Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2011
Сергей Мирославович Маркедонов (р. 1972) — приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон).
Сергей Маркедонов
Северный Кавказ: модернизационные перспективы беспокойного региона
“Едва ли не война”
На первый взгляд трудно найти более далекие друг от друга понятия, чем Северный Кавказ и модернизация. Сегодня этот регион Российской Федерации является воплощением хаоса, нестабильности и управленческой некомпетентности. Прошел год после того, как в Чечне был отменен режим контртеррористической операции, однако количество терактов в этой республике не только не уменьшилось, но, напротив, возросло. Даже такие оазисы фасадной стабильности, как родовое село президента республики Рамзана Кадырова или республиканский парламент в Грозном, становятся целями для террористов[1]. При этом Чечня отнюдь не лидер в своеобразном террористическом соревновании. Уже не первый год по количеству инцидентов ее опережают Дагестан и Ингушетия, а в начале 2010 года обошла ее и Кабардино-Балкария. Заметно активизировалось экстремистское подполье на Ставрополье, свидетельством чему стали взрывы в Пятигорске (а это, между прочим, столица Северо-Кавказского федерального округа) и в Ставрополе. И, хотя в Северной Осетии по сравнению с другими республиками террористические ячейки гораздо слабее и разрозненнее, теракт на рынке во Владикавказе в сентябре 2010 года демонстрирует, что в регионе практически не осталось “безопасных гаваней”[2]. Все перечисленные факты дали основание руководителю российского Следственного комитета — то есть далеко не правозащитнику и не оппозиционному активисту — Александру Бастрыкину метафорично оценить нынешнее положение дел на Кавказе как “едва ли не войну”[3].
К этому необходимо добавить, что подъем политического насилия в регионе происходит на фоне отсутствия какой-либо внятной стратегии со стороны федерального центра. Выдвинув данный тезис, я вовсе не оговорился. В самом деле, федеральное правительство в сентябре нынешнего года утвердило Стратегию социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа до 2025 года[4]. Однако на ста страницах этого документа не нашлось места для специального раздела, посвященного этнополитической или религиозной ситуации на Северном Кавказе — эти вопросы рассматриваются лишь косвенно. Сам документ демонстрирует не вполне адекватный нынешней ситуации оптимизм. Так, среди прочих “Стратегия 2025” ставит следующие задачи: увеличение за пятнадцать лет темпов роста валового регионального продукта до 7,7% в год, а промышленности — на 10% (кстати, так росла экономика Японии и Германии в период послевоенного экономического подъема); повышение в четыре раза доходов региональных бюджетов, увеличение в два с половиной раза среднемесячной заработной платы, создание 400 тысяч новых рабочих мест, снижение нынешнего уровня безработицы почти втрое. Сам регион в Стратегии описывается так:
“Северо-Кавказский федеральный округ имеет благоприятные условия для развития агропромышленного комплекса, туризма, санаторно-курортной сферы, электроэнергетики, добывающих и обрабатывающих секторов промышленности, а также развитые транзитные функции. Однако до сих пор естественные преимущества остаются нереализованными, поскольку Северо-Кавказский федеральный округ по-прежнему не обладает инвестиционной привлекательностью в силу нестабильности экономической и социально-политической обстановки”.
На фоне “едва ли не войны” подобные формулировки звучат издевательством над здравым смыслом.
В этой связи возникают вопросы: а до модернизации ли сейчас? Не лучше ли прежде реализовать известную еще с дореволюционных времен формулу “сначала успокоение, а потом реформы”? И не будут ли нововведения отторгнуты архаичной социально-политической средой Северного Кавказа?
Мифы о “горцах”
Подступаясь к этим вопросам, необходимо развенчать некоторые устоявшиеся мифы, разделяемые и массовым сознанием, и, к сожалению, многими представителями экспертного сообщества и политического класса. Согласно первейшему такому мифу, “архаичный Кавказ” сопротивляется модернизации и прогрессу, которые идут сверху — из Москвы. В постсоветский период Северный Кавказ вообще воспринимается в прочной связке с такими понятиями, как “традиционализм”, “клановость”, “непотизм”. Сегодня о чеченских и ингушских тейпах не рассуждает, похоже, только ленивый. Это слово стало своеобразным лингвистическим кодом для политологических “всезнаек”, которые, обращаясь к нему по поводу и без повода, хотят продемонстрировать свое знакомство с кавказским материалом. При этом, однако, реальная социально-политическая роль тейповых институтов в Ингушетии и Чечне наших дней, в отличие от кавказских территорий XVIII-XIX веков, почти не изучена.
