Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2010
Сергей Минасян (р. 1977) — руководитель департамента политических исследований Института Кавказа (Ереван).
Сергей Минасян
Как Армения относится к своему прошлому: история и политика
Как сказывается осознание прошлого на общественной ситуации в сегодняшней Армении и на перспективах ее дальнейшего политического развития? Какую роль играют исторические мифы в политическом восприятии местной и внешней действительности? И, наконец, каким образом армянская политика влияет на развитие истории как науки в постсоветский период? Как представляется, ответы на все три вопроса — а вернее, на один вопрос “Что такое история для армян?” — не могут быть однозначными. Более того, если такие ответы и удастся найти, то они при всей специфичности едва ли окажутся уникальными и применимыми исключительно к Армении начала XXI века.
Реконструкция прошлого на постсоветском пространстве
Очевидно, что история — равно как исторические мифы, исторические стереотипы и исторические комплексы — играет весьма важную роль в политическом развитии всех без исключения постсоветских стран. Но для того, чтобы история стала исторически значимой и цементировала строительство национального государства, ее нужно написать и систематизировать, то есть представить в виде консолидированной картины прошлого, объединяющей элиту и общественность конкретной страны. Причем речь идет именно о таком прошлом, каким его хотели бы видеть само общество и его лидеры[1].
В некоторых странах, например, в Казахстане, Кыргызстане и Беларуси, политические элиты и историки вынуждены создавать свои национальные истории практически “с чистого листа”. Другие постсоветские государства — в частности, прибалтийские республики, Украина, отчасти Грузия — пытаются заново переписать “темные страницы” имперского и коммунистического прошлого, используя это стремление как действенный ресурс в политической и пропагандистской борьбе с Россией. В Азербайджане заметно желание сделать собственную историю более древней и более активно использовать историческую аргументацию в этнополитическом конфликте вокруг Карабаха, а также, соответственно, в информационной войне против Армении. Наконец, в постсоветской России историческое сознание колеблется между “неоимперской ностальгией” и попытками критического переосмысления своего прошлого (без чего, наверное, невозможно оформить ценностные принципы новой российской государственности). В первую очередь, разумеется, речь идет о тоталитарном прошлом Советской России и СССР в целом[2].
При этом во всех без исключения постсоветских странах исторический дискурс и апелляции к прошлому — как к “золотому веку”, эпохе обретения нацией независимости или периоду героической борьбы за выживание во враждебном окружении — остаются самыми важными и, возможно, наиболее эффективными идеологическими основами построения новой независимой государственности.
Восприятие прошлого в общественном сознании нынешней Армении
В Армении все отмеченные проявления “инструментального” применения истории и исторической науки (за исключением неоимперского дискурса) также присутствуют, но в довольно оригинальных сочетаниях. Как и в прочих малых республиках бывшего Советского Союза, восприятие прошлого в Армении подвержено сильному влиянию этничности. Очевидно, что история не только последнее прибежище этнического самосознания, но и его питательная основа. Разрушение коммунистического строя сопровождалось становлением новых независимых государств и резким всплеском национализма. Не приходится удивляться тому, что подъем этнического самосознания в Армении в конце 1980-х — начале 1990-х годов пробудил невиданный прежде интерес к истории народа. Но одновременно этническая интерпретация истории не могла не привести и к определенному упрощению армянских представлений о собственном национальном пути. В связи с тем, что на первый план политической повестки дня выдвинулся карабахский конфликт, этническое переосмысление истории испытало на себе его мощное влияние. По словам армянского исследователя Александра Искандаряна, произошла “карабахизация” армянской истории и историографии[3].
Вместе с тем, возвращаясь к вопросу, что такое история для армян, можно утверждать, что для армянского общества — и в самой Армении, и в армянских диаспорах, разбросанных по всему миру, — дискурс исторического прошлого предельно осовременивается, причем, по-видимому, в гораздо большей степени, чем во многих постсоветских странах, разделяющих с нами коммунистическое прошлое. Для многих армян прошлое — больше, чем история, оно защитная реакция на вызовы национального настоящего. Так было и в первой половине ХХ века, когда погружение в историю было вызвано шоком от геноцида 1915 года в Османской империи и неудачной попыткой построения государственности в Первой Республике в 1918-1920 годах. Не случайно первая половина прошлого столетия явилась “золотым веком” армянской историографии, особенно посвященной древности и медиевистике.
