый строй,
Встретим грудью ветер грозовой!
Мир, мир, мир, мир –
Вот девиз наш боевой!
Слово “дружба”, например, здесь выведено на первый план не только тем, что оно стоит в начале текста, но и его троекратным повторением: слово использовано в первом, втором и третьем стихе. “Мир” используется только в одной строчке, но зато повторяется сразу четыре раза подряд.
Текст связывает между собой дружбу на уровне межличностных отношений и так называемую “дружбу между народами”, тот своеобразный идеологический конструкт времен “холодной войны”, точное значение которого еще только предстоит разработать (нюансировав его по отношению к понятию “дружба народов”, которое еще с 1930-х годов отсылало к взаимоотношениям между народами СССР). Сознательно смешивая эти два понятия, текст инфицирует идеологическим и политическим посылом самые глубинные внутренние переживания человека: желание быть принятым в социальной группе, страх быть отторгнутым. Первые строчки поются от имени коллективного “мы”, не только единогласно принявшего политическую программу Московского фестиваля, но и зовущего за собой вообще всех людей земного шара моложе какого-то (какого?) возраста: “Молодость всего земного шара / Мы зовем сегодня за собой”. Таким образом, социальная группа, в которую автоматически попадает молодой человек, идентифицирующий себя с данной политической программой, имеет максимальный охват. Одновременно крайне незавидной становится судьба аутсайдеров, не желающих примкнуть к всемирному молодежному движению. И опять-таки глобальный характер сконструированного в песне молодежного движения не оставляет места для идентификации по национальному признаку: “Люди, народы, страны / Пусть сольются в мирном океане”.
При этом примечательно, как текст первой части песни распадается на две, на первый взгляд противоречащие друг другу, части: первые шесть строчек написаны в относительно расслабленном духе и делают упор в первую очередь на дружбу. Следующие за ними строчки, однако, резко меняют тон на более боевой: “единый строй”, “встретим грудью”. Обе дискурсивные ветви – мирная и боевая – в результате комбинируются в совершенно невероятную по своей парадоксальности формулу: “Мир – вот девиз наш боевой”.
Типичным примером переосмысления понятий и придания им нового значения в рамках официального советского дискурса может служить вторая строчка песни: “Дружба – это знамя молодежи”. Это пример поэтической экономии: два слова из четырех – ключевые слова дискурса о борьбе за мир, построенного вокруг повторения простой формулы “дружба – мир – борьба – молодежь”. Как слово “дружба”, так и слово “молодежь” здесь имеют дополнительные коннотации, восходящие к специфическому внешнеполитическому контексту тех лет.
Дружба, например, совсем не означает, что дружить должны все. Капиталисты и империалисты отнюдь не являются потенциальными друзьями советского государства. Наоборот, дружба должна сплотить одну группу в борьбе против другой. И лишь при уничтожении “вредной” группы наступает тот мир, о котором говорится в песне. Именно эта, специфическая по своему характеру, дружба и является “знаменем молодежи”. Молодежь – это в свою очередь тоже не просто молодежь. Она, естественно, делится на социалистическую и западную. Западная молодежь при этом – это та особая социальная группа, которая вырастет из послевоенного поколения так называемых baby boomers, появившегося в результате подъема рождаемости после тяжелых военных лет. Это те, кто будет плакать и визжать на концертах “Битлз”, но и те, кто будет протестовать против войны во Вьетнаме, участвовать в левых студенческих движениях 1968 года. Одновременно это и то поколение, от имени которого так уверенно говорит коллективный песенный субъект, настойчиво используя при этом слово “мы”, создающее чувство единения и идентификации с текстом: “все мы друзьями стали”, “мы зовем”, “наш единый строй”.
Чтобы слушатель не запутался в сложной эквилибристике идеологических построений, песня организует свои высказывания вокруг простых, хорошо запоминающихся бинарных противопоставлений.
