Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2010
Александр Владимирович Чанцев (р. 1978) — филолог-японист, критик, прозаик. Автор монографии по эстетике Юкио Мисимы, лауреат нескольких научных и литературных конкурсов, постоянный автор “Нового мира” и “Нового литературного обозрения”.
Александр Чанцев
Посмертная жизнь Владимира Ленина
С советским все ясно — мы не хотим, но они его возрождают. Понятно и со столпами “советского” — бунтарская бородка Троцкого снова в моде, про Хрущева пишутся солидные “ЖЗЛ”-тома, Сталин — в центре дискуссий, как бомбардировщик в перекресте лучей зенитных прожекторов. Ленин же оказался где-то в стороне, затаился в своих вечных Горках, застыл в каком-то полумутном янтаре — полуосужденный (в первые постсоветские годы), полуобеленный (на фоне Сталина) — в силу недостаточной харизмы, хронологической отдаленности, монолитности мифа или чего-то еще.
Ленин, однако, пока украдкой, но начинает возвращаться: переиздаются некоторые работы основателя СССР, о нем выходят книги[1], и даже в “Живом журнале” есть целое сообщество, посвященное памятникам Ильичу[2]. Чтобы быть готовым к повторной встрече, стоить рассмотреть, как виделась ленинская фигура в постсоветские годы. Отметить все упоминания Ленина — задача, чреватая не только излишне пухлым объемом, но и концептуальной невнятностью, посему хотелось бы рассмотреть постсоветские импликации образа Ленина в ерофеевском жанре “моей маленькой ленинианы”.
Грибной мед
Понятно, что после десятилетий официального обожествления на особо почтительное обращение рассчитывать было нельзя. Знаменателем, пионером этого подхода, стала известная передача Сергея Шолохова “Пятое колесо” (17 мая 1991 года), в которой трикстер, музыкант-экспериментатор и политик (во время передачи его представляли именно так) Сергей Курехин доказал всем, что Ленин был грибом[3]. Привлекая имена Кастанеды и Николая Федорова, латинские и французские термины (все это, как и “искренняя” манера заговаривающего энтузиаста-первопроходца, должно было ввести в заблуждение зрителя, в чем Курехин и преуспел), художник обосновывал идею, что Ленин — как и его соратники — ел так много галлюциногенных грибов, что сам постепенно мутировал в гриб. Подавалось это — запомним для дальнейшего разговора, — как “основная тайна октябрьской революции”.
От панк-музыки как наиболее радикального, социально заостренного жанра, можно было ждать такого же подхода. Егор Летов и “Гражданская оборона”[4] поминали Ленина не только в певшейся во всех дворах и за каждой пятой бутылкой портвейна “Все идет по плану”[5], но и в “Песне о Ленине”[6], в непочтительном “Х…”[7], в перепеваемом “И вновь продолжается бой” про “такого молодого Ленина”, в брутальной “Анархии”[8] и прочих песнях[9].
Столь волнующий Летова образ Ленина здесь не только принижен, он вводится в различные контексты — политические (мысль, что Сталин давил миллионы, а Ленин вонял в мавзолее[10], — это скорее не утверждение от первого лица, но воспроизведение дискуссий тех лет о необходимости изъять ленинское тело и предать его земле) и фольклорно-онтологические (“разложился на липовой мед” похоже на булгаковское “Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья”). Русский панк, традиционно озабоченный образами разрушения, апокалипсиса и смерти, здесь также воспроизводит темы смерти, но — еще и за счет бешеной энергии, накала поэзии и исполнения — вводит тематику посмертного воскрешения, своего рода “смертию смерть поправ”.
Симптоматичным в целом для дальнейшего развития образа Ленина становится текст группы “Ноль” “Просто я живу на улице Ленина”:
“Просто я живу на улице Ленина
И меня зарубает время от времени.
Что же ты хочешь от больного сознания,
В детстве в голову вбили гвозди люди добрые,
В детстве мне в уши и рот клизму поставили,
Вот получил я полезные, нужные знания”
(альбом “Песня о беззаветной любви к Родине”, 1991).