Аналогичным образом в последующие годы уход в историю стал для армянской интеллигенции и общественности советского периода своеобразным бегством от “бремени” коммунизма. В частности, из-за наличия суровой цензуры, не допускавшей критики коммунистического строя и мрачных сторон советской жизни, оппозиционные настроения могли косвенно проявляться лишь в публикациях историков или писателей и поэтов. В результате уже с 1940-х годов армянские историки стали уделять больше внимания героическим страницам истории своего народа и изучению самых ярких эпизодов строительства независимой государственности. Возврат в прошлое позволял отвлечься от реальности коммунизма, но одновременно имелся и своеобразный общественный заказ на подобные произведения, обусловленный стремлением сохранить элементы национальной идентичности в условиях усиливающейся унификации. Неслучайно, например, именно в эти годы появился классический труд “История Киликийского армянского государства”, посвященный уникальному периоду в истории армянского народа — средневековому государству, созданному вдали от исторической Армении на малоазиатских берегах Средиземного моря и просуществовавшему почти три столетия, вплоть до 1375 года[4]. Со временем такого рода исторические труды стали появляться в Армении все чаще.
Интересно, что похожие сюжеты разрабатывались и исторической художественной литературой Советской Армении послевоенного периода. Так, писатель Дереник Демирчян создал в 1943-1946 годах классический труд “Вардананк”, посвященный национально-освободительной войне армян под руководством князя Вардана Мамиконяна против персидского владычества в 450-451 годах. Другой армянский писатель, Хачик Даштенц, в 1947 году опубликовал историческую поэму “Тигран Великий”, в 1950-м — роман “Ходедан”, а в конце 1950-х — свое самое знаменитое произведение “Зов пахарей” (оба романа повествовали о борьбе армян против турецких властей в годы Первой мировой войны). Впрочем, появление такого рода художественных или научно-исторических трудов в середине XX века было вызвано и временным ослаблением советской цензуры после Второй мировой войны. Коммунистическая власть отчасти была даже заинтересована в появлении таких публикаций, поскольку считала, что они способствуют идеологической мобилизации народов СССР в условиях “холодной войны”.
Наконец, в 1990-х, когда Армения только начинала созидать собственную независимость после столетий ее отсутствия, в сложных обстоятельствах карабахской войны и блокады со стороны Турции и Азербайджана, возврат в историческое прошлое для многих армян означал в действительности поиск надежды на лучшее будущее.
Ситуация с восприятием истории в Армении сложнее, чем в некоторых других странах, имеющих за плечами советский опыт. Ведь этническая и языковая идентичность армян сформировалась раньше, чем у большинства постсоветских наций. Кроме того, на нашем отношении к собственной истории не мог не сказаться тот факт, что средневековое армянское царство Аршакидов оказалось первым в мире государством, принявшим христианство в качестве официальной религии. Это событие произошло в 301 году; армянский же алфавит, созданный в начале V века, использовался для написания исторических хроник Армении с самого начала своего применения. Следствием такого положения вещей сделалась особая чувствительность армян к своей истории и их привязанность к образу избранного христианского народа, оказавшегося “во враждебном окружении”[5].
Политическая конъюнктура и историческая наука в Советской Армении
Лучшим зеркалом восприятия армянами своего прошлого — и это довольно наглядно проявлялось как в советское время, так и после 1991 года — стала эволюция армянской исторической науки. Анализируя этот процесс, стоит учитывать, что развитие исторического знания в Армении, как и в других посткоммунистических странах, всегда испытывало заметное воздействие политической конъюнктуры.
