Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2011
Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) — историк, политолог, доцент факультета социальных наук Тартуского университета. Живет в Тарту и Санкт-Петербурге. Автор книги “Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества” (НЛО, 2009).
Вячеслав Морозов
Обзор российских интеллектуальных журналов
Наступление нового десятилетия первым из числа российских общественно-политических журналов отметил “Pro et Contra”. Авторы очередного номера (2010. № 4-5) представляют подробный прогноз социально-экономического и политического развития России на ближайшее десятилетие. В установочной статье Кирилл Рогов обосновывает “гипотезу третьего цикла” доводом о неизбежности замедления экономического роста в ближайшие годы. Это, по его мнению, будет связано не только с последствиями кризиса, но и с тем, что бурный рост начала 2000-х имел восстановительный характер. Поскольку “пирог” уменьшится, возрастет политическая конкуренция, к тому же перераспределяться будут уже не столько прибыли, сколько убытки:
“[Это приведет] к эрозии и распаду режима “навязанного консенсуса” в отношениях элит, игравшего ключевую роль в обеспечении мягкого электорального авторитаризма, межэлитные конфликты вновь начнут выплескиваться в публичную сферу, стимулируя распад идеологического консенсуса вокруг доктрин “стабилизации” и рецентрализации” (с. 20).
Остальные материалы номера посвящены подробному обоснованию этой гипотезы и анализу ее следствий в конкретных областях. Владимир Гельман считает, что Россия оказалась в институциональной ловушке, когда созданные политические институты не способны обеспечить развитие страны, но тем не менее успешно решают задачу собственного воспроизводства. Это объясняется в первую очередь интересами политических элит, которые поддерживают неэффективное равновесие в политической системе страны для предотвращения любых вызовов собственному доминирующему положению. В предстоящие годы мы получим ответ на вопрос о том, могут ли эти институты быть преобразованы без больших потрясений. Рассматривая сценарии эволюции партийной системы, Борис Макаренко приходит к похожему выводу: нас ожидает либо стагнация, либо умеренная либерализация (для радикальной отсутствуют предпосылки в виде консолидированных продемократических общественных сил), либо “революционный сценарий”, который “в будущей России возможен лишь как “жесткий”, переводящий латентный и мягкий авторитаризм в жесткую форму, либо как “обвал”, он же “бунт бессмысленный и беспощадный”” (с. 49). На приближение “точки бифуркации” указывает и Александр Гольц в статье “Армия в 2020 году: современная или советская?”. Как считает аналитик, будущее военной реформы определяют три основных фактора: демографический спад, революция в военном деле и наличие у России ядерного потенциала, который обеспечивает достаточно надежную защиту от традиционных военных угроз. Фактически российская армия сегодня распадается на две части: профессиональную (ядерные силы и некоторое количество элитных частей и соединений), которая относительно успешно модернизируется, и призывную, находящуюся в состоянии стагнации, de facto сокращающуюся и теряющую боеготовность. Непосредственной угрозы безопасности страны такая ситуация не несет, однако сохранение модели мобилизационной армии извращает суть модернизации структур управления вооруженными силами и сказывается на их потенциальной эффективности в целом.
В статье ““Русский вопрос” после распада СССР” Игорь Зевелев анализирует процесс формирования национальной идентичности в современной России и связанные с этим проблемы этнонационализма и политики в отношении “соотечественников за рубежом”. Как показывают декабрьские события в Москве и других городах, автор, вероятно, поторопился с выводом о том, что “к 2010 году русский этнонационализм не стал серьезной политической силой внутри России и не оказывает сколько-нибудь значительного влияния на политику в отношении соседних государств” (с. 67-68). Статьи Роберта Ортунга и Алексея Малашенко посвящены региональным проблемам. Ортунг исследует сложившуюся систему управления регионами в целом, указывая на то, что при ее создании цель интенсификации экономического развития регионов даже не ставилась. Из-за повсеместной коррупции сегодня существует лишь видимость эффективного центрального контроля над региональными бюрократиями, и эту ситуацию, по мнению автора, можно изменить, лишь расширив политические свободы и обеспечив гражданам возможность реального участия в региональной политике. Малашенко пишет о развитии ситуации на Северном Кавказе, предупреждая, что инерционный сценарий в этом регионе практически неизбежно ведет к обострению конфликтов и что необходимо срочно начинать заниматься комплексным решением проблем, не ограничиваясь только отдельными участками.
Два заключительных материала номера посвящены внешнеполитическим сюжетам. Томас Грэм подчеркивает, что по сравнению с предшествующими эпохами радикально изменился геополитический контекст российской внешней политики: Россия впервые за свою историю в качестве великой державы оказалась окружена странами и регионами, опережающими ее в динамике развития. Актуальность задачи модернизации не вызывает у автора сомнений; более того, Грэм считает, что нынешний тандем идеально подходит для решения этой задачи и должен быть сохранен после 2012 года:
“Медведев в качестве президента создает пространство для более открытых политических дискуссий… В то же время Путин сдерживает консервативные группы элиты, гарантируя им, что политика Медведева не выйдет из-под контроля и не спровоцирует широкомасштабную нестабильность, подобную той, которая погубила горбачевскую перестройку” (с. 125-126).
Аркадий Мошес анализирует отношения России с западными странами СНГ — Белоруссией, Молдавией и Украиной, которые он предлагает называть “промежуточной Европой” или “новой Восточной Европой”, подчеркивая тем самым тот факт, что эти страны выступают самостоятельными, хотя и не слишком влиятельными, субъектами международной политики. Наиболее вероятным сценарием автор считает инерционный, который в данном случае будет означать продолжение “мягкой” дезинтеграции:
“Для достижения регионом критической точки интеграции в экономико-правовую систему Европейского союза… одного десятилетия не хватит, но этого времени может оказаться достаточно для переноса линии нормативного раздела Европы, условно говоря, с украинско-польской на украинско-российскую границу” (с. 129).