Миф о Ленине становится своеобразным топосом, где развертываются подчас далекие от первоначального источника идеи и образы. Главными в нем оказываются образы детства (ленинский миф не только был воспринят большинством в советском октябрятском детстве, но и связан с детьми — все эти повествования Бонч-Бруевича о том, как Ленин любил детей, принимал их в Горках и тому подобное), вновь обретенной речи (право говорить то, что тогда только думалось) и смерти (человек с вбитыми в голову гвоздями как минимум причастен тому смертному опыту, который эманируется от мавзолейного мертвеца). В сумме это дает неомифологический, галлюцинозный нарратив; о нем и поговорим дальше.
Посмотри в глаза заводной кукле
В рассказе “Мумия” (1991) фантаста Андрея Лазарчука — склонного, кстати, и в других своих вещах оживлять героев прошлого (“Посмотри в глаза чудовищ” о Николае Гумилеве как супергерое) и встраивать их в контекст собственных идеологических построений (альтернативно-исторического свойства) — Ленин жив. Дети в школе, обсуждая поход в Кремль, шепчутся между собой, что некий маг не только сделал из вождя мирового пролетариата мумию, но и оживил ее. При этом магией пронизано все: дети носят магические амулеты, учатся колдовать. Но и тут присутствует мотив репрессивного подавления: при въезде в Кремль, “с железными пентаграммами на шпилях и сверкающей в лучах солнца тонкой, как кружево, золотой сетью-оберегом”[11], маги-охранники обыскивают детей, отнимая все колдовское. Присутствует и мотив страха — главные герои рассказа пытаются утаить обереги и до смерти боятся предстоящей встречи.
Ленин работает в своем кабинете. Его облик таит в себе что-то от живого человека — и от роботизированной, механической куклы: “Кожа человека за столом странно лоснилась, и смотрел он на класс тоже странно: будто никак не мог понять, что это за люди и что они здесь делают”. Он и оказывается своеобразным симулякром, манекеном, когда заводит хорошо известные по фильмам и постановкам речи о культурных и политических задачах, разыгрывает приличествующую модель поведения (кормит печеньем). И — показывает “козу”, когда мальчику Руське “страшно захотелось, чтобы хоть что-то случилось… чтобы Ильич показал классу “козу””.
После этого похода к Ильичу Руська некоторое время недужит, но в итоге становится “настоящим пионером” (он таким образом прошел магическую инициацию). Некоторые его одноклассники пережили посвящение еще болезненнее: одна девочка неделю лежала в больнице, а друг Толик в школу больше не приходил (учителя стыдливо оправдывались, что он перевелся в другую школу)… Не знак ли этой той самой — гвозди в мозгу — инфицированности идеологическими сказками, с которой можно совладать с помощью карнавального стеба (так и у Пелевина в рассказе “Хрустальный мир” картавящий Ленин пробирался в Смольный, когда его остановили накокаиненные юнкера, при этом сначала он был в своем обычном облаченье, затем переодетым в даму с вуалью, затем забинтованным инвалидом и, наконец, пролетарием с тележкой[12])?
Мертвее всех мертвых
Инфицированность приобретает характер настоящей пандемии в повести Андрея Столярова[13] “Мумия” (1996). Повесть написана в лавкрафтовской, нарочито сухой манере скептического очевидца — ведь рассказчику, честному депутату в приснопамятном 1993 году, мистика ни к чему. Таинственный человек из политических кругов дает ему некую папку, которую у него хотят отнять спецслужбы. Знаменателен уже вид этого незнакомца:
“…было в нем что-то бесчувственное, словно у робота, что-то мертвенное и механическое […] Точно он уже давно умер и ходит, лишь повинуясь некоему непонятному долгу”[14].
