(первое приближение)
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2011
Сергей Иванович Рыженков (р. 1959) — политолог, главный редактор сайта “Демагогия.ру”.
Сергей Рыженков
Перспективы демократизации в России:
“стратегический” подход (первое приближение)
Раскол в правящей элите — необходимое условие демократизации любого авторитарного режима. Всем, кто занимается изучением внутренней политики в недемократических странах, это хорошо известно. В российском случае первое место в рейтинге конфликтов, которые могли бы послужить основанием для инициирования демократизации, судя по дискуссиям в экспертном сообществе, занимает возможный раскол в правящем тандеме.
Однако концептуальная строгость положения о том, что внутриэлитный раскол обязательно должен предварять демократизацию, несколько размывается неопределенностью этого тезиса. Что мы понимаем под расколом, демократизацией, авторитарным режимом? А если даже мы и определимся с понятиями, то как их использовать при рассмотрении вполне конкретной нынешней ситуации в России? Ведь характер расхождений или разногласий внутри тандема также остается неясным.
Кроме того, в стране есть еще и оппозиция, вполне элитная, существующая в виде парламентских и непарламентских партий. Почему их наличие не считается проявлением раскола? А если учитывать, что партии действуют в рамках формальных демократических институтов — выборы, многопартийность, парламент, — то не стоит ли поставить под сомнение само утверждение об авторитарности режима? Принято считать, что названные институты лишь имитируют демократию; но означает ли это, что наши партии только имитируют оппозиционность?
Наконец, как связаны (если вообще связаны) между собой процессы, идущие внутри элиты и в гражданском обществе?
В нынешних рассуждениях о конфликтах “в верхах” ответы на эти и другие подобные вопросы чаще всего выглядят довольно расплывчато. Объяснить это можно тем, что представление о внутриэлитных расколах как факторе демократизации, обязанное своим происхождением “стратегическому” подходу к изучению политических трансформаций, переносится в анализ, основанный на “социологическом” подходе[1], в рамках которого обычно рассматривается российская политика[2]. Из-за этого довольно строгое терминологическое значение понятия “раскол” неизбежно утрачивается.
В настоящей статье предпринимается попытка анализа актуальной политической ситуации в России в рамках “стратегического” подхода. Цель этого начинания в том, чтобы предложить более реалистичное прочтение происходящего в стране в последние годы и сделать на этой основе некоторые сценарные прогнозы.
Раскол. Но не только
Появление раскола в правящей элите и подъем активности в гражданском обществе являются главными характеристиками либерализации авторитарного режима — ситуации, складывающейся в начале его политической трансформации. Это базовое положение, сформулированное в период становления научного направления, занимающегося анализом политических трансформаций или процесса демократизации в широком смысле слова[3], было последовательно раскрыто Адамом Пшеворским в книге “Демократия и рынок”, от которой, собственно, и следует вести отсчет развития “стратегического” подхода[4].
Независимо от исходного пункта трансформации динамика событий наверху, где рассчитывают лишь укрепить и расширить социальную базу режима, и внизу, где может начаться обособление гражданского общества, может привести к возникновению критического момента, когда встает вопрос о демократизации в узком смысле слова. Речь идет о ситуации, в которой все основные участники процесса трансформации, имеющие разные и даже противоположные интересы и ценности, соглашаются в том, что к власти должны приходить политические силы, которые выигрывают выборы. Одновременно они договариваются о базовых правилах, по которым будет функционировать новый режим. Приведет ли трансформация к демократии или нет, упрочится ли она или провалится — все это отдельные темы, выносимые за рамки данной работы.
Следует пояснить, что при “стратегическом” подходе речь идет об утверждении не идеальной демократической модели с социальными и/или либеральными атрибутами, известными по западным образцам, а только о минималистской ее версии. То есть используется эмпирическое, или процедурное, определение демократии, соответствующее современной практике ее функционирования: это “режим, в котором те, кто правит, избираются на конкурентных выборах”[5]. Соответственно, предполагается, что современная демократия — не аристотелевская “власть народа”, а элитистская система, “соревновательная олигархия”, ограниченная тем, что правителей выбирает и смещает сам народ[6]. Она не столько гарантирует и обеспечивает свободу и гражданские/социальные права, сколько предоставляет дополнительные возможности бороться за них.
Обособление гражданского общества от государства означает наступление критического момента либерализации, когда власти приходится решать, остановить ли процесс, обратить его вспять, вернувшись к авторитарному правлению, или же все-таки пойти на демократизацию. Готовность и способность государства применить репрессии в случае выхода ситуации из-под контроля, взаимная оценка властью и гражданским обществом намерений и действий друг друга, корректировка этих оценок по мере развития ситуации — все это задает параметры для принятия наверху и внизу решений о том, в каком направлении и как двигаться.
Остановка процесса может привести к затягиванию критического момента; в таком случае состояние либерализации продлится довольно долго. Нечто подобное наблюдалось в России в 2000-х годах[7], хотя тогда процесс развивался в другом направлении. В отличие от “восходящей” либерализации, в общих чертах описанной выше, ситуацию “нулевых” можно представить как итог преодоления внутриэлитного раскола при уменьшении — но не исчезновении — поля деятельности организованных групп гражданского общества. Несколько упрощая, можно сказать, что либерализацию в России следует представлять как “нисходящий” процесс и, соответственно, именовать стабилизацией. Активность независимого гражданского общества еще допускается, но раскол внутри правящей элиты исключается в принципе.