“Прогнозис” отметил начало прошлого года обращением к классике: в первом номере за 2010 год публикуется сокращенный перевод седьмой главы из книги Йозефа Шумпетера “Теория экономического развития”. Глава посвящена изложению основ макроэкономической теории в версии Шумпетера и, пожалуй, не слишком стыкуется с остальными экономическими материалами номера, в которых ставятся гораздо более конкретные и злободневные вопросы. Преимущественно под классику отведена и рубрика “Город”, которая строится вокруг понятия повседневности. Его определение — главная цель статьи Анри Лефевра, в оригинале написанной для “Универсальной энциклопедии”, но публикуемой почему-то в переводе с английского варианта. Журнал публикует три главы из наиболее известной книги Мишеля де Серто, причем и этот текст тоже переведен с английского и, соответственно, озаглавлен “Практика повседневной жизни” (а не “Изобретение повседневности” — как книга называется во французском оригинале). Фрагмент посвящен городской повседневности и примечателен своей первой фразой: “Окинем взглядом Манхэттен со 110-го этажа Всемирного торгового центра” (с. 151). Несколько глав из книги Вукана Вучика “Транспорт в городах, удобных для жизни” предваряют публикацию полного русского перевода, который готовится к печати издательским домом “Территория будущего”. Кризис американских городов, описываемый в работе, в некоторой степени тоже ушел в прошлое, хотя и не столь фатально, как Всемирный торговый центр. В данном случае, однако, устаревание эмпирики лишь подтверждает правильность главного тезиса автора о важнейшей роли, которую играет общественный транспорт для обеспечения целостности городского пространства. Успешные попытки решения городских проблем в Штатах в значительной степени связаны именно с развитием метро, скоростных трамваев и других подобных систем, а анализ американских проблем позапрошлого десятилетия оказывается удивительно актуальным в современном российском контексте.
Под рубрикой “Миропорядок” Альберт Хиршман пишет о том, как неготовность к осознанию социальных изменений часто мешает нам эти изменения ускорять или регулировать каким-то иным образом. Фред Холлидей в статье “Холодная война: уроки и наследство” предлагает свой взгляд на макроисторические процессы второй половины XX века. По мнению автора, нельзя недооценивать значение идеологической составляющей “холодной войны”: крах коммунизма, во многом обусловленный международными причинами, делает сегодня необходимым обращение к немарксистским направлениям радикальной критики капитализма. Это в частности должно помочь нам осознать степень уязвимости двух дорогих сердцу автора завоеваний просвещенческого разума — демократии и секуляризма — и мобилизоваться для их защиты на основе принципов реализма и интернационализма.
Материалы на экономические темы строятся в основном вокруг вопроса о системных последствиях мирового экономического кризиса. Эрик Хелляйнер предостерегает от слишком поспешного разочарования в нашей способности извлечь уроки из финансового краха 2007-2008 годов. Многие ожидали, что кризис приведет к формированию “новой Бреттон-Вудской системы” по аналогии с решениями, принятыми в конце Второй мировой войны. Хелляйнер считает, что такие ожидания задают слишком высокую планку, не учитывая уникальности тогдашней ситуации. Однако и сегодня потенциал трансформации еще не исчерпан, но, если новая международная система будет создана, это будет результатом постепенных процессов, а не одномоментного радикального решения. Мы сейчас скорее переживаем эпоху “междуцарствия”, которая последовала за кризисом легитимности, но еще не привела к учреждению новой системы.
С этим диагнозом в целом согласны Джеми Пек, Ник Теодор и Нил Бреннер, работа которых “Постнеолиберализм и борьба за него” размещена под рубрикой “Неолиберализм — история и теория”. Их анализ сосредоточен на понятии неолиберализма, которое в последние годы превратилось в своего рода отрицательное пустое означающее, символ всего плохого в рыночной системе. Авторы призывают к сдержанности в констатации кризиса неолиберализма — не только потому, что обычно связываемые с ним практики и институты демонстрируют невероятную живучесть, но прежде всего в связи с тем, что сам по себе неолиберализм далеко не однороден. Еще менее однородны противостоящие ему идеологии, поэтому, даже если неолиберализм с его фетишизацией свободного рынка уйдет-таки в прошлое, нас ждет не немедленное учреждение новой системы, а этап ожесточенной борьбы за нее между не совместимыми друг с другом вариантами “постнеолиберализма”. Дитер Плеве и Бернхард Вальпен также считают, что “мнение о скором конце неолиберальной гегемонии сильно преувеличено”. Их работа “Между сетевой структурой и комплексной организацией”, опубликованная под той же рубрикой, объясняет “усиление неолиберальной парадигмы, в частности (хотя ни в коей мере не исключительно), наличием хорошо развитых и глубоко укоренившихся сетей создания и распространения неолиберальных знаний, включающих интеллектуалов и мозговые центры” (с. 132). В отличие от его зарубежных коллег, оценивающих перспективы неолиберализма в современном мире, Руслан Хестанов обращается к генеалогии неолиберальной идеи. Эта тема рассматривается через призму идей Мишеля Фуко, в особенности через предложенное им понятие “gouvernementalité” (для которого, как справедливо отмечает Хестанов, пока не существует общепризнанного русского эквивалента).
Шестой номер “России в глобальной политике” за 2010 год открывается несколько нетрадиционно — с публикации архивных материалов. Точнее, журнал публикует избранные документы из сборника “Переписка президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина с главами государств и правительств”, который выходит в издательстве “Большая Российская энциклопедия” и охватывает период с 1996-й по 1999 год. Впрочем, обращение журнала, посвященного текущей политике, к документам недавней истории оправдано тем, что, как справедливо отмечает в предисловии к публикации главный редактор Федор Лукьянов, знание того, что происходило в 1990-е, чрезвычайно важно для оценки современной глобальной ситуации.