В папке герой обнаруживает настоящую сенсацию: истинную историю бальзамирования Ленина. Большевики, когда хотели забальзамировать вождя, обратились к тибетцам (вспомним тибетскую делегацию в Петербурге в “t” Пелевина), а те из-за “трудностей перевода” (переводил не расстрелянный специалист по Тибету, а полуграмотный студент) решили, что от них требуется “полное поддержание” жизненных сил, что и исполнили. Сначала мумия была в летаргии — набиралась сил. Потом начала пугать охранников. И, наконец, принялась функционировать в прежнем режиме — включая вмешательство в политику: фото со Сталиным над Конституцией СССР и картой Сталинградской битвы, с Хрущевым с моделью спутника, с Брежневым, дырявящим лацкан пиджака мумии под орден Ленина… Тут метафора прямолинейна: здание истории СССР возведено либо на крови (а все рассматриваемые авторы активно работают со штампами общественного сознания[15] и прессы тех лет), либо еще хуже — на самой “смерти”, мертвечине, плесени, межеумочном существовании не живого и не мертвого.
Возведенное “живыми мертвецами” (метафора для креатур советской геронтологии вроде Черненко), здание истории не могло не обрушиться — и жертвы требуются “некробиотическому муляжу” для поддержания его витальных сил. Это и подпитка настоящими жизнями вроде жертв коллективизации, репрессий и войн, и символическое признание “власти мертвого” (внедрение формул “Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить”), и вампирская подпитка (мумия подпитывается от посетителей мавзолея, особенно детей: рассказчик, вполне в духе Лазарчука[16], вспоминает, как в детстве после посещения Красной площади у него поднялась температура), и общий апокалиптический некроз истории (“полынный вкус поражения уже витал в воздухе, Политбюро дрогнуло, почувствовав дыхание смерти”).
Любопытно также, как обыгрываются лицемерие, система двойных стандартов, царившие в верхушке СССР: мумии боятся все, включая Крупскую; Сталин проводит с ней тайные переговоры под покровом ночи; с Лениным достигли договора, что он не появляется на людях, иначе народ сочтет его Антихристом — да и что подумают другие страны?
“В свою очередь Политбюро ЦК ВКП(б), сохранившее всю власть и поддерживаемое с этого момента определенными инфернальными возможностями, обязалось обеспечивать сохранность и безопасность мумии, […а] иго смерти, наложенное на страну, питало собой псевдожизнь”.
Дальше — хуже, в духе уже “Чужого против Хищника”: умерший еще в начале войны, но “задействованный в виде зомби”, Сталин сцепляется с мумией Ленина. В итоге — ссадины и содранная кожа.
Столяровский Ленин бесчинствует и в наши дни: подсылает зомби к рассказчику, транслирует болезненные психолучи (герою становится плохо, когда он проходит мимо мавзолея), а во время путча выпускает на улицы городов скелеты (“ленинский призыв”). Одно время кажется, что он победил: города то вымирают, то бодрыми голосами по телефону просят передать товарищу Сталину о перевыполненном плане пятилетки. Герой предлагает провести спецоперацию по захоронению мумии, но у той, как у батарейки, просто истаяли накопленные силы.
Впрочем, мумия не ушла — она консультирует Ельцина по экономическим вопросам, а мертвецы попадаются в правительственных коридорах:
“…и я вдруг заметил грубо раскрашенные косметикой кости черепа, эластичные кожаные подушечки, вклеенные на месте щек, катышки пудры, замазку”.
Конечно, “дело, наверное, вообще не в мумии. Просто все мы еще живем под мертвенным взором прошлого. Главное же, что мы хотим жить под взором прошлого”. Такая прямая публицистическая мысль неудобна для игровых вещей, поэтому в карнавальной культуре постмодерна ее часто концептуалистски обыгрывали — с апелляцией уже чуть ли ни к комиксной культуре, как у следующих героев нашего разговора. Но речь все равно о том же — смерти, недосмерти, симулятивном полувоскрешении (о полном воскрешении того, кто полностью не умер, говорить нельзя — все равно как если бы Христос не воскрес на третий день, а остался в кувуклии на десятки лет).