В упомянутой выше статье о “мягкой” диктатуре была предпринята попытка показать логику отмирания оппозиции в существующих условиях. В настоящей статье я рассматриваю перспективы новой трансформации, пытаясь ответить на вопрос о предпосылках демократизации и вероятности их воплощения в жизнь. Ради этой цели анализ российского авторитаризма как диспозиции, аналогичной по набору “игроков” и возможностей состоянию либерализации, дополняется анализом авторитарной модификации демократических институтов, которые функционировали, хотя и не являлись преобладающими, в 1990-е годы.
Институты. Авторитарный вариант
После решения “проблемы 2008” набор вариантов, по которым могла развиваться российская политическая система, резко сократился. Во-первых, ранее произведенные модификации институтов выборов, многопартийности, парламентского представительства в пользу партии, созданной правящей группой, подтвердили свою пригодность для обеспечения политической стабильности, и поэтому курс на дальнейшее сворачивание этих институтов был признан нецелесообразным. Во-вторых, худшие опасения режима по поводу возможного неконтролируемого роста уличной протестной активности не подтвердились, а это позволило сохранить умеренность в противодействии ей.
В итоге потенциальная многовекторность политического развития, обусловленная поисками наиболее эффективной формы “мягкого” авторитаризма, уступила место четкому оформлению контуров режима, теперь представляющего разновидность тех диктатур, “мягкость” которых связана с проведением ограниченно конкурентных выборов при допущении многопартийности и минимальной активности непартийной оппозиции.
Важной чертой современного российского режима является то, что он не возник на месте классического авторитарного государства, а стал порождением переходной ситуации, в которой демократические институты играли заметную, хотя и не главенствующую роль[8]. В силу этого правящая группа избежала значительных издержек, неминуемых при более радикальной модификации институтов, — плывя по течению и увлекая за собой оппозицию.
Как показали Адам Пшеворский и Дженифер Ганди, выборы, многопартийность и парламент, вопреки распространенному мнению, играют в допускающих их авторитарных режимах отнюдь не декоративную роль[9]. Все они являются инструментами кооптации оппозиционных политиков. За предоставление возможности хотя бы как-то отстаивать свои интересы и ценности оппозиция платит отказом от претензий на высшую власть. Оппозиционные политики и поддерживающие их избиратели присоединяются к режиму полностью или частично, и благодаря этому власть получает возможность направлять недовольство различных групп граждан в контролируемое и безопасное русло. Надинституциональное положение лидера или правящей группы позволяет по мере надобности совершенствовать управление оппозицией. Разумеется, подобная политика предусматривает и некоторые уступки. Понятно также и то, что альтернативой “коллаборационизму” для оппозиционных партий и их лидеров, заседающих или стремящихся заседать в парламенте, выступает исключение из этой “игры”, в результате которого они окажутся на улице (как политической арене), теряя способность даже ограниченного влияния на политический процесс.
Кое-то из оппозиционных деятелей с удовольствием входит в роль, особо не задумываясь о возможных в будущем изменениях; таковы разновидности политического предпринимательства, представленные ЛДПР и “Патриотами России”. Другие — часть “Справедливой России”, КПРФ, “Яблоко” — надеются, оставаясь как бы в деле, дождаться лучших времен, когда можно будет по-настоящему сразиться с правящей группой и ее партией. Наконец, кто-то — часть “Справедливой России”, “Правое дело”, “Яблоко” — рассчитывает трансформировать режим изнутри. Появление тандема, ситуационно подправившего институциональный дизайн, безусловно, придало режиму видимость неустойчивости, вселив в некоторых что-то вроде надежды: а вдруг раскол все же произойдет?
Барбара Геддес дополнила анализ того, как в подобных режимах осуществляются выборы и участие в них оппозиции, некоторыми важными чертами[10]. В частности, по ее мнению, такие выборы держат главную партию авторитарного государства в тонусе, а получаемое на них невероятное большинство свидетельствует о молчаливой поддержке режима обществом. Благодаря таким выборам руководящие и рядовые сотрудники властного аппарата еще более четко осознают, что лояльность — единственно правильное поведение, а оппозиция лучше понимает, что ее планы изменить или свергнуть режим останутся пустыми мечтаниями.
Постоянные заявления российского президента и поддерживающей его партии о необходимости политической конкуренции в данном контексте не должны казаться обманом в буквальном смысле слова. Для власти важно держать руку на пульсе: стимулы для участия оппозиционных политиков в институциональной деятельности надо обновлять, чтобы они и их сторонники не чувствовали себя отторгнутыми. Вместе с тем всегда есть риск, что оппозиция попытается воспользоваться неудачными институциональными подвижками и, почувствовав перспективу борьбы, создаст ненужные затруднения. Поэтому изменения производятся минимальные, противоречивые и, самое главное, не касающиеся основ режима — высшей власти и ее надинституционального положения.
В общем, слова президента правдивы в том смысле, что система требует постоянного внимания и корректировки. Но, называя ее демократической, он явно противоречит истине. Впрочем, такого рода пропаганда заложена в само устройство подобных режимов: внешне они действительно похожи на демократии, и поэтому им проще, чем твердым диктатурам, заявлять о своей демократичности. Сказанное позволяет сделать важное уточнение: институты при авторитарном режиме не имитируют демократию в реальности, но, будучи авторитарными институтами, лишь пропагандируются руководством в качестве демократических[11].