1. Единая сила – аморфная угроза: “Встань, товарищ мой, / В наш единый строй, / Встретим грудью ветер грозовой!”
2. Мирные массы – призрак войны: “Море, людское море / С призраком войны упрямо спорит”.
3. Солнце – атомные тучи: “Чтобы тучи атомного пепла, / Солнца не закрыли над Землей”.
Пахмутова. Полет 1970–1980-х
Александра Пахмутова на одно поколение моложе Мурадели. Это заметно. На смену маршам приходят более лирические формы. Стремительный полет мелодии, взмахи мелодических крыльев становятся отражением новой эпохи, пришедшей на смену скованному во всех отношениях сталинизму. Марш используется, но уже как цитата, как одна из нескольких стадий того калейдоскопа настроений, который характерен для ее песен. Таково использование марша в одной из ранних песен в борьбе за мир, написанных Пахмутовой, – детской песенке “Улица Мира”[4].
Эта песня написана Пахмутовой в 1975 году, на вершине так называемой “разрядки международных отношений”, проходившей между советской и американской империями. В тот год отношения разрядились настолько, что стал возможен даже совместный советско-американский космический полет “Союз-Аполлон”. Казалось, что “дружба” и “мир” уже не за горами, а “борьба” окончательно отошла на второй план. Зато еще более важным, чем раньше, стал дискурс о “молодежи”. Можно сказать, что его значение росло пропорционально возрасту советской системы и ее правителей[5].
На фоне других песен в борьбе за мир “Улица Мира” отличается оптимизмом и бодрым расположением духа. Если судить по ее тексту, то в 1975 году борьба за мир была уже выиграна, а массам оставалось лишь весело праздновать победу:
На улице Мира – веселый народ.
Над улицей Мира – в сто Солнц небосвод.
На улице Мира мы выстроим дом,
И сами с друзьями мы в нем заживем.
Музыка полностью соответствует характеру текста: весело прыгающий бас, энергично взбирающаяся вверх мелодия. Позитивность этой музыкальной картины такова, что на ум невольно приходит сталинский гимн пионерского оптимизма:
Эх, хорошо в Стране Советской жить!
Эх, хорошо страной любимым быть!
Эх, хорошо стране полезным быть,
Красный галстук с гордостью носить, да, носить!
В исполнении Большого детского хора “Улица Мира” попадает в новогодний эфир телепередачи “Песня-75”. Слово “Большой” в названии хора при этом не просто формальность: детей столько, что некоторым приходится стоять сбоку от сцены. Некоторые одеты в загадочные красно-белые костюмы явно этнического характера, удачно гармонирующие с пионерским набором из белой рубашки и красного галстука у основного состава. Это так называемые “дети чилийских патриотов”. В 1975 году в Чили посредством путча против социалистического правительства к власти приходит диктатор генерал Пиночет, сторонник “свободного рынка” и большой друг “частного предпринимательства”. Еще один пункт в пользу Америки в глобальном соревновании двух империй. Еще одна маленькая победа в этой своеобразной “борьбе за мир”.
“Дети чилийских патриотов” на сцене советской “Песни-75” указывают на продолжающуюся, несмотря на неудачу в Чили, борьбу двух систем. Борьбу, границы которой опять-таки проходят отнюдь не по национальному, а по классовому и идеологическому признакам. Так почему же “дети чилийских патриотов” одеты именно в национальные костюмы, а не, скажем, в “интернациональные” пионерские галстуки? Мне кажется, в этой на первый взгляд незначительной детали архетипически проявляются глубинные противоречия между не полностью еще отброшенным национальным дискурсом и не полностью еще принятым дискурсом об интернациональном единении рабочих масс в борьбе против угнетателей и империалистов. Похоже, что здесь мы имеем дело с промежуточным вариантом: патриоты-социалисты в интересах своей нации (своей страны) ведут борьбу с непатриотом Пиночетом. То есть борьба идет между социалистической и капиталистической системами, но единение масс в этой борьбе происходит по национальному, патриотическому признаку. При этом слово “борьба” здесь имеет самое прямое, военное, значение: в день путча самолеты генерала Пиночета бомбят президентский дворец, в котором находится Сальвадор Альенде.