Центральное место среди увидевших свет документов президента Ельцина вполне ожидаемо занимает переписка с его американским коллегой Биллом Клинтоном. В следующих рубриках журнал обращается к темам будущего единственной сверхдержавы и российско-американских отношений. Джозеф Най-младший предупреждает об опасности распространившихся в последнее время ожиданий неизбежного упадка США — по его мнению, они могут спровоцировать на необдуманные действия как американских политиков, так и лидеров других стран. Автор полагает, что Соединенным Штатам едва ли предстоит пережить абсолютный упадок, а что касается упадка относительного — на фоне роста азиатских и других быстро развивающихся стран, — то он совершенно не обязательно будет иметь фатальные последствия. Как и следовало ожидать от автора концепции “гибкой власти”, Най заканчивает статью призывом к руководству страны учиться “использовать свою власть вместе с другими так же, как и власть над другими” (с. 43), оценить по достоинству идеи “умной силы” и власти, не опирающейся на прямое принуждение. Статья Уильяма Пфаффа “Производство небезопасности: как милитаризм угрожает Америке” созвучна работе Ная. Ее основное содержание сформулировано уже в первом абзаце в виде нескольких вопросов:
“Не является ли роковой ошибкой США создание практически несокрушимой всемирной системы, состоящей из более чем тысячи военных баз и аванпостов? Замысел ее создания состоял в том, чтобы укрепить национальную безопасность, но что если на самом деле результат оказался противоположным?” (с. 44).
Авторы рубрики “Перезагрузка: послевкусие”, вопреки заголовку, совсем не считают, что оттепель в российско-американских отношениях подошла к концу, однако указывают на возможные в ближайшем будущем трудности. Алексей Пушков подводит общий баланс успехов и неудач “перезагрузки”. Дмитрий Суслов предостерегает, что в ближайшем будущем камнем преткновения могут оказаться ядерные вооружения. Суммируя итоги дискуссии по данному вопросу, состоявшейся в Совете по внешней и оборонной политике, Суслов предостерегает от устаревших стереотипов российского стратегического мышления, которое до сих пор зациклено на задаче любой ценой сохранить паритет с США. Вместо этого автор предлагает определить для российского ядерного арсенала критерии разумной достаточности и сосредоточиться на поддержании и обновлении тех видов вооружений, которые этим критериям в наибольшей мере соответствуют (например передвижных ракетных комплексов). В противном случае неизбежны не только финансовые проблемы, но и новое обострение отношений с Соединенными Штатами. Антон Хлопков рассказывает о перспективах сотрудничества в области ядерной энергетики, открывающихся в связи с долгожданной ратификацией Конгрессом в декабре 2010 года соответствующего соглашения с Россией. Подводя итоги состоявшегося в ноябре лиссабонского саммита Россия-НАТО, Оксана Антоненко и Игорь Юргенс оценивают перспективы дальнейшего сближения между Москвой и Североатлантическим альянсом и перечисляют первоочередные шаги, необходимые для того, чтобы такое сближение стало реальностью.
В центре внимания авторов рубрики “Дорога перемен” — внешнеполитические аспекты российской модернизации. Марк Энтин начинает статью об отношениях России и ЕС с приговора, который, пожалуй, стоит процитировать целиком:
“Отношения между Россией и Европейским союзом находятся в безобразном состоянии. Мелочной, стяжательской, близорукой политикой, противоречащей объективным интересам и потребностям глобального развития, Москва и Брюссель нанесли колоссальный ущерб не только друг другу, но и всему населению континента. Эта политика нуждается в срочной коренной перестройке или, даже лучше сказать, всеобъемлющей системной модернизации” (с. 102).
Выдвигая идею создания нового “Союза Европы”, Энтин объясняет, почему существующая нормативно-правовая база не адекватна этой масштабной задаче. Категоричность суждений, однако, иногда подводит автора: так, в его изложении проблемы с Договором об обычных вооруженных силах в Европе сводились к нежеланию Запада выполнять достигнутые договоренности, что и привело к односторонней приостановке действия договора Москвой в 2007 году. При этом позиция НАТО и ЕС, критиковавших Россию за невыполненное обещание вывести свои войска с территорий Грузии и Молдовы, попросту игнорируется.
Тома Гомар отмечает, что появление аббревиатуры БРИК было как нельзя кстати для российского руководства, пытавшегося легитимировать свою оппозицию Западу и одновременно избежать маргинализации на международной арене. Автор в целом справедливо указывает на противоречивость российской самоидентификации с БРИК, однако несколько преувеличивает значимость этих противоречий. В частности, Россия действительно “смотрит на свою новую и новейшую историю сквозь призму традиционной великодержавности” (с. 117), но подобное отношение к миру свойственно отнюдь не только бывшим колониальным империям. О глобальных амбициях Китая хорошо известно, но ведь и Бразилия, и Индия, будучи крупнейшими региональными державами, все громче заявляют о своих глобальных амбициях. Завершающая рубрику статья Уолтера Лакёра “Москва перед дилеммой модернизации”, впервые увидевшая свет в “Foreign Affairs”, написана скорее для западной аудитории — как введение в тему с перечислением основных проблем, факторов и игроков очередного этапа российских реформ.
Под рубрикой “На распутье” собраны материалы по текущим проблемам мировой политики, которым не нашлось места в других рубриках. Максим Минаев принимает в качестве отправной точки для анализа внешнеполитической доктрины британского правительства тезис о том, что заключение Лиссабонского договора, одной из главных целей которого была консолидация внешней политики ЕС, возымело противоположные последствия:
“…хроническая неспособность Европейского союза прийти к политической консолидации открыла входящим в него странам окно возможностей для подчеркнуто обособленной активности на мировой арене” (с. 135).
Великобритания первой воспользовалась этой возможностью, однако, в отличие от времен “холодной войны”, сегодня консерваторы и их союзники не собираются игнорировать европейские дела. Скорее, ставится задача ““завладеть крепостью изнутри” и использовать ее в сугубо национальных интересах” (с. 141). По мнению Минаева, многие принципы британской внешней политики могли бы взять на вооружение лидеры не только других стран ЕС, но и руководство России. Москве, как считает автор, стоило бы взять пример с Лондона в том, чтобы не замыкаться во внешнеполитической деятельности на евроатлантическом регионе и не стесняться использовать имперское наследие как внешнеполитический ресурс.
