Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2010
Алек Д. Эпштейн (р. 1975) — политолог, преподаватель и научный сотрудник Открытого университета Израиля, Института стран Азии и Африки МГУ и Московской высшей школы социально-экономических наук. Специалист по интеллектуальной истории, движениям гражданского протеста и религиозно-политическим конфликтам.
Алек Д. Эпштейн
Охраняя рубежи: власть, научные работники и “противодействие экстремизму” в современной России[1]
I
Одна из самых трудных проблем, перед которой стоят в настоящее время университетские интеллектуалы, — это проблема востребованности. Тиражи научной литературы, стремительно снижаясь, дошли до минимума, заработная плата и гонорары ученых (в том числе за книги и статьи) отбрасывает их на нижние ступени социальной лестницы, а развитие Интернета ставит профессионально пишущих людей в состояние тяжелой конкуренции, при которой потенциальные покупатели их знаний и трудов редко когда способны оценить эти знания и труды; большинству достаточно и скачанной с анонимного сайта чужой курсовой работы. Потратив два десятилетия на получение образования, многие годы совершенствуясь в сфере своих изысканий, большинство представителей гуманитарной интеллигенции, не имеющих иных источников дохода (от аренды доставшихся в наследство квартир, репетиторства абитуриентов с “гарантией поступления” в престижные вузы), едва сводят концы с концами. К финансовым проблемам, достаточно болезненным самим по себе, добавились проблемы статуса: научные работники, в особенности гуманитарии, чувствуют себя ненужными.
В этой ситуации государственный заказ является спасительной соломинкой: сопряженный, как правило, с определенными финансовыми вливаниями, он дает неприкаянным кандидатам и докторам всевозможных “неестественных” наук ощущение, что они нужны стране и обществу. Советские и постсоветские научные работники, так и не воспринявшие в подавляющем большинстве своем этос академической свободы, бьются меж собой за право впрячься в идеологическую колесницу государства, какой бы она ни была. Повальное участие сотрудников сотен университетов и институтов в начатой в 2009 году кампании “борьбы с фальсификацией истории в ущерб интересам России” при практически полном отсутствии диссидентских голосов о том, что мало что вредит интересам России больше, чем сама эта абсолютно лженаучная кампания, — очевидное тому свидетельство. Власть часто использует интеллектуалов в целях конструирования удобной ей исторической памяти, и это происходит отнюдь не только в тоталитарных и авторитарных государствах. Не является чем-то исключительным и использование интеллектуалов для оправдания борьбы с политическими противниками режима, с диссидентами. Эта борьба может называться по-разному, но суть ее остается одинаковой: люди, ставящие под сомнение основополагающие идеологические догмы режима (ценности коммунистического строительства в Советском Союзе или же ценности американского антикоммунизма в эпоху маккартизма в США), клеймятся как “экстремисты”, угрожающие общественному благу и потому должные подвергнуться тем или иным репрессивным санкциям.
Минуло почти шестьдесят лет со дня смерти Иосифа Сталина и прекращения борьбы с “безродным космополитизмом” и “низкопоклонством перед Западом”, прошло уже три десятилетия со времен брежневского “застоя”, но дух собраний в университетах, научно-исследовательских институтах и творческих союзах (а отнюдь не только в партийных и советских органах), где клеймились “внутренние враги”, “перерожденцы” и “идеологические диверсанты”, никуда не исчез. Государство и сегодня имеет ясные приоритеты в идеологической сфере, которые оно не стесняется навязывать обществу. Соответственно, с теми, кто эти приоритеты активно не разделяет, публично выступая в поддержку иных нарративов исторической памяти или во весь голос ратуя за другие пути развития страны в будущем, государство ведет борьбу, которая тем активнее, чем дальше “новые диссиденты” от нынешней генеральной линии, с одной стороны, и чем жестче они готовы отстаивать свою позицию, с другой. Государство, как и в брежневские времена, никого из диссидентов не расстреливает, а расправу с несогласными осуществляет руками мобилизуемых им для этой цели научных работников.
Опыт последних лет отчетливо демонстрирует, что у властей нет никаких проблем с тем, чтобы привлечь научных работников для выполнения практически любого государственного заказа, — идет ли речь о ничем конкретно никому не грозящем, но вторгающемся в сознание миллионов грубом искажении исторической памяти о событиях Второй мировой войны в угоду конструированию незапятнанного нарратива Великой Победы или же о “точечных” расправах с какими бы то ни было “несогласными”, для чего при деятельном участии интеллектуалов была сформулирована нормативно-правовая база, ключевым положением которой стало “противодействие экстремизму”.
Очевидно, что, с социологической точки зрения, слово “экстремизм” (от лат.
extremus — крайний), означающее приверженность крайним взглядам и мерам, лишено всякого содержательного смысла, — просто в связи с тем, что любой край оказывается краем в зависимости от того, где оказывается общественный центр, который, в свою очередь, находится в состоянии непрерывного движения. Когда-то крайне радикальными считались призывы дать женщинам и евреям избирательные права, а сейчас столь же радикальными в подавляющем большинстве стран (почти во всех, собственно) будут охарактеризованы призывы лишить женщин или евреев этого права. Изменились критерии “нормы”, и, как следствие, изменилось представление о том, что есть аномалия.Рассмотрим в этой связи четыре дела, в каждом из которых судом привлекались эксперты, призванные обеспечить “научную” легитимацию выносимых судебных решений.
II
Лидер свердловских нацболов Алексей Никифоров 14 сентября 2009 года был приговорен по статье 282.2 часть 2 Уголовного кодекса Российской Федерации к году колонии общего режима. 18 декабря 2008 года на железнодорожном вокзале Екатеринбурга у него были изъяты газеты “Рабочая борьба”, брошюры Эдуарда Лимонова “К моим сторонникам” и ноутбук. 4 марта 2009 года против Никифорова было возбуждено уголовное дело, основным поводом для которого стали распространявшиеся им газеты “Рабочая борьба” и транспарант “Хватит Путина”, вывешенный в день рождения Владимира Путина напротив общественной приемной бывшего президента в Екатеринбурге.
Дополнением к обвинению стали оппозиционные надписи на двух бетонных заборах в городе Заречный Свердловской области, в которых Никифоров выразил свое негативное отношение к подписанию российско-китайского договора о границе, согласно которому Россия отказывалась от острова Тарабарова и части Большого Уссурийского острова (общая площадь передаваемых Китаю территорий составила 337 квадратных километров): “Нет экспансии Китая. НБП”, “Острова наши. НБП”, а также исполнил изображение серпа и молота, обведенного в круг, принятого в символике своей партии[2].