Политика по отношению к оппозиции, описанная выше, хорошо дополняет фундамент режима — раздачу благ, привилегий и источников ренты “своим” людям, сочетающуюся с санкциями в случае проявления ими нелояльности или нежелания (неумения) работать на благо режима[12].
Раскол в тандеме. Кажущаяся возможность и вычисляемая невероятность
В российском случае при всей очевидности расхождений внутри элиты вообще и внутри тандема в особенности говорить о превращении разногласий в раскол не приходится. Его возникновению препятствует устойчивое предпочтение, отдаваемое каждым из лидеров и поддерживающих их политических групп “альянсу за стабильность”. Оно в свою очередь связано с неприемлемостью издержек, которые кажутся неизбежными в случае отступления от нынешнего курса. В итоге расхождения между “стабилизаторами” и сторонниками твердой линии (и тем более между потенциальными проводниками дальнейшей либерализации и апологетами status quo среди “стабилизаторов”) не просто отходят на второй план, но вообще теряют политическое значение. Поэтому оба лагеря выступают единым фронтом по всем главным политическим вопросам.
Диапазон вариантов сотрудничества между группами правящей элиты чрезвычайно широк. Так, в период выборов 2007-2008 годов все они легко включились в деятельность по “закручиванию гаек”, то есть поддержали стратегию, характерную для сторонников твердой линии. А после вступления нового президента в должность, и особенно после объявления им курса на модернизацию, общая стратегия заметно “смягчилась”. И в том и в другом случае недовольные доминирующим “трендом” предпочли не заявлять о своем недовольстве, а включиться в работу по обеспечению общей цели — сохранению status quo.
Актуализация расхождений внутри тандема опасна для режима, и эту угрозу осознают обе стороны: каждому из дуумвиров такой сценарий представляется чреватым личной политической смертью. Поэтому независимо от того, какое решение о кандидате на предстоящих президентских выборах будет принято, вероятность несогласованности крайне мала. Сложившейся ситуации соответствует игровая модель “Chicken”: соперники едут навстречу друг другу, и тот, кто свернет, считается проигравшим, но если не свернет никто, — оба разобьются. Такой способ взаимодействия президента и премьер-министра накладывается на “игру в сотрудничество”, которая началась между ними с целью конституционно корректного преодоления “проблемы 2008”. Однако для решения “проблемы 2012” “игра в сотрудничество” в своем изначальном виде оказалась непригодной. Это обнаружилось, когда президент, не отступая от ее общей схемы, вдруг начал конвертировать должностные ресурсы в политические, тем самым, собственно, и запустив сценарий “Chicken”; это плавно сместило равновесие в “игре в сотрудничество”, хотя и не отменило ее полностью. Для более слабого актора привнесение новой стратегии представлялось единственной возможностью изменить расклад сил, который к моменту согласования будет определять, в чью пользу оно закончится или, как минимум, какого размера компенсацию нынешний президент получит за согласованное поражение.
Премьер-министр тоже был вынужден вступить в эту игру, так как попытка наказать ее инициатора за частичный отказ от сотрудничества означала бы и невозможность согласованного решения “проблемы 2012”. Вопрос об ответных шагах встал в повестку сразу после развертывания новой игры президентом, ранее считавшимся лишь местоблюстителем. То, что наказание со стороны сильнейшего участника тандема предполагалось лишь в случае открытого “предательства” партнера-соперника, было слабым пунктом в “игре в сотрудничество” с самого начала. Ведь речь могла идти лишь о таких “крутых” наказаниях, как аппаратно-силовое или политическое лишение главы государства его должности при одновременной мобилизации массовой поддержки.
Угроза сработала: преемник не пытался “уволить” политического патрона. Но наказание за плавное отступление от “плана” просто не предусматривалось, и нынешний президент поспешил воспользоваться этим. Тем более, что в ведущейся партнерами-соперниками новой игре присутствует момент, связанный с выгодой старшего партнера: в конце концов, если не произойдет лобового столкновения, персональная часть массовой поддержки президента будет возвращена в общую базу поддержки режима, а то, что младший партнер зарабатывает, пустившись в самостоятельное плавание, также окажется в общей копилке и расширит эту базу[13].
Поскольку согласование не предусматривает процедуры взвешивания потенциалов сторон, победитель в нем будет определяться ситуационно. Либо одна из сторон продемонстрирует очевидным для всех образом, что именно она обладает несомненным преимуществом, либо партнерам-соперникам придется накануне согласования придумать какое-то институциональное решение, устанавливающее правила выявления победителя и гарантирующее нарушителю заслуженное наказание.
Главный вывод из сказанного таков: никаких стимулов к проведению курса на демократизацию сверху более “либеральный” участник тандема не имеет. Возможно, они появились бы, если бы он мог сделать ставку на альянс с ведущими оппозиционными партиями и независимым гражданским обществом. Но ни первые, ни второе не демонстрируют способности мобилизовать массы в той мере, в какой это требуется для столь решительного шага. Они лишь пытаются оказывать символическое давление на тандем, осознанно или нет углубляя разногласия и расхождения в нем, а также используя заявления о поддержке модернизации и/или ее инициатора для получения мелких уступок и выгод. В свою очередь, либерализаторские сигналы президента, особенно провозглашение им модернизации, не привели пока к формированию значимых движений в поддержку этого курса — в отличие от перестройки, когда именно появление разнообразных групп в ее поддержку подтолкнуло Михаила Горбачева к превращению из либерализатора в реформатора, пусть и непоследовательного[14].
