Неудавшиеся реформы русского правописания второй половины ХХ века
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2010
Ольга Карпова (р. 1969) — филолог, соискатель Института русского языка РАН, преподаватель Института журналистики и литературного творчества (Москва).
Ольга Карпова
История с орфографией.
Неудавшиеся реформы русского правописания второй половины ХХ века
Все согласны с тем, что орфография должна быть стабильной, удобной, непротиворечивой. В случае русского языка проблема улучшения орфографии все еще остается актуальной. И, хотя в течение ХХ века языковая политика, касающаяся русского языка, включала несколько “волн” изменений правописания, проблема не только научной разработки, но и практического комплексного проведения в жизнь орфографических нововведений довольно мало разрабатывалась теоретически. Кроме России, это касается также современных Франции, Германии, Украины, Чехии, где реализация правописательных реформ также натолкнулась на сопротивление грамотного населения.
Вопрос об орфографии в модерных обществах выходит за рамки прикладной лингвистической или образовательной проблемы, поскольку орфография, наряду с флагом и гимном, является символом государственного единства. Недаром самые яркие реформы правописания связаны с изменениями политического строя (в истории России это и петровские преобразования, и реформа 1917 года, обязанная своим проведением сразу двум революциям). В Новое время необходимость унификации письма в образовании и делопроизводстве связана с общей регламентацией деятельности социальных и государственных институтов. Наука (лингвистика) выполняет при этом экспертную и легитимирующую роль в упорядочивающих начинаниях государства (“развитие национального языка”); так, уже с XVII века появляются специальные органы кодификации языка — академии или отделения национальных академий наук, которые отвечают за подготовку и издание словарей, грамматик и так далее.
В России на протяжении последних лет (конец 1990-х — начало 2000-х) обсуждался очередной вариант улучшения русской орфографии. Он не был реализован, но до сих пор не снят с обсуждения: после бурных дебатов начала 2000-х и последующего “отката” работа над предложениями вернулась к специалистам. В наступившей паузе появилась возможность рассмотреть различные проекты не только в прагматической плоскости (хотя обычно ретроспективные работы на эту тему появляются, когда вопрос о реформах снова встает на повестку дня[1]). При обсуждении этих нововведений используется два значения понятия “орфографическая реформа”. Более узкое, когда реформой называют только значительные изменения правописания (тогда реформой в ХХ веке может считаться лишь проект, принятый в 1917-1918 годах), и более широкое, когда реформой называют любые предложения по изменению уже принятых норм правописания (в этом случае реформой можно назвать и другие проекты). Обычному грамотному носителю языка реформой кажется все то, что меняет привычные написания и правила.
В дальнейших рассуждениях о возможностях и факторах успешной орфографической реформы последовательно будут рассмотрены позиции лингвистов, механизмы выработки и принятия изменений правописания, роль государства и социальных факторов, отношения к реформе разных групп пользователей и прогнозы будущих изменений.
Проекты изменения орфографии с лингвистической точки зрения
1. Реформа 1917 года
Начало ХХ века принесло давно ожидаемые изменения русской орфографии. Главными вехами того, что сейчас называется реформой 1917 года, стали решения орфографической комиссии Академии наук 1904-го и 1912 годов (хотя обсуждение началось еще в 1860-х и было связано с потребностью в более широком распространении грамотности)[2]. В первую очередь этот проект касался букв-дублетов (ер, ять, фита, одного из начертаний и) и устаревших грамматических форм. Очевиден немалый временной разрыв между решением о выработке новых правил правописания и принятием проекта. Возвращение к нему было, вероятно, увязано с реализацией плана всеобщего народного образования. Этот проект был реализован в три этапа — вскоре после февральской революции 1917 года в Академии наук состоялось совещание по вопросу об упрощении правописания, и 11 мая Министерство просвещения приняло циркуляр, согласно которому школы с начала учебного года должны были переходить к новому правописанию. Затем, уже при новой власти, 23 декабря 1917 года, декрет Народного комиссариата просвещения подтвердил это распоряжение, а 10 октября 1918-го особый декрет Совета народных комиссаров обязал всю печать соблюдать новые правила. Эта реформа избавила русскую орфографию от наиболее заметных архаизмов, но не решила многих проблем. Вопрос об упорядочении письма остался актуальным для ученых, преподавателей и функционеров образовательной сферы на протяжении 1930-1960-х годов.
2. Свод 1956 года
Появлению официально принятых свода правил орфографии и пунктуации и орфографического словаря предшествовало семь проектов. В 1951 году комиссия подготовила последнюю редакцию свода, а в академическом Институте языкознания под руководством Сергея Обнорского был составлен большой орфографический словарь. Этот проект широко обсуждался в периодической печати. В результате появились два основных документа: изданные в 1955 году и утвержденные в 1956-м Академией наук, Министерством просвещения РСФСР и Министерством высшего образования “Правила русской орфографии и пунктуации” — первый официально принятый свод правил, обязательный для всех, пишущих по-русски, и “Орфографический словарь русского языка с приложением правил орфографии” 1956 года на 100 тысяч слов, под редакцией Сергея Ожегова и Абрама Шапиро. Свод 1956 года не стал реформой правописания, так как не затронул его основ, но установил нормы русской орфографии и пунктуации. Это первый в истории русского правописания свод четко сформулированных и научно обоснованных правил. При всей его важности этот свод не исчерпал всех возможностей улучшения русского правописания. Так, его составители оставили некоторые исторические написания слов, которые с тех пор школьники заучивают (как исключения) списками, вроде цыган-цыц-цыпочки-цыпленок или жюри-брошюра-парашют, уж-замуж-невтерпеж или стихотворениями на 13 глаголов “неправильного” спряжения.