В принципе, сложно сказать, почему гражданин не имеет права считать, что восемь лет правления — достаточный срок (“Хватит Путина”), и почему он не может выступать против территориальных уступок, сделанных в рамках подписанных официальными лицами межгосударственных соглашений. И за отставку Путина, и тем более против передачи территории полутора островов Китаю в России выступали отнюдь не только нацболы и лично Никифоров.
Так или иначе, 13 марта 2009 года в квартире Алексея Никифорова был проведен обыск, в ходе которого был изъят жесткий диск компьютера, а также различная печатная продукция, в том числе и книги Эдуарда Лимонова. Позднее все изъятые материалы были направлены на экспертизу. По неведомым причинам “проведение лингвистической (культурологической) экспертизы” было поручено штатному работнику системы органов внутренних дел — начальнику кафедры философии Уральского юридического института МВД России, кандидату философских наук, доценту, подполковнику милиции Павлу Суслонову, единственная изданная монография которого (опубликованная по месту службы) называется “Философские аспекты проблемы правового принуждения”.
И вот какое заключение он представил в суд:
“На диске с названием “23.11.08 Митинг” снят фрагмент пикета, в течение которого его участниками демонстрируется плакат с надписью “Долой ВЧК-НКВД-КГБ-ФСБ”. В данном случае используется прием сознательного отождествления органов безопасности современного Российского государства с органами безопасности Советского государства, чьи наименования (ВЧК, НКВД), в свою очередь, в массовом сознании ассоциируются с массовыми нарушениями законности в эпоху репрессий. С помощью этого приема возбуждается ненависть и вражда по отношению к социальной группе — представителям Федеральной службы безопасности России”[3].
Нельзя не восхититься ходом мысли доцента Суслонова: во-первых, плакат “Долой [организацию]” в его понимании абсолютно тождествен выражению ненависти по отношению к сотрудникам данной организации — трудно понять, на чем базируется этот силлогизм. Во-вторых, сотрудники некоего учреждения, в его понимании, формируют социальную группу — при том, что нет никаких эмпирических оснований к тому, что сами сотрудники ФСБ воспринимают себя как единую и обособленную от других (например, хотя бы от сотрудников Службы внешней разведки и Федеральной службы охраны, до 1991 года работавших с ними в одной организации — КГБ) социальную группу. Нет также никаких данных, что люди, принадлежащие к другим общественным группам, воспринимают представителей Федеральной службы безопасности России в качестве единой и обособленной социальной группы. В-третьих, из заключения доцента Павла Суслонова следует, что любое негативное отношение к какой бы то ни было организации как таковой, даже виновной в “массовых нарушениях законности в эпоху репрессий”, нелегитимно и противоправно. Все это — новые для социологии в целом и социологии права в частности постулаты, и нет уверенности, что они могут быть включены в правоприменительную практику исключительно на основании частного мнения начальника кафедры философии Уральского юридического института МВД России, пусть и утвержденного начальником этого учреждения, генерал-майором милиции Александром Гуком.
Однако Павел Суслонов пошел в своих выводах много дальше:
“Имеются ли в предоставленных материалах лексические и стилистические компоненты, содержащие призывы к насильственному изменению конституционного строя в Российской Федерации?
Да, имеются. На диске с названием “23.11.08 Митинг” снят фрагмент пикета, в течение которого его участниками демонстрируются плакаты с надписями “Долой полицейское государство”, “Не хочу жить в фашистском государстве”. Учитывая социально-политический контекст проводимого мероприятия, следует считать, что речь идет о современном Российском государстве. В данном случае используется негативная для массового сознания смысловая нагрузка выражений “полицейское государство” и “фашистское государство”. Термины “полицейское” и “фашистское” берутся не в историко-политологическом смысле, а как синонимы преступного насилия над личностью. Соответственно, Российское государство оценивается негативно. Насильственный характер такого изменения подчеркивается словом “долой””
[4].
Трудно понять, чем историко-политологический смысл терминов “полицейское” и “фашистское” в глазах доцента Суслонова отличается от значения “преступное насилие над личностью”: были ли в политической истории прецеденты, когда “полицейское” и “фашистское” государство не совершало “преступного насилия над личностью”? Почему использование наречия “долой” подчеркивает “насильственный характер” чего бы то ни было? Насильственный характер чего подчеркивал Александр Пушкин в поэме “Руслан и Людмила”, когда писал: “Руслан, не говоря ни слова, / С коня долой, к нему спешит”? Какой насильственный характер отражен в пословице “С глаз долой — из сердца вон”? О насильственном характере чего свидетельствует едва ли не первый советский феминистский плакат “Долой кухонное рабство!”, созданный художником Григорием Шегалем в 1931 году? Примеры, разумеется, можно множить до бесконечности.
Но суть проблемы, понятно, не в этом. Признав, что в лозунгах “Долой полицейское государство” и “Не хочу жить в фашистском государстве” “речь идет о современном Российском государстве”, Павел Суслонов признал, что эти лозунги в принципе применимы к нынешней политической ситуации в стране. Нигде и ни словом не выдвинул он тезиса о клеветническом характере этих лозунгов, их принципиальной неадекватности и неприменимости к полиархичной российской государственности и относительно плюралистичному российскому обществу. Мысль о том, что, говоря “фашистское государство”, авторы плакатов и их читатели вполне могут иметь в виду Российскую Федерацию, Павел Суслонов раскрыл и развил в следующем абзаце своего экспертного заключения:
“В выражении “Не хочу жить в фашистском государстве” используется прием взаимоисключения, несовместимости понятия “жизни” и фашистского Российского государства. Потенциальному адресату предлагается бороться за выживание, то есть любыми, в том числе и насильственными, средствами против Российского государства”[5].
С точки зрения эксперта, у условных среднестатистических людей — “потенциальных адресатов” — ни к кому конкретно не обращавшегося Никифорова не возникнет никаких сомнений в том, что лозунг “Не хочу жить в фашистском государстве” относится не к гитлеровской Германии или франкистской Испании, а к современному Российскому государству, и им очевидно, что это “фашистское Российское государство” несовместимо с понятием “жизни”, что “за выживание” нужно “бороться любыми, в том числе и насильственными, средствами”. Прямо скажем, никому, даже среди самых радикально настроенных оппозиционеров, не пришло бы в голову, что именно такие настроения преобладают в социуме. Нет никаких свидетельств, что кто-либо, кроме активистов-нацболов и самого доцента Суслонова, соотносит понятия “фашистское государство” и “современное Российское государство”. Объявляя эти понятия взаимосоотносимыми и едва ли не тождественными (как в глазах того, кто этот лозунг выдвигает, так и в глазах тех, кто составляет потенциальную аудиторию), эксперт приписывает широким слоям общества воззрения, которых они не придерживаются. Ибо если они этих воззрений не придерживаются, то нет никаких оснований думать, что, увидев лозунг “Не хочу жить в фашистском государстве”, граждане в массовом порядке поймут, что этим лозунгом им “предлагается бороться за выживание, то есть любыми, в том числе и насильственными средствами, против Российского государства”, а не, скажем, посочувствуют угнетаемым жителям Северной Кореи или просто пройдут мимо, поставив под сомнение психическое здоровье или интеллектуальную адекватность того, кто такой лозунг на пикете выдвинул.