Как полагает Тецуо Котани, внешнеполитические успехи правящей Демократической партии Японии гораздо скромнее, об этом говорит уже заголовок его статьи — “Зигзаг неудачи”. Автор в частности пока не видит шансов для серьезного улучшения японо-российских отношений, несмотря на обоюдную заинтересованность двух стран в экономическом сотрудничестве и в сдерживании Китая. Брахма Челлани предлагает “четыре сценария азиатского будущего”, также исходя в первую очередь из неизбежного усиления Китая и роста его внешнеполитической активности. В работе Леонида Григорьева и Марселя Салихова “Предчувствие валютной войны” рассматриваются основные причины и механизмы нынешних конфликтов вокруг обменных курсов ведущих мировых валют. Александр Орешенков считает, что в заключенном в сентябре 2010 года договоре о разграничении морских пространств с Норвегией Россия необдуманно согласилась с норвежской позицией, которая противоречит Договору о Шпицбергене (1920), и необоснованно признала расширение норвежского суверенитета над шельфом этого арктического архипелага.
“Вестник общественного мнения” (2010. № 3) продолжает культивировать традицию профессиональной рефлексии социологического сообщества, что, безусловно, нельзя не приветствовать. Лидия Окольская анализирует информацию на сайтах факультетов и кафедр, ведущих подготовку социологов, в связи с тем, как в этих материалах представлены ценности и нормы социологической профессии. Автор отмечает, что в обращениях к потенциальным абитуриентам преобладает понимание социологии как прикладной науки, направленной на обслуживание властных институтов: “Социолог уподобляется инженеру или технологу, а общество или отдельные его группы сравниваются с механизмом, который нужно настроить на определенный режим”. При этом содержание текстов не предполагает “обязательств по отношению к обществу, не запрещает использовать те или иные средства для достижения профессиональных целей”.
В интервью Льва Гудкова с Алексисом Береловичем, формально посвященном воспоминаниям о Юрии Леваде, главные темы также относятся к сфере истории и современного состояния российской социологии. В некоторых аспектах к числу текстов, для которых характерна социологическая рефлексия, хотя и не узкопрофессиональная, можно отнести и работу Любови Борусяк “Чтение как ценность в среде молодых российских интеллектуалов”. Борис Дубин написал к статье особый комментарий, в котором подчеркивается макросоциальное значение темы:
“…разговор в данном случае идет, конечно, не только об отношении детей и их родителей к книгам и чтению. Речь об изменении отношений между родителями и детьми, более того — отношений между россиянами в целом”.
Юлия Лидерман задается вопросом “Почему концепция перформативного искусства не популярна в сегодняшней России?”. Поводом для вопрошания послужил приговор по известному делу о выставке “Запретное искусство” в Сахаровском центре в Москве, оглашенный в июле 2010 года, однако в работе анализируется и судьба других арт-проектов, например, деятельность группы “Война”. Ответ же состоит в первую очередь в том, что в современном российском обществе отсутствуют институты, призванные обеспечивать важнейшие социальные функции современного искусства как экспериментального и, следовательно, неизбежно нарушающего устоявшиеся нормы, способствующего появлению критической дистанции между индивидом и социальной структурой. Алексей Сидоренко указывает на возрастающую роль Интернета в общественно-политической жизни России и предлагает возможные сценарии дальнейшего развития государственной политики в отношении информационных сетей.
Работа Людмилы Новиковой “Механизмы психологической защиты личности в условиях тоталитарного режима”, как ясно уже из названия, написана с точки зрения психолога, а не социолога. Эта позиция декларируется и во введении к статье, однако при этом для подхода автора все же характерна некоторая социологизация, подчас наивная. Это проявляется и в рассмотрении “советского человека” как обобщенного типа, и в заключительном разделе, где речь идет преимущественно об особенностях тоталитаризма как такового, которому противостоит одинокий “человек”, пытающийся “защитить свою личность перед огромной машиной государства”.
К сожалению, статья Новиковой создает впечатление исследования, в котором постановка проблемы предопределяет результат: тоталитаризм антигуманен, следовательно, поведение людей, живущих при тоталитаризме, по определению, должно отклоняться от некоторой заранее известной гуманистической нормы. Примером противоположного подхода, когда нетривиальная постановка задач позволяет сказать что-то новое по избитой теме, может служить работа Ивана Забаева ““Своя жизнь”, образование, деторождение: мотивация репродуктивного поведения в современной России”. Известно, что люди сегодня часто откладывают появление детей или вовсе отказываются от деторождения. На материалах интервью автор показывает, что это объясняется не столько тем, что дети мешают некоторой спланированной карьере, сколько представлением, что появление ребенка окончательно определяет жизненный путь. Мир воспринимается сегодня как бесконечный и постоянно растущий набор возможностей, и поэтому любое решение, ограничивающее выбор, выглядит нежелательным. Любой из этих тезисов в отдельности сложно назвать откровением, но именно их профессионально выполненная увязка на убедительном эмпирическом материале создает ту “изюминку”, которая необходима любому успешному исследовательскому проекту.
Лишь один материал номера уходит от российской тематики. В связи с внесением в украинский парламент законопроекта, направленного на придание русскому языку статуса регионального, Володымыр Кулык пытается выявить наиболее адекватные критерии для определения регионального языка. Для этого он исследует соотношение языковой идентичности и языковой практики и делает вывод, что обе составляющие связаны с языковыми предпочтениями украинцев. При этом “наибольшее влияние на взгляды и предпочтения граждан”, по свидетельству автора, оказывает не то, какой язык они чаще используют в повседневной жизни, а “декларируемый на переписи родной язык”. Иными словами, Кулык в итоге не соглашается с авторами законопроекта, которые в качестве основного критерия предлагают ориентироваться на языковую практику, и предлагает ориентироваться на критерий языковой идентичности. В случае, если законопроект будет принят в его нынешней форме, русский язык можно будет официально использовать почти на всей территории Украины; предлагаемый же Кулыком подход налагает гораздо более существенные ограничения на признание за русским статуса регионального языка.
