Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2010
Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) — историк, политолог, доцент факультета социальных наук Тартуского университета. Живет в Тарту и Санкт-Петербурге. Автор книги “Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества” (НЛО, 2009).
Вячеслав Морозов
Обзор российских интеллектуальных журналов
Совпадения, как известно, бывают случайные и не очень. Мы оставляем читателю судить о том, был ли факт публикации во втором номере “Свободной мысли” за 2010 год статьи Аскара Акаева “Кыргызстан: сбылись ли ожидания?” просто иронией истории или тайным знаком из закулисных политических пространств. Совпадение действительно впечатляет: ведь бывший киргизский лидер рассуждает о причинах, механизмах и результатах “тюльпановой революции” 2005 года в номере, увидевшем свет за несколько недель до нового переворота. Правда, очередная революция пришлась как раз на пятилетие предыдущей, и материал, конечно, был банально приурочен к юбилею. Отметим, однако, что в рамках представленного в статье подхода ее публикация выглядит почти как точный признак заговора: Акаев принимает как данность тот факт, что не только “оранжевые революции” на постсоветском пространстве, но и, например, распад Югославии были результатами действий Запада, для которого такие события представляли более дешевую альтернативу военному вмешательству по афганскому или иракскому сценарию. Зато оценка результатов развития страны за последние пять лет вполне ожидаема: в стране “за ширмой демократии” строится “ханская система” (с. 40).
Журнал последовательно проводит линию на поддержку модернизационной программы, выдвинутой Дмитрием Медведевым (см. обзор журналов в “НЗ” № 69). Во втором номере этой теме целиком посвящена рубрика “
Res publica”. Сергей Дубинин с огорчением отмечает, что до сих пор все попытки модернизации в России были милитаристскими по духу и мобилизационными по форме; исключения пока не составляет и нынешний курс, проводимый твердой рукой центральных властей и имеющий главным образом технократические, а не политические задачи. Дубинин полагает, что вмешательство государства необходимо, но не должно становиться единственным инструментом реформ. Тему продолжает Николай Шмелев, перечисляя “императивы государственного участия” в модернизации экономики. Эти авторы наиболее очевидно расходятся друг с другом в двух вопросах: о защите внутреннего рынка и о финансировании науки и образования. Шмелев считает российскую экономику чрезмерно открытой для импорта и призывает проводить умеренно протекционистскую политику, а Дубинин, напротив, указывает на негативные последствия ограничения международной конкуренции в ряде отраслей. Что касается науки, то Шмелев видит главную задачу в резком наращивании ее финансирования государством, тогда как Дубинин ставит проблему неэффективного использования уже выделяемых немалых средств.В третьем номере за 2010 год тему продолжает Николай Гульбинский, призывающий не строить воздушных замков и поставить в качестве главной задачи модернизации решение наиболее острых проблем социальной и экономической инфраструктуры. Гульбинский также считает, что, кроме государства, модернизацию в России проводить некому, и призывает власти как можно скорее продемонстрировать хотя бы один пример успешно реализованного модернизационного проекта. Владимир Бабкин, по своему обыкновению, подвергает разносу политику всех без исключения руководителей постсоветской России за систематическое разрушение экономики страны и подрыв ее научного потенциала. Пафос автора в чем-то симпатичен, однако совершенно неясно, как можно найти хоть какой-то выход из сложившейся ситуации, если все действительно так беспросветно и кругом одни враги.
О сложных российских проблемах говорит и Сергей Маркедонов в статье “Дагестан: новая власть и старые проблемы”. Назначение нового главы республики автор ставит в контекст ее чрезвычайно сложного внутреннего устройства и возникающих в связи с этим проблем. Характерно, что работа размещена под рубрикой “
Terra incognita”, — среднестатистическому россиянину действительно очень мало знакома специфика дагестанской ситуации.В “Свободной мысли” уже сложилась традиция публикации страноведческих работ, знакомящих читателя с историей и современными проблемами стран, не часто оказывающихся в центре внимания российской общественности. Такова статья Григория Косача о Саудовской Аравии, включенная в рубрику “
Teatrum mundi” во втором номере. В третьем же выпуске эта рубрика получилась более обширной и разнообразной. Лариса Дериглазова стучится в открытую дверь, доказывая, что начало войны в Ираке была ошибкой администрации Джорджа Буша, поскольку ни одна из целей — заявленных или подразумеваемых — не была толком достигнута. Традиционно значительное место на страницах журнала отводится региону Центральной и Восточной Европы: Ирина Синицына и Наталия Чудакова анализируют последствия мирового кризиса для польской экономики, а Александр Сытин рассказывает об усилиях балтийских государств, направленных на обретение энергетической независимости от России. В статье “Есть ли у России союзники?”, построенной на соединении цивилизационного подхода с вполне стандартным позитивистским пониманием ценностей и интересов, Илья Левяш доказывает, что единственно правильным решением для Москвы было бы искать союзника в лице объединенной Европы.Работа Михаила Смирнова ““Святая Русь”: от метафизики к политике” (№ 3) служит довольно интересным примером критического подхода к определенной идеологии, в рамках которого автор разделяет основные положения анализируемого дискурса и тем не менее умудряется сохранять от него дистанцию. В результате с определенной точки зрения текст может читаться как разоблачение того, как новое руководство Русской православной церкви манипулирует смыслами, конструируя образ “Святой Руси” в целях сугубо политических и даже экспансионистских, однако автору такой подход представляется мудрым и разумным.
Во втором номере Борис Орлов, оседлав своего любимого конька, размышляет о трудностях, с которыми столкнулась европейская социал-демократия в условиях мирового экономического кризиса. Автор ставит современные проблемы европейских умеренных левых в исторический контекст, показывая, как формировалась их идеология и практика на протяжении полутора веков. Нетрадиционный взгляд на мировые тенденции предлагают Андрей Коряковцев и Сергей Вискунов в статье “Бюрократия и религия в эпоху глобализации” (№ 2). Авторы отказываются от привычного определения бюрократии как рационально организованной системы управления, противопоставляя эзотерический технократизм прагматизму либерального гражданского общества. В результате получается, что у бюрократии и религии немало общего, и смычка между бюрократическим и религиозным фундаментализмом как раз и определяет характер современных глобальных структур господства. Правда, выходит, что эти структуры с одинаковым успехом работают и в традиционном, и в утратившем “подлинные” ориентиры западном обществе, в первом случае опираясь на антизападную и антикапиталистическую религиозность масс, а во втором — на их поверхностную приверженность той или иной религии как форму культурной идентификации. Это различие, на наш взгляд, в статье проработано недостаточно подробно.
Статья Владимира Якунина “Глобализация и диалог цивилизаций” (№ 3) содержит стандартный набор озабоченностей негативными сторонами глобализации (куда в первую очередь относится западный экспансионизм) и рецептов по преодолению этих трудностей посредством межцивилизационного диалога. Если и есть в тексте новаторский элемент, то его следует искать в словарном запасе автора: уже на первых страницах можно найти такие сочные неологизмы, как “идеомиф”, “императив макроценности глобализма” или “психоментальность”. Вадим Мухачев во втором номере сокрушается по поводу неспособности общественных наук выработать единую социальную теорию, которая была бы способна поставить управление обществом на подлинно научную основу. Его статья, озаглавленная ““Темный лес” теории и миражи идеологии”, производит довольно своеобразное впечатление: с одной стороны, автор ссылается на многочисленные отечественные и зарубежные тексты, критически осмысливающие состояние мирового обществознания с вполне современных позиций. С другой же стороны, наивная вера в возможность “подлинно научного” познания социального мира предполагает полное игнорирование философии науки начиная как минимум с Поппера. Цитаты из Маркса используются скорее для пропаганды позитивизма, чем для его критики, что заставляет вспомнить о советских учебниках по философии и политэкономии — вечно живом трупе социального знания.
В работе “Демократия, “социальное государство” и война” (№ 2) Леонид Фишман выдвигает хорошо, в общем-то, известный тезис о связи между демократическим строем, социальными гарантиями и военным аппаратом государства как в античности, так и в Новое время. Эта мысль, однако, формулируется автором в редукционистском ключе:
“…демократия как в античности, так и в Новое время основывается не на абстрактных “естественных правах человека”, а на политической сделке, заключенной между элитами и массами с целью значительного увеличения военной мощи государства” (с. 111).