Хуже того: вопреки историческому опыту человечества, с точки зрения эксперта Суслонова, на права граждан посягает не фашистское и не полицейское государство, а как раз те, кто не хотят в таком государстве жить. В своем экспертном заключении он пишет:
“Плакаты с надписями “Долой полицейское государство” и “Не хочу жить в фашистском государстве” выражают призывы к насильственной борьбе против государства, предполагающей возможность действий, посягающих на права, свободы и законные интересы человека и гражданина”[6].
Хочется спросить эксперта: предполагал ли он таким образом сказать, что плакаты с противоположными надписями — “Да здравствует полицейское государство” и “Хочу жить в фашистском государстве” — никоим образом не предполагают возможности действий, посягающих на права, свободы и законные интересы человека и гражданина? Что именно в желании жить в фашистском государстве и в прославлении полицейского государства заключена правозащитная доктрина, уважающая свободные и законные интересы личности?
17 июня 2009 года дело Алексея Никифорова было передано в суд Следственным комитетом при прокуратуре Свердловской области. 4 сентября состоялись прения сторон. Прокурор запросила Никифорову 1 год 6 месяцев колонии общего режима. 14 сентября 2009 года он был приговорен к году колонии общего режима и взят под стражу в зале суда. В настоящее время Алексей Никифоров находится в заключении.
III
В январе 2010 года эксперты, привлеченные судом в Курске, сделали не менее революционный вывод, чем Павел Суслонов. В то время, как эксперт в Екатеринбурге пришел к выводу, что в лозунге “Не хочу жить в фашистском государстве” речь идет о современной России, курские специалисты сочли современную Россию монархией, в которой престол наследуется. Эта фееричная экспертиза, естественно, привлекла широкое внимание средств массовой информации, однако, несмотря на это, отменена она не была. 25 мая 2010 года Михаил Деев был признан виновным и приговорен Заводским районным судом Орла к штрафу в 200 тысяч рублей[7].
История дела вкратце такова. 24 декабря 2009 года старший следователь Следственного комитета при прокуратуре Орловской области Владимир Носов предъявил обвинение Михаилу Дееву сразу по двум “экстремистским” статьям Уголовного кодекса: части 2 статьи 282.2 — участие в деятельности организации (конкретно — Национал-большевистской партии), в отношении которой судом принято вступившее в законную силу решение о запрете деятельности, и части 1 той же статьи — возбуждение ненависти и вражды, а также унижение достоинства человека и группы лиц по признакам национальности и принадлежности к социальной группе. Конкретное обвинение состояло в том, что Деев публично распространял вестник нацболов “Рабочая борьба” за декабрь 2008 года и газету “Друг народа”, а также “размахивал над своей головой” флагом, “сходным с флагом НБП до степени смешения”. Нужно заметить, что Деев не имел отношения к изданию распространявшихся им газет, не являлся автором материалов и, следовательно, не может нести ответственности за их содержание.
Важно отметить, что для доказательства факта “агитации граждан” Михаилом Деевым следствием использовались результаты прослушивания его телефона, которое вело управление ФСБ по Орловской области с разрешения Советского районного суда Орла от 30 сентября 2008 года. Чем руководствовался суд при вынесении данного решения, неизвестно. Стоит отметить, что прослушивание переговоров Деева началось за полгода до возбуждения против него первого уголовного дела[8]. Очень горько, что в современной России подозрение властей в том, что тот или иной гражданин исповедует оппозиционные взгляды и высказывает их, является достаточной причиной для ограничения его конституционного права на тайну телефонных переговоров.
В постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, в частности, говорится:
“12.12.2008 года Деев М.А., находясь в районе площади им. Ермолова города Орла… адресуя свое предложение неопределенно широкому кругу лиц, передал […] вестник национал-большевиков “Рабочая борьба” за декабрь 2008 года и газету “Друг народа” за ноябрь 2008 года. Согласно заключению экспертов […] “Рабочая борьба” возбуждает ненависть и вражду к социальной группе руководителей предприятий и представителей власти… Таким образом, своими умышленными действиями Деев М.А. совершил преступление, предусмотренное ч. 1 ст. 282 УК РФ”[9].
Обращает на себя внимание, что обвинение в возбуждении “ненависти и вражды к социальной группе руководителей предприятий и представителей власти” было предъявлено не автору статей, и даже не редактору газеты, а лишь одному из ее региональных распространителей, который, в принципе, мог никоим образом не соглашаться с позицией авторов. В материалах дела нет никакой информации о том, что Деева о согласии с этими статьями вообще спрашивали.
Невозможно не восхититься логикой следователя, постановившего, что “руководители предприятий и представители власти”, во-первых, составляют единую и обособленную социальную группу (обвинение сформулировано в единственном числе — “социальную группу”, а не “социальные группы”), и, во-вторых, что нелицеприятная критика в их адрес “возбуждает ненависть и вражду”, вследствие чего априори нелегитимна. Следователь не счел нужным привести какие-либо цитаты, конкретизирующие утверждение, что “Рабочая борьба” возбуждает ненависть и вражду к социальной группе руководителей предприятий и представителей власти. Сложно предположить, могут ли, с точки зрения этого следователя, что бы то ни было говорить и писать независимые профсоюзные лидеры, или же любые их высказывания, возбуждая ненависть и вражду по отношению к социальной группе “руководителей предприятий и представителей власти”, заведомо противоправны?
К сожалению, это обвинительное заключение базируется на выводах экспертизы, в которых в частности говорится:
“В издании “Рабочая борьба” имеются призывы к подготовке и совершению насилия против группы людей, объединенных по социальному признаку, — управленцы, бизнесмены, “хозяева жизни”, “капиталисты””[10].
Гражданское общество, уже успевшее осознать, что социальную группу составляют “представители Федеральной службы безопасности России”, видимо, прошло бы мимо экспертного заключения о том, что “управленцы, бизнесмены, “хозяева жизни”, “капиталисты”” также составляют социальную группу, и имена экспертов — ассистентки кафедры теории и практики журналистской работы Курского государственного университета Елены Трубниковой и ведущего эксперта Курской лаборатории судебной экспертизы Минюста России, кандидата медицинских наук Дмитрия Бердникова, так бы и остались неизвестными. Они, однако, подобным социологическим открытием не ограничились, решив высказать свое мнение и о политическом устройстве страны.