3. Проект 1964 года
После упорядочения 1956 года стало заметнее, какие улучшения могут быть еще внесены в русскую орфографию. Собственно, проект был посвящен тому, чтобы использовать во всей возможной полноте принцип, который лежит в основе всех изменений русской орфографии в ХХ веке и присутствует в большинстве написаний. В мае 1963 года, по решению президиума Академии наук, была организована новая орфографическая комиссия для ликвидации “противоречий, неоправданных исключений, трудно объяснимых правил” правописания, председателем которой стал директор Института русского языка АН СССР Виктор Виноградов, а заместителями — фактический автор реформы Михаил Панов и Иван Протченко, — своего рода представитель партийных органов в лингвистике. Необычным было то, что в состав комиссии, кроме ученых, учителей и преподавателей вузов, вошли писатели: Корней Чуковский, позже Константин Федин, Леонид Леонов, Александр Твардовский и Михаил Исаковский.
В подготовленный за два года проект вошли многие из разработанных ранее, но не принятых предложений, в частности:
1. Оставить один разделительный знак ь: вьюга, адьютант, обьем.
2. После ц писать всегда и: цирк, циган, огурци.
3. После ж, ч, ш, щ, ц писать под ударением о, без ударения — е: жолтый, желтеть.
4. После ж, ш, ч, щ не писать ь: настеж, слышиш, ноч, вещ.
5. Отменить двойные согласные в иноязычных словах: тенис, корозия.
6. Упростить написание н — нн в причастиях.
7. Сочетания с пол- писать всегда через дефис.
8. Изъять исключения и писать впредь: жури, брошура, парашут; заенька, паенька, баеньки; достоен, заец, заечий; деревяный, оловяный, стекляный.
С 1962 года обсуждение проекта велось главным образом в профессиональной периодике — в первую очередь в журналах “Русский язык в школе”, “Вопросы культуры речи” и в “Учительской газете”. Проект получил множество откликов, как позитивных, так и критических. К концу 1964 года дискуссия в печати прекратилась, проведение проекта в жизнь закончилось на специальном заседании отделения литературы и языка президиума Академии наук СССР[3]. После 1964 года комиссия не собиралась и прекратила свое существование в 1969-м, после смерти академика Виноградова. Уже после прекращения дискуссии вышла в свет фундаментальная историческая работа, выполненная по заданию комиссии, — “Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии (XVIII-XX вв.)” (1965).
4. Проект 2000 года
В 1988 году распоряжением отделения литературы и языка Академии наук СССР была воссоздана в новом составе орфографическая комиссия. С конца 2000 года ее председателем стал профессор Владимир Лопатин. Основной задачей комиссии стала подготовка нового свода правил русского правописания, который должен был заменить “Правила русской орфографии и пунктуации” 1956 года. Еще в 1991-м под руководством Лопатина появилось 29-е, исправленное и дополненное, издание “Орфографического словаря русского языка”, который до того на протяжении 15 лет не дополнялся и выходил только стереотипными изданиями (последним дополненным было 13-е издание 1974 года). Но уже с самого начала 1990-х была поставлена задача подготовки принципиально нового — и по объему, и по характеру вводимого материала — большого орфографического словаря. Он был опубликован в 1999 году под названием “Русский орфографический словарь” и включил 160 тысяч словарных единиц, превзойдя по объему прежний более чем в полтора раза. Годом позже был выпущен “Проект “Свод правил русского правописания. Орфография. Пунктуация””.
Новый свод был призван регламентировать написания возникшего в языке второй половины ХХ века языкового материала, устранить недостатки, которые обнаружились в своде 1956 года, и привести правописание в соответствие с современным уровнем лингвистики, предлагая не только правила, как было в своде 1956 года, но и научное их обоснование. Новым было и то, что допускалась вариативность некоторых написаний. Вот несколько нововведений:
1. Писать без буквы Й перед Е нарицательные имена существительные с компонентом ЕР: конвеер, стаер.
2. Писать брошура и парашут, но жюльен, жюри, монтежю, амбушюр, пшют, фишю, шютте, шюцкор.
3. Расширить употребление разделительного Ъ перед буквами Е, Ё, Ю, Я: артъярмарка; военъюрист, госъязык, детъясли, инъяз.
4. Правило об НН и Н в полных формах страдательных причастий прошедшего времени: для образований от глаголов несовершенного вида принимаются написания с одним Н. Для образований от глаголов совершенного вида сохраняются единые написания с двумя Н[4].
Опасаясь повторения истории с проектом 1964 года, члены орфографической комиссии не сообщали до времени о подробностях, однако не учли того, что общественность в середине 1960-х уже была отчасти подготовлена недавним сводом 1956 года и дискуссией в педагогической периодике. Обсуждение в широкой прессе началось в 2000 году, а поскольку инициировали его неспециалисты, то членам комиссии и рабочей группы пришлось занимать разъяснительно-оборонительную позицию. Эта неблагоприятная для нового проекта дискуссия продолжалась примерно до весны 2002 года. В этой ситуации дирекция Института русского языка уже было решила не подавать на утверждение составленные свод и словарь, и потому комиссия отказалась от самых ярких предложений, оставив преимущественно те, что регламентировали написание новых слов.