Значимость всех остальных факторов прямо не отрицается, но и не признается, что приводит автора к не менее категорическому заключению: “современная демократия с устранением ее милитарного стержня должна исчезнуть” (с. 124). Параллели между античностью и современностью находятся также в центре внимания статьи Николая Бугрова, которая посвящена вольному использованию теории при конструировании образов западной и восточной цивилизаций.
Рубрика “
Ad litteram” во втором номере отсылает читателя к относительно недавнему прошлому: в ней перепечатываются материалы “круглого стола”, посвященного законопроекту о свободе совести, из февральского номера “Коммуниста” за 1990 год. В третьем номере перепечатана статья Георгия Сафарова “Колониальная революция и классовая борьба в Индии”, впервые увидевшая свет в журнале “Большевик” в 1930 году. В статье представлена реакция советского обществоведения на события антибританской кампании, развернувшейся в тот период под руководством Махатмы Ганди и ставшей одним из важных этапов на пути Индии к независимости. Во втором номере под исторической рубрикой “Pro memoria” публикуются работы Елены Петренко об интеллектуальном наследии Петра Струве и Михаила Якушева о дипломатическом протоколе при Османском дворе второй половины XIX — начала XX века.Среди материалов рубрики “
Marginalia” во втором номере привлекает внимание отклик Вадима Сапона на статью Камалудина Гаджиева “Искушение свободой” (о ней мы коротко писали в “НЗ” № 67). Сапон пытается защитить либертарную идеологию от неоправданных, по его мнению, обобщений, предпринятых Гаджиевым, для которого либертаризм — это своего рода радикальный неолиберализм, идеология скорее рыночная, нежели демократическая. Сапон указывает на наличие влиятельного левого крыла либертаризма с ярко выраженным антибуржуазным содержанием. Это, безусловно, важное уточнение, однако едва ли оно удовлетворит Гаджиева, который выступает скорее с социально-консервативных позиций и для которого, соответственно, и рыночный фундаментализм, и его критика слева одинаково неприемлемы, поскольку грозят разорвать органичную ткань социального. В третьем номере отметим как интересную своей противоречивостью работу Владислава Бачинина “Социология между светским и религиозным”. Автор справедливо критикует секулярную науку Нового времени за иллюзорную попытку начать теоретизирование с чистого листа, однако единственной альтернативой ему видится возврат к “абсолюту”, к “сакральному”, то есть фактически учреждение религиозной науки. Бачинин упускает из виду тот факт, что светское социальное знание давно уже признало собственную историчность и, следовательно, укорененность, в том числе и в религиозной традиции. Это, однако, не означает автоматического возврата к религиозным догматам в качестве единственно мыслимой первоосновы бытия — скорее, наоборот, в современной философской мысли и социальной теории общество предстает своим собственным автономным основанием, не нуждающимся в метафизических первоосновах в виде религиозного абсолюта или вечной и неизменной природы человека.Особое место среди материалов даже такого многогранного журнала, как “Свободная мысль”, занимает опубликованная в третьем номере статья Александра Суворова “Философия независимой жизни”. В ней на основании личного опыта автора раскрывается несложный, в общем-то, тезис о том, как важна для детей-инвалидов мобилизация всех ресурсов личности на обретение социальных навыков, и в частности на образование.
Очередной номер “Полиса” (2010. № 2) открывает рубрика “Политический дискурс”, состоящая всего из двух статей, но зато написанных весьма известными авторами. Юрген Хабермас предоставил журналу право первым опубликовать свою работу “Религия, право и политика. Политическая справедливость в мультикультурном мир-обществе”. Автор пытается задать условия формирования единого нормативного пространства, в котором участвовали бы различные по своим культурным основаниям версии
modernity. Как известно, Хабермас видит свою миссию в выработке нейтральных форм политической коммуникации, которые обеспечили бы выработку подлинно справедливых вариантов взаимодействия между различными социальными группами. Вот и в этом тексте он совершенно исключает из своего анализа вопрос о связи между нормой и властью, как если бы цивилизации вступали в диалог как изначально равные, хотя и различно мыслящие субъекты.В семи тезисах, уложившихся на девяти журнальных страницах, Борис Капустин резюмирует свой многолетний проект определения политической философии как практики и способа отношения к действительности. Политическая философия, считает Капустин, предполагает “видение политики как действительности, не редуцируемой к до- и внеполитическим “сущностям”
и не выводимой из них”, причем “она может делать это, только выявляя политическое происхождение самих таких “сущностей”” (с. 25). Эта фундаментально критическая миссия означает необходимость постоянной оппозиционности и, более того, отождествления с позицией угнетенного:““Точка зрения” поднимающихся угнетенных, конечно, тоже является частной и не совпадает… с “интересом человечества”. Но в ней есть момент всеобщего… Поднимающийся угнетенный есть конкретная историческая истина, которую в каждой специфической ситуации должна раскрывать политическая философия” (с. 30).
Тема номера обозначена как “Политическое развитие на постсоветском пространстве”, но включает лишь статьи о западной его части — Украине, Белоруссии и России. Пытаясь классифицировать события “оранжевой революции”, Дэвид Лэйн утверждает, что это были “события, начавшиеся как “оркестрованный” протест против фальсификации выборов”, а затем вылившиеся в “революционный государственный переворот” (с. 31). Свой вывод автор основывает на крайне спорной методологии, состоящей в работе с материалами опросов общественного мнения и фокус-групп. Тем самым отношение людей к событию постфактум принимается в качестве его наиболее правильной оценки, а разочарование, постигшее большинство сторонников революции в последующие годы, равно как и тот факт, что революция не добилась декларируемых целей, трактуется как свидетельство отсутствия революции как таковой. В работе “Этнополитическая трансформация Беларуси и Украины сквозь призму миграций” Анастасия Подолянская фиксирует факт привлекательности Белоруссии, в отличие от Украины, для представителей “нетитульных” этнических групп, в том числе русских и украинцев, и связывает это с политикой формирования гражданской нации в Белоруссии и этнокультурной — на Украине. Петр Главачек, оценивая роль политических партий в Белоруссии и применяя транзитологические шаблоны, делает практически неизбежный вывод о том, что партии не выполняют своих предписанных функций. Однако автор даже не задается вопросом, какова же тогда их роль в существующей системе, — получается, что они существуют “просто так”. Спорным представляется и вывод о деполитизации белорусского общества — возможно, это и в самом деле верно, но едва ли допустимо делать такой вывод лишь на основании данных о равнодушном отношении населения к партийной политике. Наконец, под той же рубрикой публикуется третья часть статьи Виктора Шейниса “Национальная безопасность России. Испытание на прочность”. Речь на этот раз заходит о механизмах и институтах обеспечения национальной безопасности, и автор использует эту тему, чтобы покритиковать существующий режим — главным образом за отсутствие механизмов общественного контроля в сфере национальной безопасности.