Петр Владиславович Резвых (р. 1968) — доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов, автор статей по немецкой философии XVIII-XIX веков, в качестве автора сотрудничал с газетой “НГ ExLibris”.
Петр Резвых
Обзор российских интеллектуальных журналов
Хотя временной промежуток, отделяющий вновь вышедшие номера российских гуманитарных журналов от предшествующих, довольно значителен, никакого разрыва ни в тематике, ни в стилистике не ощущается; напротив, прямая и непосредственная преемственность прямо-таки бросается в глаза. Впрочем, это вовсе не помешало некоторым редакциям проявить открытость по отношению друг к другу. Например, тяготеющий к провокационной, публицистически заостренной и теоретически расплывчатой публицистике “Художественный журнал” вдруг выступил в сотрудничестве с традиционно академически ориентированным “Логосом”. Впрочем, совсем уж неожиданным их совместный проект все-таки назвать нельзя. Поскольку современное искусство без теоретического сопровождения вообще немыслимо, кооперация с теми, кого Анатолий Осмоловский в своей реплике в “Логосе” назвал “профессионалами в дискурсе”, для него неизбежна. К тому же в “ХЖ” в последнее время все более остро ощущался дефицит теоретических компетенций. “Логос” же со своей стороны и ранее проявлял интерес к проблематике современного искусства (достаточно вспомнить впечатляющий выпуск, посвященный биоарту). Так что, затевая дискуссию о соотношении искусства и производства, “ХЖ” обрел в лице “Логоса” вполне конструктивного партнера.
Впрочем, различие форматов все-таки дало о себе знать и в этом совместном проекте. Тему сдвоенного выпуска “Художественного журнала” (2010. № 79-80) редакция определила, как водится, лапидарной формулой “Художник как работник”. Помимо отсылки к заглавию известного эссе Вальтера Беньямина “Автор как производитель” (его русский перевод, не уместившийся в “ХЖ”, переселили в четвертый номер “Логоса” за 2010 год), она недвусмысленно указывает на то, что самым существенным в вопросе о соотношении искусства и производства для авторов номера являются связанные с ним новые возможности самоидентификации. Потому что объяснить, чем же все-таки занимается так называемый актуальный художник, день ото дня становится все сложнее, особенно тем, кто сам занят на производстве. Отсюда становится понятным пафос большинства публикаций номера: современное искусство — это дело серьезное. Именно так формулирует в трогательном автобиографическом эссе “Моя бабушка делала “Рекорды”, рекорды делали меня” Арсений Жиляев: художник “работает 24 часа в сутки” и является “лучшим прототипом “нематериального” труженика”. Однако из этого заявления, задающего тональность всего номера в целом, вытекает гораздо больше следствий, чем можно предположить поначалу.
С одной стороны, оно ставит под вопрос исключительность художника, помещая его в один ряд со всеми прочими производителями: ни о гении, ни о творческой уникальности, ни даже об индивидуальном авторстве не может быть и речи. Вот что гласит один из заключительных пассажей небольшого фрагмента книги Пьера Машре “Творчество и производство”, следующего за статьей Жиляева:
“Все спекуляции о человеке-творце направлены на уничтожение реального знания: “творческий труд” — это не вполне труд, то есть реальный процесс, а религиозная формула, позволяющая устроить его похороны, возведя ему памятник. По этой же причине все рассуждения о даре, о субъективности (в значении внутренней жизни) художника принципиально неинтересны” (c. 12).
Тем же пафосом критики романтической мифологии гения проникнуто и пространное эссе Егора Кошелева “О творческой этике и художественном производстве”:
“…гипертрофированное требование уникальности любой ценой приводит к зачеркиванию художественного творчества как самостоятельной деятельности, как искренне пережитого процесса создания вещи…” (с. 73).
С другой стороны, в обмен на такой отказ от исключительности современный художник получает целый набор преимуществ.
Во-первых, переквалификация в производителя обеспечивает ему связь с той самой реальностью, поисками которой в “ХЖ” так долго были заняты. Ведь сколько ни рассуждай о когнитивном капитализме, производство, в конечном счете, все же выражается в конкретном, вполне материальном продукте, в котором опредмечен труд производителя. Как замечает Сергей Огурцов в статье “Назад к вещам!”, в которой анализируется явно наметившаяся тенденция возвращения современного искусства к формам ручного труда, “именно неотъемлемая материальность художественного произведения позволяет теперь анализировать сами идеи, как некогда идея служила инструментом анализа материальности”.
Во-вторых, благодаря осмыслению своей деятельности как производства и труда художник получает надежду на выход из удушливого мирка кружковщины на социальный простор: статус трудящегося как бы изначально делает его принадлежащим к широким массам, так что групповая солидарность оказывается частным случаем универсальной солидарности всех, кто трудится. Перспективы новой социализации художника-работника, придающей новый смысл самому феномену художественной группы или объединения, с большим энтузиазмом живописуются в статье Никиты Кадана “Думать чужой головой” и манифесте Давида Тер-Оганьяна, Александры Галкиной и Николая Ридного “Работать вместе”. В этом контексте понятие производства обнаруживает второй смысл: производство вещей оказывается одновременно и производством “сообщества” (Кадан), или, проще говоря, “дружбы и личных отношений” (Тер-Оганьян/Галкина/Ридный). В размышлениях подобного рода совершенно естественным выглядит обращение к опыту ситуационистских движений 1960-х. Помещенные в номере программные тексты ситуационистов (составленные редакцией журнала “Internationale Situatinionniste” “Определения” и манифест главного теоретика ситуационизма Ги Дебора “Тезисы о культурной революции”), а также детальный исторический очерк Станислава Шурипы о теории и практике ситуационизма (“Не существует никакого ситуационизма…”) призваны продемонстрировать продуктивный потенциал деборовского понимания искусства как “непосредственной организации высших ощущений” и “конструирования повседневной жизни”.