Черные тюльпаны
В “Мифогенной любви каст” (1 том — 1999, 2-й — 2002), коктейле Молотова из галлюцинозного ревизионизма Второй мировой от создателей “медицинской герменевтики”[17] Павла Пепперштейна и Сергея Ануфриева, акцентируется важная мысль о симулятативности фигуры Ленина. Это не только стеб (в первом томе у бюста Ленина вдруг растет борода, румянятся щеки и появляется кумачовая шапка; во втором томе герой видит Ленина в хрустальном гробу[18], как героиню сказок, да еще и с некоей девицей), но и прямое указание на уязвимость этой фигуры (следовательно, и не только того, что она олицетворяет — СССР, но и того, где она сохраняется — наша страна с невыводимым остатком советского). В обеих книгах постоянно маячат бюсты (перед одним из них возложены черные тюльпаны — полный, видимо, антоним официальных красных гвоздик), портреты и прочие изображения Ленина. А сама мумия становится местом не силы, но слабости — немцы хотят изобразить (“фальсифицировать”), что похитили мумию и издеваются над ней; глумление описано весьма смачно, что нельзя не списать на рессантиментные чувства тех, кому поставили “в детстве в уши и рот клизму” с навязанным культом Ленина:
“Ее можно возить в оперетту, подвешивать в вольерах зоологического сада. В женском белье она может подвергаться массовому изнасилованию в казармах вермахта, ее можно класть в нужник. Ее можно умащать навозом, обвязывать пучками свежей травы, выпасать на ней гусят и утят”.
Этим будет ослаблен боевой дух русских:
“[Они] верят, что это дважды мертвое тело является для них источником жизненных сил — подобно нетленным мощам православных святых. Дважды мертвое тело, потому что мумия мертва дважды. В ней умерщвлена даже жизнь смерти, жизнь распада”.
Если в первом томе эта идея не вызывает у вермахта понимания, то во втором ее реализовывают. При этом мумию должен изображать другой человек, потому что выкрасть эвакуированный в Сибирь оригинал не представляется возможным — для чего в концлагере находят английского военнопленного, внешне неотличимого от Ленина. Перед нами — двойной симулякр (другой человек изображает человека, которого усилиями ученых-бальзамировщиков заставляют изображать существование). ““Немецкого Ленина повидать — к верной смерти”, — приговаривали люди”, говорится об этом големе-франкенштейне.
Нефтяной Китеж
Писатель-проект Илья Масодов (автора никто не видел, а его имя часто расшифровывают как МАмлеев-СОрокин-РаДОВ) продолжает линию Пепперштейна и Ануфриева, радикализируя ее в духе хентай-анимэ: мертвые пионерки смотрятся в масодовских психоделических антуражах так же (почти) естественно, как пионерка с самурайским мечом в японо-российском анимэ про Вторую мировую “Первый отряд”[19] (2009).
В “Первом отряде” только пионерка Надя может вернуть с того света умерших пионеров, чтобы противостоять пробужденным духам тевтонских рыцарей; в романе “Мрак твоих глаз” (2001) только Соня может пробудить Ленина — в мавзолее подложена кукла, сам же Ленин находится там, где “черные озера должны быть. Они глубокие, как колодцы, потому что дыры в земле. И еще там лес каменный, как зеркало, и снег идет”[20]. Старые люди не верят в Ленина, молодые же верят самозабвенно (одного старика Соня даже убивает за неверие) — не есть ли это намек на нынешнюю западную моду на троцкизм, маоизм и прочие левацкие теории?[21] Нефтяные озера, куда сбрасывают трупы убитых вампиров, не только намекают на максиму “коммунисты построили власть на костях”; перед нами — одна из первых заявок “нефтяной темы” в русской литературе последних лет[22]. Нефть — основа благополучия современной России (призрачная основа, как показано в пелевинской “Священной книге оборотня”, где фээсбэшник-оборотень камлает над нефтяной скважиной); на этом древнем капитале вырастает новая страна — чью идеологию возводят во многом на старой основе.
Отряд мертвых детей добирается до Ленина в этом Черноводье, Соня находит его в черном Кремле, в черном мавзолее (обыгрывание “черного-черного человека в черной-черной комнате” из детского пионерского же фольклора). Ленин наконец пробуждается и, картавя (деталь, которая акцентируется во всех без исключения книгах), произносит символическую фразу: “А вам, мальчикам и девочкам, стгоить дома из этих накопленных стихией газвалин. Так-то”[23].