Беспредельность согласования. На выборы всем тандемом?
В сценарии согласования есть только один вариант, ведущий к демократизации, причем не прямо, а окольно. Если согласовать решение о кандидате внутри тандема не удастся, то его придется принимать, “подбрасывая монету”, — то есть идя на совместное участие в президентских выборах с результатом, не обязательно известным заранее.
Такое согласованное совместное участие в выборах будет означать номинальный характер конфликта, а также отсутствие в нем каких-либо непосредственных последствий для политического режима. Правда, судьба проигравшего окажется зависимой от расчетов (включающих процентный разрыв между соперниками) победителем той выгоды, которую он сможет извлечь из отказа от продолжения сотрудничества. Очевидно, что в случае решения о целесообразности возвращения к единоличному правлению при одновременном уходе проигравшего с политической авансцены вопрос о расколе полностью закроется. При других раскладах совместное правление в прежней или новой форме пролонгируется, а значит, сохранится и возможность раскола. Попутно, в продолжение разговора о пропагандистской составляющей режима, нужно отметить, что решение о совместном участии в выборах может быть официально интерпретировано как новый шаг в развитии российской “демократии”, а это еще больше дезориентирует как российскую, так и зарубежную общественность.
Подобное решение вполне укладывалось бы в логику и механику режима. Если часть оппозиционных партий поддержит Дмитрия Медведева в его президентских амбициях, то риск проигрыша — или его, или Владимира Путина — на выборах полностью исключается. Проблематичен даже сам выход во второй тур кандидата от КПРФ — партии, наименее подходящей для участия в коалиции в поддержку Медведева. Так же, как и в случае согласования одной из кандидатур до выборов, в этом сценарии общие баллы “конкурентов” отправятся в единую копилку режима.
Возникает вопрос: где же тут тропа к демократизации? Дело в том, что реализация такого сценария при сопоставимом числе полученных голосов неизбежно расширит рамки конкуренции между поддерживающими лидеров политическими силами. Это, конечно, не демократизация в полном смысле слова, но вызревание условий для продвижения к ней, так как участники получают мощные стимулы превратить номинальную конкуренцию в реальную. Разумеется, подобный процесс, в чем-то напоминающий “ползучую” демократизацию в Бразилии в 1960-1980 годы, может занять не одно десятилетие.
Время требуется для того, чтобы политические силы не только перестали бояться конкуренции, но и увидели бы в ней преимущества для себя. Со временем большинству политиков все более привлекательной альтернативой — в плане их собственных жизненных стратегий — будет казаться не участие в удержании власти через встраивание в нее, а возможность вернуться к власти после ее утраты. Им захочется выбирать ту политическую силу, которая наиболее удобна для политической карьеры, и уходить в оппозицию после поражения на выборах без тех статусных, материальных, морально-психологических потерь, какие имеют место в авторитарных режимах.
Без согласования. Тупики и просветы
Разумеется, нельзя исключать из рассмотрения сценарий, связанный с тем, что согласовать решение “проблемы 2012” внутри тандема не удастся. В таком случае конфликт будет либо разрешен внеэлекторальными методами, либо вынесен на парламентские и президентские выборы.
Первый вариант предполагает или быстрое разрешение конфликта по принципу “победитель получает все”, перекрывающее дорогу демократизации, или затяжное противостояние с вовлечением государственных, политических, общественных структур с аналогичным, вероятнее всего, исходом. Правда, в какой-то момент страх перед обещающим перерасти в гражданскую войну силовым противостоянием или иными формами политического хаоса может вынудить стороны к заключению компромисса. Однако его результатом окажется, скорее всего, не демократизация, а сговор за спиной избирателей, возвращающий нас к вариантам, связанным с согласованными решениями. Успех же демократизации, зависящий от множества ситуативных обстоятельств в условиях нарастания угрозы гражданской войны, нельзя считать не чем иным, кроме чуда.
Что касается вынесения конфликта на выборы без какого-либо предварительного согласования, то оно может состояться только при вовлечении большей части оппозиционных сил в поддержку нынешнего президента, что не оставляет шансов прочей оппозиции на успешное выступление в качестве “третьей силы”. Без такой поддержки, как и без поддержки в неполитическом гражданском обществе, президенту просто нет смысла участвовать в выборах. Варианты исхода подобного развития событий таковы: 1) конфликт вновь разрешается по сценарию “победитель получает все”, а государственная машина используется победителем для подавления противника и установления новой диктатуры; 2) если подавление оказывается неэффективным, то начинается внеэлекторальное противостояние, о котором сказано выше.
Как видим, небольшие просветы для демократизации в этом сценарии все-таки сохраняются. Но важно не столько то, что развитие демократизации в его рамках в целом маловероятно, сколько то, что указанный сценарий предусматривается и в расчетах участников. С их точки зрения, разрастание конфликта, который чреват победой одного (неизвестно какого) актора, демократизацией или хаосом, есть заведомо нежелательная перспектива. Непредвиденное развитие событий и утрата контроля над ситуацией — вот что ожидает на всех этих путях. Именно поэтому участники тандема должны отдавать абсолютное предпочтение согласованному решению “проблемы 2012”.