В Советской Армении, как и в прочих республиках бывшего СССР, история была наиболее политизированной гуманитарной дисциплиной. По этой причине наша историческая наука вплоть до конца 1980-х годов подвергалась жесткому идеологическому контролю со стороны партийных органов и зачастую выполняла пропагандистские функции. Однако в Армении, в отличие от некоторых других советских республик, политизация истории подразумевала не только соответствующую корректировку событий 1917 года, фальсификацию последующего процесса советизации Армении в 1920-х или выстраивание истории партийного движения в республике. Особенностью армянской советской исторической науки было то, что ее исследовательские задачи прочно увязывались с более ранним историческим периодом — с возникновением так называемой “прорусской ориентации армянского народа” примерно со второй половины XVIII века[6]. В многочисленных трудах армянских историков советского времени вплоть до конца 1980-х годов особый упор также делался на освещении присоединения Восточной Армении к Российской империи в XIX веке в результате многочисленных русско-персидских и русско-турецких войн, что, естественно, сопровождалось политически мотивированными интерпретациями и выводами[7].
По инерции такого рода исследования армяно-российских взаимоотношений — даже с разработкой присущей советской историографии социально-классовой тематики — продолжались и на рубеже 1980-х и 1990-х годов, после развала СССР и достижения Арменией независимости. Поскольку авторами трудов, увязываемых с темой “армяно-российского братства”, в основном выступали представители старшего поколения армянских историков (Мкртич Нерсисян, Вардан Парсамян, Вальтер Дилоян), эту тенденцию можно считать затухающей. Впрочем, в некоторых сферах рецидивы советского стиля повторяются до сих пор.
Вместе с тем, примерно с середины 1960-х — начала 1970-х годов в армянской исторической науке стали появляться публикации иного рода. Так, сохраняя формально присущие советской историографии черты, с неизбежным наличием цитат классиков марксизма-ленинизма и ссылок на решения съездов КПСС, в трудах Лендруша Хуршудяна, Константина Худавердяна и ряда других ученых предлагалось относительно корректное освещение истории традиционных партий, действовавших в Армении вплоть до падения Первой Республики в 1920 году и продолживших дальнейшее функционирование уже в эмиграции[8]. В упомянутых работах стали проявляться оценки, не полностью совпадавшие с господствовавшими идеологическими нормативами. Одновременно, пусть пока и в сугубо повествовательной форме, в ряде исследований начал описываться геноцид армян 1915 года и даже задавались “крамольные” вопросы о том, “почему советское государство не осуждает и не предпринимает никаких шагов к смягчению его последствий”[9].
Дальнейшее изменение внутриполитической ситуации, включая интеллектуальную “оттепель” периода застоя, создало предпосылки для публикации еще более смелых трудов и исследований, в основном посвященных откровенному и объективному освещению прежде “табуированных” страниц армянской истории с конца XIX века и вплоть до установления советской власти в Армении. С начала 1970-х годов появились новые научные работы Джона Киракосяна, Ашота Арутюняна, Лендруша Хуршудяна и других маститых армянских историков[10].
К концу 1980-х, по мере ослабления коммунистического режима, эта тенденция становилась все более очевидной, освобождая армянскую историографию от идеологических штампов и одновременно четко подтверждая тезис о чрезмерном влиянии политической конъюнктуры на развитие исторической науки в Советской Армении.
Роль диаспоры в развитии армянской историографии
Довольно специфическим направлением, оказывающим влияние на развитие исторической науки в Армении и отличавшим ее от других советских республик, можно считать наличие довольно большого количества исторических работ, написанных представителями армянской диаспоры. Их вклад особенно ценен в систематичном и глубоком исследовании истории Первой Республики 1918-1920 годов, проблем историко-политической ответственности за геноцид армян в османской Турции, компаративном анализе геноцида и Холокоста, проводившимся учеными из диаспоры в течение многих десятилетий, что, по понятным причинам, было практически невозможно в Советской Армении. Кроме того, представители диаспоры внесли неоценимую лепту в изучение истории армянских общественно-политических движений и традиционных партий[11].