Рыбки и птички
В романе “Черти” (2003) Масодова и стиль сложнее (под платоновский нарратив), и образ Ленина амбивалентней. О Ленине говорится, что он светится от электричества и головой останавливает время — так манифестируются народные мифы тех лет об электрификации и уме Ленина. В том, как героиня-пионерка и ее помощник, песьеголовый мертвый мальчик Петька, видят Ленина, воплощены страхи крестьян и верующих (в книге есть мотив восстановления церкви):
“Ведь Ленин стоял высоко над землей, прямо на воздухе. Он картаво выкрикивал с высоты еще какие-то ужасные слова, но Клава уже не понимала их, потому что ее тяжело вырвало, будто камнями, и повалило в непроходимый обморок”[24].
Красные — это ожившие мертвецы, они непрестанно насилуют Клаву, едят людей, красят свои флаги кровью белогвардейцев; Ленин — сосуд всего этого беззакония: большевики — “сплошь нечистая сила”, а Ленин — “колдун”[25] (объяснена и картавость — “они всегда такие, потому что их Сатана по-настоящему сделать не умеет”[26]).
Ленина должна убить почившая еще в прошлом веке девочка, святая Варвара, (для борьбы с деспотами-беззаконниками традиционно находятся почему-то только невинные девочки — как блаженная в “Царе” Павла Лунгина) — ее по ошибке называют Фанни Каплан. Но Ленин не гибнет, да и мир после его смерти упадет в хаос (“трупную рвоту”) — как еще один деспотичный правитель, российский царь в “Укусе ангела” Павла Крусанова, обещает впустить в мир псов Гекаты и погубить его. Перед угрозой армагеддонного хаоса Клава сближается с Лениным, ухаживает за его безногим сыном-идиотом и занимается с ним любовью. В битве с силами тьмы (их олицетворяет Александр Ульянов — знак того революционного террора, что предшествовал приходу Ленина к власти и последовал за ним?) Ленин умирает. Но в саркофаге, украшенном таинственными письменами “из рыбок и птичек”[27], “он будет вечно стоять на страже у врат тьмы”. В ногах его спит Петька, про которого Варвара говорит, что станет он камнем — то есть Петром при Христе-Ленине?
В топях ищется Христос
Написанный, казалось бы, в реалистической манере роман Владимира Шарова “Будьте как дети” (2008) таит в себе не меньший, чем у Масодова, галлюцинаторный потенциал — чего стоят только боевые олени с пулеметами на окровавленных рогах и детский крестовый поход в никуда. Тема безумия заявлена уже с самого начала: жизнь Ленина восстанавливает сумасшедший ученый Фарабин (папку с рукописью изымают гэбэшники — ровно как у Столярова). Заявлено и посмертное существование Ильича: для Фарабина “и сейчас Ленин, вне всякого сомнения, был жив”[28], а Ленин, как оказалось, прожил — правда, в состоянии “овоща” после припадка — дольше, чем считается. Выясняется так же, что Ленин чуть ли не с 1918 года (и уж точно с 1921-го) был озабочен поисками Бога:
“Еще плохо умея говорить с Богом, вконец запутавшись, он мешает мольбы и требования, предъявляет Господу ультиматумы и тут же заявляет, что капитулировал, на все и безоговорочно согласен. […] То, над чем вчера он отчаянно глумился, сегодня не просто оправдывается — с блеском настоящего полемиста поднимается им на щит”[29].
Немотствующее состояние “овоща” оказывается стратегией лукавого Ленина — он сознательно становится идиотом, чтобы приблизиться к непорочному детству (он отказывается от вербального общения, чтобы быть на одном уровне с местными слепоглухонемыми приемышами), очиститься самому и по возможности очистить других (он планирует крестовый поход детей):
“Путь Ленина в детство был и началом его собственного пути в Святую землю — и это главное. […] для него, Ленина, уйти в детство — то же самое, что уйти в смерть”[30].