Содержание рубрики “Субдисциплина” во втором номере сформирована вопреки сложившейся практике: вместо того, чтобы, как раньше, знакомить читателя с одним из направлений отечественной политологии редакция решила дать “панораму политической науки России” по итогам
V Всероссийского конгресса политологов. Представленные в рубрике четыре работы действительно показывают многообразие подходов, характерное для отечественной политологии. Ольга Малинова ставит перед собой задачу рассмотреть “основные тенденции официальной символической политики, направленной на конструирование макрополитической идентичности в России в 1990-х и 2000-х годах” (с. 93). Автор полагает, что кризис идентичности, возникший после распада СССР, так и не был до конца преодолен: результатом путинской эпохи она считает “внедрение эклектической модели макрополитической идентичности”, тогда как задача “поиска “общего знаменателя”, способного послужить основой для конструктивного общественного диалога” (с. 103), остается нерешенной. Егор Лазарев доказывает, что “характер трансформации политических режимов в республиках бывшего СССР в значительной степени был обусловлен формированием коррупционных сетей вокруг позиций контроля над распределением экономических, политических и символических ресурсов” (с. 120). Он выделяет пять типов постсоветских политических режимов в зависимости от модели взаимодействия между государством и экономическими интересами — в первую очередь в зависимости от его коррупционности. Краткая — на шесть страниц — заметка Елены Морозовой “Управления изменениями как проблема политического менеджмента” посвящена обоснованию актуальности этой темы в связи с поставленными президентом Медведевым задачами в области модернизации и повышения качества управления. Похожая проблематика оказалась в центре внимания участников “круглого стола” журнала “Полис” и Института социологии РАН, на котором обсуждались проблемы инновационного развития и само понятие инноваций в политике — стенограмма так же вошла в рубрику “Субдисциплина”.Рубрика “
Orbis terrarum” на сей раз посвящена общим тенденциям мирового развития. Никита Загладин придерживается мнения, что ощущение кризиса, которым знаменуется современная эпоха, связано с провалом сразу нескольких “мегапроектов” и отражает не столько реальный кризис, сколько кризис гуманитарного знания, более не способного служить прочным фундаментом для осмысления глобальных процессов. Урош Шувакович констатирует факт падения значимости политических партий в результате глобализации, но считает, что существует необходимость формирования механизмов представительной демократии на глобальном уровне, которая может быть организована по партийному принципу. Статья Жана Тощенко “Особенности современной охлократии”, опубликованная под рубрикой “Dixi!”, являет собой типичный пример охранительного дискурса. Автор предлагает записать в примеры охлократии такие явления, как цветные революции, “мнимую многопартийность” образца 1990-х годов в России и “разрушенную вертикаль”. Разумеется, к охлократам причисляются также современные либеральные и оппозиционные деятели, поименно — от Константина Борового до Александра Дугина. Михаил Черников, автор статьи “Капитализм на марше. Близок ли финиш?”, склонен считать, что “крах модели финансового капитализма ставит под угрозу всю сложившуюся к сегодняшнему времени систему мирового разделения труда” (с. 187), а это, в свою очередь, может резко повысить издержки и погубить глобальный капитализм как целое.“Россия в глобальной политике” (2010. № 1) начинает год разговором о перспективах российско-американских отношений в общем контексте мировой политики. Статья Джона Айкенберри и Даниэла Дьюдни “Отступление от соглашений времен холодной войны” в общем и целом поддерживает линию администрации Барака Обамы на “перезагрузку” отношений с Москвой. При этом, однако, авторы советуют не совершать типичной американской ошибки, пытаясь начать все с чистого листа, — по их мнению, память о прошлых разочарованиях и просчетах неизбежно останется значимым фактором и в будущем. Авторы проводят довольно полный ретроспективный анализ российско-американских отношений, высказывая при этом некоторые нетривиальные суждения. Так, в частности, они указывают на то, что “холодная война” закончилась не только благодаря упорству Соединенных Штатов и преимуществам демократии, но и сдержанности, готовности к компромиссу, которые проявляли американские лидеры на ее завершающем этапе. Постоянный диалог с Западом и достижение ряда ключевых соглашений в области контроля над вооружениями привели к тому, что советское руководство стало чувствовать себя в большей безопасности, что, в свою очередь, позволило начать реформы в СССР. Обращаясь к периоду конца 1980-х — начала 1990-х, авторы подчеркивают, что, хотя формальных обещаний не расширять НАТО на восток в это время никто из западных лидеров не давал, россияне все же не так уж неправы, когда утверждают, что альянс расширялся вопреки ранее достигнутым договоренностям. В политических реалиях последних месяцев “холодной войны” вступление в НАТО тогдашних стран социалистического блока было практически немыслимым, поэтому все достигнутые соглашения подразумевали будущее строительство единой системы европейской безопасности с безусловным включением в нее России. В свете всех этих соображений Айкенберри и Дьюдни предлагают заняться не “перезагрузкой”, а скорее “обратной перемоткой” российско-американских отношений, чтобы выстроить их заново с учетом уже совершенных ошибок.
Если оригинал статьи Айкенберри и Дьюдни вышел в журнале “
Survival”, то работа классика американской геополитики Збигнева Бжезинского увидела свет в “Foreign Affairs”. Бжезинский анализирует внешнюю политику Обамы в целом и, кстати говоря, не упоминает отношений с Россией в числе наиболее сложных вопросов — к таковым он относит израильско-палестинский конфликт, ядерные амбиции Ирана и ситуацию в Афганистане и Пакистане. Что касается отношений с Москвой, Бжезинский в целом поддерживает идею перезагрузки, хотя считает, что нельзя допустить подчинения Россией Грузии или запугивания Украины. В работе Павла Золотарева “Глобальное измерение войны: новые подходы в XXI веке” рассматриваются современные тенденции в организации и использовании военной силы — в частности, значимость информационных войн и тайных операций, а также меняющаяся роль ядерного оружия в современном мире.Рубрика “Вокруг России” — одна из немногих регулярных; обычно редакция предпочитает подбирать названия
ad hoc. Географический охват действительно получился почти полным, от Белоруссии (как члена Таможенного союза) до Узбекистана. Статья турецкого министра иностранных дел Ахмета Давутоглу “Внешняя политика Турции и Россия” написана как идеально выверенный дипломатический документ — она может быть интересна как обзор повестки дня с точки зрения Анкары, но откровений в тексте искать не следует. Размышления Николая Капитоненко о перспективах российско-украинских отношений после смены власти в Киеве снабжены заголовком “Сотрудничество вместо сдерживания” — явно по контрасту с опубликованной три года назад статьей Юлии Тимошенко “Сдерживание России”. Анализ позиций двух стран построен по классической модели: автор перечисляет, как более-менее очевидные, интересы и приоритеты сторон и затем ищет точки их соприкосновения. Интересно, что, отмечая возможность компромисса по вопросу базирования Черноморского флота в Севастополе, автор относит его к числу второстепенных интересов сторон, что явно контрастирует с шумом, поднявшимся вокруг апрельских соглашений между Дмитрием Медведевым и Виктором Януковичем.Обсуждая перспективы и первые проблемы, связанные с созданием Таможенного союза на основе Евразийского экономического сообщества, Андрей Суздальцев предупреждает о необходимости учесть печальный опыт зоны свободной торговли, существующей с 1995 года между Белоруссией и Россией. Особенно опасно, по его убеждению, перепрыгивать через ступеньки нормального интеграционного процесса, состоящего в постепенном переходе от менее амбициозных форм интеграции к более глубоким. Именно попытки политической интеграции в условиях сохранения принципиально различных экономических моделей, по его мнению, стали причиной постоянных трений в рамках союзного государства России и Белоруссии. Итоговый вердикт автора неутешителен: Таможенный союз формируется наспех, в духе политической кампанейщины, он может иметь тяжелые последствия как в экономической, так и в политической сферах. Столь же критическое отношение к политическим реалиям на пространстве СНГ характерно и для статьи Аркадия Дубнова “Государство — это он”, посвященной внутренней и внешней политике узбекского президента Ислама Каримова.
Рубрика “Новое лицо Европы” открывается официальным текстом — статьей недавно назначенного постоянного председателя Европейского совета Хермана ван Ромпея “От персонализма к политическим действиям”, по большей части составленной из общегуманистических клише. Впрочем, возможно, именно человек, способный посвятить 15 страниц обсуждению общих мест, как раз и имел больше всего шансов занять пост квазипрезидента Евросоюза — ведь решение о заполнении этой вакансии было компромиссом между 27 государствами-участниками. Этот феномен, возможно, лучше всего объясняет фраза из статьи Ирины Бусыгиной и Михаила Филиппова: “важнейшим фактором интеграционного успеха Европейского союза является отсутствие сильного политического центра” (с.
122). В этой работе, публикуемой вслед за статьей ван Ромпея, как раз и раскрывается характер Европейского союза как компромисса между участвующими в интеграционном проекте государствами. Такая половинчатость и непоследовательность, по свидетельству авторов, особенно характерна для общей внешней политики ЕС, однако “ястребам” в Москве не следует обольщаться по этому поводу, поскольку наличие внешней угрозы (например, в виде злоупотребления энергетической зависимостью ЕС от России) может создать условия для консолидации. Завершая разговор о европейских проблемах, Иван Иванов дает общую оценку Лиссабонскому договору и его потенциальному влиянию на отношения между Москвой и Брюсселем. Сформулировав традиционные претензии по поводу “навязывания” ценностей и институтов России, Иванов тем не менее в целом положительно оценивает новшества в институциональной структуре Евросоюза как создающие более благоприятные условия для развития партнерства и защиты российских интересов.Заключительная рубрика номера посвящена политическим и экономическим аспектам глобальных экономических изменений. Жан-Пьер Леманн считает, что недавний климатический саммит в Копенгагене стал еще одним свидетельством снижающегося значения Европы в мировых делах. Адиль Багиров считает, что и российские власти недооценивают значимость изменений в мировой энергетической политике, вызванных климатической проблемой. Борьба с глобальным потеплением превращается в структурообразующий фактор, серьезно меняющий расклад сил в мировой энергетике, и России необходимо учитывать эти изменения в своей энергетической стратегии. Более общую картину перемен, происходящих в энергетическом секторе, рисуют Дэвид Виктор и Линда Юэ в работе, озаглавленной “Новый энергетический порядок”.