Очевидно, что в советское время история Первой Республики оставалась чрезвычайно политизированной; издаваемые тогда труды несли на себе явный отпечаток или откровенной фальсификации, или же идеологической цензуры. Вклад историков из диаспоры, включая наработанный ими массив научной литературы, оказался востребованным с начала 1990-х годов, когда исчезли идеологические и цензурные запреты коммунистической системы, а значительная часть работ советской историографии, посвященных новейшей истории Армении, утратила актуальность. В итоге многие теоретические подходы и выводы зарубежных армянских историков сыграли важнейшую роль в концептуальном оформлении современной армянской исторической науки.
Причем очевидно, что и общественность, и историки армянской диаспоры относятся к Турции и ее влиянию на историческое прошлое армян намного более критично, чем это делают в самой Армении. Естественно, это связано с тем, что традиционная армянская диаспора, в первую очередь в странах Запада, а также Ливане и Сирии, является прямым порождением геноцида и депортаций армян, прошедших в Турции в первой трети XX века: эти люди — прежде всего, потомки выживших в геноциде 1915 года и последующих событиях. Поэтому память о той трагедии остается стержневым элементом в самоидентификации диаспоры, включая армянских историков, живущих и работающих за пределами исторической родины[12].
Кроме того, как показывает мировой опыт политического вовлечения крупных диаспор в общественно-политическую жизнь родины предков, они всегда оценивают прошлое и обусловленные им современные конфликты более радикально, чем многие из оставшихся на родине соотечественников[13]. Армянская диаспора и армянские историки диаспоры не являются здесь исключением.
Историография Третьей Республики
Структура армянских научных центров и исследовательских учреждений, занимающихся историей, на момент обретения независимости была довольно типичной для государств постсоветского пространства. Наряду с историческим факультетом Ереванского государственного университета (со специализированной кафедрой истории армянского народа) работали исторические факультеты или отделения в Ереванском педагогическом институте, а также в педагогических институтах Ванадзора и Гюмри. Профессорско-преподавательский состав этих факультетов в основном занимался не столько научной, сколько преподавательской и учебно-методической работой, поэтому значительная часть исследований в области истории осуществлялась в академических институтах: в Институте древних рукописей (Матенадаран), Институте истории, Институте этнографии и археологии, а также в Институте востоковедения Национальной академии наук.
При этом в Армении даже в системе академических институтов наибольшим авторитетом и научной основательностью отличалось изучение истории древних и средних веков, а также смежных отраслей археологии, этнографии, древней и классической филологии, ориенталистики. Причина заключалась в том, что эти сферы были менее политизированы, а труд в них требовал более основательной квалификации. Соответственно, Матенадаран и прочие академические институты имели более прочную профессиональную репутацию, чем вузовские кафедры.
На рубеже 1980-1990-х годов в связи с началом нового этапа карабахского движения в армянской исторической науке резко активизировался интерес к карабахской тематике. Появились десятки исследований, посвященных различным периодам и аспектам истории Карабаха. Естественно, особый упор делался на раскрытии тех страниц истории, которые были связаны с фактом включения упомянутой территории в состав Советского Азербайджана в начале 1920-х годов, а также с эволюцией армяно-азербайджанских взаимоотношений. Эта тематика продолжает оставаться довольно актуальной в исторической науке Армении и сегодня[14].
Примерно в то же время среди армянских историков приобрела популярность тема Первой Республики, существовавшей в 1918-1920 годах, а также смежные с ней сюжеты, касающиеся истории армянских традиционных партий и освободительного движения в Западной Армении в конце XIX — начале XX веков. Интерес к этой проблематике оказался настолько распространенным, что значительная часть кандидатских и докторских диссертаций, защищенных в Армении в начале 1990-х, посвящена именно упомянутым аспектам становления армянской государственности. Темы диссертаций и опубликованных на их основе монографий и статей включали подробное рассмотрение самых разных сторон этого краткого периода, начиная с политической истории и регионального контекста 1918-1920 годов и заканчивая исследованиями по истории становления вооруженных сил, парламентаризма, культурной жизни и даже здравоохранения Первой Республики[15].