В конце концов в 2006 году был опубликован справочник “Правила русской орфографии и пунктуации” под редакцией Владимира Лопатина, который был предложен специалистам для обсуждения, уже без “радикальных” перемен. Таким образом, вопрос изменений в современном правописании еще не закрыт. В 2005 году вышло новое, исправленное и дополненное, издание “Русского орфографического словаря” объемом около 180 тысяч слов. Этот нормативный словарь утвержден Академией наук, в отличие от “Правил”, которые должны утверждаться правительством России, и уже является обязательным.
Мнение лингвистов
Большинство ученых обычно согласны с тем, что рано или поздно орфографию менять необходимо. Другое дело, что не все согласны с тем, что менять ее нужно именно сейчас и именно так, как предлагается. Неприятие реформы по историческим основаниям (сохранение традиции) иногда было связано с идейно-политическими взглядами самих ученых, как в случае видного члена Союза русского народа, академика-лингвиста Алексея Соболевского. В советское и постсоветское время такого рода аргументация стала преимущественно достоянием неспециалистов.
В то же время растущая специализация внутри цеха лингвистов привела к тому, что обычно языковед вне сферы своих интересов уже не является экспертом, в частности, по проблемам правописания и его реформирования. При том, что понимание необходимости изменений или реформы с течением времени среди лингвистов нарастало, сами вопросы орфографии перестали ощущаться как актуальная научная проблема[5]. И вообще стоит отметить, что в 2000-е в публичной полемике отрицательные мнения редко подкреплялись чисто научной аргументацией. Например, даже люди с академическими степенями вели речь о реформе русского языка — мероприятии, в принципе невозможном. Риторика запугивания, свойственная еще спорам середины 1960-х, задействовалась и здесь, когда речь вели об “угрозе реформы русской орфографии”[6] (курсив мой. — О.К.). Доктор филологических наук Игорь Добродомов уже постфактум удовлетворенно писал:
“Не так давно общественность отстояла русский язык от ненужного и вредного реформирования. Важно отметить, что большую роль в этом добром деле сыграла Л.А. Путина, которая взяла на себя трудное дело заботы о русском языке”[7].
Здесь интересна не только отсылка к “высочайшим лицам”, но и то, что опубликована статья в органе национал-патриотов — нынешних единомышленников академика Алексея Соболевского.
Наиболее умеренные лингвистические аргументы против реформы квалифицировали ее как “сырую” или “непоследовательную”, допускающую много исключений из вводимых правил; при том, что любое изменение действующей орфографии не может не быть компромиссом, а сами критики отнюдь не были радикалами или сторонниками возврата к проекту 1964 года. Большинство упреков касалось уже не лингвистической стороны, а именно адресации реформ (“изложено слишком специальным языком, доступным только лингвистам”) и механизма реализации. Последний пункт заслуживает отдельного рассмотрения.
Гласность
Вопрос формата обсуждения — ключевой для всех орфографических перемен в России в ХХ веке. Главным адресатом реформ были учителя русского языка: именно они подняли вопрос о необходимости реформы еще в конце XIX века; в 1930-х годах проекты готовили и обсуждали в основном специалисты, часто делая это и на страницах педагогических изданий. В 1955-1956 годах в дискуссии участвовали учителя, преподаватели вузов, сотрудники Академии наук, но не центральная (массовая) пресса. Педагогическая пресса и в начале 1950-х, и в середине 1960-х была центром обсуждения предлагаемых инноваций, в первую очередь с дидактической точки зрения, а массовые издания предоставляли свои страницы для разных точек зрения обычно позднее, уже на пике обсуждения. Принято думать, что именно их вмешательство было фатальным для последних двух проектов.
Проект “Предложений по усовершенствованию русской орфографии”, подготовленный комиссией, в 1964 году был опубликован, в отличие от всех прочих рассмотренных проектов, в центральных газетах. Выше всех эту публикацию оценили педагоги, но остальные читатели не были с ними единодушны. Кроме обычного консерватизма пишущих, которые уже выучились грамотно писать и не должны каждый год учить писать других, дело было еще и в характере самого материала. Публикация в сентябре 1964 года состоялась неожиданно, рядовые читатели явно не были к ней подготовлены, да и она сама, по словам профессора Леонида Касаткина, была сделана буквально за два дня, намного раньше, чем предполагалось. Это произошло по инициативе Ивана Протченко (хотя сам Михаил Панов был против, считая проект недоработанным)[8]. Характер полемики в центральных газетах в 1964 году разительно отличался от публикаций на страницах педагогической прессы, где обсуждения по необходимости были более деловыми и сдержанными.
Этот опыт постарались учесть руководители орфографической комиссии конца 1990-х, которые застали обсуждение 1964 года. Новый проект не был достоянием широкой общественности, во второй половине 1990-х в малотиражных академических изданиях появилось лишь несколько статей для специалистов, мотивирующих предлагаемые изменения. И в 1999 году вышел “Русский орфографический словарь” с элементами новой, еще не одобренной официально орфографии; годом позже появился и проект “Свода правил русского правописания”. Наличие уже готового словаря при еще не утвержденном своде сильно ухудшило восприятие. Предварительное введение новой нормы настроило против проекта журналистское сообщество (особенно массовых, непрофильных изданий) и отчасти содействовало представлению о том, что негативное мнение прессы было единодушным. И, хотя в 2001-2002 годах Владимир Лопатин давал многочисленные интервью и разъяснения на радио, в прессе и Интернете, ситуации это не переломило.