Значительная часть первого за текущий год номера “Общей тетради” выстроена вокруг ключевых проблем либеральной теории и идеологии. Само понятие “либерального” оказалось в центре очередного семинара Московской школы политических исследований, перед участниками которого выступил председатель комитета Госдумы по конституционному законодательству Владимир Плигин. Характерно, что едва ли не первым аргументом докладчика стала констатация того, что с либерализмом связаны многочисленные негативные ассоциации, прежде всего в связи с печальным опытом постсоветских реформ. Плигин даже попытался защитить либерализм перед лицом слишком уж радикальных обвинений, однако в целом такая постановка вопроса на академическом семинаре, пожалуй, симптоматична по части настроений, царящих в депутатской среде.
Либеральная повестка дня находится также в центре статьи Андрея Рябова “Власть и общество в посткоммунистической России”. По мнению аналитика, современное российское руководство осознало опасность чрезмерного закручивания гаек, которое может привести к быстрой политической мобилизации, поэтому не следует ожидать дальнейшего ужесточения политического режима. Здесь же под рубрикой “Тема номера” публикуются материалы “круглого стола” “Язык гражданского общества”, на котором обсуждалась концепция “Гражданской энциклопедии”. Впрочем, дискуссия за круглым столом очень быстро вышла за прагматические рамки книжного проекта и вылилась в обсуждение вечных российских вопросов о том, почему в отечестве плохо с гражданскими правами и свободами. Основными докладчиками на начальном этапе мероприятия выступили Борис Дубин и Александр Согомонов, однако в номер вошли не все материалы, продолжение обещано в следующем выпуске.
Статья Ютты Шеррер “Историческая политика в демократических обществах. Инициатива гражданина” идеологически близка либеральному пафосу участников семинара. Шеррер пытается доказать очевидное: что в плюралистических обществах определение политического смысла исторического прошлого не является монополией государства. В качестве примера для подражания она приводит германскую ситуацию. При этом почему-то автор считает необходимым противопоставить свою позицию точке зрения Алексея Миллера, сформулированной в специальном номере “
Pro et Contra” о проблемах исторической памяти (см. обзор журналов в “НЗ” № 68). Миллер, между тем, совершенно недвусмысленно подчеркивал в своей работе, что предмет его интереса, который он именует “исторической политикой”, составляет принципиально новое явление, отличное от того, что описывает Шеррер (политика памяти в терминологии Миллера). Более того, можно утверждать, что индивидуальное и коллективное осмысление прошлого в тех или иных формах, в том числе политизированных, характерно для любых обществ, а не только для плюралистических демократий.Экономическая проблематика представлена на страницах номера статьей Сергея Васильева “Экономика России после кризиса — что изменилось?”. Автор исходит из того, что кризис подходит к концу и пора подводить его итоги. По его мнению, ожидать быстрого восстановления российской экономики не приходится, потому что, с одной стороны, девальвация рубля была незначительной, а с другой, — время дешевых денег закончилось, а значит, едва ли вернутся и времена безумного спроса на нефть. Еще одна группа материалов номера складывается из осколков разных рубрик — это статьи, обсуждающие сложные сетевые структуры и возможности управления ими. Сам концепт сетевого управления обсуждает Сергей Большаков под традиционной рубрикой “Идеи и понятия”. Александр Волков ставит более общий вопрос о возможности управлять экономикой и социальными процессами как таковыми. Наталья Балакирева, напротив, обращается к более конкретной теме — о перспективах установления контроля над Интернетом.
“Околокнижные” рубрики номера весьма разнообразны: помимо обычных рецензий, в номере можно найти анонс русскоязычного издания книги Роберта Даля “О политическом равенстве” (журнал публикует небольшие фрагменты введения и первой главы), а также размышления Алексея Гапоненкова по поводу переписки Петра Струве и Семена Франка.
Рубрика “Миропорядок” во втором номере “Прогнозиса” за 2009 год сводит вместе два противостоящих друг другу видения мирового сообщества: либерально-космополитическую теорию глобального общества риска Ульриха Бека и радикально-демократическую интерпретацию идеи многополярности Шанталь Муфф. Идея бековской “критической теории мирового общества риска” проста: мы живем в мире, где риски стали глобальными, и потому “этический принцип признания других подразумевает некий космополитический закон глобального риска” (с. 8). Наличие общих угроз сплачивает человечество, и сегодня “сотрудничество — это не средство, но цель” (с. 28). Исходя из этого императива Бек пытается построить идею космополитического сообщества, которое не было бы основано на исключении Другого, — задача, над которой либеральная теория бьется уже несколько веков, начиная как минимум с Канта. Проблема с подходом Бека, как и большинства других либеральных космополитов, состоит в посылке, что люди во всем мире одинаково рациональны и что поэтому, будучи в достаточной мере критичными к самим себе и к другим, мы всегда сможем договориться о приоритетах — какие из бесконечного множества рисков считать первоочередными. Бек пытается обсуждать содержательную сторону вопроса, различия между типами рисков (экономическим, экологическим, террористическим), однако очевидно, что никаких твердых оснований для построения универсальной иерархии рисков он предложить не в состоянии. Это, как и в случае с Хабермасом, неизбежно заставляет поставить вопрос о гегемонии: ведь утопия космополитического общества риска неизбежно будет основана на исключении тех, кто оценивает существующие риски “неправильно”, а решать, в чем состоит правильная интерпретация, будет доминирующая политическая сила.
Собственно, именно в этом суть критики, которой в своих многочисленных работах подвергает и Бека, и Хабермаса Шанталь Муфф. К сожалению, статья “Демократия в многополярном мире”
— далеко не самый удачный из ее текстов. Муфф опирается на свою теорию “агонистической демократии”, полагающей в качестве необходимых условий существования плюралистической демократии принятие неизбежности конфликта и признание Другого не как врага, а как соперника. Распространяя этот принцип на глобальный уровень, она приходит к идее “многополярного агонистического мира, организованного вокруг нескольких больших территориальных единиц с различными культурами и ценностями” (с. 63). Муфф призывает признать существование “множества форм демократии” и ““гомеоморфных”, то есть функциональных, эквивалентов понятия прав человека” (с. 67, 69). Отсюда недалеко уже и до поддержки, например, “суверенной демократии” как формы обеспечения человеческого достоинства, присущей российской культуре. Такой подход, безусловно, является гораздо более релятивистским по отношению к универсалиям, чем классический либеральный интернационализм, который, в отличие от космополитизма, признает существование множества различных государств с собственными системами ценностей, что, однако, совершенно не предполагает одобрения этих ценностей лишь потому, что они органичны другой культуре.Два других материала рубрики существенно отличаются от статей Бека и Муфф и по тематике, и по подходу. В работе Майкла Манна и Дилана Райли по крайней мере сохраняется глобальная перспектива: они рассматривают проблему неравенства распределения доходов, сравнивая между собой макрорегионы мира на материале второй половины
XX века. (В этом смысле название статьи — “Макрорегиональные тенденции неравенства глобального распределения дохода” — выглядит не совсем точным, поскольку предполагает скорее изучение неравномерного распределения доходов между регионами, а не между слоями населения внутри региона.) Объясняя полученные данные, авторы выделяют четыре источника социального неравенства: идеологический, экономический, военный и политический — и подробно прослеживают механизмы их действия на материале каждого из макрорегионов. Статья Колина Крауча “Изменения в европейских обществах с 1970-х гг.” представляет собой обзор основных тенденций в социальной структуре стран Западной и Центральной Европы — таких, как структура занятости, гендерные отношения, демографические тенденции, позиции меньшинств. Автор объясняет необходимость столь масштабных обобщений тем, что до недавнего времени из-за отсутствия данных невозможно было провести подобного рода сопоставления в географических рамках всей ориентированной на ЕС Европы.Подбор материалов для рубрики “Анатомия наших проблем” позволяет наглядно судить о месте, которое “мы” занимаем в мировом сообществе, согласно мнению редакции журнала. Название статьи Кита Дардена “Целостность коррумпированных государств: взяточничество как институт управления” говорит само за себя, хотя автор специально не обращается к российскому материалу. Его аргумент о том, что коррупция может служить механизмом обеспечения управляемости, опирается на количественные данные по 106 государствам, а также на более подробный качественный анализ украинской ситуации 1990-х годов. Однако особенно характерен выбор для публикации работы Барри Уэйнгаста “Почему развивающиеся страны так сопротивляются верховенству закона?”. Обращая внимание на неадекватность примитивного транзитологического подхода, предполагающего “пересадку институтов и политик из развитых обществ в развивающиеся”, Уэйнгаст предлагает другую модель, согласно которой “современные общества делятся на два совершенно разных типа общественного устройства, и утверждается, что развивающиеся страны разительно отличаются от развитых по своей организации”. Большинство развивающихся стран автор относит к “государствам естественного права”, в которых лидеры — “Адольф Гитлер в нацистской Германии, Владимир Путин в России, Уго Чавес в Венесуэле или Роберт Мугабе в Зимбабве… обычно обладают властью отменять институты, когда они становятся неудобны” (с. 135-136). Современная Россия, таким образом, оказывается в весьма приятной компании — однако оставим это целиком на совести автора, лишь в очередной раз подчеркнув, что слишком широкие обобщения не могут не сказываться на достоверности выводов.