Почему президент просто не увольняет премьера? Пояснение
В качестве дополнения к данному анализу рассмотрим предложенный Дмитрием Фурманом сценарий развития событий, в котором президент просто увольняет премьер-министра, как он сделал это с мэром Москвы[15].
Суждение о том, что к Медведеву в подобном случае перейдет “власть” Путина, на мой взгляд, основано на недооценке путинских политических ресурсов — прочности и широты сети его персональной клиентелы в политическом и административном аппарате, в том числе (помимо “Единой России”) в администрации президента и силовых структурах, а также в СМИ и крупном бизнесе. Кроме того, здесь переоценивается формальный статус Медведева, который столь разветвленных и прочных сетей просто не имеет. На этой клиентеле, собственно говоря, и основана власть Путина.
Если даже президента после подписания указа об отставке премьер-министра не арестуют прямо на рабочем месте или не подвергнут принудительной госпитализации с внезапным и тяжелым заболеванием, найдется много других способов показать, кто в доме хозяин. Среди них, например, следующие: инициирование импичмента, бойкот законодательной деятельности или даже добровольный отказ депутатов “Единой России” от полномочий; вывод людей на улицу; переход членов правительства и руководства силовых ведомств в оппозицию Медведеву; административный и политический раскол в регионах; информационная война с целью дискредитации президента. Наконец, Путин может не согласиться уйти в отставку, устроив очередную защиту Белого дома и вынуждая тем самым Медведева пойти на силовое подавление “мятежа”. Если оно удастся, президенту придется переквалифицироваться в классического диктатора. Но не факт, что удастся.
Таковы гарантированные риски, удерживающие Медведева от увольнения Путина. Может возникнуть вопрос: а почему путинские клиентелы должны поддержать своего патрона? Ответ прост: хотя бы потому, что мало кто из привилегированных акторов захочет променять свое твердое положение в нынешней системе на неизбежную при новом высшем начальстве неопределенность. Защищать Путина — значит, защищать себя.
Имеется, конечно, вероятность того, что Путин откажется от внеэлекторальной борьбы и не станет приводить в действие угрозы, удерживающие Медведева от “предательства”. В таком случае наказание будет осуществляться на выборах. Путинские клиентелы вполне в состоянии провести избирательную кампанию так, чтобы шансы их патрона оказались не меньше, чем у партий, готовых поддержать Медведева (если таковые вообще найдутся). А это в отчасти модифицированном контексте вновь возвращает нас к варианту несогласованного совместного участия в выборах.
Что касается аналогии с московским мэром, предложенной Фурманом, то она явно хромает. Продемонстрированная в случае с отставкой Лужкова способность клиентелы “всем скопом бросать поверженную власть и переходить к ее травле и преданному служению новой” стала результатом десятилетнего превращения мэра столицы в подчиненного актора в ходе изъятия у него политических и экономических ресурсов в пользу центра. Почему же в отношении Путина операция по увольнению должна удастся в одночасье?
По другую сторону. Оппозиция и прочее гражданское общество
Как отмечалось выше, оппозиция могла бы повлиять на “игры” правящей элиты, лишь убедительно продемонстрировав способность к массовой мобилизации гражданского общества. Для реализации планов радикальной части оппозиции по полному “демонтажу” режима также необходима эффективная мобилизация.
Существенно увеличить свою поддержку в обществе оппозиция не в состоянии по понятным причинам. Многократное ресурсное превосходство правящей группы обеспечивается благодаря ее контролю над государством. Массовый и адресный патронаж, зашкаливающая агитационная работа, применение — “по ситуации” — силовых инструментов определяют характер реальной политики в сегодняшней России. Оппозиция обязана соревноваться с режимом в первых двух сферах, постоянно учитывая при этом и третью. Это соревнование является смыслом ее существования, хотя оно не ведет ни к увеличению рядов, ни к расширению массовой базы.
В стратегическом измерении ресурсное превосходство правящей элиты конвертируется в создание эффективных барьеров для политического участия индивидов на стороне оппозиции. Потенциальные участники оппозиционного движения не сомневаются, что в случае разрастания оппозиционных настроений власти, скорее, решат изменить правила игры, предпочитая демократизации более репрессивную политику. Сочетание призывов поддержать “либеральные” начинания президента с выборочными репрессиями против политических и гражданских активистов, публичным осаживанием и фактическим недопущением в СМИ лидеров оппозиции, однозначно подтверждает, что наверху признается лишь одна форма политического участия — в поддержку режима. Вторым предпочтением властей в этом отношении выступает сохранение гражданами политического нейтралитета. Угроза ужесточения режима делает деятельность оппозиции в глазах общества бесперспективной.
Не менее важно то, что за политическое участие придется платить не только в будущем: оно опасно для индивида уже сегодня[16]. Разумеется, среднестатистический потенциальный оппозиционер боится не только крайних последствий, но и обычных для большинства активистов задержаний, избиений, судов, арестов. Однако еще в большей степени он страшится слома привычного жизненного уклада.
Относительно высокий уровень благосостояния значительной части населения современной России, достигнутый в 2000-е годы, позволил правящей группе не только опереться на поддержку значительных сегментов населения, повысивших жизненный уровень, но и весьма эффективно использовать угрозу применения минимальных репрессий для предотвращения разрастания оппозиционной деятельности. Угроза потери бизнеса или работы, как и сама перспектива появления проблем в этих сферах, ведет к потере относительного комфорта. Более того, такая ситуация к сегодняшнему дню даже “социализировалась”: участие в оппозиционной деятельности делает ординарного гражданина изгоем и отщепенцем в глазах окружающих.