Нельзя не отметить поистине странного выбора экспертов по вопросам, касающимся определения социальных групп, специфики российско-китайских отношений и устройства российской государственности: никаких публикаций Елены Трубниковой ни в центральных библиотеках, ни на сайте Курского государственного университета найти не удалось, работы же Дмитрия Бердникова касались совсем других тем, о чем красноречиво свидетельствуют их заголовки: “Возможности судебной психологической экспертизы по делам о компенсации морального вреда” или “Метод исследования акцентуаций свойств темперамента”. Кроме того, существуют оправданные сомнения относительно того, что кадровый работник одного из подразделений Минюста (как и в деле Алексея Никифорова, где экспертом был кадровый сотрудник МВД) может быть объективным независимым экспертом по делу, в котором государственная прокуратура выступает со стороны обвинения.
Как бы то ни было, именно эти имена прогремели на всю страну благодаря вот такому политологическому открытию курских экспертов, проанализировавших изъятый у Михаила Деева “бумажный листок размером 10,5 на 14 см. (наклейка)”:
“В центре композиции представлен рисунок группы людей (мужчин), у части которых лицо закрыто масками, и два человека, держащие в руках флаги с изображением символики нацболов (белый круг с серпом и молотом). Некоторые из людей вскинули руку вверх в приветствии (либо с раскрытой ладонью, либо с сжатым кулаком). Один из мужчин на переднем плане имеет закрытое маской лицо и держит в руках палку. Вверху рисунка надпись гласит: “Долой престолонаследие и самодержавие!”, а внизу: “Вступай в ряды свободных людей России!”. Общий смысл данной листовки сводится к призыву объединяться и вступать в ряды “нацболов”, которые характеризуются исключительно как “свободные люди России” (остальные не свободны!!! [три восклицательных знака в оригинале. — А.Э.]). Причем объединение “необходимо” с целью борьбы с “самодержавием и престолонаследием” (другого более четкого указания, с кем бороться нет) [так в оригинале. — А.Э.]. Если выражение “самодержавие и престолонаследие” рассматривать как синоним государственной власти, то данная борьба направлена на свержение существующей государственной власти. Указанные на рисунке элементы (закрытые масками лица, закатанные рукава, палки в руках, наличие только мужчин) могут говорить, что данная “борьба” будет проводиться насильственными методами”[11].
В констатирующей части заключения предположительный тон (“если […] рассматривать, […] то…”) уже отброшен: “В наклейке с надписью “Долой самодержавие и престолонаследие!” […] имеется призыв к… свержению государственной власти”.
Сам подсудимый Михаил Деев справедливо увидел в этом экспертном заключении доказательство правоты своей борьбы:
“Собственно, оспаривать такие вещи я не рискну, потому как считаю, что они спалились. На самом деле эксперты признали очевидный для всех факт: в стране диктатура, средневековое самодержавие, а власть передается из одних рук в другие, что по факту является престолонаследием. Так что, в принципе, к этому заключению экспертов у меня никаких претензий нет.
— Вы считаете, что эксперты правы?
— Да, в этом случае они сказали чистую правду”[12].
Вывод о том, что лозунг “Долой престолонаследие и самодержавие!” направлен на свержение существующей государственной власти, не мог, разумеется, пройти незамеченным. “Да здравствует престолонаследие в РФ”, — вынужденно съязвил автор “Газеты.ру”[13], столкнувшись с тем, что призыв к ликвидации престолонаследия был объявлен подрывающим устои российской государственности. “Одумайтесь. Вернитесь к здравому смыслу. Зафиксируйте официально, что “самодержавие и престолонаследие” — это не вы”, — призвал со страниц “Новой газеты” экономист и политолог Михаил Делягин[14]. “Язык довел до монархии. С легкой руки лингвистов в России восстановлено самодержавие”, — гласил заголовок в Интернет-версии “Независимой газеты”. Не оставив от заключения Трубниковой и Бердникова камня на камне, автор заключал:
“Все вышеизложенное — это то, что должно было бы оказаться в аналитической записке экспертов-лингвистов из Курска, если бы речь шла о действительно профессиональной и добросовестной работе. Заточенной на сохранение чести ученого, а не на конечный результат”[15].
Вопрос о чести ученого, а не об обеспечении любой ценой нужного силовым структурам результата — проблема, касающаяся отнюдь не только двух экспертов из Курска. Граждане, равно как и судьи, не обладают квалификацией ученых, но могут доверять им только тогда, когда не сомневаются в их профессионализме, честности и беспристрастности. Если же в гражданском обществе складывается понимание, что работа ученого “заточена на конкретный результат”, изначально определенный силовыми структурами, то это наносит большой удар по статусу науки в глазах социума. Читатели газет не имеют ни времени, ни желания разбираться в профессиональной компетентности и честности привлекаемых в качестве экспертов ученых. Недоверие к ним бьет по доверию к ученым и науке в целом.
IV
Еще одним политзаключенным, осужденным на основании невообразимого экспертного заключения, является Ирек Муртазин. До октября 2002 года его общественно-политическая карьера была более чем успешной. В 1999 году, в возрасте 35 лет, он стал руководителем пресс-центра президента Республики Татарстан Минтимера Шаймиева, а в июне 2002-го возглавил государственную телерадиокомпанию “Татарстан”. С этого поста он был уволен в связи с тем, что “допустил неправильное [с точки зрения властей. — А.Э.] освещение захвата, удержания и убийства заложников в период с 23 по 26 октября 2002 года в здании Театрального центра на Дубровке (“Норд-Ост”)”, сравнив чеченских террористов с “борцами за свободу”[16].
Отношения Муртазина и Шаймиева позднее значительно ухудшились, и в январе 2008-го бывший руководитель президентского пресс-центра начал выпуск оппозиционной по отношению к действующей власти газеты “Казанские вести”. 12 сентября 2008 года Муртазин опубликовал в своем электронном дневнике (“Живом журнале”) сообщение следующего содержания:
“…на 72-м году жизни, во время отдыха в Турции (в Кемере) скоропостижно скончался Минтимер Шарипович Шаймиев. […] Ближайшее окружение Минтимера Шариповича попытается скрыть эту информацию. Чтобы успеть перегруппироваться (вплоть до скоропостижной эвакуации из страны). Именно поэтому официальная информация, думаю, будет не раньше чем через неделю”[17].
Информация о состояния здоровья Минтимера Шаймиева в те дни, действительно, не публиковалась, и сам он не появлялся на публике, вследствие чего многие поверили в это сообщение, оно было перепечатано рядом новостных порталов. На самом деле оказалось, что слухи о смерти Шаймиева были ложными. Подчеркнем: эта информация была обнародована Иреком Муртазиным исключительно в личном электронном дневнике. На вопрос читателей, откуда получены эти сведения, Муртазин отвечал: “Звонил товарищ, отдыхающий в Кемере, там творится что-то невообразимое”. Позднее, в суде, отвечая защитнику Муртазина, президент Татарстана Шаймиев сказал дословно следующее:
“Если бы Муртазин хотел убедиться, если он, действительно, узнал от других источников, он бы прилетел в город Кемер. Но он не прилетел, потому что он знал, что это его ложь”[18].