Статья Эрика Рейнерта “Роль государства в экономическом росте”[1], оригинал которой увидел свет еще в 1999 году, указывает на некоторые существенные “слепые места” в неоклассической экономической теории. Автор подчеркивает, что современная экономическая наука формировалась в условиях, когда сильное государство (а значит, и сеть опирающихся на него социальных институтов) воспринималось как данность, и в силу этого она концентрировалась на рынке как главном институте, призванном обеспечить рост благосостояния. Рейнерт, между тем, предлагает обратить внимание на более ранние этапы экономической истории Европы, для которых была характерна гораздо более активная роль государства как института, призванного обеспечить общее благо за счет создания синергетического эффекта от взаимодействия частных интересов и отдельных общественных структур. Обращаясь к трудам таких авторов, как Фрэнсис Бэкон, а также к ранним работам Адама Смита, Рейнерт формулирует свою собственную теорию ренессансной экономики, в которой в фокусе внимания оказывается производство товаров и знаний (а не обмен, как у неоклассиков), а за государством признается ключевая роль в качестве необходимого института, обеспечивающего общие интересы. Автор настаивает на том, что очень многие классические и современные течения социально-экономической мысли (включая, например, меркантилизм в версии Йозефа Шумпетера или новую теорию международной торговли Пола Кругмана) прекрасно вписываются в ренессансную традицию. К числу примеров успешной трансформации, основанной на ренессансной идее общего блага, он относит не только развитие европейских экономик в раннее Новое время, но и экономические стратегии США, Германии и Японии в XIX веке. В конечном итоге, как считает Рейнерт, 200-летнее господство неоклассической теории выглядит скорее исключением, чем правилом, однако оно уже привело к тяжелым последствиям. В частности, рыночные реформы в странах бывшего коммунистического блока, если бы они проводились по рецепту ренессансной экономической науки, ставили бы на первое место не открытие рынков и приватизацию, а создание правовой системы и сохранение производственного потенциала.
Рубрика “Кризис. Продолжение следует…” предлагает пессимистичный взгляд на будущее мировой экономики. Так, Рэндал Коллинз показывает, что предсказания Маркса по поводу неизбежности краха капиталистической системы могут вновь оказаться актуальными, потому что механизмы преодоления внутренних противоречий, работавшие на протяжении столетия, сегодня перестают быть эффективными. Пессимизм Роберта Уэйда имеет более краткосрочную перспективу: он всего лишь считает, что текущий экономический кризис еще далеко не преодолен. Лео Панич и Мартийн Конингс в очередной раз развенчивают “миф о неолиберальном дерегулировании”, подчеркивая вместе с тем, что и нынешние инициативы по установлению контроля над финансовыми рынками по-прежнему служат оправданию социального неравенства. Проблема государственного вмешательства в экономику также находится в центре внимания Алексея Зудина, который обращает особое внимание на ассоциации предпринимателей как форму налаживания взаимодействия между “публичной” и “частной” сферами. Его статья “Ассоциации в системе отношений бизнеса и государства” публикуется под рубрикой “Авторский лист”.
Первый номер “Вестника общественного мнения” за текущий год почти целиком посвящен проблемам современного российского общества — так называется и центральная рубрика выпуска. В статье ““Особый путь” и социальный порядок в современной России” Борис Дубин анализирует некоторые ключевые особенности расхожих представлений об особости и уникальности России. В частности, он обращает внимание на тот факт, что “особость” постоянно воспроизводится как форма, наполняясь при этом совершенно различным содержанием, что позволяет использовать ее для защиты от едва ли не любой критики. Кроме того, автор подчеркивает, что метафора “особости” оказывается столь живучей благодаря фрагментарности и размытости представлений об универсальной норме, что в значительной степени связано и с атомизацией социума как такового. Этот тезис в какой-то мере иллюстрирует также работа Елены Колочаровой, в которой на материале опросов общественного мнения предпринята попытка реконструировать политическую идентичность россиян.
Анна Моргунова проводит сравнительный дискурс-анализ выступлений белорусского президента Александра Лукашенко и российских — Владимира Путина и Дмитрия Медведева, находя между ними немало общего с точки зрения используемых методов репрезентации и конструирования реальности. Однако эти методы (исключение “богатых” и оппозиции, негативно окрашенная характеристика предшествующей эпохи и так далее) являются настолько общими, что применительно к риторике любого другого политического лидера результат, вероятно, оказался бы похожим. Рим Валиахметов, Регина Мухамадиева и Гульдар Хилажева подробно исследуют социальные и психологические факторы, влияющие на число самоубийств. Статья написана на материале Республики Башкортостан, однако он помещен в общероссийскую перспективу и снабжен кратким историческим очерком об истории вопроса в России в целом.
Значительный объем в номере отведен откликам и дополнениям к ранее опубликованным материалам. Так, Любовь Борусяк обсуждает статью Марии Правдиной о современном восприятии советского кинематографа (см. обзор в “НЗ” № 67), отмечая, в частности, что едва ли правомерно трактовать интерес к советскому кино как целостный феномен, поскольку и само это кино не является единым целым. Игорь Долуцкий спорит с Екатериной Левинтовой и Джоном Баттерфилдом по поводу интерпретации в их работе отдельных фрагментов его учебника отечественной истории. Статья Ларисы Федотовой “Разговор ученика с учителем”, размещенная под рубрикой “Из недавнего прошлого отечественной социологии”, рассказывает о спорах ее автора с Борисом Грушиным по поводу определения общественного мнения как феномена, подлежащего изучению.
Особняком среди материалов номера стоит работа Сергея Мицека “Россия на переломе: проблемы и перспективы”, в которой предпринята попытка экономического и институционального анализа влияния кризиса на российскую экономику. Главный вывод автора состоит в следующем:
“Если мы хотим занять достойное место среди мировых держав, нам надо менять доктрину экономического роста, перейти от экономики сырья к экономике мозгов”.
Однако, как известно, как раз с доктринами у нас все в порядке, и уже даже самые отсталые политики поняли, что неприлично говорить о величии державы, не помянув при этом модернизацию, инновации и нанотехнологии. А вот на практике, как ни крути, все равно мозги — отдельно, экономика — отдельно, и только нефть безошибочно находит самый короткий путь к потребителю.
__________________________________________________________________
1) В данном номере “Прогнозиса” опубликована первая часть статьи Рейнерта, но для создания у читателей целостного представления в обзоре идет речь о ее содержании целиком. — Примеч. ред.
Петр Владиславович Резвых (р. 1968) — доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов, автор статей по немецкой философии XVIII-XIX веков, в качестве автора сотрудничал с газетой “НГ ExLibris”.