Детство рифмуется со смертью, а искупление — с евангельским сюжетом (12 детей приглашены на елку в Горки). Среди абсурда (комсомольцы несут детский гроб с фотографией Ленина — как во время крестного хода на празднике Обретения плащаницы носят символический гроб с Христом) прослеживается и четкая работа власти рабочих и крестьян — в арго городской шпаны призванные исследователи находят следы древних молитв, органы по приказу Дзержинского наносят на карту путь в Иерусалим, сам же Ленин в своем политическом завещании призывает быть как дети. Не обходится и без кровавой борьбы — инициируется политический процесс против самоедов, которые в союзе с православными и прочими конфессиями якобы решили с помощью духов свергнуть власть большевиков…
Впрочем, несмотря на все эти организационные усилия, детский поход детей трижды ни к чему не приводит — в Средневековье, потом после ленинского призыва, наконец, уже в наши дни, когда некая блаженная Дуся буквально тащит своих духовных детей в болота, к Святому озеру, под защиту стен Священного города (и еле выбирается оттуда живой, ничего не найдя).
***
Очевидно, что за всеми этими “ленинскими сюжетами” стоят особые отношения с объектом. Мотивы тут ясны, они имеют скорее психологическую основу: отрицание коммунистических идеалов в советскую эпоху, высмеивание бывшего кумира в первые годы перестройки — и его новое утверждение тогда, когда “советское” стало одним из символов отрицания нынешней российской реальности. Ленин здесь важен не сам по себе; гораздо значимее оказывается то, что Ленин олицетворяет, — отсюда симулятивность его образа. Такая симулятивность усилена еще и тем, что штампованные образы Ленина, созданные в советский период, используются сегодняшними авторами для деконструкции. В точке столкновения штампов/стилей с противоположным зарядом возникает галлюцинозный, макабрический нарратив — и оказывается чуть ли новым каноном для постмодернистского высказывания о Ленине (Масодов, Пепперштейн-Ануфриев, Горчев). После 70 лет беззащитного существования под давлением официальных идеологем русская словесность с помощью этих приемов предпринимает попытку запоздалой вакцинации против вируса Ленина (недаром в этих текстах так часто говорится о болезнях). Пока же Ленин, все еще слишком живой, ведет странное существование между жизнью и смертью. Вечно воскресающий Ленин-Осирис, как обуреваемый страстями буддист, не может вырваться из череды перерождений. Поэтому — в отличие от образа Сталина, о котором другой разговор, — в наши дни, когда, как на спиритических сеансах, из прошлого вызывают страшных героев мифов, вроде Ктулху, не стоит удивляться столь частому появлению Ленина. Он должен еще раз воскреснуть — чтобы, окончательно умерев, покинуть свой метаисторический мавзолей и переместиться из состояния “живее всех живых” в образ обычного исторического персонажа. Поэтому, скорее всего, в ближайшем будущем Ленин появится еще во многих книгах, фильмах и песнях.
_______________________________________________________
1) От совершенно кромешного “Евангелия от Маркса” Анны Буссел (2007) (из аннотации: “При входе в мавзолей В.И. Ленина изображен священный герб СССР с восходящим солнцем. Солнце указывает на таинственную связь Ленина с грядущим Спасителем”) до вполне серьезной ЖЗЛовской биографии Роберта Пейна (2008).
2) См.: http://community.livejournal.com/ru_lenin.
3) Запись передачи доступна по адресу: www.youtube.com/watch?v=4Xq5Hl0zl9Y.
4) А также в различных проектах группы — так, в выходивших с 1988-го по 1990 год альбомах “Коммунизма” вместе с дембельским фольклором и дворовыми песнями звучали речи Ленина и революционные радиопостановки.
5) “А наш батюшка Ленин совсем усоп, / Он разложился на плесень [привет Ленину-грибу. — А.Ч.] и на липовый мед, / А перестройка все идет и идет по плану”.
6) “Ленин будет жить. / Ленин — это шуточки, которыми нас травят. / Ленин — это пряники, которыми нас манят. / Ленин — это руки, которыми нас лепят”.
7) “Мой х… — бледный, как Ленин / Мой х… — железный, как Сталин”.
8) “Это — провокация, это — саботаж! / Ленин гальванический мечется в гробу. / В нашу Конституцию впиваются враги. / Неча церемониться — надо нас убить”.
9) Песни Летова иногда трудно точно датировать, поскольку они кочуют из альбома в альбом, поэтому проще указать общие хронологические рамки — не раньше конца 1980-х и не позже конца 1990-х.