Разумно ли требовать от частного лица, размещающего информацию общественной значимости, полученную им от человека, которому он доверяет, обязательной поездки в другую страну с целью попытаться верифицировать поступившие к нему сведения?! Данный вопрос особенно важен в свете предуведомления, размещенного Иреком Муртазиным на заглавной странице дневника:
“ЖЖ-дневник является личным и частным дневником, содержащим личные и частные мнения автора этого дневника. […] Дневник не […] является средством массовой информации. Сведения, содержащиеся в этом дневнике […] не могут быть использованы […] для доказательства или опровержения чего бы то ни было. […] При использовании написанного в этом ЖЖ-дневнике перепроверка обязательна”[19].
Позднее, в суде, Ирек Муртазин прямо спросил истца — президента Минтимера Шаймиева: “Вам показывали, что написано на обложке моего Интернет-дневника?”. Ответ президента был: “Я не помню”.
Несмотря на декларированно частный характер Интернет-дневника Муртазина, прокуратура Республики Татарстан по личному указанию прокурора республики Кафиля Амирова, которому по этому вопросу позвонил сам Шаймиев, начала следственные действия. 19 сентября 2008 года в квартире Муртазина был проведен обыск, изъят системный блок его компьютера. 3 декабря Следственный комитет по Татарстану возбудил уголовное дело против Ирека Муртазина по части 2 статьи 129 Уголовного кодекса (“Клевета”) и части 1 статьи 137 (“Нарушение неприкосновенности частной жизни”).
Это, однако, было только начало. 15 декабря 2008 года в отношении Муртазина было возбуждено второе уголовное дело по обвинению в возбуждении “ненависти либо вражды по признакам принадлежности к какой-либо социальной группе с угрозой применения насилия” (часть 2 статьи 282 Угловного кодекса). Основанием были записи Муртазина в личном блоге и в тексте книги “Минтимер Шаймиев: последний президент Татарстана”. Новое дело было объединено с предыдущим, с Муртазина была взята подписка о невыезде.
29 июля 2009 года в Кировском районном суде Казани под председательством судьи Алексея Кочемасова начались слушания дела по существу. 26 ноября суд признал Ирека Муртазина виновным и приговорил к 1 году и 9 месяцам лишения свободы в колонии-поселении. 15 января 2010 года Верховный суд Татарстана оставил без изменения приговор низшей судебной инстанции.
Еще в ноябре 2008 года по данному делу было подано заключение психолого-лингвистической экспертизы. Как отметили следственные органы, “в ходе предварительного следствия возникла необходимость в экспертной оценке содержания текстов, размещенных И.М. Муртазиным в сети Интернет на своем блоге за период 2007-2008 года, текстов газеты “Казанские вести” № 1 за октябрь 2008 года, газеты “Наши казанские вести” № 1 за октябрь 2008 года, а также текста книги И.М. Муртазина “Минтимер Шаймиев: последний президент Татарстана””. В качестве экспертов следствие решило обратиться к кандидату психологических наук, доценту кафедры проектирующей психологии Института психологии РГГУ Марине Новиковой-Грундт и старшему преподавателю кафедры клинической и патопсихологии Института психологии РГГУ Светлане Яковлевой. Последняя, вероятно, была выбрана потому, что ее хорошо знали в Казани, где она в 1988 году окончила филологический факультет местного университета, в 1998-м получила второе высшее образование по программе переподготовки специалистов в области психологии, а в 2002-м закончила аспирантуру. Видимо, в данной работе ведущая роль принадлежала ей, а не Марине Новиковой-Грундт, ибо в заключении сказано, что “экспертиза проводилась в личном рабочем кабинете эксперта Яковлевой С.В. в городе Москве”.
В своем заключении, объем которого сопоставим с магистерской диссертацией, Светлана Яковлева и Марина Новикова-Грундт пошли дальше всех других экспертов. Если в “деле Никифорова” социальной группой были названы “представители Федеральной службы безопасности России”, а в “деле Деева” — “управленцы, бизнесмены, “хозяева жизни”, “капиталисты””, то здесь была введена “категория “Другие” — люди, объединенные по социальному признаку, представители власти региона”.
Трудно поверить, что в современном правовом государстве человек может быть отправлен в колонию за возбуждение ненависти или вражды к категории “другие”, но это, увы, факт, от которого некуда деться. Фрагменты ответов экспертов на заданные им следствием вопросы отчетливо свидетельствуют об этом:
“Выявлены следующие факторы, способствующие возбуждению ненависти либо вражды между людьми по признаку отношения к социальной принадлежности:
1. Деление общества на две противодействующие категории. В объекте № 5 [здесь и далее под номерами имеются в виду разные анализируемые тексты. — А.Э.] отмечена большая конкретизация категории “Другие” — представители именно региональных властей”.
Вопрос № 4: Могут ли тексты способствовать разжиганию социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию?
Ответ: Да, могут. Выявлено целенаправленное формирование готовности людей, объединенных по социальному признаку, к групповым действиям по реализации социальных интересов своей группы. Основная идея — формирование оборонительного поведенческого стереотипа реагирования на представителей категории “Другие”. […]
В целом категорию “Другие” составляют люди, занимающие ответственные посты в структурах исполнительной и законодательной власти, финансовых структурах и средствах массовой информации, позитивно оценивающие деятельность данных структур. […] Категория “Другие” — люди, объединенные по социальному признаку, это представители власти региона, которым приписываются резко негативные характеристики”.
Упоминание ниже экспертами высших руководителей страны наглядно демонстрирует абсурдность бинарной оппозиции “мы vs. другие”, на которой строится все их заключение. Светлана Яковлева и Марина Новикова-Грундт пишут, что в текстах Ирека Муртазина:
“…отмечено амбивалентное (противоречивое) отношение к президенту России и премьер-министру России: данные лица то представлены как объекты обмана и финансовых манипуляций со стороны региональных властей и входят в состав категории “Мы”, то деятельность данных лиц оценивается негативно, утверждается их принадлежность к категории “Другие” и, соответственно, противопоставление категории “Мы””.
Таким образом, совершенно непонятно, что делать: то ли нужно предъявить Иреку Муртазину обвинение в возбуждении ненависти и вражды по отношении к президенту и премьер-министру России, то ли, наоборот, отметить готовность подсудимого защитить доброе имя Дмитрия Медведева и Владимира Путина, не причастных к манипуляциям, совершаемым представителями категории “другие”.
Особенно впечатляют следующие характеристики, которыми эксперты Яковлева и Новикова-Грундт оправдывают судебное преследование Муртазина:
“В объекте № 2 отмечено формирование идеи необходимости преобразований.