Другой важной особенностью развития исторической науки в независимой Армении примерно с середины 1990-х годов стало снятие табу на освещение “темных” и политически “некорректных” страниц в исторических взаимоотношениях Армении со своими соседями, а также с Россией. В частности, в минувшее десятилетие появились многочисленные работы, посвященные истории отношений с Грузией, в том числе и по историческому прошлому населенного армянами региона Джавахк, а также новые труды, исследующие отношения большевистской России с кемалистской Турцией в 1920-х годах[16].
Новая политизация и борьба за научную беспристрастность
Избавившись от наследия советской политической ангажированности, армянская историческая наука, подобно историческому знанию в остальных постсоветских странах, ныне переживает иной вид политизации: перед ней стоит задача представить национальную историю максимально древней и географически обширной. Именно в таком ключе можно рассматривать, в частности, попытки отождествить государство Урарту или Ванское царство[17] с древнеармянским государством, а его обитателей — с этническими армянами. Идентификация Урарту в качестве древнейшего армянского государства (Араратского царства) обосновывается историко-лингвистическими и топонимическими аргументами, а также синонимичностью использования слов “Урарту”, “Арарат”, “Армения” в ассирийских и древнеперсидских письменных источниках и в ранних редакциях библейских тестов[18]. Несмотря на критику со стороны многих армянских и зарубежных историков (которые, тем не менее, не подвергают сомнению саму историческую, культурную и лингвистическую преемственность между Урарту и последующими армянскими государствами), верификация данной гипотезы осуществляется в основном профессиональными историками и лингвистами и в целом встраивается в рамки научного дискурса.
Но иногда на этом же поле появляются псевдонаучные публикации людей, не имеющих никакого отношения к исторической науке и прежде осваивавших совершенно иные поприща. Первым в ряду подобных авторов стоит геолог Сурен Айвазян. Распространению исторического непрофессионализма способствует то, что сравнительно небольшой объем материальных и письменных источников, касающихся древнейшего периода армянской истории, явно стимулирует полет кабинетных фантазий дилетантов от науки. Кроме того, зачастую заманчивое искушение представить историю своего народа максимально древней и географически пространной подогревается и тривиальными националистическими настроениями. Нельзя сказать, что упомянутая тенденция заявила о себе лишь недавно. Первые увлечения историей, например того же Айвазяна, относятся еще к 1960-м годам, хотя последние его публикации датируются 2000 годом[19]. Однако в постсоветский период исчезновение не только научной цензуры, но и фактическое отсутствие элементарных профессиональных ограничений со стороны академических структур или университетских кафедр облегчили доступ безграмотных энтузиастов к занятиям “любительской историографией”. Впрочем, сходные явления в Армении можно отметить и в других сферах гуманитарного знания — политологии, международных отношениях, философии.
Естественно, подъем дилетантизма подвергался и подвергается серьезной критике со стороны армянских и зарубежных историков, специализирующихся на древнейшей истории Армянского Нагорья[20]. Многие авторитетные специалисты, уже на уровне общественной, а не строго научной дискуссии, ссылаются на очевидный постулат: история Армении и без того достаточно богата, и потому ее искусственное “удревнение” не только антинаучно, но и попросту дискредитирует как армянскую историографию, так и собственно армянскую историю. Естественно, в этих спорах более весомо звучат аргументы ученых, которые, выступая против вульгаризации и политической инструментализации армянской истории, имеют за плечами опыт глубоких исследований, полевой и археологической работы, владеют древними языками и первоисточниками.
Тем не менее, даже с учетом вышеперечисленных тенденций, армянская археология и медиевистика отзываются на политические запросы не столь охотно, как, скажем, история нового и новейшего времени. Среди прочего требования политической конъюнктуры проявили себя и в том, что по мере углубления европейской интеграции в Армении стало появляться больше работ по истории армянских общин в государствах Восточной и Центральной Европы, а также в США[21]. Одновременно в последние годы заметно снизилось число работ по истории армяно-российских отношений. Исключение составляют несколько трудов армянских историков, посвященных критическому осмыслению отношений с Российской империей, а также политическим контактам Первой Республики с белым движением и антикоммунистическими организациями России в 1918-1920 годах[22].