В-третьих, при рассмотрении искусства как производства вновь приобретает позитивный смысл такое понятие, как художественная техника. О специфике технических приемов, применяемых современными художниками в производственном процессе, размышляют Марк Липовецкий и Илья Кукулин (“Теоретические идеи ДАП”), предпринимающие попытку реконструкции теоретических принципов Дмитрия Александровича Пригова, а также Зейгам Азизов (“Ответ обществу комментария: монтаж как искусство”) и Хито Штайерль (“Является ли музей фабрикой?”), анализирующие техники монтажа в киноработах Харуна Фароки.
Наконец, в-четвертых, и это для участников номера играет явно не последнюю роль, интерпретация искусства как производства обеспечивает сообществу художников не только моральное, но и юридическое право на то, чтобы вполне открыто и солидарно бороться за свои групповые интересы точно так же, как это делают другие трудящиеся, скажем, в профсоюзах. Впрочем, как явствует из материалов номера, как раз с этим и в отечественной, и в зарубежной художественной среде большие проблемы. Так, Люси Липпард (“Коалиция работников искусства: это не история”), оценивая в своей статье итоги и перспективы деятельности группы американских художников, поставившей своей целью последовательную борьбу за то, чтобы их труд “использовался широко и с подобающим уважением” и при этом “справедливо оплачивался”, замечает со скептической иронией:
“Наверное, художники станут единственной в мире профессией, представители которой не могут держаться вместе столько, сколько нужно, чтобы оградить коллег от воздействия их собственных ошибок” (с. 32).
Аналогичную ситуацию в современном российском искусстве констатирует Мария Чехонадских в статье “Трудности перевода: прекаритет в теории и на практике”. Если в теории положение художников, по ее мнению, ничем принципиально не отличается от положения других работников в условиях нестабильного рынка труда, так что они изначально причастны к “рождению нового политического субъекта — прекариата (пришедшего на смену классическому пролетариату)”, — то в реальной жизни художнической общины все обстоит несколько иначе:
“…ограниченность ее [общины] территории — как ментально, так и географически (центр Москвы, миграция от вернисажа к вернисажу) — приводит к неузнаванию себя как прекаритетного работника, а также к невозможности соотнесения собственного положения с положением других социальных групп” (с. 43).
Этот социологически точный диагноз, подкрепленный остроумными описаниями прошедшего в Москве “Первого майского конгресса-общежития”, проясняет главное: идентичность все-таки не определяется самоименованием, так что вопрос, является ли современный художник работником, решается в конечном счете не тем, как он себя описывает, а тем, как он себя ведет.
Четвертый номер “Логоса” за 2010 год, непосредственно продолжающий ту же тематику, направил дискуссию об искусстве и производстве в несколько иное русло, развернув ее, так сказать, от субъекта к объекту. Где производство — там есть и продукт, или, выражаясь более точно, произведение. На первый взгляд, этот номер “Логоса” как по составу авторов, так и по характеру помещенных в нем материалов мало чем отличается от “ХЖ”, разве что тексты пространнее и картинок поменьше. Однако на деле оказывается, что перемещение из одного формата в другой не является просто сменой площадки — на одном игровом поле с “профессионалами в дискурсе” художники и арт-теоретики все-таки чувствуют себя куда менее уютно, чем среди своих. Это ясно видно при сравнении трех текстов, открывающих номер и представляющих собой записи диалогов, протекающих в существенно разных режимах.
В беседе главного редактора “ХЖ” Виктора Мизиано и регулярно печатающейся там же Кети Чухров, озаглавленной “От формы произведения к формам жизни”, внутренние проблемы актуального искусства обсуждаются на вполне цеховом жаргоне, который сам по себе не является для собеседников проблемой. Напротив, в материалах “круглого стола” “Произведение искусства” с участием Валерия Подороги, Кети Чухров, Евгении Кикодзе, Дмитрия Гутова, Гарри Леманна, Анатолия Осмоловского, Влада Софронова, Александра Погорельского и Валерия Анашвили движущей силой разговора о произведении искусства становится прояснение понятий и их связи друг с другом — произнесение метонимических паролей и обсуждение “измов” уступает место терпеливому прояснению связи понятия произведения искусства с чувственным восприятием, временем и познанием. Сложную траекторию колебаний между этими двумя регистрами представляет собой “Триалог о произведении искусства” Дмитрия Гутова, Гарри Леманна и Анатолия Осмоловского, в котором, несмотря на усилия участников, так и не удается установить внятной связи между исходящими главным образом от Леманна широкими культурософскими обобщениями и более или менее смутными интуициями двух других собеседников, обозначаемых главным образом многочисленными примерами. Пожалуй, именно названные три текста, объединенные под одной обложкой, действительно открывают в разговоре о современном искусстве новое измерение — в то время как в статье Кети Чухров (“Произведение искусства в эпоху contemporary art — генеалогия и ориентиры”), а также в эссе постоянного участника подобных дискуссий Бориса Гройса (“Политика инсталляции”) все снова возвращается к общим рассуждениям об “эстетике взаимодействия” и “производстве общности”.
Особняком стоит весьма амбициозная статья Гарри Леманна “Искусство рефлексивной модерности”, где констатируемая чисто эмпирически в современных искусствах (прежде всего музыке и архитектуре) тенденция к восстановлению в правах эстетической содержательности интерпретируется как один из признаков перехода современной цивилизации в новую историческую фазу “третьего модерна”. Куда более четко структурированная и выверенная в деталях, чем можно было ожидать после упрощающего ее пересказа Дмитрия Гутова на “круглом столе”, концепция Леманна, однако, оставляет читателя в некотором недоумении относительно того, предлагается ли ему описательная или же нормативная теория (тем более, что и на “круглом столе”, и в “Триалоге” Леманн настаивал на неустранимости нормативного подхода из разговора о произведении искусства).
В целом этот выпуск “Логоса” благодаря столкновению разных перспектив получился неожиданно драматичным, хотя художники, как можно догадаться по реплике Осмоловского, явно остались не вполне довольны результатом диалога.