В объекте № 5 отмечено формирование идеи необходимости преобразований.
Объект № 5 содержит указания на разрушение экономической системы вследствие ущербного управления или целенаправленных действий властей.
Отмечено указание на негативную оценку народом руководства Республики.
Формирование убежденности читателя в достоверности данных, высказываемых в том числе и в форме предположений, происходит за счет цитирования авторитетных лиц, ссылок на статистические данные, демонстрации принадлежности в прошлом к структурам власти и осведомленности о личной жизни представителей власти, демонстрации осведомленности о кадровых изменениях и особенностях взаимодействия во властных структурах, возможности доступа к закрытой информации”[20].
Нужно ли из этого сделать вывод, что оппозиционные политики лишь тогда имеют законное право выражать свое мнение в книгах, статьях и личных Интернет-дневниках, когда они выступают за стагнацию и застой, игнорируют результаты социологических опросов населения, цитируют исключительно некомпетентных обывателей и не ссылаются ни на какие статистические данные? Значит ли это, что ответственная журналистика является в современной России нелегитимной именно в силу того, что она является ответственной?
Ответ на этот вопрос должен дать, конечно, не Кировский районный суд Казани. Однако без ответа на него развитие СМИ и гражданского общества в стране представляется едва ли возможным.
V`
Дело Новороссийского комитета по правам человека[21] является еще одним примером прогремевшей на всю страну экспертизы.
Тамара и Вадим Карастелевы, директор и заместитель директора Новороссийского комитета по правам человека (НКПЧ), вели кампанию против двух статей закона Краснодарского края “О мерах по профилактике безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних”. Правозащитники убеждены, что суровые ограничения на пребывание несовершеннолетних на улице ущемляют их права. Упомянутый краевой закон устанавливает, что дети до 7 лет вообще не могут появляться в общественных местах без сопровождения родителей или законных представителей круглосуточно, несовершеннолетние в возрасте от 7 до 14 лет — с 21:00 до 6:00, а подростки от 14 до 16 лет — с 22:00 до 6:00.
В рамках кампании по защите прав детей на свободу передвижения супруги Карастелевы организовали ряд публичных мероприятий. 30 апреля 2009 года служба новороссийского управления ФСБ по Краснодарскому краю (исполняющий обязанности начальника полковник Виктор Шевченко) направила письмо прокурору города Александру Казимирову, в котором сообщала:
“[…В ходе пикета 4 апреля 2009 года] отмечено использование одним из участников акции транспаранта “Свободу не дают, ее берут!”, содержащего косвенные призывы к совершению насильственных, антиобщественных действий, представляющих угрозу общественному порядку и Конституционному строю РФ”
[22].
Прокуратура начала действия, направленные на ликвидацию НКПЧ.
Директор Комитета Тамара Карастелева подала иск против прокуратуры, 24 июня 2009 года его рассматривал Октябрьский районный суд Новороссийска. Суд полностью отклонил иск Карастелевой. Фраза Нила из написанной в 1901 году пьесы Максима Горького “Мещане” “Прав не дают — права берут”, переформулированная Карастелевыми как “Свободу не дают, ее берут!”, стала в 2009-м предметом экспертизы на предмет ее экстремистского характера. Прокуратура привлекла двух экспертов: кандидата философских наук, доцента Геленджикского филиала Кубанского государственного университета Владимира Рыбникова, и директора муниципального центра социально-психологической адаптации “Диалог” Светлану Гузеву.Светлана Гузева, упомянув Горького, пришла к следующему выводу:
“…в данном контексте (митинг протеста на тему Закона “О мерах по профилактике безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних в Краснодарском крае”) и направленный на агитационную работу среди несовершеннолетних данный лозунг “Свободу не дают, ее берут” является побуждающим высказыванием и может восприниматься несовершеннолетними старшего подросткового возраста как побуждение к активному противостоянию деятельности органов власти”[23].
Эксперт не сформулировал в целом условий, при которых, по ее мнению, данная цитата из пьесы “Мещане” может, а при которых не может быть побуждением к активному противостоянию деятельности органов власти. Кроме того, “побуждение к противостоянию деятельности органов власти”, пусть и “активное”, уголовным преступлением в Российской Федерации не является.
Особого внимания заслуживает поданное 29 мая 2009 года экспертное заключение Владимира Рыбникова, которое прокуратура использовала в качестве основного доказательства. Как отметил сам Рыбников, его “исследование проводилось с помощью логического анализа, философских выводов и категорий, а также исторических свидетельств деятельности ЦРУ США”. С Горьким, которого он не упоминает, Рыбников “расправился” в первом же абзаце:
“Представленные для экспертного анализа лозунги, выдвинутые В.Е. Карастелевым 18 апреля 2009 года в г. Новороссийске в порядке пикетирования краевого закона “О мерах по профилактике безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних в Краснодарском крае”, представляются разнокачественными по философскому содержанию и правовому значению. Однако среди них есть такие, которые заслуживают философской и правовой оценки со стороны экспертов. В первую очередь это относится к лозунгу: “Свободу не дают, ее берут”. Этот лозунг представляется ошибочным и вредным”.
Однако этого эксперту показалось мало, и за строчкой, написанной Максимом Горьким в первом году ХХ века, замаячила зловещая тень американских разведывательных служб:
“Свободу нельзя просто “брать”, поскольку свобода предусматривает юридическую ответственность, если она является правомерной свободой. Свобода, с позиций законодателей Краснодарского края, предусматривает определенный временной масштаб поведения, временные рамки нахождения детей на улицах, но не нарушает прав родителей и общества на защиту детей от возможных неприятностей в ночное время. Если дать аналитический ответ на вопрос: “Кому выгодно иметь распущенную и бесконтрольную молодежь в России?” […] то можно обнаружить, что пресловутый “План Алена Даллеса”, опубликованный в печати как “Директива 20/1 СНБ США от 18 августа 1948 года”, выполнен не полностью. Развален СССР, но есть еще молодежь, которая, согласно планам США, должна полностью отрицать государственный порядок и действия государственных органов, отвечающих за будущее молодежи. В интересах США, чтобы российская молодежь выбирала “пепси”, забыв о своих родителях, нравственности и ответственности за судьбу Родины. Для США, как стратегического противника России, молодежная “свобода без границ” очень выгодна, поскольку порождает преступность и наркоманию. […] Если “свобода” не предусматривает ответственности и общественного порядка, то она обязательно ведет к анархии и преступности. Эта общефилософская истина может найти подтверждение не только в многочисленных исторических фактах, но и в повседневной жизни города Новороссийска, всех городов Краснодарского края. Подумал ли об этом госп. Карастылев В.Е., когда выдвинул лозунг: “Свободу не дают, ее берут”? Если он знал об этом и действовал осознанно, то данный поступок можно оценить как подрыв нравственных устоев общества. […] Осознанно или нет, но госп. Карастылев В.Е., выдвинув лозунг “Свободу не дают, ее берут”, служит интересам тех, кто хотел бы расшатать общественно-политический строй современной России”[24].