Следует еще раз подчеркнуть, что не все области исторического знания подверглись политизации в равной степени. Так, открывшиеся возможности научных контактов с коллегами из западных стран создали армянским специалистам условия для проведения качественно новых научных изысканий, посвященных эллинистическому периоду, а также средневековой Киликийской Армении. Новые, в том числе связанные с развитием современной технологии, горизонты открылись перед историками и филологами Матенадарана, работающими над расшифровкой и изучением древних рукописей. Одновременно появляются работы, позволяющие по-новому оценить исторические взаимоотношения Армении с Ираном, Византией и другими странами, освободив их трактовки от идеологических ограничений советской эпохи.
Как отмечалось выше, изучение геноцида армян, имевшего место в османской Турции, в независимой Армении получило новое развитие. Уместно отметить, что из-за идеологического и политического противостояния с блоком НАТО, членом которого является Турция, власти и в советское время во многом поощряли работы армянских историков, посвященные трагическим событиям 1915 года. Но после обретения независимости эта тематика получила новое развитие в армянской исторической науке, особенно после того, как в 1995 году в системе Национальной академии наук был создан Музей-институт геноцида армян. Благодаря его деятельности появляются многочисленные материалы по истории геноцида на иностранных языках, причем особый упор делается на публикации сборников исторических документов из архивов других стран[23].
В последние годы среди армянских историков и публицистов стал формироваться новый интерес к истории Советской Армении, однако теперь это происходит в несколько ином качестве и без присущих советскому времени стереотипов. Деятельность видных политических и государственных фигур Советской Армении нередко освещается как труд прагматичных и патриотичных лидеров, вынужденных работать в условиях коммунистического гнета. В основном подобные изыскания публикуются в виде исторических биографий[24]. Одновременно стали появляться и исследования, посвященные диссидентскому и антисоветскому движению в Советской Армении[25].
Публикации армянских специалистов по новейшей истории в основном посвящены становлению Третьей Республики, карабахской войне и карабахскому национально-освободительному движению, политическим, военным и государственным деятелям последних двух десятилетий, социально-экономическому развитию страны. Некоторые из этих трудов довольно профессионально подготовлены и имеют научную ценность — это, прежде всего, сборники и энциклопедии, хотя встречаются и чисто конъюнктурные работы. Появляются также публикации, посвященные современным отношениям Армении с Грузией, Турцией, Россией, Ираном и другими странами, охватывающие международные отношения Третьей Республики. Вместе с тем, армянская историческая наука явно сталкивается с новой методологической проблемой, обусловленной необходимостью выработать междисциплинарный подход, который позволил бы сочетать с историей географию, политологию, юриспруденцию и прочие отрасли гуманитарного знания.
Вместо заключения: национальная история — тормоз или двигатель политического развития?
Выше уже говорилось о том, что в настоящее время история играет важнейшую роль в процессе построения новой государственности во всех странах бывшего Советского Союза. В случае Армении влияние прошлого специфично, поскольку история для армян не только инструмент национального строительства, но и убежище от неблагоприятных политических обстоятельств и тягот повседневной жизни.
Но защитная реакция армян на собственное прошлое, на историческую травму геноцида 1915 года, на длящееся столетиями противостояние армян как нации, не имевшей государственности, ассимиляционной политике соседних государств теперь осложняет строительство независимого армянского государства. Возможно, современное армянское общество нуждается в тех “сорока годах Моисея”, которые позволят забыть комплексы и страхи прошлого. Необходимо, чтобы армяне не воспринимали государство под названием Республика Армения так же, как любое иное государство, в котором они жили в течение предшествующих столетий, — то есть как противника армянской идентичности и индивидуальности. Кроме того, хотелось бы добиться того, чтобы привычка борьбы против чуждой государственности не мешала построению собственного государства, а история перестала быть ограничителем политического развития новой Армении.
