Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2011
Юрий Александрович Дракохруст (р. 1960) — политолог, журналист. Автор многочисленных публикаций в белорусской, российской и европейской прессе.
Юрий Дракохруст
Модернизация по-белорусски
Апелляция к крестьянской мудрости и опыту — общее место современной белорусской литературы. На первый взгляд, этому соответствуют и политические условия: Беларусь — единственная страна СНГ, где лидером стал “мужицкий царь”, бывший директор совхоза.
Однако стоит обратиться к статистике, и этот образ “колхозного царства” предстает совсем в ином свете. Согласно переписи, доля городского населения Беларуси составляет 75%. Среди стран региона столь же урбанизирована только Россия. Украина, страны Балтии, Польша, Чехия — во всех этих странах доля городского населения ниже, чем в Беларуси. При этом Беларусь — страна не просто урбанизированная, она урбанизирована фантастически стремительными темпами. Только в середине 1970-х годов число детей, рождавшихся в городах, стало превышать аналогичный показатель в деревне. В 1950-1960 годах Минск был одним из самых быстрорастущих городов не только в СССР, но и в мире. И сейчас доля столичных жителей в Беларуси одна из самых высоких в регионе — более 20%.
Стоит также отметить, что урбанизация Беларуси в советские времена происходила без значительной миграции населения из других регионов СССР. Если, например, в Латвии за послевоенные годы этнический баланс населения изменился кардинальным образом, то рост белорусского города происходил главным образом за счет белорусской же деревни.
Сегодняшняя Беларусь — страна вчерашних крестьян. Для понимания ситуации имеют значение и прилагательное, и существительное. С одной стороны, все же крестьян, людей, еще не разорвавших “пуповину”, связывающую их с деревней, часто включенных в сельский хозяйственный оборот. Но, с другой стороны, все же вчерашних: подавляющее большинство населения — горожане в первом и втором поколении.
Сейчас уже не имеют большого значения причины, по которым руководство СССР приняло после войны решения о форсированной индустриализации Беларуси. Но, будучи принятыми, эти решения изменили Беларусь коренным образом. Производства, возникавшие в городах, в том числе и такие гиганты, как Минский тракторный завод (МТЗ), Минский автомобильный завод (МАЗ), как насос, выкачивали население из деревни.
Миграция была социальным лифтом, возможностью для миллионов крестьян вырваться из голодной и бесправной послевоенной деревни, получить гарантированную “чистую” (по деревенским меркам) работу, приобщиться к благам и соблазнам большого города. И растущие как грибы заводы становились пропуском в новый, лучший мир. Эти люди были уже не крестьянами, чтобы сожалеть о гармонии сельского лада (тем более, что реалии послевоенной белорусской деревни были достаточно далеки от “лада”), и еще не потомственными горожанами, чтобы осознать проблемы модернизации.
Чернобыльская катастрофа, поразившая Беларусь едва ли не больше, чем Украину и Россию, не породила мощного экологического движения и уж тем более не привела к ментальным изменениям в сторону экологического мышления. Согласно Эрнесту Ренану, нация основывается на способности помнить и способности забывать. В известном смысле, сделав тысячу оговорок, можно сказать, что белорусы забыли эту катастрофу, забыли потому, что общество в целом по-прежнему ориентировано на экономический рост и Чернобыль психологически списывается на издержки этого роста.
Существует расхожее мнение, что чудеса белорусской экономической модели объясняются лишь одним-единственным фактором — масштабной и всесторонней поддержкой России, российским “грантом”, размер которого эксперты оценивают от 3 до 10 миллиардов долларов в год. Президент России Дмитрий Медведев несколько раз называл цифру 50 миллиардов долларов прямых и косвенных субсидий и преференций, полученных Беларусью от России за все годы независимости. К этому стоит также добавить и особые условия доступа Беларуси к российскому рынку, которые можно рассматривать как форму поддержки белорусской экономики. Отрицать роль этого “гранта” бессмысленно, вопрос состоит в том, все ли можно им объяснить. ВВП страны составляет около 50 миллиардов долларов, таким образом, в среднем 5 миллиардов ежегодных дотаций — это 10% ВВП, внушительная доля, но не 50% и не 30%. Вполне допустимо осторожное предположение, что дело не только в “гранте”.