Роль государства
Государство заинтересовано в целостности общества, что подразумевает так же и единство языковых норм. Орфография обеспечивает единство письма, которое репрезентирует единство языка. Государство же не только законодательно утверждает инновации и сами своды правил, но и поддерживает в своих интересах инициативы, предлагающие изменения. Политика царского правительства в начале ХХ века была как раз двойственной. С одной стороны, учителя, бόльшая часть которых были государственными служащими, инициировали обсуждение реформы и в своих педагогических обществах составляли проекты изменений, с другой, — уже готовые проекты реформы встречали сопротивление со стороны правительственных органов. Так Министерство просвещения издало в 1913 году специальные циркуляры о защите букв “ер” и “ять”.
Однако после орфографических перемен 1917-1918 годов появились идеи и более решительных преобразований. 1920-е были временем обширного языкового строительства, в котором участвовали многие талантливые лингвисты[9]. Когда в 1929 году для разработки радикального проекта изменений правописания была создана новая орфографическая комиссия при Главнауке Наркомпроса, была опубликована и известная статья молодых тогда филологов — Рубена Аванесова и Владимира Сидорова[10] (учителей Михаила Панова, автора проекта 1964 года). Для становления Московской фонологической школы тема орфографических преобразований была очень важной. Но сам проект конца 1920-х был довольно скоро отвергнут, и в 1930-х наступило время кодификации. Девиз этого периода — “не менять, а закреплять” — реализовался во многих аспектах жизни страны. В это время начинает выходить словарь Дмитрия Ушакова — первый нормативный толковый словарь русского языка. Для орфографии это тоже время упорядочения. В 1931 году был созван Всероссийский орфографический съезд, а в 1932-м вышло постановление ЦК ВКП(б) “Об учебной программе и режиме в начальных и средних школах”, которое требовало соблюдения строгой нормы.
Проект 1951 года, как и окончательная редакция свода 1956-го, публикуется под грифом Министерства просвещения РСФСР и Академии наук — Института языкознания. Роль государства в лице Министерства просвещения во всей этой подготовительной работе была заметной и действенной, закрепленной в наименовании государственной орфографической комиссии. Позднее (в 1964-м и 2001 годах) государство, с одной стороны, делегировало полномочия уже академически-“общественной” орфографической комиссии (проект 1964-го публиковался под грифом Института русского языка и орфографической комиссии), а с другой, — отстранилось от конечного результата ее работы.
В то же время работа над этими проектами велась отнюдь не в автономном режиме, поскольку вопрос о введении изменений является государственной прерогативой. Можно наверняка утверждать, что и позиция таких официальных языковедов, как Иван Протченко, и решение президиума Академии наук об отклонении проекта изменений было предрешено консультациями в Министерстве просвещения и отделах ЦК КПСС. Сейчас доступны лишь “заключительные” материалы, опубликованные в специальной подборке журнала “Русский язык в школе”, уже в предисловии к которой сказано:
“По мнению большинства выступивших в печати, в настоящее время нет серьезных объективных оснований для внесения существенных исправлений в сложившуюся систему русского правописания, имеющего длительную традицию и в целом хорошо обслуживающего потребность письменного общения нашего народа”[11].
На уровне устной истории и в свидетельствах членов тогдашней орфографической комиссии отмену реформы правописания связывают со снятием “волюнтариста Хрущева” в середине октября 1964 года.
В 1990-2000-х роли и функции государства были уже закреплены законодательно: вначале появился закон от 25 октября 1991 года № 1807-I “О языках народов Российской Федерации”, позже — федеральный закон от 1 июня 2005 года № 53-ФЗ “О государственном языке Российской Федерации”, который указывает, что порядок утверждения норм современного русского литературного языка определяется правительством Российской Федерации (ст. 1 п. 3.). Последний акт был принят позже проекта 2000 года, который, таким образом, оказался вне четко очерченного законодательного поля.
Предложенная в 2000 году новая редакция свода правил была опубликована под грифом Института русского языка РАН и орфографической комиссии без указания правительственных органов или Академии в целом. В 2001 году специальное заседание комитета по образованию и науке Госдумы было целиком посвящено обсуждению реформы правописания, и большинство его членов отрицательно восприняли предложения ученых. Группа депутатов Госдумы подготовила даже проект постановления нижней палаты “О недопустимости реформы русского языка”. Но никакого документа Дума в итоге так и не приняла, и вопрос был переадресован правительственному совету по русскому языку, созданному в самом конце 1997 года (положение о его работе и новый состав были предложены постановлением правительства № 41 от 17 января 2000 года)[12]. Однако совет прежде всего занимался поддержкой, сохранением и пропагандой русского языка за рубежом, поэтому вопросы правописания не были для него приоритетными.