В противоположность предыдущему, первый выпуск “Логоса” за 2011 год отмечен возвратом к более привычной проблематике, да и формат, избранный редакцией, куда более академичен. Тема номера никак специально не обозначена, предисловия от редакции в нем тоже нет, поэтому лишь по прочтении заключительных абзацев открывающей его статьи Александра Бикбова “Осваивая французскую исключительность, или Фигура интеллектуала в пейзаже” читатель уясняет, что выпуск “составлен из текстов, авторы которых приглашены к участию в культурных инициативах Года Франции в России”, и “призван дать более полное представление о французском интеллектуальном разнообразии”. Как справедливо замечает Бикбов, при знакомстве с чужой культурой всегда срабатывает эффект слабого различения, вследствие которого она отождествляется с довольно ограниченным набором “наиболее крупных” “репрезентативных” явлений. Так систематически происходит с русской мыслью, которая, к примеру, для среднего француза представлена прежде всего именами Достоевского, Бахтина, Бердяева и… Пелевина; так же и с французской, которая в сознании среднего российского читателя ассоциируется главным образом с именами Фуко, Барта, Бурдьё, Деррида, Делёза. Скорректировать этот образ и призван данный номер “Логоса”. Поскольку речь идет о знакомстве с чем-то уже состоявшимся как культурное явление, но малоизвестным, кажется излишним пояснять читателям пользу подобного начинания. Однако, пытаясь объяснить в своей статье причины, обусловившие существенное разнообразие французского интеллектуального ландшафта, Бикбов, несомненно, вкладывает в него и определенный критический импульс: проведенное им сравнение систем подготовки и механизмов социализации интеллектуалов-гуманитариев во Франции и России явно не в пользу последней. Поэтому при знакомстве с остальными материалами номера читатель все время волей-неволей возвращается мыслями к вопросу о том, в какой мере представленное ими методологическое и содержательное разнообразие находит себе аналоги в российском гуманитарном пространстве.
Панорама, развертывающаяся перед читателем номера, и в самом деле впечатляющая. Здесь и тонко дифференцированные теоретико-познавательные рефлексии, и социально-критические опыты, и культурно-антропологические “упражнения в методе”, и даже философская сатира. Однако при такой пестроте тематики у представленных работ есть по крайней мере одна общая черта: все так или иначе вырастают из проблематики, глубоко традиционной для европейской культуры, но разворачивают ее в совершенно неожиданном ключе. Например, Венсен Декомб (“Размышления о множестве здравых смыслов”) пытается ответить на вопрос о содержании понятия здравого смысла, опираясь на аргументы витгенштейнианской критики приватного языка. Жан-Люк Марион (““Я сам для себя стал великим вопрошанием” — привилегия незнания”), анализируя аргументы Канта, Августина, Мальбранша и других против возможности для человека положительного самопознания, стремится показать, что отсутствие средств для такого познания себя является не недостатком, но фундаментальным онтологическим преимуществом человека, и представляет философию как эффективное средство сохранения этого преимущества. Люк Болтански и Эв Кьяпелло в исследовании “Новый дух капитализма”, подхватывающие идущую от Зомбарта и Макса Вебера традицию выявления ценностных основ определенных форм хозяйствования, с помощью анализа этических рекомендаций, содержащихся в новейших учебниках по менеджменту, пытаются нарисовать образ нового идеального типа предпринимателя. (В отличие от традиционного, ему свойственна, по мнению авторов, ориентация на мобильность, отказ от долгосрочных жизненных планов, способность к неограниченному расширению общения и готовность пожертвовать всем, что снижает доступность для коммуникации.) Пьер Дардо и Кристиан Лаваль в очерке “Неолиберализм и капиталистическая субъективация”, пытаясь прояснить специфику современного капитализма, усматривают ее не столько в глобальном характере рынка, сколько в последовательной установке на стирание границы между рынком и нерынком и на “распространении логики рынка за пределы рыночной сферы”. Основными симптомами такой экспансии рыночных ценностей авторы считают маниакальное стремление повсюду вырабатывать количественные критерии оценки, а также осмысление всевозможных видов деятельности главным образом как форм конкуренции. (Отечественного гуманитария, напуганного административными восторгами вокруг создания российского индекса цитирования, должна особенно впечатлить фраза “Публикуйся или умри” (“Publish or perish”) — этот девиз научных работников представляет собой всего лишь перевод на язык своего сектора лозунга “Продай или умри” или, точнее, “Продай себя или умри” на рынке труда.)
Объединенные в блок под названием “Демократия и насилие” статьи Мишеля Терещенко (“О пользе пытки: могут ли демократические общества оставаться пристойными?”) и Фредерика Гро (“Состояния насилия”) наследуют лучшим традициям философско-правовой публицистики века Просвещения. В первой без какого-либо морализаторского жеманства взвешиваются разнообразные (не только этические, но также правовые и просто банально прагматические) аргументы за и против применения насилия в целях предотвращения масштабных злодеяний (к примеру, террористических акций). Во второй на основе анализа характера вооруженных столкновений последних десятилетий обосновывается непригодность понятия войны для их адекватного описания и предлагается концепция “состояний насилия” как принципиально новой формы нарушения социального порядка, в отношении которой необходимо вырабатывать новые правовые и моральные установки. В интервью этнографа Филиппа Десколя “За гранью природы и культуры” ставится под сомнение сама возможность проведения четкой границы между природным и культурно сформированным в этнологических исследованиях, остроумной критике подвергаются методологические принципы структурной антропологии Леви-Стросса. В тексте Юлии Кристевой “Об аффекте, или “Интенсивная глубина слов”” во фрейдовской интерпретации аффекта, благодаря неожиданному сопоставлению с мистическими медитациями Бернара Клервосского и святой Терезы, вдруг обнаруживается зародыш нового гуманизма. Наконец, в едкой параболе Луи ван Дельфта “Моралисты в западне: ко(с)мическая хроника” дух вольтеровских философских повестей соединяется с атмосферой университетских дискуссий последних десятилетий.
Словом, в последнем “Логосе” каждый найдет для себя что-то поучительное. Стоит отметить, что под стать блестящему составу авторов и качество русских переводов — достоинство, становящееся в последнее время в журналах все большей редкостью.