Опираясь на достижения Мурадели, Пахмутова свободно использует в своей песне уже хорошо знакомые нам мотивы противостояния солнца и (ядерной) тьмы, а также дружбы как символа единения в борьбе:
Дом, что мы построим,
Время не разрушит,
Солнце не уступит черной мгле.
Потому что дружба – сильное оружие,
Главное оружие на Земле!
Даже патетический марш, уже встречавшийся нам у Мурадели, на протяжении четырех строчек в качестве цитаты вливается в музыкальное полотно “Улицы Мира”, внося в него определенное разнообразие: “На улице Мира о мире тревога…”.
Проходит чуть меньше десяти лет. За этот срок меняется многое. Давно позади остались “Союзы” и “Аполлоны”. Приметами новой эпохи стали война в Афганистане и “Першинги-2” в Западной Германии. Количество атомных боеголовок, готовых обрушиться на головы жителей как социалистических, так и капиталистических стран, не поддавалось рациональному охвату и вызывало ощущение конца света.
Мысль о том, что атомная война вместо провозглашаемой военными стратегической победы одной из сторон приведет к глобальной катастрофе, в которой погибнет цивилизация, а возможно, и население Земли, стала в дискурсе о борьбе за мир центральной. Под конец его существования в советском политическом ландшафте наконец-то появилась хоть одна тема, с которой население могло себя искренне идентифицировать.
Песня Пахмутовой “Пока не поздно”, написанная в 1983 году, пронизана этой искренней заботой, граничащей в те напряженные времена с обострившимся инстинктом выживания. С первых строчек текст говорит о глобальных масштабах возможной атомной катастрофы:
Пока планета еще жива,
Пока о солнце мечтают весны,
На жизнь предъявим свои права,
Пока не поздно, пока не поздно[6].
Кроме второй строчки, служащей исключительно заполнению ритмической схемы, все три высказывания первого куплета глубоко драматичны: жизнь на Земле в опасности, наша собственная жизнь не является нашим неотъемлемым правом. Наоборот, это право еще нужно так предъявить, чтобы оно было удовлетворено, и все это нужно сделать поскорее, “пока не поздно”.
Глобальный характер опасности не оставляет места для национальных сантиментов: затронута вся планета, а не какая-то ограниченная по национальному признаку территория. Соответственно, текст песни не содержит ни малейшего указания на какие-либо национальные различия. Текст обходится даже без полей и березок (равно, впрочем, как и без пальм и кокосов). Нет, естественно, никаких узнаваемых национальных мотивов и в музыке этой песни, в остальном ставшей полным музыкальным антиподом “Улицы Мира”: веселый энергичный бас сменился на мрачно марширующие минорные аккорды, прыгающая по лесенке наверх мелодия – на несколько раз пытающуюся подняться, но неизменно спадающую линию.
Проходят еще два года. Напряженность нарастает. Генсеки, приходящие к власти уже больными стариками, сменяют друг друга со все возрастающей скоростью, делая кризис системы все более очевидным. Калейдоскоп внешнеполитических событий и нависающая над всей этой суетой молчаливая угроза всеобщего уничтожения делают мир похожим на плод больного воображения. Такова историческая ситуация, в которой Александра Пахмутова пишет одну из последних своих песен в борьбе за мир советского периода – “Братья по разуму”. Дружба в данном контексте – единственное возможное разумное поведение. Любые стратегические военные расчеты – включающие в себя в эту эпоху, естественно, и использование ядерного арсенала – приравниваются к отсутствию разума:
Век ядерный, призрак лазерный,
Планеты тревожный час.