В результате механизм принятия масштабных изменений — от разработки проекта учеными-экспертами до утверждения его на государственном уровне — закреплен не был. В 2002 году орфографическая комиссия приняла решение об изменении характера нового свода правил. Символическим подведением итогов орфографических дебатов начала 2000-х стали нередко цитируемые слова Людмилы Путиной:
“Реформа, проводимая Академией наук, представляется мне абсолютно конъюнктурной, потому что в эпоху становления экономики в нашей стране реформа языка, который все еще развивается, [не нужна], и совершенно несвоевременно реформировать язык”[13].
Отвергнутая как единая совокупность предложений по изменению правописания, “реформа Лопатина” показала и степень общественного консерватизма, и необходимость медленной, малозаметной работы по уточнению словарных норм, которая не прекратилась и после 2001 года. Уже после вынужденного отказа от наиболее “радикальных” предложений в 2005-м увидел свет новый “Русский орфографический словарь”, а в 2006-м — академический справочник “Правила русской орфографии и пунктуации”, одобренный орфографической комиссией РАН. Работа над ними продолжается.
Заинтересованные пользователи, или Кому это все надо?
Кроме ученых как экспертов, депутатов Думы как законодателей и правительства как исполнителя законов, любые изменения в правописании особенно касаются группы “заинтересованных пользователей”. Они отличаются от обычных грамотных людей тем, что так или иначе профессионально работают с письменным или печатным словом. Это педагоги, обучающие грамоте; писатели, сочиняющие тексты; редакторы и корректоры, делающие чужие тексты грамотными. Эти люди внимательнее всех относятся к писаному слову, и их мнение считается более авторитетным. О другой, намного большей, группе пользователей — школьниках, обучающихся грамоте, — вспоминают редко и, как правило, только инициаторы изменений, поскольку считают, что результатом их работы будет упрощение правил и обучения письму.
Некоторые аргументы, как за, так и против, почти не меняются с течением времени и повторяются от проекта к проекту. В обе стороны работает аргумент об экономии средств. В 1917 году выступающие за реформу говорили об экономии бумаги, облегчении труда наборщиков (в основном за счет изъятия Ъ) и сокращении механической зубрежки в школе (оптимизация труда учителей). В 1964 году сторонники нового проекта развивали этот же педагогический аргумент. В то же время их противники говорили и писали о расточительстве средств в связи с изданием новых словарей и школьных учебников, переподготовкой педагогов и работников издательской сферы.
Еще один явно недостоверный аргумент был в ходу и до 1917 года, и после 2000-го: “необходимость перепечатывать все”. Связанная с реформой замена орфографических словарей (которые и так издаются) и школьных учебников (которые переиздаются каждый год) представлялась некоторыми участниками полемики как потребность в перепечатке всего корпуса литературы. Вслед за этим аргументом именитые и безвестные критики уличают в корыстолюбии то издателей, которые смогут заработать миллиарды на массовом издании новых словарей и справочников, то членов орфографической комиссии, якобы пытающихся с помощью реформы “перенаправить денежные потоки в руки” Института русского языка.
Учителя — самая благодарная и заинтересованная сторона в отношении улучшения правописания, при том, что бóльшая часть работы падает на них: им нужно менять содержание обучения и собственные привычки. О проекте 2000 года они мало знали, так как орфографическая комиссия (в составе которой были и учителя) решила публиковать только подготовленный проект. Главный аргумент учителей технологический: новые правила позволяют уменьшить количество ошибок и развивать на уроках владение культурной речью вместо механического заучивания правил. Для учителей правописание не только средство, но и цель. Они ориентируются не на поддержание нормы как таковой, а на обучение грамотному письму в комплексе с культурой речи и знанием художественной литературы. Рабочее отношение к письменной форме языка делает их меньшими фетишистами по отношению к существующим нормам. Невысокий уровень грамотности, с которым сталкиваются и учителя старших классов, и вузовские преподаватели, связан не только с устойчивым “нежеланием нынешних детей учиться”, но и с объективными трудностями усвоения русской орфографии.
Другая группа заинтересованных пользователей — писатели. Писатели-авангардисты, склонные к эксперименту с формой и языком, не высказывались против изменения правописания. Даже в 1960-е годы, когда писатели явились мощной противодействующей реформе силой, былые реформаторы или их союзники, вроде Виктора Шкловского и Корнея Чуковского, высказывались за предлагаемый проект. Полностью “за” выступал и Лев Успенский — популяризатор знаний о языке и выпускник петроградского Института истории искусств, где преподавали и задавали тон создатели русского формализма. А писатели условно “традиционной” ориентации обычно оставались консерваторами и в смысле правописания. Против реформы начала ХХ века были Лев Толстой и Александр Блок, против реформы 1964 года — Борис Заходер, Вера Инбер, Семен Кирсанов, Илья Сельвинский, Галина Серебрякова и приглашенные в орфографическую комиссию Михаил Исаковский и Леонид Леонов. Последний, вместе с другим оппонентом реформы литератором Олегом Волковым, в 1960-х был в числе идейных вдохновителей движения русских националистов, так называемой Русской партии. Интересен пример Мариэтты Шагинян, которая как член символистского салона Мережковских выступала против реформы в 1917 году и уже как заслуженный советский писатель, создатель программного романа “Гидроцентраль” и цикла романов о Ленине, — против проекта 1964 года[14]. Защита привычных норм как культурно легитимированных и единственно возможных объединяла таких абсолютно разных по стилю и мировоззрению писателей, как Блок и Толстой в начале ХХ века или Александр Солженицын и Татьяна Толстая век спустя.