Как отмечается в аналитической справке центра “Сова”: “суд счел возможным опереться в своем решении на экспертизу, автор которой и качество которой таковы, что должны бы исключать такую возможность”[25]. Экспертиза Владимира Рыбникова напоминает не научное исследование, на основании которого можно что бы то ни было доказывать, а политико-публицистическое эссе на предложенную тему. Политические рассуждения у Рыбникова подкреплены ссылкой на известную фальсификацию — так называемый “план Даллеса” — текст, представляющий собой компиляцию из отрывков политической саги советского писателя Анатолия Иванова “Вечный зов” (Москва, 1971) и пропагандистской книги Николая Яковлева “ЦРУ против СССР” (Москва, 1983). Слова, вложенные Ивановым в уста одного из отрицательных героев “Вечного зова” — Лахновского, бывшего белогвардейца на службе у нацистов, — в праворадикальной постсоветской публицистике часто приписывали директору ЦРУ Алену Даллесу, якобы автору секретного плана “развращения нравов” в СССР[26]. Совершенно очевидно советское, а не американское происхождение этого текста. В 2004 году в газете Министерства обороны России “Красная звезда” было недвусмысленно сказано:
“Впервые высказывание, очень схожее по смыслу с “цитатой из Даллеса”, появилось в СССР в художественной литературе. В 1965 г. в Киеве, в издательстве “Радяньский письменник”, вышел роман Ю. Дольд-Михайлика “И один в поле воин”. В его второй части — “В плену у черных рыцарей” — американский генерал Думбрайт, инспектирующий разведшколу, произносит слова, которые можно рассматривать как вольное изложение установок Даллеса на развертывание идеологической войны против СССР. Позднее нечто подобное произносит и другой литературный персонаж — один из отрицательных героев романа Анатолия Иванова “Вечный зов”. Читал ли писатель произведение своего украинского собрата по перу или был знаком с каким-то документом из архивов КГБ о планах ЦРУ — неизвестно. Но случайные совпадения в нашей жизни бывают крайне редко, так что скорее всего цитата, приписываемая Алену Даллесу, была введена в писательский и журналистский обиход еще во времена Брежнева кем-то из спецслужб. Люди же творческие охотно ее использовали, потому как она отвечала их убеждениям и в общем-то соответствовала тогдашней стратегии “психологической войны””[27].
Однако “документ”, признанный фальшивкой даже в официальном издании Министерства обороны, продолжает использоваться привлеченным прокуратурой экспертом для обоснования требований о ликвидации правозащитной организации, будто бы выполняющей неведомо кем сочиненный “план”.
VI
Экспертные заключения по делам Алексея Никифорова, Михаила Деева, Ирека Муртазина, Тамары и Вадима Карастелевых, представленные судам в Екатеринбурге, Орле, Казани и Новороссийске, обнажили весь масштаб возможного абсурда. В первом случае к современной России объявляется применимым понятие “фашистское государство”, во втором — “самодержавие и престолонаследие”, в третьем криминальным объявляется сам факт “формирования идеи необходимости преобразований”, в четвертом — агентом ЦРУ становится Максим Горький. При этом данные экспертные заключения в трех из четырех случаев были единственными, представленными суду.
Что можно сделать в этой связи?
Во-первых, необходимо выработать механизмы внятного и прозрачного отбора экспертов. Обсуждать, что есть “социальные группы” не могут кандидаты медицинских наук или авторы текстов о том, что “праславянские “сидны” через медитацию могли легко попасть в энергоинформационное “поле” Абсолюта”[28], — то есть обсуждать они, разумеется, могут все что угодно, но к научной экспертизе это уже не имеет никакого отношения. Профессиональные социологи не знают таких очерченных социальных групп, как “управленцы, бизнесмены, “хозяева жизни”, “капиталисты”” или “другие”; соответственно, эти понятия не могут фигурировать в обвинительных заключениях и приговорах судов по печально знаменитой 282 статье. Сказанное не означает, что должен быть сформирован государственный реестр экспертов, ибо в таком случае возможности властей отсеивать “политически неблагонадежных” получили бы институциональное оформление. Вместе с тем, поскольку государство контролирует всю сферу судопроизводства, именно им должны быть установлены некие минимальные критерии компетентности, позволяющие тому или иному лицу претендовать на то, чтобы выступать в качестве эксперта в уголовном процессе, частью которого является анализ текстов сквозь призму методологий, принятых в общественных науках. Подобно тому, как в судебной экспертизе вскрытие трупов поручают патологоанатомам, а не журналистам, кандидаты медицинских наук не могут выступать как эксперты по социолингвистическому анализу текстов.
Во-вторых, коль скоро принцип состязательности сторон признан основополагающим в организации уголовного процесса, он должен быть распространен и на экспертные заключения. Вариативность подходов и методов, принятых в общественных науках, практически неизбежно позволяет разным специалистам придти к неодинаковым (а порой и полярным) выводам при анализе одних и тех же текстов. Учитывая, что речь идет не об отвлеченных или теоретических спорах, а о судебных процессах, в которых выносятся необратимые решения, сопряженные в том числе и с лишением свободы, особенно важно, чтобы суд имел возможность выслушать разные точки зрения. Необходимо, чтобы экспертные заключения могла представлять не только сторона обвинения, но и защита (сегодня такое право ей не гарантировано) и чтобы суд в любом случае не выносил решения на основании одного-единственного мнения специалиста.
В-третьих, крайне проблематичным является положение, при котором, в отличие от судебных решений, заключения профессиональных экспертиз негде обжаловать, в принципе не установлен порядок, позволяющий это сделать. Необходимо сформулировать критерии и процедуры, которые бы позволяли обжаловать экспертные заключения, например, в ученых советах федеральных и исследовательских университетов, профильных учреждений Российской академии наук.
В-четвертых, адекватные этические и профессиональные коды должны быть выработаны самими научными работниками, чтобы лица, пишущие и/или подписывающие экспертные заключения, подобные процитированным в настоящей работе, знали, что рискуют столкнуться с остракизмом и презрением со стороны коллег. Ученые-естественники довольно активно борются с лженаукой, но до сегодняшнего дня ни одно из процитированных выше абсурдных экспертных заключений не стало предметом обсуждения ни в ученых советах профильных академических институтов, ни в профессиональных ассоциациях социологов, историков, психологов, лингвистов и других специалистов, которые, например, могли бы по своей инициативе разъяснить районному суду Новороссийска разницу между Аленом Даллесом и Анатолием Ивановым. К сожалению, до настоящего времени ученые-обществоведы демонстрируют потрясающее равнодушие как к тому, что под знаменем “науки” невинные люди отдаются под суд и признаются виновными, так и к тому, что происходит профанация и дискредитация научного знания как такового.