В противоположность “ХЖ” и “Логосу” “Синий диван” посвятил центральные материалы своего номера (2010. № 15) не понятию или концепции, а одному-единственному образу, сделавшему небывалую карьеру в литературе и визуальных искусствах ХХ века, — образу вампира. Впрочем, впечатлительным читателям и эстетам не следует заранее напрягаться. Как поясняет в редакционной преамбуле Елена Петровская, вампир заинтересовал коллектив “Синего дивана” прежде всего как фигура, олицетворяющая эпоху масс-медиа (ведь грандиозная карьера Дракулы и его сородичей в самом деле была бы немыслима без кинематографа, комикса и телевидения). Поэтому в центре внимания оказываются не столько эстетические, сколько коммуникативные и политические компоненты вампирской мифологии и эстетики. Диапазон возможностей подобного “медийного” прочтения вампира оказывается весьма широк. От обыгрывающей балканские мотивы “Дракулы” политически острой интерпретации Драгана Куюнжича (“vEmpire: геополитика и монструозность”), усматривающего в романе Брэма Стокера “огромный аналитический и прогностический (sic!) потенциал”, до подчеркнуто холодных медитаций Жана-Люка Нанси (“Прощайте, вампиры”), оттеняющих нарочитую телесность вампирской образности отстраненным размышлением об образах живых мертвецов как попытке удержать смысл хранения памяти об умерших перед лицом смерти как “безвозвратного отсутствия”. От широких обобщений Дмитрия Голынко-Вольфсона, продолжающего уже анонсированный им в “ХЖ” проект “культурной монстрологии” (“Вампир versus зомби: заметки по культурной монстрологии”) и увязывающего образы вампиров с проблемами биополитики, до размышлений Олега Аронсона (“Трансцендентальный вампиризм”) о лежащей в основе вампирских историй “логике заражения” как точной модели массмедийной коммуникации и Нины Сосны (“Колебания плоти: между вампиром и призраком”) о вампире как форме симулятивной телесности. И, разумеется, учитывая преимущественный интерес к политическим контекстам, невозможно представить себе подобный номер без рассмотрения феноменов советской культуры, тем более, что в лице Александра Богданова она предоставляет в распоряжение монстрологов идеальный материал (богдановской утопии коллективного вампиризма посвящен впечатляющий очерк Андрея Парамонова “Социализм в настоящем. К истории обменной гемотрансфузии Александра Богданова”).
В противовес “вампирской” части остальные разделы выпуска тематически разнородны: это либо довески к предыдущим номерам (так, здесь помещены окончание перевода текста Деррида “Тварь и суверен” и еще одна лекция Мераба Мамардашвили из цикла “Беседы о мышлении”), либо традиционный рецензионный блок (впрочем, вампирам и в нем нашлось место — Алексей Мокроусов в заметке “Предел метафоры, или Русский язык и английские зубы” анализирует новые российские исследования о Дракуле).
В резком контрасте с большинством материалов номера и в неожиданно пронзительном резонансе с размышлениями Нанси звучит помещенный в раздел “In memoriam” текст Игоря Эбаноизде об ушедшей Елене Ознобкиной. Но всякий, кто вчитается в эти непритязательные на первый взгляд строки, поймет, что именно они ставят все на свои места: перед лицом подлинно человеческого все живые мертвецы, призраки, вампиры и прочие монстры отступают и рассеиваются как дым. Самое важное про нас самих открывает нам не Другой, а ближний.
О недостаточности фигуры Другого для полноценного самопонимания — на сей раз применительно к государственным образованиям — размышляет в третьем номере за 2010 год и редакция “Ab imperio”, продолжая изучение темы образов друга и врага в имперских и постимперских государствах. На сей раз в центре внимания авторов номера вновь оказывается нейтральная фигура “соседа”, не вписывающаяся в бинарное противопоставление “своих” и “чужих”. Задача номера, как поясняет редколлегия, состояла в том, чтобы пересмотреть жесткое противопоставление колонизаторов и колонизируемых, лежащее в основе традиционных описаний имперской модели государства, и попытаться осмыслить отношение между метрополией и колонией во всем богатстве и многообразии возможностей. Своего рода парадигму для такой исследовательской стратегии редакция усмотрела в исследованиях Ричарда Уайта, пытавшегося в книге “Срединность” (фрагмент из которой открывает номер) описать столкновение колонизаторов с индейскими племенами, населявшими окрестности Великих озер, не как конфликт, а как многоуровневую коммуникацию, как продуктивный обмен, по-своему обогативший обе стороны и вовсе не всегда протекавший непременно в конфликтных формах. И хотя в помещенном здесь же интервью Уайт поясняет, что скорее следовал логике материала, чем стремился сформулировать какую-то новаторскую методологию, понятие “срединности” действительно оказывается очень привлекательным для анализа процессов, наблюдаемых на территории бывшей Российской империи. В исследованиях Людмилы Посоховой о деятельности православной церкви на окраинах империи, Антона Рыбакова о сложных перипетиях истории Грузинской православной церкви в первой половине XIX века, Ильи Винковецкого о необычных взаимоотношениях православной церкви и Российско-американской компании, Александра Петухова об образах финнов в официальной имперской идеологии рубежа XIX-ХХ веков; Филиппа Казулы о влиянии распада Советского Союза, повлекшего за собой утрату ясного образа врага, на идентичность граждан Соединенных Штатов Америки; а также во многих других материалах наглядно показано, насколько пластичен образ соседствующей общности и как быстро и непредсказуемо он может негативно или позитивно кодироваться в зависимости не только от геополитической конъюнктуры, но и от многообразных обстоятельств, вполне далеких от политики. Близость или далекость, дружественность или враждебность, общность или инаковость оказываются здесь не столько эффектом работы институций, сколько прежде всего результатом выбора, сделанного конкретными людьми. Ведь, в конечном счете, именно этим определяется, кто нам близок, кто враг, а кто просто сосед.