Неужто, братья по разуму,
Разум покинет нас?[7]
На протяжении всей песни текст играет не только с символами психической болезни (“призрак”, “безумия речь развязная”), но и с отсылками к внеземной цивилизации – “братья по разуму”. Последний куплет, как и в “Улице Мира”, имеет особенно выраженный сказочно-фантастический характер:
Как дальний наш друг неназванный
Из сказок и звездных снов,
Взывает к братьям по разуму
Разум иных миров.
Эти строки – вершина отказа от национального дискурса. В бытовом сознании инопланетяне – это символ абсолютного Иного, максимально удаленный от человека тип мышления. Однако в песне даже инопланетяне показаны более разумными существами, чем те, кто готов планировать и развязывать атомные войны. Одновременно, по сравнению с инопланетной жизнью, все национальные различия на Земле автоматически становятся до смешного незначительными. И пусть инопланетяне при этом показаны мирными, дружелюбными “братьями по разуму” (тут, видимо, на инопланетян распространился советский дискурс об интернационализме и дружбе). Уже одним своим существованием инопланетяне сплачивают и объединяют всех жителей Земли – не по национальному, но по планетному признаку.
Аист на крыше. Национальный дискурс наносит ответный удар
В борьбе за мир, как и в любой другой борьбе, не бывает так, чтобы удары сыпались только с одной стороны. Так, в 1986 году национальный дискурс нанес неожиданный ответный удар. Самое удивительное, что он сумел сделать это, не выходя за рамки антивоенного дискурса. Монолитная интернациональная модель борьбы за мир во всем мире, созданная еще в эпоху Мурадели в далекие 1950-е, к началу перестройки стала давать заметные трещины. Начался процесс диверсификации. В дополнение к глобальным (вселенским) масштабам борьбы за мир, представленным песнями Пахмутовой, появилась борьба за мир на локальном, местном уровне, сразу вернувшая на ее привычное центральное место и категорию национальности. Одним из хитов 1985 года в СССР становится антивоенная песня “Аист на крыше” композитора Давида Тухманова[8]. Первые же такты проигрыша ярко окрашены в национальные цвета: тянется бурдон из двух нот – типичный прием, маркирующий музыку как народную. Вокруг него разливается красочная мелодическая орнаментика, поверх всего этого цветущего разнообразия, имитирующего звучание ансамбля народных инструментов, незатейливо льется простая мелодия, как бы сыгранная на самодельной народной дудочке. Чтобы даже самый не разбирающийся в музыке слушатель понял, о чем речь, для песни подобрана национально маркированная исполнительница София Ротару, представляющая сразу два народа: украинцев и молдаван.
“Аист на крыше” рисует идиллическую картину единения человека и природы: аист вьет гнездо на крыше дома, в котором живет “девчонка” – персонаж, который можно интерпретировать и как ребенка, и как молодую девушку, пребывающую в ожидании любви (которая опять же в результате должна когда-нибудь привести к появлению ребенка). Аист, сам по себе уже являющийся символом рождения человека, в песне еще и на самом деле становится отцом: в гнезде появляется аистенок. Такое скопление отсылок к детству не случайно. Дети – потенциальные невинные жертвы преступных военных фантазий, захвативших мир взрослых, – были одним из центральных мотивов советского дискурса о мире. Здесь, однако, возвращение в деревенское детство означает еще и возвращение к традиционному укладу жизни, включающему в себя как одну из его определяющих частей и категорию национальности.
Кульминация песни – эмоциональный возглас: “Войны пусть сгинут во мгле!”. Но как же так? Неужели вот прямо так – все войны? Ведь в советском официальном дискурсе войны делились на две, четко разделенные между собой группы: несправедливые захватнические и справедливые освободительные. С первым типом войн требовалось бороться в рамках борьбы за мир во всем мире. Второй тип следовало приветствовать как шаг к установлению справедливости на планете. Как сказано в Большой советской энциклопедии: “Пацифисты осуждают всякую войну, отрицая правомерность справедливых освободительных войн”[9].