Петр Резвых
Обзор российских интеллектуальных журналов
Похоже, уход (будем надеяться, все же временный) “Отечественных записок” со сцены отечественной интеллектуальной периодики не только не деморализовал редакции других ведущих гуманитарных изданий, но, напротив, лишь стимулировал их к еще более интенсивной и напряженной работе. Особенно отличился “Логос”, выпустивший за сравнительно небольшой отрезок времени три объемистых номера (а если учесть, что один из них сдвоенный, то даже четыре). Как по тематике, так и по композиции каждый из них отражает один из аспектов концепции журнала.
Третий номер “Логоса” за 2009 год сфокусирован на переосмыслении философской традиции. Основу выпуска составили материалы конференции, посвященной 150-летнему юбилею французского философа Анри Бергсона. Подобный конференционно-монографический формат журнал практиковал и ранее (достаточно вспомнить номера, посвященные Спинозе, Канту, Ильенкову), однако с Бергсоном случай все-таки особый. Один из немногих профессиональных философов, ставший нобелевским лауреатом, к началу нынешнего столетия оказался до такой степени вытеснен на периферию дискуссионного поля, что редакция даже сочла необходимым предварить номер краткой биографической справкой о нем. Впрочем, в предисловии редакция спешит подчеркнуть, что интерес к наследию Бергсона все же отнюдь не только музейный. Поиск средств междисциплинарного синтеза в дискуссиях о сущности живого, а также потребность в осмыслении истоков столь влиятельной сегодня в России французской философии второй половины ХХ века выводят разговор о Бергсоне за узкоакадемические рамки и позволяют рассматривать посвященный ему номер как попытку не только восстановить историческую справедливость, но и вскрыть потенциал бергсоновской философии, который мог бы оказаться востребован современной мыслью — как естественнонаучной, так и гуманитарной. Вместе с тем, в соответствии с прописной истиной о герменевтической значимости временнóго отстояния, актуализация наследия философа для современных дискуссий оказывается невозможной без раскрытия историко-культурных контекстов бергсоновских понятий. Публикации, обрамляющие основную часть номера, как бы репрезентируют два исторических горизонта, подлежащих герменевтическому слиянию: если открывающий ее фрагмент мемуаров Этьена Жильсона “Воспоминания о Бергсоне” и помещенные в самом конце очерки Анри-Ирене Марру “Бергсон и история”, Габриэля Марселя “Бергсонизм и музыка” и Жоржа Пуле “Бергсон. Тема панорамного видения прошлого и рядоположение” дают возможность посмотреть на философа изнутри его эпохи, то статьи Фредерика Вормса “Как Бергсон вводит проблему жизни во французскую философию ХХ века” и Жана-Мишеля Салански “Бергсон и пути современной французской философии” предлагают решительно модернизирующий взгляд на его творчество.
В соответствии с общей установкой на контекстуализацию тематика большинства материалов выпуска тяготеет к рутинной формуле “Бергсон и…” (исключение составляют разве что статья Юлии Подороги “Что значит мыслить с точки зрения длительности. К логике философской аргументации у Бергсона”, сосредоточенная исключительно на имманентном анализе текстов философа). В серии со- и противопоставлений мысль Бергсона раскрывается через ее соотношение с иным. В одних случаях таким иным оказывается мысль его европейских коллег по философскому цеху — Габриэля Марселя (“Пределы бергсонизма и величие Бергсона: Габриэль Марсель об Анри Бергсоне” Виктора Визгина), Владимира Янкелевича (“О радости: Бергсон и Янкелевич” Анны Ямпольской), Эдмунда Гуссерля (“Гуссерль и Бергсон: введение времени” Виктора Молчанова), Жиля Делёза (“Бергсон и Делёз, контрфеноменология” Пьера Монтебелло), Арнольда Тойнби (“Бергсон и Тойнби, или О “материи” исторического знания” Евгения Рашковского) Уильяма Джемса (“Понятие истины у Бергсона. Замечания о бергсоновском “прагматизме”” Арно Франсуа). В других идеи Бергсона преломляются через призму опыта русской философии: в статьях Ирины Блауберг “Субстанциальность времени и “позитивная метафизика”: из истории рецепции философии Бергсона в России”, Александра Доброхотова “Бергсонианские мотивы в работе Л.П. Карсавина “О свободе”” и Виктории Лысенко “Бергсон и буддисты в сравнительной философии Ф.И. Щербатского” концептуальное различие философских подходов то усиливается, то нейтрализуется различием культурных традиций. Наконец, в работах Эли Дюринга “Критика Бергсоном релятивистской метафизики: ее наследие и актуальность”, Елены Князевой “Проблема восприятия: А. Бергсон и современная когнитивная наука” и Игоря Духана “Искусство длительности: философия Анри Бергсона и художественный эксперимент” в роли иного выступают естественные науки и художественная практика, то есть как бы иное самой философии. Складывающийся из этих многообразных перспектив образ бергсонизма получился объемным, богатым нюансами и на удивление нехрестоматийным — что, по существу, и было основным намерением составителей.
В резком контрасте с предыдущим следующий, сдвоенный, “Логос” (2009. № 4-5) соединяет под одной обложкой материалы настолько разнородные, что пестрота их производит впечатление чего-то преднамеренного. Укрепить читателя в лестном для редакции предположении, что перед ним не результаты разбора письменного стола, а тонко задуманный коллаж, призваны названия разделов, риторически остроумно обыгрывающие мотив края. Неожиданное, маргинальное, необязательное — вот что, по-видимому, представляет собой общий знаменатель всех помещенных здесь размышлений.
В первом блоке, озаглавленном “По краям современности”, помещены два исследования, ориентированные на диаметрально противоположные методологии. Мишель Ламонт в ходе скрупулезного социологического исследования “Как стать самым важным французским философом: случай Деррида” пытается разгадать секрет головокружительной карьеры, которую сделали идеи Жака Деррида в Соединенных Штатах Америки. Заглавие подталкивает к предположению, что автором, пытающимся по всем правилам эмпирической социологии построить описание институциональных механизмов трансляции и распространения идей деконструкции в американском интеллектуальном сообществе, движет разоблачительный пафос. Однако выводы, полученные Ламонтом, выглядят почти банально. Чтобы доказать, что успех работ Деррида обусловлен тем, что они “отвечали определенным культурным ожиданиям” и “нравились читателям своей двусмысленностью, легкостью пересказа и неповторимыми потребительскими свойствами”, что все дело в том, что они “вписываются в культуру высшего среднего класса”, а также в их “приспособленности к институциональным и культурным условиям, сложившимся в США на тот момент, а именно: пригодности для интеллектуального обсуждения и распространения их престижными учеными и журналами”, вовсе не обязательно применять количественные методы, приводить статистические таблицы и строить диаграммы. Напротив, Дарья Лунгина в статье “Современность в дневниках Серена Керкегора и Льва Толстого” движется от философского высказывания не вовне, к его институциональному контексту, а вовнутрь, к сокровенному внутреннему корню, из которого они произрастают, — именно благодаря этому ей удается вскрыть неожиданную общность между лирически бесплотным образом одинокого рыцаря веры и эпической фигурой мятежного яснополянского графа.
Материалы второго блока под названием “За краем философии” тоже находятся в своеобразном внутреннем конфликте. Беседа Ярослава Шрамко и Вадима Россмана “Должен ли философ быть поэтом?” инсценирует, почти в духе шестидесятнических дискуссий “физиков” и “лириков”, столкновение носителей “аналитически-дискурсивного” и “поэтически-экспрессивного” представлений о философии, с соответствующими диаметрально противоположными оценками отношения философского мышления к ценностям (ценностный нейтралитет в первом и неизбежная ценностная нагруженность во втором случае). Примечательно, впрочем, что в попытках охарактеризовать ситуацию современного отечественного интеллектуального сообщества оба собеседника единодушно сетуют на дефицит рационализма и господство политического и неполитического прагматизма в постсоветской философии. Предшествующий же этой беседе фрагмент автобиографии Карла Поппера “Неоконченный поиск” как нельзя нагляднее свидетельствует о том, что разделить их невозможно: за самой сухой теорией всегда кроется живой импульс индивидуального поиска, а самый что ни на есть экзистенциальный импульс может стать философским только будучи артикулированным по дискурсивным правилам.