Чаще всего подобные экскурсы опираются не на результаты полевых исследований или социологические данные, а на умозрительные и не вполне корректные представления о собственном обществе (ведь Северный Кавказ — часть российского общества). Этот доморощенный “ориентализм”[5] предполагает веру в то, что восточный, а в нашем случае северокавказский, мир является застывшим во времени традиционалистским островом, который почти не подвержен изменениям. Следствием оказывается стремление говорить о современном Северном Кавказе как о регионе Лермонтова, Пушкина, Толстого и Бестужева-Марлинского — только с Рамзаном Кадыровым и Доку Умаровым вместо Хаджи Мурата и Амалат-бека. Между тем, Северный Кавказ XXI века принципиально отличается от литературной реальности, полюбившейся нам благодаря русской художественной прозе. По-видимому, прав российский исламовед Владимир Бобровников, утверждающий следующее:
“Дореволюционная мусульманская идентичность кавказских горцев резко и необратимо изменилась в ходе сначала дореволюционных российских реформ второй половины XIX века, а затем коллективизации и советских национально-языковых преобразований 1920-1950-х годов. Сами “горцы” в большинстве своем уже не горцы, а далекие потомки людей, когда-то живших в горах. Депортации целых народов, переселения горцев на равнину, урбанизация неузнаваемо изменили облик региона. В ходе советской культурной революции местные культуры были секуляризированы. Сейчас в регионе не хватает образованных мулл и кади. Тут нет и юристов, способных разработать постсоветское шариатское законодательство”[6].
В самом деле, достаточно выйти за пределы популярных стереотипов, чтобы понять: с “традиционализмом” на Северном Кавказе не все так однозначно. Возьмем хотя бы ситуацию в Ингушетии: 2008 год в истории этой республики запомнился убийством известного оппозиционера и правозащитника Магомеда Евлоева. Кем был этот деятель при жизни? Владельцем сайта “Ингушетия.ру”. И не только владельцем, но и создателем фактически нового для всей России феномена — виртуальной оппозиции, которая группировалась не вокруг “традиционных” для XIX-XX веков партийных ячеек, а как сетевая организация. Именно благодаря оппозиционной борьбе через Интернет об ингушской светской оппозиции узнали во всем мире, а гибель Евлоева не привела к ее параличу. Более того, она сыграла значительную роль в обновлении власти в республике и замене второго президента Ингушетии Мурата Зязикова на ее нынешнего руководителя Юнус-бека Евкурова. И где здесь, спрашивается, горский “традиционализм”?
Теперь я хотел бы сослаться на пример из другой области. В движении радикальных исламистов на Северном Кавказе ощутимо присутствуют не традиционные, а современные мотивы, в частности, затруднения и неудачи, которые сопровождают попытки приспособиться к городскому контексту после переселения из горных аулов. То есть это следствие вполне современной тенденции — урбанизации и модернизации в условиях Северного Кавказа. Если же говорить об организационной структуре радикальных исламистов (в СМИ их не вполне корректно называют ваххабитами), то она отнюдь не опирается на жесткую иерархию или “военно-деспотическую” систему. Это сетевая, зачастую “спящая” структура, способная проявить себя в определенный момент. Она работает по современным правилам, а не по нормам военной культуры имамата Шамиля, привлекая для решения своих задач и прочие реалии информационного общества. Самый раскрученный сайт северокавказских исламистов — “Кавказ-центр” — существует, помимо русского, в английской, арабской, турецкой и украинской версиях[7].
Кавказская модернизация: исторические особенности
Но откуда в таком случае берутся столь укорененные представления о “горском традиционализме”? Ответ на этот вопрос следует искать в исторических особенностях кавказской модернизации. Кавказский регион не единожды переживал модернизационные натиски. Однако приход России, принесшей с собой русскую разновидность “европейского” проекта, обернулся для обитателей Кавказа не только приобщением к мировой культуре, науке и технике, но и разрушением традиционных социальных устоев, многочисленным человеческим жертвам, вытеснением со “своих” земель, принудительной русификацией. Поэтому защита этнической и конфессиональной идентичности нередко отождествлялась с борьбой против модернизации как чуждого и враждебного влияния, а также с ментальным неприятием современного социума. Одновременно жители Кавказа оказались вполне восприимчивыми к чисто внешним проявлениям индустриального общества: железным дорогам, банковскому делу, современным вооружениям. Советское государство продолжило дело модернизации Кавказа. Правда, проводимое с использованием массовых репрессий обновление снова, как и до 1917 года, оказалось исключительно инструментальным и поверхностным. По словам Евгения Рашковского, имперская и советская модернизация на Кавказе была “технопопулистской”, что и предопределило ее незавершенность и половинчатость[8].