Выбор в пользу сохранения наличного экономического положения и социального статуса, совершаемый индивидом в таких условиях, кажется естественным и единственно возможным. Подчиненные властям СМИ, прежде всего наиболее популярные каналы телевидения, успешно дополняют политику подкупа и страха, подтверждая правильность выбора в пользу вынужденной поддержки режима или же отказа от политического участия. Проводимая симпатизирующими режиму журналистами информационно-пропагандистская политика создает привлекательные образы правящей группы и конструирует “нормального человека” в “нормальных обстоятельствах” — путем вынесения за скобки политики.
Плата за убеждения. Игра на понижение
В теоретическом плане ситуация с политическим участием на стороне оппозиции может быть описана в рамках формулы, устанавливающей баланс между позитивными и негативными стимулами к политической вовлеченности, предложенной в знаменитом окончании “Манифеста коммунистической партии”[17]. Перефразируя эти строки, можно констатировать следующее: большинству российских граждан есть, что терять, участвуя в оппозиционной политической деятельности, а цепи не очень тяжелы и крепки, а поэтому не слишком обременительны; приобретения же в случае успеха оппозиции не очевидны.
В основе такого ограничения на политическое участие лежит политэкономический механизм платы за убеждения, описанный однофамильцем основателя марксизма Гарри Марксом[18]: чем ниже плата, тем с большей охотой граждане стран, вступающих в процесс политической трансформации, участвуют в политике, и, чем больше людей делают это, тем успешнее идет дальнейший процесс мобилизации.
Очевидно, что в условиях высокой платы за убеждения оппозиция вынуждена делать главную ставку на внешние по отношению к политическому процессу обстоятельства: кризисы, управленческие провалы, спонтанное формирование запроса на перемены как в беднейших социальных группах, так и в среднем классе. Эти обстоятельства, с точки зрения оппозиции, могут сделать востребованными ее программы и лозунги, акции и организационные структуры. Умеренные хотят воспользоваться “моментом Х” для того, чтобы вынудить потенциальных либерализаторов выступить в роли реформаторов и вместе с ними начать процесс демократизации. Радикалы же полагают, что в этот момент произойдет быстрое и полное крушение режима, а процесс демократизации будет проходить без участия представителей прежней элиты.
Вместе с тем на фоне доминирующих стратегий оппозиции наблюдается нарастание ее интереса к неполитическим гражданским инициативам и используемым в их реализации методам. Участвуя в социальных протестах, оппозиция, с одной стороны, старается подтолкнуть гражданских активистов к политизации их деятельности, а с другой, — учится сама выступать в роли инициатора общественных кампаний.
Подробный анализ этой дополнительной стратегии выходит за рамки данной работы, но некоторые предварительные соображения на этот счет можно выдвинуть. Образование коалиций политическими и неполитическими организациями в независимом гражданском обществе может строиться на взаимовыгодной основе. Однако это никак не помогает снижению платы за убеждения: за пределами коалиции лишь небольшое число индивидов, лично и непосредственно не заинтересованных в ее деятельности, не получает новых стимулов к политическому участию. Поэтому, несмотря на рост гражданских инициатив, говорить о том, что таким образом оппозиция сможет серьезно нарастить свою поддержку в обществе в обозримом будущем, не приходится.
В свою очередь, неполитические гражданские инициативы — защита Байкала или Химкинского леса, кампания против строительства “Охта-центра”, протесты против точечных застроек, “синие ведерки”, “монстрации” — разрозненны, малочисленны, неустойчивы, плохо организованы, руководствуются узкими целями[19]. К тому же частичные уступки и/или кооптация в режим в сочетании с созданием общественных контрдвижений сверху способны эффективно тормозить подобные инициативы. Это означает, что формирование на их основе антиавторитарного движения может произойти очень нескоро. В то же время примеры использования оппозиционными партиями и группами элементов работы в гражданском обществе говорят в пользу того, что при снижении платы за убеждения создаются предпосылки для увеличения количества индивидов, готовых в той или иной форме примкнуть к оппозиции, несмотря на отсутствие прямых личных мотивов материального характера.
В ходе реализации каждого такого проекта множество граждан получают новый для себя опыт взаимодействия с оппозиционными организациями[20]. Конечно, они вряд ли смогут прямо конвертировать его в политическое участие в собственных интересах. Однако, чем больше появляется подобных инициатив, тем шире становятся сети поддержки по проблемам, входящим в повестку дня этих организаций, — в вариантах, базирующихся на реальных (но не только материальных) стимулах для индивидов и при этом не отпугивающих потенциальных сторонников заведомой безнадежностью “общего дела” или необходимостью резкого отказа от привычного образа жизни.
Действуя как движения, оппозиционные партии и группы могут рассчитывать на завоевание позиций в расширяющемся неполитическом гражданском обществе, что позволит более эффективно вести “борьбу за умы”[21], в которой у режима нет подавляющего преимущества, имеющегося в реальной политике. И только потом оппозиция сможет поставить задачу перехода от неполитического участия индивидов, вовлеченных в ее проекты, к участию политическому — причем без кардинального изменения идеологической идентичности самих оппозиционных организаций. При таком подходе плата за убеждения значительно снизится, так как приобретшие позитивный опыт сотрудничества с оппозицией индивиды будут уверены, что их много, и начнут доверять организационным способностям оппозиционеров.