Остальные разделы номера более однородны. “На краю спорта” — что-то вроде затравки к следующему номеру, целиком посвященному спортивной теме. Впрочем, и здесь интенции обеих публикаций оказываются разнонаправленными: если исторический очерк Ханса Йоахима Тайхлера “Кубертен и Третий рейх: о предыстории неопубликованного письма Кубертена Гитлеру (1937)” вскрывает конкретные механизмы идеологического перекодирования и политической инструментализации института Олимпийских игр, то в эссе Винфрида Меннингхауса “Цена красоты: польза и вред от ее обожания” поддерживаемая современным спортом система эстетических предпочтений рассматривается, безотносительно ее идеологического наполнения, как наносящая непоправимый вред функционированию человека как биологического вида. В составивших рубрику “Философский край” статьях Ивана Болдырева “Метафизика трагедии Лукача: рецепция и контексты” и Яна Реймана “Перечитывая Ницше сквозь призму “Интеллектуальной биографии” Доменико Лосурдо” испытываются на прочность традиционные методики работы с биографическим контекстом, в котором возникает философское высказывание. В обоих случаях оказывается, что провести границу между личным и политическим в философии труднее, чем где бы то ни было.
Наконец, завершающий блок под названием “Перекраивая Средние века” и вовсе составлен из программных статей одного автора — корифея немецкой философской медиевистики Курта Флаша “Как писать историю средневековой философии? К дискуссии Клода Паначчио и Алена де Либера о философской ценности историко-философских исследований” и “Для чего мы исследуем философию Средних веков?”, в которых ставится под вопрос сама принципиальная соизмеримость средневекового мышления с современным. Таким образом, номер получился почти по рецепту Милорада Павича, под стать обедам со многими переменами блюд, где читателю что-нибудь да придется по вкусу.
Впрочем, шестой номер “Логоса” за 2009 год убеждает, что коллажная методика все-таки была эпизодом: выпуск целиком посвящен теме профессионального спорта и олимпийского движения. Демонстративное посвящение выпуска ХХ
I Олимпийским и X Паралимпийским зимним играм в Ванкувере выглядит как фрейдовское отрицание: нетрудно догадаться, что номер призван инициировать критическую рефлексию по поводу масштабной подготовки к зимней Олимпиаде в Сочи. Как нетрудно, впрочем, и заметить, что эстафету подобной рефлексии нынешний “Логос” подхватывает у временно сошедших с дистанции “Отечественных записок”, когда-то сделавших блестящий номер об истории и современности олимпийского движения (ведь выпуск давнего “Логоса” о метафизике футбола был и более игровым, и более безобидным). Даже композиция номера напоминает памятный том “ОЗ”. За историческими обзорами Жана-Лу Шаппле “Зимние Олимпийские игры: краткий очерк. Университетская лекция по олимпийским дисциплинам”, Гельмута Дигеля и Марцеля Фарнера “Большой соревновательный спорт: сравнение опыта разных стран” следуют исследования Брайана Чолкли и Стивена Эссекса “Эволюция инфраструктурных последствий зимних Олимпийских игр (1924-2002)” и Геннинга Эйхберга “Культура олимпийского и других движений: исключение, признание, праздник”, анализирующие экономические и политические аспекты олимпийского движения в контексте глобализационных процессов. К ним примыкают социологические и культурологические рефлексии Кристианы Айзенберг “Открытие спорта современной исторической наукой”, Пьера Бурдьё “Как можно быть спортивным болельщиком?”, Гунтера Пильца “Футбол — это наша жизнь: перемены и процессы дифференциации культуры футбольных фанатов” и Джона Хобермана “50 лет применения допинга и фармакологизация повседневной жизни”, общим вектором которых является оценка влияния спорта на формирование повседневных практик и стиля жизни современного человека. Наконец, в последнем разделе “Философия спорта” профессиональный спорт исследуется в связи с его сакральными истоками (статья Аллена Гуттмана “От ритуала к рекорду”), а также в его медийной (эссе Умберто Эко “Болтовня о спорте”) и биополитической (исследование Томаса Алкемейера “Стройные и упругие: политическая история физической культуры”) функциях. Однако, несмотря на композиционное сходство, номер вовсе не выглядит вторичным; напротив, он скорее напоминает продолжение разговора с того места, на котором он был прерван. Благодаря компетентному подбору материалов и умелой аранжировке “спортивный” номер “Логоса” стал замечательным доказательством того, что интеллектуальному журналу вовсе не обязательно развиваться по пути экстенсивного освоения тем, не занятых соперниками.В то время как “Логос” столь успешно апробировал различные форматы для многообразной тематики, редакция “Художественного журнала” явно не без труда отыскала риторический резервуар для содержательно расплывчатого, но эмоционально вполне определенного ощущения, которое должен выразить новый номер. Результат усилий оказался даже не то что традиционным, а, можно сказать, прямо-таки исконным: сдвоенный “ХЖ” (2010. № 75-76) озаглавлен “О тоске”. Это, если угодно, экзистенциальное заострение темы ностальгии, уже вдохновившей теоретиков и практиков актуального искусства на пространные высказывания. Несмотря на довольно широкий жанровый диапазон — от амбициозных отвлеченно-теоретических построений с неизбежными ссылками на Хайдеггера и щегольскими вставками немецких терминов в квадратных скобках и без оных (“Социализм тоски” Дарьи Атлас и Дмитрия Потемкина или “Революционная меланхолия” Александры Галкиной и Ильи Будрайтскиса) и до почти исповедальных автобиографических эссе о безрадостном советском прошлом (“Советская тоска” Владимира Сальникова) и публицистических жалоб на столь же безрадостное постсоветское настоящее, тоже со ссылками на Хайдеггера, но без немецких терминов (“Тоска по скуке?” Никиты Алексеева, “На счастье тоскующих” Егора Кошелева), — высказывания авторов номера, на удивление, однообразны по своему основному содержанию. С одной стороны, тоска всеми единодушно признается доминантой современного сознания — ближайшим образом художественного, но, шире, и общественного в целом. С другой стороны, тоска эта — не традиционная, обособляющая и изолирующая, а новая, особенная, интегрирующая и объединяющая: Атлас и Потемкин называют ее “тоской масс”, а Алексей Пензин (“Формирование новых политических субъективностей: между “тоской” и изобретением общей жизни”) видит в ней “эмоциональную окраску тех ощутимых потенциальностей, которые настойчиво ищут выхода к реальности, ищут новых способов политического выражения”.
Формы такого политического выражения и предстоит искать современному искусству: так разрекламированная когда-то в “ХЖ” “прогрессивная ностальгия” трансформируется в практику поиска новых форм эмоциональной солидарности с публикой. Именно к возврату интенсивности аффекта в конкретную художественную практику призывают Андрей Паршиков (“Воспитание чувств, или Критическая сентиментальность”) и Юлия Аксенова (“Живые объекты); примерами работы с коллективным чувством утраты полон и рецензионный блок выпуска. Впрочем, оправданность широких обобщений и прогнозов кажется вовсе не такой беспроблемной по ознакомлении с материалами “круглого стола” “Против заключения” с участием Ильи Будрайтскиса, Якова Каждана, Андрея Паршикова, Марии Чехонадских и Кети Чухров — в нем экзистенциально не определенная тоска явно уступает место вполне конкретной озабоченности внутрицеховыми проблемами художественной жизни, со ставшими уже привычными ламентациями по поводу всевластия кураторов. При чтении записи этой беседы трудно отделаться от впечатления, что предпринятое в номере конструирование продуктивной тоски — не что иное, как попытка избавиться от тоски вполне обычной, вызванной исчерпанностью прежде столь эффективных сценариев успеха и растущей изоляцией актуального искусства. Поэтому особенно уместным представляется указание того же Пензина на неразрывную связь формирования новых политических субъективностей с практиками “заботы о себе”, то есть с целенаправленными усилиями по изменению не мира, но самих себя.
В противоположность “ХЖ”, редакция “Синего дивана”, тоже на свой лад неизменно подчеркивающая связь с традицией критики идеологии и политического искусства, исчерпанности вовсе не ощущает. Хотя четырнадцатый номер (2010) и сделан на основе материалов конференции “Современные медиа: теория, история, практика”, проведенной при участии журнала еще в 2006 году, он производит на редкость энергичное и свежее впечатление и вовсе не наводит на мысли о движении по инерции. Канализации аффектов, столь занимающей коллектив “ХЖ”, здесь противостоит организованная, дисциплинированная рефлексия относительно форм и способов выразительности. Номер разделен на четыре блока, каждый из которых представляет проблемно замкнутый цикл размышлений о медиа.