Институционализация этничности в советский период создавала предпосылки для формирования самостоятельных этнонациональных элит (социалистических лишь по внешним атрибутам). Постепенное ослабление центральной власти, этнократизация местных элит вкупе с неэффективностью региональной экономики создавали предпосылки для вызревания тех проблем, которые сегодня сотрясают регион, делая его нестабильным и непредсказуемым. Таким образом, Кавказ новейшего времени никоим образом не воспроизводит Кавказ XVIII — начала XIX веков. Вместе с тем внешне (технически и экономически) модернизированный регион остается архаичным в социально-политическом и правовом плане, поскольку такие элементы современной политической системы, как демократия или приоритет права над неформальными договоренностями, здесь не работают. В итоге мы получаем “конгломератное общество”, для которого характерно “длительное сосуществование и устойчивое воспроизводство пластов разнородных моделеобразующих элементов и основанных на них отношений”[9].
Важно также и то, что такая поверхностная модернизация — удел не только Северного Кавказа, но и России в целом. Мы часто критикуем кавказские республики за приверженность к архаике, но разве другие регионы страны, где русское население численно преобладает, ее полностью преодолели? Возьмем хотя бы Краснодарский край и Ростовскую область, где интенсивно идет “возрождение” казачества — явления, которое никак нельзя вписать в “современный мир”, ибо оно предполагает сословные привилегии и общинное землепользование[10]. Пресловутая клановость тоже характерна не только для северокавказских субъектов Российской Федерации. Скажем, российская столица времен Юрия Лужкова наглядно показывает, что принятие управленческих решений в нашем самом крупном мегаполисе довольно долго основывалось не на современном менеджменте, а на неформальных практиках, которые при ближайшем рассмотрении не слишком отличаются от закулисного торга в Чечне, Кабардино-Балкарии или Карачаево-Черкесии. Пожалуй, единственная разница состоит в том, что цена вопросов в Москве заведомо выше, чем на Северном Кавказе.
Лоббисты прикладного ориентализма
Между тем, идеи “северокавказской архаики” имеют своих влиятельных защитников. Во-первых, этот принцип активно эксплуатируется федеральной властью. Упомяну, в частности, поручение президента России своему северокавказскому полномочному представителю Александру Хлопонину по созданию совета старейшин как консультативного органа при его аппарате[11]. В том же ряду и критические оценки Дмитрия Медведева, зачислившего пресловутую “клановость” в разряд “системных проблем” региона. Сама тональность президентских выступлений — его послания Федеральному Собранию 2009 года, а также других публичных заявлений — не оставляет сомнений: Кремль воспринимает Кавказ как регион-реципиент “модернизационных” импульсов центра[12]. Зачем федеральной власти этот прикладной ориентализм? Ответ не так сложен, как, вероятно, кажется. Необходимо избавить федеральный центр от ответственности, постоянно показывая, что Кремлю и Белому дому приходится бороться с “отсталым” регионом. Это бремя чрезвычайно тяжело; более того, оно серьезно сковывает власть в ее реформистских начинаниях. Действительно, какие же реформы в средневековом обществе, да еще и воюющем?
Во-вторых, архаика и традиции — излюбленная тема республиканских этнократов. По этой части абсолютное первенство принадлежит президенту Чечни Рамзану Кадырову и его окружению. Время от времени из Грозного звучат призывы “разобраться по-чеченски” с Гарри Каспаровым или занести в черные списки строптивого писателя Германа Садулаева. Нельзя пройти и мимо навязчивых попыток насадить в республике исламские нормы. Причем в подобных призывах нельзя видеть только эмоциональные всплески. Они выполняют инструментальные функции, что, кстати, идеально вписывается в реалии современного информационного общества. Назначение у такой “прикладной архаики” лишь одно: она доказывает право на политический партикуляризм, привилегии и невозможность применения на данной территории общих правовых норм и правил. Ведь если ценой “стабильности” в республике выступает архаика, то ее можно и нужно допускать, и даже поощрять. На подобные соображения центральной власти и делает расчет грамотный политический технолог Рамзан Кадыров.