Пятилетний, если не считать единые дни голосования на местах, после выборов 2011-2012 годов внеэлекторальный период покажет, продолжит ли оппозиция, и если да, то в какой степени, корректировку доминирующих стратегий выживания в ожидании “момента Х”. Базовым трендом такой корректировки может стать перемещение основной деятельности из реальной политики в независимое гражданское общество, чтобы, подготовив его к политическому участию, вернуться в борьбу за власть, уже обладая массовой поддержкой, достаточной для давления на режим с целью его демократизации.
До парламентских и президентских выборов такая коррекция едва ли произойдет по ряду причин. Во-первых, это слишком короткий отрезок для реализации достаточного числа проектов. Во-вторых, выборы по-прежнему остаются единственным способом самопрезентации оппозиции, а также источником поступления к ней материальных средств, и поэтому участие в них подчиняет себе все остальные задачи. В-третьих, режим проводит электоральную кампанию максимально жестко, что автоматически повышает плату за убеждения, независимо от выбранных оппозицией стратегий.
Лишь после вполне прогнозируемой победы режима, когда необходимость в относительном ужесточении отпадет, могут сложиться благоприятные условия для похода оппозиции в гражданское общество. Конечно, режим попытается остановить это начинание в зародыше, но для этого ему придется повысить плату за убеждения и для себя самого, то есть принять серьезные издержки, связанные с отказом от “мягкости”. Растаптывая неполитические инициативы независимого гражданского общества, а также перенося опыт борьбы с “экстремизмом” на активистов и лидеров признанных оппозиционных групп, режим будет вынужден поделиться властью с исполнителями репрессий, распрощаться с “перезагрузкой” в международной политике и отказаться от планов экономической модернизации. Это, кстати, еще один пример того, когда за постепенный отход от сотрудничества партнер-соперник (оппозиция) не сможет понести наказания, предусмотренного лишь за полный отход от сотрудничества, так как издержки для наказывающего будут столь же тяжкими, как и для наказуемого. Поэтому режим предпочтет соревнование с оппозицией в политическом искусстве, а не собственное ужесточение.
Не одна во поле дороженька…
Итак, применение “стратегического” подхода дает довольно реалистичное (насколько возможно в рамках пилотного исследования) видение перспектив демократизации в России: они имеются, но ни простых, ни прямых путей к началу новой политической трансформации нет. За неустойчивость многие сегодня принимают гибкость режима, который располагает широким спектром возможностей, позволяющих эффективно регулировать оппозиционную деятельность и добиваться необходимых политических результатов.
Однако у режима есть свои слабости. Решение “проблемы 2008” повлекло за собой “проблему 2012”. Хотя наиболее вероятным представляется лишение одного из участников тандема роли соправителя, при сохранении тандема вполне возможно постепенное развертывание партийной конкуренции, ведущее к “ползучей” демократизации. Другая слабость режима состоит в том, что он, полагаясь на гарантированные победы в реальной политике, лишь в малой степени способен контролировать поведение оппозиции в независимом гражданском обществе. Другое дело, насколько оппозиция окажется способной продвигаться по уже обозначенному ею пути — в формировании оппозиционных центров притяжения внутри гражданского общества. Для нее это нелегко, поскольку здесь неизбежен пересмотр отношения к квазидемократическим институтам и особенно к институту выборов, что чревато неустранимыми внутренними конфликтами в оппозиционных организациях.
Что потеряет при этом режим и потеряет (или приобретет) оппозиция, в каких конкретных формах и в какой мере реализуется возможный отказ оппозиции от кажущихся ныне естественными доминирующих стратегий — от ответов на эти вопросы, основанных на сложных расчетах, зависит выбор оппозиции: осуществлять ли ей поход в гражданское общество или нет. А заодно — и шансы на новую трансформацию: не через десятилетия или на самом краю пропасти, а в довольно сжатые сроки и при относительно невысоком уровне риска.
_______________________________
1) См.: Przeworski A. Democracy and Economic Development // Mansfield E., Sisson R. (Eds.). Political Science and the Public Interest. Columbus: Ohio State University Press, 2003. P. 5. “Социологическим” Адам Пшеворский называет подход, в котором приоритет отдается трансформации социальной структуры и развитию гражданского общества, макроанализу и долговременным перспективам; “стратегическим” он именует подход, начинающийся с анализа взаимодействия акторов в краткосрочной перспективе, выступающих в ходе трансформации в специфических ролях: “сторонников твердой линии”, “реформаторов”, “умеренных”, “радикалов” и так далее.
2) Об ограничениях, присущих макрообъяснениям политических трансформаций, см.: Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: РОССПЭН, 2003. С. 48-52. Из списка приводимых этим автором “величин, способствующих демократизации и демократии” (с. 48), в российских дискуссиях на первых местах располагаются рыночная экономика, экономическое развитие, социальная модернизация, сильный средний класс, наличие среди политических лидеров сторонников демократии.
3) O’Donnell G., Schmitter P. Transitions from Authoritarian Rule: Tentative Conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore; London: Johns Hopkins University Press, 1986. P. 15-56.
4) Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999. С. 95-107.
5) Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J., Limongi F. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1959-1990. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. P. 15. Эта формулировка представляет собой краткую версию классического определения: “Демократический метод — это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей” (см.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995. С. 355).