В первом политическая действенность массмедийных механизмов исследуется прежде всего как то, что обеспечено своеобразием самого способа существования медиа. По мысли Фредрика Джеймисона (“Репрезентация глобализации”), медийное принципиально двойственно — оно несет в себе одновременно возможность и унификации, и максимальной диверсификации, а потому чревато двумя одинаково идеологическими эффектами, двумя призраками, которые Джеймисон обозначает как “заговор” и “утопию”. Именно в феномене медиа во всей полноте раскрываются два лика современного глобализирующегося мира: “ужасающий” и “спасительный”, и именно невозможность отдать одному из них предпочтение как “истинному” наиболее точно характеризует современную ситуацию. Владимир Миронов (“Диктатура средств массовой информации и проблема освобождения”) пытается проецировать на реальность СМИ логику марксистской концепции отчуждения: подобно тому, как отчуждение труда в классическом капитализме приводит к концентрации средств производства, логика отчуждения аффекта приводит к концентрации коммуникативных средств. Отсюда Миронов делает вывод, что СМИ, подобно буржуазии из Марксова манифеста, сами подрывают основу своей власти и толкают мир к медийной революции. Валерий Подорога в статье “Событие и массмедиа. Некоторые подходы к проблеме” пытается, опираясь на онтологию события, проанализировать СМИ как машину порождения (а не “отражения”) событий, как инструмент контроля над временем. Подорога даже набрасывает рабочую классификацию медийных событий, позволяющую вскрыть осуществляемые ими деформации временного потока (наглядной иллюстрацией этих построений может служить анализ Вольфгангом Байленхоффом медийной репрезентации насилия в тюрьме Абу Грейб).
Во втором разделе главным предметом рассмотрения становится внутреннее устройство медийного образа, логика его функционирования. Так, Олег Аронсон (“Медиа-образ: логика неуникального”), опираясь на некоторые аргументы Жиля Делёза, пытается показать, что в основе медийного образа лежит логика повторения: он с самого начала несет в себе потенцию воспроизведения, тиражирования. Олег Генисаретский “Две метафоры корпоральности (на дальних подступах к философии корпоративного развития)” рассматривает комплексы медийных образов как своего рода знаковые тела, служащие инструментами воспроизводства корпоративных общностей, а Елена Петровская (“Образ и визуальное”), напротив, подчеркивает в визуальном образе момент множественности, собирания различий в общность, не редуцируемую к какой-либо социальной или институциональной форме, но осуществляющую себя в диффузной коммуникации и деполитизированной памяти.
Третий раздел сосредоточен на аффективном содержании медийного образа. Михаил Рыклин в эссе “
The Postcommunist Condition” исследует медийные механизмы, транспортирующие травматический опыт сталинского террора в контекст современной западной культуры (особенно интересны его наблюдения о методах работы Славоя Жижека, в которых, несмотря на пиетет, сказывается трезвый аналитический скепсис). Сьюзан Бак-Морс в своих размышлениях о кинотрилогии “Молох”-“Телец”-“Солнце” (“Суверенная троица Сокурова: визуальная экономия власти”) пытается разгадать тайну соотношения живой личности и образа суверенной власти, средоточием которой она оказывается. Наконец, в очерках Оксаны Гавришиной “Чья реальность? Портрет в литовской фотографии 1940-1950-х гг.” и Джонатана Флэтли “Like: Уорхол и аффективность” исследуются механизмы взаимодействия медийного образа со зрителем, определяемые поддержанием и/или нарушением определенного режима восприятия, формирующего визуальные ожидания.Наконец, в заключительном разделе представлены социологические и семиологические анализы конкретных практик современных отечественных медиа — телевидения (“Представление реальности в информационных телепрограммах: стилистика “
infotainment“” Веры Зверевой), Интернета (“Телевидение и Интернет: формы взаимодействия в постсоветской медиа-системе” Екатерины Лапиной-Кратасюк), монументального искусства (“Памятник как разновидность медиа” Натальи Конрадовой).Никаких существенных изменений ни в настрое редакции, ни в концепции журнала не наблюдается и в последнем за 2009 год, четвертом, номере академической “Эпистемологии и философия науки”. Здесь, как всегда, сугубо профессиональный разговор о весьма специальных предметах. Центральное место в номере, открывающемся статьей главного редактора Ильи Касавина “Проблема как форма знания” и переводным исследованием Тома Рокмора “Натурализм и антикантианство”, занимают два дискуссионных блока: полемика о соотношении понятий смысла и истины, инициированная статьей Людмилы Марковой “Перспектива науки: смысл как альтернатива истине” (реплики “Смысл или бессмыслица?” Александра Никифорова, “Альтернатива истине: смысл или правдоподобие” Александра Огурцова, “Можно ли противопоставить смысл истине?” Александра Печенкина и “Эссе о смысле” Юлии Моркиной) и обсуждение энциклопедической статьи “Концепт” с участием Владимира Филатова, Александра Михайловского, Александра Никифорова и Алексея Игнатенко. Обращают на себя внимание также добротные историко-научные статьи Олега Никонова о позиции французского математика Пуанкаре в дискуссиях вокруг интуиционизма (“Проблема эмпирического базиса геометрии в трудах А. Пуанкаре”) и Юрия Халтурина о неожиданном, на первый взгляд, интересе русских позитивистов конца ХIХ — начала ХХ века к спиритическим сеансам (“Русские позитивисты за медиумическим столом, или Об относительности понятия “псевдонаука””). Раздел публикаций посвящен Полу Фейерабенду, одному из самых эксцентричных представителей философии науки: перевод его эссе “Прогресс в философии, науке и искусстве” предваряет статья Анастасии Миглы “Пол Фейерабенд и его критика понятия прогресса”. Все, как в ремарках к старинным драмам: “Явление третье. Те же и…”
Особенных сюрпризов на сей раз не сулит читателю и новый номер “Ab
imperio” (2009. № 4). Редакция уже не раз подчеркивала, что империя по существу является скорее воображаемым, нежели реальным, сообществом и что именно поэтому приблизиться к пониманию логики имперской политики возможно не столько через анализ институциональных механизмов, сколько через терпеливую реконструкцию антропологического измерения имперского бытия. Именно поэтому в публикациях журнала все больший вес приобретали исследования биографического характера, своего рода case studies, обрамленные дифференцированными методологическими рефлексиями, нейтрализующими возможные имперские компоненты традиционного исследовательского инструментария историков и социологов. Так происходит и в рецензируемом номере “Ab imperio”. Методологический базис для раскрытия природы имперского воображения заложен открывающей выпуск дискуссией вокруг работ Джорджа Стайнмеца “Имперские контексты социологии в Соединенных Штатах, Британии и Франции с XIX века” и Дэвида Снита “Племя, этнос, нация: переосмысление эволюционистской социальной теории и репрезентации кочевых обществ Внутренней Азии” с участием Сергея Абашина, Николая Крадина, Татьяны Скрынниковой, Вэлери Кивельсон, Мунх-Эрдене Лхамсурена, Ричарда Лима, Адриенна Линна Эдгара и Сергея Глебова, а также статьи Оливье Бо “Федерация между государством и империей” и Андрея Захарова “Федерация, суверенитет и принцип субсидиарности”, в которых ставится под вопрос продуктивность некритического использования термина “федерация” как обозначения формы государственной централизации. Генетическая связь институциональных форм социологического исследования с практикой имперской колониальной политики делает социологическую терминологию весьма коварным инструментом анализа, а избежать искажения исследовательской оптики можно, только приближаясь к многообразию форм имперской жизни через личную идентификацию конкретных индивидов и групповой опыт поколений. Именно такая стратегия реализуется в работах Марины Витухновской “Служение империи и национальная лояльность: имперская и финляндская биографии Энкелей (1850-1917)” и Ноама Пианко “Странствующий космополит или сионистский деятель? Амбивалентная еврейскость сэра Альфреда Циммерна и наследие британского интернационализма”, в которых в поведении, казалось бы, верноподданных граждан Российской и Британской империй обнаруживается все многообразие и пластичность форм воображаемой идентификации с имперской общностью. Тем самым подводится итог серии номеров, посвященных антропологии человека имперского. Надо полагать, новый масштабный проект у редакции “Ab imperio” уже в работе.