Как бы то ни было, “традиционалист Кадыров” не только региональный феномен. В этом плане очень точной является метафора Алексея Малашенко о “российском политике кавказской национальности”[13]. В условиях вертикали, когда выборов глав просто нет, а парламент не является местом для дискуссий, ответственность сосредотачивается в руках центральной власти, которая по своему усмотрению, вне зависимости от внутренних факторов и внешнего давления формирует административные и правоохранительные структуры в “архаичных” регионах, потворствуя тем самым не модернизации, а чему-то прямо противоположному. В самом деле, разве только Дагестан виноват в том, что процедура назначения президента этой республики затянулась настолько, что превысила все допустимые сроки и лимиты (она, напомню, проходила с ноября 2009-го по февраль 2010 года)? В республике ходило тогда едкое словосочетание “президент-шоу”; режиссерами этого шоу выступали “Единая Россия” и администрация президента России. Но стоит ли пенять на “отсталый Кавказ”, если ключевое слово в процессе принятия управленческих решений произносится не в Махачкале, а в Москве? А столица в свою очередь и не стремится повысить качество менеджмента в Дагестане, а напротив, подыгрывает партикуляристским настроениям республиканских элит[14].
***
Таким образом, проблемы “модернизации недоразвитого Кавказа” не существует в природе. Этот регион, безусловно, имеет свои особенности и отличия (описание их — задача отдельной монографии, а не статьи), но у него нет “презумпции отсталости” по сравнению с другими частями России. Он по праву разделяет все плюсы и минусы несовременной системы ручного управления страной. Следовательно, модернизироваться мы должны не по частям, а совместно. Только не по однообразному лекалу, а с учетом уникальных черт каждого. Единым может быть только сам вектор модернизации и выбора в пользу эффективной государственной власти и экономической модели.
____________________________________
1) Атака на Центорой состоялась 29 августа 2010 года; в ходе этой акции погибли пять милиционеров и еще семнадцать получили ранения. Нападение на парламент Чеченской Республики было совершено 19 октября того же года; его жертвами стали три человека, а семнадцать получили ранения.
2) Террористический акт в Ставрополе произошел 26 мая 2010 года: бомба, взорвавшаяся у Дворца культуры и спорта, убила восемь и ранила сорок человек. От взрыва в центре Пятигорска 17 августа 2010 года пострадали тридцать человек. Самым масштабным по последствиям оказался взрыв во Владикавказе 9 сентября 2010 года: тогда девятнадцать человек погибли и двести два были ранены.
3) Об этом было заявлено в эфире радиостанции “Эхо Москвы” 10 октября 2010 года (www.echo.msk.ru/news/717094-echo.html).
4) См. полный текст Стратегии: www.government.ru/gov/results/12423; cм. также ее обсуждение на совещании по вопросу социально-экономического развития Северного Кавказа в правительстве России 6 сентября 2010 года (www.government.ru/docs/12037).
5) См.: Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. М., 2006.
6) Бобровников В.О. Суд по адату в дореволюционном Дагестане (1860-1917) // Этнографическое обозрение. 1999. № 2. С. 31; см. также: Он же. Обычай как юридическая фикция: “традиционный ислам” в религиозном законодательстве постсоветского Дагестана // Гуманитарная мысль Юга России (Краснодар). 2006. № 1.
7) Этот сайт был создан в марте 1999 года в качестве чеченского сепаратистского ресурса, позже сместившегося к позициям радикального исламизма. Характерны попытки создателей сайта апеллировать к международным исламистским трендам (“Аль-Каида”), а также рассматривать свою борьбу на Кавказе в контексте глобального джихада. Иными словами, налицо пример исламистской глобализации, которую также следует отнести к современным веяниям, а не к архаике.
8) Рашковский Е.Б. “Кавказский меловой круг”: трагические судьбы региона // Pro et Contra. 2002. № 3. С. 27.
9) Богатуров А.Д., Виноградов А.В. Анклавно-конгломератный тип развития. Опыт транссистемной теории // Восток — Запад — Россия. Сборник статей. К 70-летию академика Н.А. Симонии. М.: Прогресс-Традиция, 2002. С. 56.
10) Подробнее о возрождении казачества см. мою статью: Маркедонов С.М. Феномен российского неоказачества // Социально-политическая ситуация на Кавказе: история, современность, перспективы. М.: Институт политического и военного анализа, 2001. С. 106-119.
11) См.: Городецкая Н. Совет старейшин поможет Александру Хлопонину понять Кавказ // Коммерсант. 2010. 8 июня.
12) См.: www.kremlin.ru/transcripts/5979.
13) Малашенко А.В. Рамзан Кадыров: российский политик кавказской национальности. М.: РОССПЭН, 2009.
14) Подробнее о ситуации в Дагестане см. мою статью: Маркедонов С.М. Дагестан: новая власть и старые проблемы // Cвободная мысль. 2010. № 3. С. 59-72.