В обсуждении проекта 2000 года “охранительную” роль писателей взяли на себя журналисты. Именно они публично проговаривали неприятие новых норм с позиции обычного грамотного человека, ставя под сомнение цели и смысл любого “вмешательства в язык”. В числе авторов отрицательных отзывов были не только журналисты центральных СМИ, но и колумнисты общественно-политических газет и глянца (Александр Привалов, Александр Агеев). Немногие голоса специалистов-популяризаторов (Ирина Левонтина в “Итогах”) потонули в дружном хоре несогласных. В обзорной работе, содержащей контент-анализ прессы за 2001-2002 годы, говорится о качестве интереса СМИ к данной проблеме[15].
К числу привилегированных пользователей принадлежат также редакторы и корректоры. В частности, среди материалов, фактически снимающих с повестки дня вопрос о проекте 1964 года, была заметка об обсуждении предложений орфографической комиссии в издательстве “Советская энциклопедия”[16]. В демократическую эпоху издательские работники также получили права голоса и высказывались не в пользу реформы:
“Как только появилась школа Лопатина, какой-то худо-бедно существовавший порядок в правописании вообще разрушили, развели какую-то дурацкую полемику. Русский язык и так настолько сложен, а тут пытаются установить полный хаос.
По крайней мере, правила Розенталя не в пример Лопатину четкие и ясные. И лично я буду их придерживаться, несмотря ни на что. Так же думают все мои коллеги: корректоры, редакторы текстов, филологи — все, с кем я говорила на эту тему. Так что мы протестуем против этой реформы словом и действием и не допустим ее”[17].
Последняя цитата с Интернет-форума не столь простодушна, как кажется. Понятно, что на основе правил 2000 года должна была появиться новая версия руководства для издательских работников вроде популярного “Розенталя”, и в итоге новое издание “Справочника по правописанию и литературной правке” (2003) уже содержит ряд изменений “по Лопатину”, например в употреблении прописных букв. Позиции СМИ даже относительно официально принятых изменений могут быть весьма влиятельными, как показывает пример такой страны с давними традициями федерализма и децентрализации, как Германия: именно журналистам и работникам крупных издательских концернов почти удалось саботировать тамошние орфографические изменения конца 1990-х годов[18].
Гораздо реже именно пользователи выступали как соинициаторы реформ. Для писателей, журналистов и издательских работников язык — вещь статусная. Они уже пользуются высокой культурой и не хотят терять своей компетентности. Действительно, любые изменения орфографии временно опять сажают за парту людей, уже грамотных. Вместе с тем, в силу своей задачи информировать или развлекать читателей, они далеки от идеи и практики просвещения еще не прикоснувшихся к нормам высокой письменной культуры (что ежедневно делают учителя). Эти заинтересованные пользователи считают усилия, уже затраченные ими на изучение правописания, важным вложением, а облегчение правил для будущих поколений — не таким уж обязательным, в духе “мы учили, и вы выучите”.
В современной постмодерной и посттоталитарной культуре кодификаторы оказываются в меньшей чести. Тем больше они сопротивляются уравниванию со “школьниками” и отстаивают свои знания и навыки уже как привилегии — причем это вовсе не ученые, а писатели и журналисты. Постмодернист Толстая в начале 2000-х неожиданно оказывается — если спроецировать ее позицию на середину 1960-х — единомышленницей не авангардиста Шкловского, а реакционера Леонова. Но мнение Леонида Леонова в 1964 году в публичной дискуссии “весило” много больше, чем реплика Татьяны Толстой в 2001-м:
“Надо заколотить двери Академии наук, где заседают эти придурки, и попросить их заняться более полезным для народного хозяйства делом. Система правописания у них — как лапша “Доширак”: раз — и готово… А страна может запросто взбунтоваться”[19].
Современная писательница довольно грубо выразилась по поводу “придурков”-лингвистов, тем самым, очевидно, выступая за “высокую” культуру. Ведь ей приходится утверждать свои культурные, кодификаторские и прочие привилегии (законодателя не только вкусов, но и языка), будучи представителем уже не государственной касты “инженеров человеческих душ”, а фигурой постсоветской элиты — верхней прослойки гетерогенной и омассовленной культуры.
Как известно из истории реформирования русской орфографии, уже грамотные люди могут приспособиться к любым изменениям графики или орфографии, но не хотят. Большинство грамотных и образованных практически всегда против таких реформ, справедливо считая, что понесут заметный урон. На самом деле такой урон несут только люди, много пишущие и читающие, но они и громче всего протестуют. А поскольку они могут протестовать не только устно, но и печатно, то слабые голоса тех, кому реформа сразу несет пользу, не слышны. При том, что “люди пера” становятся менее грамотными очень ненадолго, но даже эта временная “потеря грамотности” как части культурного капитала для них весьма болезненна.
Заключение: время реформы
Итак, в двух рассмотренных неудачных попытках реформ, причины “поражения” не сводятся ни к слабостям их лингвистической подготовки, ни к прямому противодействию государственных структур. Несмотря на общее происхождение из идей реформаторов начала ХХ века, они развивали две разные логики упорядочивания правописания: радикальная 1964 года более последовательно воплощала фонематический принцип, а компромиссная 2000 года ориентировалась на уже устоявшиеся написания и “подправления” столь же компромиссного свода 1956 года.