В свою очередь, в исторической науке Армении, несмотря на инерцию коммунистического прошлого и влияние политической конъюнктуры настоящего, уже заметно стремление к достижению подлинной научной объективности и отказу от политической ангажированности. Хотя, естественно, политическая “инструментализация” армянской истории сохранится еще долго (а, скорее всего, как и в других странах, никогда не будет преодолена до конца).
__________________________________________________________
1) Подробнее об этом см.: Minasyan S. Armenia’s Attitude Towards Its Past: History and Politics // Caucasus Analytical Digest. 2009. № 7. July 17.
2) См.: Шнирельман В.А. Войны памяти. Мифы, идентичность и политика в Закавказье. М.: Академкнига, 2003.
3) Искандарян А., Арутюнян Б. Армения: “карабахизация” национальной истории // Национальные истории в советских и постсоветских государствах / Под ред. К. Аймермахера, Г. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 1999. С. 153.
4) Микаелян Г.Г. История Киликийского армянского государства. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1952.
5) Там же. С. 148-149.
6) См., например: Нерсисян М.Г. Из истории русско-армянских отношений. Кн. 1-2. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1956-1961; Арутюнян Э.Р. Развитие исторической науки в Советской Армении (1964-1988). Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1990 (на армянском языке).
7) См., например: Парсамян В. Россия и историческая судьба армянского народа. Ереван: Ереванский государственный университет, 1978 (на армянском языке); Дилоян В. Восточная Армения в первом тридцатилетии XIX века и армяно-русские отношения. Ереван: Ереванский государственный университет, 1989 (на армянском языке); Балаян Б.П. Дипломатическая история русско-иранских войн и присоединение Восточной Армении к России. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1988.
8) Аветисян В.А. Зарождение марксистско-ленинского этапа в развитии армянской общественной мысли. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1967 (на армянском языке); Хуршудян Л.А., Худавердян К.С. Армянские политические партии. Некоторые вопросы истории и идеологии // Непролетарские партии и организации национальных районов России в Октябрьской революции и гражданской войне. М., 1980; Саркисян А.Е. Великий Октябрь и непролетарские партии Закавказья. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1990.
9) Манукян С. Возникновение националистического дискурса и подпольного движения в Армении в начале 1960-х годов // Южный Кавказ: территории, истории, люди. Сборник статей. Выпуск 2. Тбилиси: Южно-Кавказское бюро Фонда имени Генриха Бёлля, 2006. С. 86.
10) Киракосян Дж. Западная Армения в годы Первой мировой войны. Ереван: Ереванский государственный университет, 1971; Он же. Младотурки перед судом истории. Ереван: Айастан, 1986; Арутюнян А. Турецкая интервенция в Закавказье в 1918 г. и оборонительные бои. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1984. Хуршудян Л. Советская Россия и армянский вопрос. Ереван: Айастан, 1977.
11) См., например: Suny R. Armenia in the Twentieth Century. Chico, CA: Scholar’s Press, 1983; Idem. Looking toward Ararat: Armenia in Modern History. Bloomington: Indiana University Press, 1993; Hovhannisian R. Armenia on the Road to Independence, 1918. Berkeley: University of California Press, 1979; Dadrian V. The Historical and Legal Interconnections between the Armenia Genocide and the Jewish Holocaust: From Impunity to Retributive Justice // Yale Journal of International Law. 1998. Vol. 23. № 2. P. 503-559; Peroomian R. Literary Response to Catastrophe: A Comparison of the Armenian and Jewish Experience. Atlanta: Scholar’s Press, 1993.
12) Подробнее об этом см.: Дятлов В., Мелконян Э. Армянская диаспора: очерки социокультурной типологии. Ереван: Институт Кавказа, 2009.
13) См.: Fair C.C. Diaspora Involvement in Insurgencies: Insights from Khalistan and Tamil Eelam Movement // Nationalism and Ethnic Politics. 2005. № 11. P. 125-156.