10) “Сталин миллионы давил, Ленин в мавзолее вонял” (“И снова темно”).
11) Цит. по Интернет-версии: http://lib.ru/LAZARCHUK/lazar2.txt.
12) “Маскарадная” версия не так уж беспочвенна: из Швейцарии в Россию Ленин одно время намеревался ехать, прикинувшись глухонемым шведом.
13) Андрей Столяров по своей первой специальности — ученый, специалист по тератогенезу (уродливым отклонениям в развитии людей и животных). Вместе с Лазарчуком и Пелевиным основал литературное течение “турбореализм”.
14) Цит. по Интернет-версии: http://lib.rus.ec/b/157537/read#t3.
15) Работа со штампами — не только в плане их деконструкции — типична для посттоталитарных обществ: ““Состояние тупика”, последовавшее за распадом СССР, во многом привело к тому, что поиск адекватных символических форм стал все чаще подменяться использованием уже готовых символических конструкций. Неопределенность языка (и состояния) преодолевалась через реставрацию пределов и границ, знакомых по прошлому опыту” (Ушакин С. Бывшее в употреблении: постсоветское состояние как форма афазии // Новое литературное обозрение. 2009. № 100. С. 763).
16) Сам Лазарчук так же мелькает в этой повести, явно написанной в пандан к его рассказу: раскопав его произведение, герои обращаются к фантасту с вопросом, были ли у него какие-либо источники при написании его “Мумии”. “Таковых не было, чистый фикшн”, — говорит Лазарчук.
17) Где, кроме различных философских практик, провозглашалось использование фармакологических средств — привет грибам Курехина — для “открытия дверей восприятия”.
18) Хрустальный гроб фигурирует и в зарисовке Дмитрия Горчева “Когда от нас ушли коммунисты”: “И Коммунисты вошли мимо каменных солдат в Мавзолей и разбили Гроб Хрустальный. Они сняли с Ленина голову, вытрясли из нее ненужную солому и набили мозгами из свежих отрубей с иголками. Они вырезали ножницами дыру в черном его пиджаке и поместили внутрь алое кумачовое сердце”.
19) Изображение замученных, но решительных девочек в пионерском галстуке на афише фильма и обложке книги рисовал будто один и тот же художник…
20) Масодов И. Мрак твоих глаз. Тверь: KOLONNA Publications, 2004. С. 15.
21) О Ленине в модном “радикальном” издательстве “Ad Marginem” выходили работы “13 опытов о Ленине” Жижека (2003) и “Ленин и философия” Альтюссера (2005).
22) От стихов Юрия Арабова и прозы Александра Иличевского до “Нефти” Марины Юденич.
23) Масодов И. Мрак твоих глаз. С. 102.
24) Он же. Черти. Тверь: KOLONNA Publications, 2003. С. 104. Отметим и пассивные глагольные формы — Клава есть субъект ленинского волеизъявления. Важно отметить, что и тут героини-пионерки центрированы вокруг Ленина: то борются с ним, то защищают его. В этом отмеченный Батаем потребительский подход коммунизма: “В борьбе за освобождение человека он [коммунизм. — А.Ч.] низводит человека до средства освобождения: он никогда не говорит, и ему кажутся преждевременными (или невразумительными) разговоры о суверенном человеке, который в момент своей суверенности ничем не полезен для всего того, что находится вне этого момента” (Батай Ж. О Ницше / Перев. с фр. А. Бакулова. М.: Культурная революция, 2010. С. 294). Такой же подход к человеку встречается и в утопических вещах Платонова.
25) Эдуард Лимонов же утверждает, что Ленин был “огненным духом в чистом виде” (Лимонов Э. Огненный дух // Завтра. 2010. 21 апреля).
26) Масодов И. Черти. С. 155-156.
27) О египетском подтексте пары Ленин-Осирис см.: Кобрин К. Мифологемы священной пионерии // Митин журнал. 2003. № 61. С. 399-404.
28) Шаров В. Будьте как дети. М.: Вагриус, 2008. С. 102.
29) Там же. С. 114.
30) Там же. С. 121.