Работа орфóграфов протекает между двумя полюсами: системных и текущих изменений — в словарном составе языка и в медленно меняющейся письменной практике. Орфографам приходится даже вне реформ быть кодификаторами — упорядочивать вновь поступающий материал: закреплять написание новых слов, устанавливать дефисное или слитное написание, определять прописные буквы, выбирать транскрипционный или транслитерационный принцип для заимствованных слов и так далее.
В этом смысле отсутствие изменений в переизданиях орфографического словаря между 1974-м и 1991 годами создало, с одной стороны, ощущение стабильности, что явилось невыгодным фоном для проекта 2000 года; а с другой стороны, вызвало то напряжение, которое этот проект и должен был разрешить: сколько за эти годы появилось новых слов, которые нужно было отразить, в том числе слов со спорным написанием! И все же критической массой для успешной реализации проекта это не стало.
Опыт обсуждения проекта 2000 года показал, что одними только научными доводами консервативного настроя просвещенной публики не переломить. Недаром некоторые ученые, рассуждая сегодня о перспективах орфографических реформ, говорят о практике просвещенного абсолютизма, когда разумное и полезное правило “декретируется” без обсуждений и оговорок. Неудача проектов 1964-го и 2000 годов ставит вопрос о необходимости тщательно продуманной пропаганды и организационного обеспечения, своего рода “бизнес-плана”, реформы. Из плоскости лингвистики эта проблема переходит в область языковой политики: реформаторам будущего, наверняка, придется гораздо полнее и шире задействовать выводы и подходы социолингвистики и опыт пиар-технологий, в частности, социальной рекламы.
Будущая реформа подразумевает вопрос: когда текущих изменений окажется недостаточно? Когда нарастет потенциал перемен, если учесть, что повсеместная грамотность замедляет некоторые языковые процессы? Примером может служить английский язык, где радикальные реформы не проводились несколько веков и не планируются. С другой стороны, нужно ли эти проблемы перекладывать на плечи следующих поколений? Этот вопрос не новый, он возникал и при разработке проекта 1964 года.
И здесь снова возникает вопрос о механизме принятия реформы и роли государства. Наиболее радикальные предложения после 1917 года выдвигались в 1930-м и 1964-м, в моменты значительных общественных переломов. Напротив, в годы стагнации более сильным оказывалось предубеждение против каких бы то ни было изменений. Обе реформы — 1964-го и 2000-го — стали предметом обсуждения на излете реформаторского цикла в истории страны, когда демократический, в принципе, механизм “общественных дискуссий” сработал против нововведений. Из трех принципов подхода к орфографии (системность для ученых, упрощение для педагогов, привычка или традиция для пользователей) самым сильным оказался третий. Как и куда ехать, дважды определяли не конструкторы, и даже не механики, а пассажиры. Вместе с тем, в отличие от начала ХХ века, перед государством больше не стоит задача увеличить количество грамотных, поэтому нынешнее облегчение (педагогический компонент орфографических реформ) уже не кажется принципиальным. Еще при обсуждении проекта 2000 года Виктор Живов проницательно заметил:
“У нас нет никаких социальных предпосылок для того, чтобы что-то существенным образом менять. Мы не живем в тех условиях, как мы жили в начале XX века, когда большинство населения было неграмотным, стоял вопрос о борьбе с неграмотностью и так далее. У нас грамотное общество, не слишком грамотное, но кое-как оно справляется с употреблением письменного языка”[20].
Автор самой подробной работы по истории орфографии в России Татьяна Григорьева сделала общий вывод, что особенно удобно преобразовывать орфографию, когда в стране идут общие реформы, мало грамотных и – добавим от себя — остается высоким авторитет науки.
Похоже, уже имея после 1956 года хорошую орфографию, общество считает, что не нуждается в лучшей. Ситуация патовая: ученые готовы предложить несколько вариантов улучшения правописания, грамотное общество не желает никакого изменения, при том, что языковые процессы не останавливаются. Разрешением этого противоречия может стать не только перспектива неизбежной реформы в эпоху неминуемых будущих перемен, а своеобразный шаг в сторону — смягчение “орфографического режима” и допущение некоторых вариативных написаний[21]. Сейчас в филологической литературе это принято связывать с преодолением тоталитарного сознания[22], однако представляется, что вопрос глубже и связан с выходом за пределы модерна с его преимущественно упорядочивающим и унифицирующим подходом к функционированию языка.
Кроме привычного специалистам постепенного нарастания глубинных языковых изменений, прежде всего в устной речи, сейчас наблюдаются и процессы своеобразного орфографического “самоупорядочивания”. Они особенно заметны благодаря, во-первых, интенсивному росту текстового пространства Интернета и, во-вторых, активному заимствованию в последние десятилетия иностранных слов, написание которых еще не утверждено в словарях. Как частный, но яркий пример этого упорядочения можно привести и стихийное употребление “необязательной” буквы Ё с конца 1990-х (сейчас орфографическая комиссия закрепила более широкое употребление Ё в новых “Правилах русской орфографии и пунктуации”[23]).