14) Нагорный Карабах — историческая справка / Под ред. Г.А. Галояна, К.С. Худавердяна. Ереван: Академия наук Армянской ССР, 1988; Авакян Г. Нагорный Карабах: ответ фальсификаторам. Ереван: Айастан, 1991; Дадаян Х. Армяне и Баку (1850-е — 1920 гг.). Ереван: Нораванк, 2006; Казанджян Р. К предыстории самоопределения Нагорного Карабаха (с приложением новых документов). М.: Конгресс русских общин, 1997; Оганесян Н. Карабахский конфликт. Этапы, подходы, варианты решения. Ереван: Национальная академия наук Армении, 1997.
15) См., например: Вирабян А. Создание и деятельность системы органов государственной безопасности Первой Республики Армения. Ереван: Национальный архив Армении, 2008 (на армянском языке); Сардарян К. Армения на восточном перекрестке мировой революции (как погибла Республика Армения). Ереван: Ереванский государственный университет, 2007 (на армянском языке); Акопян А. Армянский парламент и политические партии (1918-1920). Ереван: Кавказский центр иранистики, 2005 (на армянском языке); Газахезян В. Земельный вопрос и земледельческие реформы в Республике Армения (1918-1920). Ереван: Институт истории Национальной академии наук, 2005 (на армянском языке); Вирабян В. Милиция и Министерство внутренних дел Первой Республики Армения. Ереван: Национальный архив Армении, 2003 (на армянском языке).
16) См.: Карапетян С. Ахалцха (регион Самцхе). Ереван: RAA, 2008 (на армянском языке); Мелконян А. Джавахк в XIX веке и первой четверти XX века. Ереван: Институт истории Национальной академии наук, 2003 (на армянском языке); Чобанян П. Армяно-русско-грузинские взаимоотношения во второй половине XVIII века. Ереван: Национальная академия наук, 2006 (на армянском языке); Казанджян Р. Большевики и младотурки: новые материалы о российско-турецких отношениях (1920-1922). Ереван: Национальная академия наук, 1996.
17) Это образование документально зафиксировано как союз племен с XIII века до нашей эры, а как государство — примерно с IX по VI века до нашей эры.
18) См.: Мовсисян А. Армения в третьем тысячелетии до н.э. (по письменным источникам). Ереван: Институт востоковедения Национальной академии наук, 2005.
19) См.: Айвазян С.М. История России. Армянский след. М.: Крон-Пресс, 2000. Т. 1.
20) См., например: Пиотровский Б.Б. Письмо в редакцию // Историко-филологический журнал. Ереван: Академия наук Армянской ССР. 1971. № 3; Дьяконов И.М. К праистории армянского языка (о фактах, свидетельствах и логике) // Историко-филологический журнал. 1983. № 4; Аракелян Б.Н., Джаукян Г., Саркисян Г.К. К вопросу Урарту-Армения // Историко-филологический журнал. 1987. № 1; Тер-Саркисянц А. История и культура армянского народа с древнейших времен до начала XIX века. М.: Издательство восточной литературы РАН, 2005; Арутюнян Н.В. Биайнили — Урарту. Военно-политическая история и вопросы топонимики. СПб.: Санкт-Петербургский университет, 2006.
21) Армянская диаспора: энциклопедия. Ереван: Армянская энциклопедия, 2003 (на армянском языке).
22) См., например: Петросян Г. Отношения Республики Армения с несоветскими государственными образованиями России (1918-1920). Ереван: Ереванский государственный университет, 2006 (на армянском языке).
23) См. подробнее: Геноцид армян 1915-1916 гг. Библиография. Ереван: Музей-институт геноцида армян, 1995 (на армянском, русском и английском языках); Армянский вопрос: геноцид армян. Библиография. Т. 1-2. Ереван: Музей-институт геноцида армян, 2005 (на армянском языке).
24) См., например: Вирабян А. Армения от Сталина до Хрущева (1945-1957). Ереван: Национальный архив Армении, 2001 (на армянском языке); Заробян Н. Яков Заробян и его эпоха. Ереван: Российско-армянский университет, 2008.
25) См., например: Овсепян В. Гарегин Нжде и КГБ. Ереван: Нораванк, 2007.