Белорусская экономическая модель представляет собой достаточно загадочное явление. Разумеется, и российская, и украинская, скажем, экономики, мягко говоря, далеки от идеала, начертанного столпами либерализма. Но белорусская модель не просто далека от идеала — она другая по своей природе. Об этом свидетельствует хотя бы одна, но яркая, цифра, фигурирующая в отчете международных финансовых организаций за 2005 год: доля частного сектора в белорусском ВВП составила 25%. С тех пор эта доля увеличилась до 30%, в то время как в России и Украине она составляет 65%, в Польше — 80%. Подобный разрыв демонстрирует принципиальное отличие белорусской экономики от экономики соседей. Данное отличие проявилось и в реакции на кризис 2009 года: существенной проблемой Беларуси стал рост запасов готовой продукции. Ни в одной из соседних стран такой проблемы не было вообще, их экономики реагировали на кризис рыночно — снижая производство, увеличивая безработицу. Белорусская же экономика реагировала как экономика плановая.
Социализм советского типа, судя по всему, просто не выработал к 1991 году в Беларуси свой “моторесурс”. Разумеется, это уже не советская “классика”, вполне вероятно, что это тупиковый путь и в перспективе переход к иной экономической модели окажется для страны не менее болезненным, чем в России 1990-х. Но пока такой переход не произошел, белорусская модель обладает многими чертами своего советского прототипа. Например, спад в 1990-е не был таким глубоким, как в России и Украине, а с 1997 года начался рост, продолжающийся и поныне. По темпам роста ВВП Беларусь последние 13 лет была среди лидеров в СНГ, небольшой рост наблюдался даже в кризисном 2009 году.
Можно опять же объяснить это “волшебной палочкой” российских субсидий, а можно и структурными особенностями экономик советского типа, их встроенными механизмами роста — они растут до тех пор, пока не терпят полной катастрофы. Кроме того, экономики советского типа — это экономики перманентной модернизации. Правда, Беларусь, по сравнению с СССР, и поменьше, и ресурсов у нее не так много; за все постсоветское время в Беларуси не было построено ни одного производства, сравнимого по масштабам, скажем, с МТЗ и МАЗом, но, вместе с тем, и ни один крупный завод не был закрыт.
В “золотую сотню” белорусских предприятий, дающих львиную долю национального дохода, вкладывались немалые средства, причем почти всегда государственные. Так, в два нефтеперерабатывающих завода, Мозырьский и Новополоцкий, как и в Солигорский комбинат по добыче калийной соли, вкладывалось достаточно, чтобы эти предприятия вызывали живой интерес зарубежных, прежде всего российских, инвесторов.
Несмотря на “старомодную” природу белорусской экономики, стоит отметить важные изменения, произошедшие с ней за 20 постсоветских лет. Белорусская ССР была “сборочным цехом” Советского Союза, потребителем выпускавшейся там продукции была советская же экономика. Однако за годы независимости товарооборот Беларуси со странами “дальнего зарубежья” почти сравнялся с товарооборотом с бывшими собратьями по СССР, включая Россию. При этом если у стран Балтии в основе подобной переориентации лежал явственный идеологический выбор, стремление вырваться из российской орбиты, то у Беларуси декларируемый идеологический выбор был едва ли не противоположным — “единение” с Россией и, до последнего времени, “холодная война” с Западом. Характер этого изменения баланса при более тщательном рассмотрении не свидетельствует о кардинальном изменении природы белорусской экономики — львиную долю белорусского экспорта в страны ЕС составляют калийные удобрения и нефтепродукты, произведенные из российской нефти.
Стоит также отметить показатель, не совсем согласующийся с представлением о белорусской экономике как сугубо советской. За последние 10 лет ВВП страны вырос почти вдвое, при этом потребление энергоресурсов осталось примерно на прежнем уровне. Нынешний показатель энергоемкости белорусской экономики — 340 килограмм нефтяного эквивалента на тысячу долларов ВВП — по-прежнему в разы выше, чем, скажем, в Германии или Австрии, но ниже, чем в России и Украине.
Еще в начале нынешнего столетия эксперты отмечали, что Беларусь занимает довольно неплохие позиции в регионе по оффшорному программированию. Причем если успехам в экспорте нефтепродуктов Беларусь была обязана в основном заботам государства (в частности, весьма замысловатым политико-экономическим схемам взаимоотношений с Россией), то оффшорное программирование “поднимали” в основном частные компании. Разумеется, это, по существу, интеллектуальное “отверточное производство”, но, тем не менее, белорусы сумели занять некоторые позиции в продаже не только калийных удобрений и МАЗов. Кстати, тогда же, в начале столетия, власти попытались взять этот программистский прорыв под свое крыло — был создан Парк высоких технологий, нечто вроде задуманного ныне российского Сколково.
Белорусское общество в целом, безусловно, ориентировано на модернизацию. Но при этом мотивация к модернизации — в значительной степени советского типа. И остается без ответа вопрос, не опоздала ли та модернизация, к которой готовы и к которой стремятся белорусы.