6) Manin B., Przeworski A., Stokes S. Introduction // Idem (Eds.). Democracy, Accountability, and Representation. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 4. Такое понимание современной демократии предполагает, а не отвергает, “существование гражданских и политических свобод слова, печати, собраний и организаций, необходимых для политических дебатов и проведения избирательных кампаний” (Хантингтон С. Указ. соч. С. 17).
7) Рыженков С. “Мягкая” диктатура: российская версия // Неприкосновенный запас. 2008. № 3. С. 67-68.
8) Подробно об этом см.: Он же. Динамика трансформации и перспективы российского политического режима // Неприкосновенный запас. 2006. № 6. С. 46-59; Он же. Российский политический режим: модели и реальность // Полит.ру. 2008. 2 октября (www.polit.ru/lectures/2008/10/02/lecture.html).
9) Gandhi J., Przeworski A. Cooperation, Cooptation, and Rebellion under Dictatorships // Economics & Politics. 2006. Vol. 18. № 1. P. 1-26; Idem. Authoritarian Institutions and the Survival of Autocrats // Comparative Political Studies. 2007. Vol. 40. № 11. P. 1279-1301.
10) Geddes B. Why Parties and Elections in Authoritarian Regimes? Revised version of a paper prepared for presentation at the annual meeting of the American Political Science Association. Washington, 2005. P. 19-22 (www.daniellazar.com/wp-content/uploads/authoritarian-elections.doc).
11) О пропагандистском использовании понятия “демократия” в современной России см.: Бусыгина И. Методы дискуссии: присвоение демократии // Ведомости. 2010. 12 ноября.
12) В общем плане об этом см.: Geddes B. Politician’s Dilemma: Building-State Capacity in Latin America. Berkeley: University of California Press, 1994. P. 190-194. О том же применительно к России см.: Рыженков С. Выбор новаторов. Как перейти к современному типу экономического развития без политической реформы // Независимая газета (НГ-Сценарии). 2009. 22 декабря. С. 10 (www.ng.ru/scenario/2009-12-22/10_novatory.html).
13) Эту схему до конца реализовали Михаил Горбачев (против Политбюро ЦК КПСС), затем Борис Ельцин (против Горбачева). А вот лидеры “Отечества — Всей России” в 1999 году действовали слишком прямолинейно, и потому попали под негативные санкции. В 2003 году Михаил Ходорковский пострадал еще больше — за непрямое оппонирование режиму на фоне продолжения игры в сотрудничество. Этот случай демонстрирует, что осторожное изменение стратегии также может повлечь за собой жесткие негативные санкции, если вероятность их эффективного применения оценивается заведомо выше, чем вероятность провала. Горбачев, Ельцин и Медведев, когда вставал вопрос о применении жестких санкций к ним, уже обладали набором политических ресурсов, которые ставили под сомнения эффективность подобных мер. Ходорковский был “сбит” в самом начале выхода на политическую арену в роли умеренного оппозиционера.
14) Об отсутствии “точки опоры” в привилегированных социальных группах при проведении модернизации см.: Гельман В. Тупик авторитарной модернизации // Pro et Contra. 2009. № 5-6. С. 51-61.
15) Фурман Д. Демократия и пустота // Независимая газета. 2010. 24 ноября. С. 5 (www.ng.ru/ideas/2010-11-24/5_luzhkov.html).
16) Наиболее яркий пример — казус Сергея Мохнаткина, случайного прохожего, который, попав на несанкционированную оппозиционную акцию, попытался защитить пожилую женщину от омоновцев, был задержан за драку с ними и приговорен к двум с половиной годам лишения свободы.
17) Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М.: Политиздат, 1955. Т. 4. С. 459 (www.marxists.org/russkij/marx/1848/manifesto.htm).
18) Marks G. Rational Sources of Chaos in Democratic Transition // American Behavioral Scientist. 1992. Vol. 35. № 4-5. P. 397-421.
19) Подробно о проявлениях неполитической гражданской активности см.: Клеман К., Мирясова О., Демидов А. От обывателей к активистам. Зарождающиеся социальные движения в современной России. М.: Европа, 2010.
20) Примеры такой смычки многочисленны. В их ряду можно упомянуть сеть помощи погорельцам, которую в период летних пожаров 2010 года организовала Доктор Лиза (Елизавета Глинка, “Справедливая Россия”); борьбу “Гражданской коалиции в защиту Петербурга” против строительства “Охта-центра” (“Яблоко”, Объединенный гражданский фронт, “Солидарность”); митинг-концерт в защиту Химкинского леса с участием Юрия Шевчука в августе 2010 года (“Солидарность”). Нелокальным проектом такого рода стал Второй всероссийский женский съезд 2008 года и создание Совета по консолидации женского движения (“Яблоко”). В отношении гражданского участия интеллектуалов и деятелей культуры схожие черты имеет общественная кампания против второго дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, в которую в разной степени вовлечены “Солидарность”, Объединенный гражданский фронт и другие группы непартийной оппозиции, а также “Яблоко”, “Правое дело”, отдельные представители “Справедливой России”.
21) Это выражение широко использовалось идеологами польского гражданского сопротивления 1980-х годов. Обсуждение конкретных разновидностей конструирования гражданского общества в Восточной Европе 1980-х годов и в Латинской Америке в разные периоды авторитарного правления см. в книге: Коэн Дж.Л., Арато Э. Гражданская общество и политическая теория. М.: Весь мир, 2003. С. 63-68, 80-91.