В конечном счете процессы общего регулирования правописания — и место государства в нем — становятся все более дробными и локальными. В этом ключе может также быть рассмотрена инициатива Министерства образования и науки РФ, утвердившего 8 июня 2009 года своим распоряжением список нормативных словарей. В начале сентября обсуждение этого списка вызвало много споров в прессе. Причиной стала явная недостаточность этого списка, хотя гораздо громче звучали голоса тех, кто за многие годы впервые открыл словари и обнаружил, что нормы изменились. На этом примере можно видеть, как меняется место государства в современных процессах упорядочения орфографии. Если первая половина ХХ века была временем своеобразного господства государства над орфографией (как одной из областей государственного порядка), то постепенно верховная политическая власть — при всех сменах режима и идеологического курса — отходит от установки на крупные перемены и помещает правописание в область частной административной “оптимизации” и бюрократического манипулирования.
____________________________________________________
1) Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии (XVIII-XX вв.) / Под ред. М.В. Панова. М., 1965; Панов М.В. А все-таки она хорошая! М., 1964; Григорьева Т.М. Три века русской орфографии. М., 2004; Бреусова Е.И. Работа над усовершенствованием русского правописания в послеоктябрьский период и вопросы общей теории орфографических реформ. Автореферат… канд. филол. наук. Красноярск, 2000 (http://linguists.narod.ru/downloads4.html).
2) См. подробнее: Чернышев В.И. Ф.Ф. Фортунатов и А.А. Шахматов — реформаторы русского правописания // Шахматов А.А. Сборник статей и материалов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947.
3) Беседы с М.В. Пановым // Жизнь языка. Сборник к 80-летию М.В. Панова. М., 2001. С. 516-518.
4) Проект “Свод правил русского правописания. Орфография. Пунктуация”. М., 2000 (www.gramma.ru/KOL/?id=4.2).
5) Как это было в начале ХХ века и даже в начале 1960-х — в тех проектах принимали участие не только заслуженные ученые, но и молодые перспективные лингвисты, затем реализовавшие себя в других научных областях.
6) Рахманова Л. О реформе орфографии // Отечественные записки. 2002. № 1. С. 177.
7) Добродомов И. Чем грозила и грозит “реформа” орфографии //
Русский вестник. 2003. 27 июля (www.rv.ru/content.php3?id=1099).8) Интервью с Леонидом Касаткиным 12 февраля 2008 года; реплика Ирины Левонтиной в передаче “Русский язык” цикла “Россия как цивилизация” на “Радио Свобода” 10 декабря 2000 года (www.speakrus.ru/articles/strel1.htm).
9) Подробней см.: Алпатов В.М. 150 языков и политика. 1917-2000. Социолингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. М., 2000.
10) Аванесов Р.И., Сидоров В.Н.
Реформа орфографии в связи с проблемой письменного языка [1930] // Реформатский А.А. Из истории отечественной фонологии. Очерк. Хрестоматия. М., 1970. С. 149-156 (http://danefae.org/djvu/izistorii/).11)
Русский язык в школе. 1964. № 6. С. 3 (номер подписан к печати 15 декабря).12) Жуков Б. Пропадающая грамота // Итоги. 2001. 5 июля. См. также: http://palm.newsru.com/russia/27jun2001/russian.html.
13) См., в частности: Жена Путина решила остановить реформу русского языка // Газета.ру. 2002. 16 апреля (www.gazeta.ru/2002/04/16/last49199.shtml); Добродомов И. Указ. соч.
14) На это обращали внимание авторы книги: Букчина Б.З., Калакуцкая Л.П., Чельцова Л.К. Письма об орфографии. М.: Наука, 1969. С. 33-34; см. также: Хан-Пира Э. Новый орфографический словарь и новый проект упорядочения русской орфографии // Знамя. 2001. № 9.
15) Храмых А.В. Проект реформы русской орфографии 2001-2002 гг.: опыт контент-анализа. Петрозаводск, 2006 (www.5ballov.ru/referats/preview/70140).
16)
Русский язык в школе. 1964. № 6. С. 49-51.17) См.: http://forum.gramota.ru/forum/read.php?f=1&i=1102&t=1102 (4 декабря 2001 года).
18) Гузар О. Европейський зигзаг ортограф╗ї // Критика. 2003. № 4; Смех сквозь слезы, или Реформа немецкого правописания // Подробности. 2003. 1 августа (http://podrobnosti.ua/society/2003/08/01/70651.html); Дзагуто В. Орфографический саботаж // Время новостей. 2004. 9 августа (www.vremya.ru/print/104701.html).
19) Цит. по: Пуля И. “Парашут” для поколения “Пепси” // Труд. 2000. 10 декабря (www.trud.ru/article/12-10-2000/13381_parashut_dlja_pokolenija_pepsi.html).
20) Реплика Виктора Живова в передаче “Русский язык” из цикла “Россия как цивилизация” на “Радио Свобода” 10 декабря 2000 года (www.speakrus.ru/articles/strel1.htm).
21) Кузьмина С.М. Об умягчении нравов русской орфографии (к проблеме вариативности написаний) // Жизнь языка. М., 2001. С. 406-411.
22) Калакуцкая Л.П. Русский литературный язык в конце второго тысячелетия // Филологический сборник: К 100-летию… В.В. Виноградова. М., 1995. С. 213; Чудакова М.О. Язык распавшейся цивилизации: материалы к теме // Новые работы: 2003-2006. М., 2007.
23) См.: Правила русской орфографии и пунктуации. Полный академический справочник / Под ред. В.В. Лопатина. М.: 2007 (www.ruslang.ru/doc/bukva_jo.pdf).