В своей статье “Peace or Pacifism?” Тимоти Джонсон детально описывает борьбу с пацифизмом, проводившуюся в рамках советской кампании по борьбе за мир в начале 1950-х годов[10]. Так, например, агитаторы, которые должны были организовывать массовый сбор подписей “против войны”, в своей работе постоянно сталкивались с неприятием войны как таковой и надеждами на ее полное исчезновение. Статьи в “Правде” пытались время от времени разъяснить заблудившимся в идеологических дебрях гражданам разницу между неправильным буржуазным пацифизмом и правильным всенародным движением за мир. Но этих усилий было явно недостаточно. Ужасы недавно прокатившейся по территории СССР войны и потери, которые она принесла почти в каждую семью, заставляли советских людей понимать сложную советскую риторику борьбы за мир во всем мире на свой особенный лад.
Так как же могла София Ротару заявлять, что “войны пусть сгинут во мгле”? Что тогда со справедливыми войнами, например в Афганистане или (страшно сказать) Великой Отечественной? Неужели с этой, воистину знаковой, песней в советский дискурс о борьбе за мир попал не только национальный дискурс, но и проявления пацифизма? И это – на фоне все еще идущей за афганской границей, как бы сейчас сказали, контртеррористической операции?
Итак, что говорят нам советские “песни в борьбе за мир” о положении категории национального внутри официального советского дискурса? Как видно из приведенных примеров, потенциально дискурс борьбы за мир мог функционировать как с, так и без национальной компоненты. Исторически, однако, сложилось так, что бóльшую часть времени он просуществовал в отрыве от национальной темы, даже в прямом противопоставлении ей. Борьба за мир в течение долгого времени была тем полюсом, на котором не существовало и не могло существовать национальности. Она была примером осознанного ухода от всего национального – по крайней мере, на поверхности. Все это вписывалось в идеологию советского многонационального государства, представлявшую национальность не как повод для вражды или войны (и действительно, кровавые национальные конфликты на территории бывшего СССР начались только в период его распада), а как своего рода экзотику, способ разнообразить мирную жизнь советских граждан. “Советская” национальность была при этом как бы культурной надстройкой над общей социалистической экономической базой. Красивое идеологическое построение подкреплялось весомым аргументом в виде уже упоминавшейся статьи Уголовного кодекса “Пропаганда войны”. Так что, как пелось в еще одной антивоенной песне Мурадели: “Если хочешь ты жить на веселой земле родной” (а, хочется добавить, не где-нибудь на Колыме), то будь, пожалуйста, за мир во всем мире[11].
__________________________________________
1)
“Дружба всего дороже!”. Музыка Вано Мурадели, слова Эдмунда Иодковского.2)
“Песня борцов за мир”. Музыка Вано Мурадели, слова Владимира Харитонова.3)
“Хотят ли русские войны?”. Музыка Эдуарда Колмановского, слова Евгения Евтушенко.4)
“Улица Мира”. Музыка Александры Пахмутовой, слова Николая Добронравова.5) Подробнее о значении советского дискурса детскости и, в частности, о Большом детском хоре, исполнившем, в том числе, все цитируемые здесь песни Пахмутовой, см.: Брагинский Н. Путь власти. Взлет и падение Большого детского хора // Неприкосновенный запас. 2005. № 1(39). С. 104–109.
6)
“Пока не поздно”. Музыка Александры Пахмутовой, слова Николая Добронравова.7)
“Братья по разуму”. Музыка Александры Пахмутовой, слова Николая Добронравова.8)
“Аист на крыше”. Музыка Давида Тухманова, слова Анатолия Поперечного.9)
Большая советская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1969–1978. Статья “Пацифизм”.10) Johnston T
. Peace or Pacifism? The Soviet “Struggle For Peace in All the World”, 1948–1954 // The Slavonic and East European Review. 2008. Vol. 86. № 2. Р. 259–282.11)
“Если хочешь ты жить”. Музыка Вано Мурадели, слова Льва Ошанина.