В-пятых, отсутствие в законе четко прописанного определения понятий “социальная рознь” и “разжигание социальной розни” дает правоохранительным органам возможность обвинить любого человека по 282 статье Уголовного кодекса (“Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства”). Эксперт Комитета за гражданские права Рэм Латыпов напомнил, что в 2003 году, когда эта норма вводилась в закон, “предполагалось, что она будет защищать таких лиц, как бомжи, представители сексуальных меньшинств и другие малые группы, при этом общественность не могла представить, что власть объявит социальной группой саму себя”[29]. Необходимо вернуться к адекватному пониманию понятия “социальная группа”, во-первых, и понятия “социальная группа, нуждающаяся в защите со стороны закона”, во-вторых. Власть не может и не должна использовать свою монополию на использование аппарата насилия для затыкания ртов всем своим критикам, а нормы, сформулированные для защиты слабейших, не должны превращаться в механизм защиты властью самой себя.
В-шестых, и это, пожалуй, самое главное, важно помнить, что статья 29
Конституции России четко и недвусмысленно гласит: “Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом”. Свобода распространять информацию и идеи, свобода выражения мнения, в том числе и свобода критиковать правительство (в соответствии со статьей 10 европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод и в соответствии с установившейся прецедентной практикой Европейского суда по правам человека) составляет одну из существенных основ демократического общества. Необходимо стремиться к тому, чтобы и власть, и гражданское общество понимали, что полифоническое разнообразие общественной полемики — благо, а не проклятье, с которым нужно бороться. Могут и должны пресекаться лишь четкие и недвусмысленные призывы к насилию, имеющие не иллюзорный шанс быть реализованными. Оппозиционные мысли и взгляды, в том числе и выражаемые публично (а уж тем более в частных Интернет-дневниках), способствуют поиску оптимальных векторов, дополняя и расширяя гамму возможных путей общественного развития. Расширительные толкования, согласно которым ненависть и вражда могут возбуждаться к социальным группам “хозяева жизни”, “другие” и им подобным, выхолащивают суть и смысл борьбы с ксенофобией и экстремизмом, ставя на одну доску воинствующих нацистов и профсоюзных активистов, правозащитников и оппозиционных политиков. Выдавливая всевозможные оппозиционные мнения из области легитимного дискурса в область криминализованного экстремизма, отказываясь от принципа свободы дискуссии, власть не оставляет своим критикам иного пути, кроме силового противостояния.Ничто, пожалуй, не противоречит интересам как власти, так и гражданского общества больше, чем это. Борьба с экстремизмом не должна превращать в экстремистов половину мыслящего населения страны, а мобилизованные властью научные работники должны понимать, какая ответственность лежит в этой связи на их плечах.
_______________________________________________
1) Первоначальная версия статьи была представлена на 17-й ежегодной конференции “Пути России”, прошедшей 29-30 января 2010 года в Московской высшей школе социально-экономических наук. Автор выражает огромную признательность Олегу Васильеву, в многочисленных диалогах с которым выкристаллизовались основные положения данной работы.
2) См.: Обвинительное заключение по делу об обвинении Никифорова А.В. в совершении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 282.2 УК РФ.
3) Заключение эксперта Суслонова П.Е. от 4 мая 2009 года. С. 2 (ответ на вопрос 1). Цит. по ксерокопии оригинального документа.
4) Там же. С. 2-3 (ответ на вопрос 3).
5) Там же. С. 3 (ответ на вопрос 3).
6) Там же. С. 4 (ответ на вопрос 5).
7) В Орловской области осужден мужчина, который причастен к экстремистской деятельности // Новости федерации. 2010. 25 мая. Видеозапись оглашения приговора см.: http://g-sarkisyan.livejournal.com/112389.html.
8) Фомченков С. “Центр Э” против Михаила Деева // Нацбол.ру. 2010. 28 января.
9) Постановление о привлечении М.А. Деева в качестве обвиняемого по уголовному делу № 18023 от 24 декабря 2009 года. С. 2. Цит. по ксерокопии оригинального документа.
10) Заключение экспертов ГУ “Курская лаборатория судебной экспертизы” Е.А. Трубниковой и Д.В. Бердникова № 357/20.1/410 от 20 мая 2009 года. Цит. по ксерокопии оригинального документа.
11) Там же. Разд. IV.
12) “Лаборатория самодержавия”. Интервью Михаила Деева Анастасии Аксеновой // Каспаров.ру. 2010. 21 января.
13) Бочарова С. Да здравствует престолонаследие в РФ // Газета.ру. 2010. 18 января.
14) Делягин М. Государственная власть новой России — “самодержавие и престолонаследие”? // Новая газета. 2010. 21 января.
15) Минин С. Язык довел до монархии // Независимая газета. 2010. 21 января.
16) Цит. по: Приговор по делу № 1-376/2009 от 24 ноября 2009 года.
17) “Пришла страшная весть”. Сообщение в блоге Ирека Муртазина от 12 сентября 2008 года (http://irek-murtazin.livejournal.com/218516.html).
18) Дело № 1-376/09. Протокол допроса потерпевшего (М.Ш. Шаймиева) от 10 августа 2009 года.
19) Цит. по: http://irek-murtazin.livejournal.com/profile.
20) Заключение судебной психолого-лингвистической экспертизы по уголовному делу № 242510 от 7 ноября 2008 года. Исследование объекта № 2. П. 7.
21) Дело НКПЧ излагается по справке информационно-аналитического центра “Сова” от 11 сентября 2009 года.
22) Документ цит. в справке центра “Сова” (http://xeno.sova-center.ru/29481C8/D9601B2).
23) Текст экспертизы Светланы Гузевой был опубликован на портале “Газета.ру” 10 сентября 2009 года (www.gazeta.ru/politics/2009/09/10_a_3258922.shtml?incut3).
24) См.: Азар И. Суверенная демократия им. Спинозы // Газета.ру. 2009. 10 сентября; полный текст экспертизы Владимира Рыбникова опубликован в “Газете.ру” 10 сентября 2009 года (www.gazeta.ru/politics/2009/09/10_a_3258922.shtml?incut2).
25) См. справку центра “Сова” (http://xeno.sova-center.ru/29481C8/D9601B2).
26) См.: Саква Н. Что такое План Даллеса? (www.sakva.ru/Nick/DullPlan.html).
27) См.: Кочуков А. Война после войны // Красная звезда. 2004. 28 октября.
28) Рыбников В.А. Ведическая культура Руси. Москва: Витязь, 2002.
29) Цит. по: Аксенова А. Разжигатели везде // Каспаров.ру. 2010. 20 апреля.