Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2010
Пол Чэттертон — преподает урбанистику и социальные науки в университете города Лидс (Великобритания), активист социально-экологического движения.
Пол Чэттертон
Чем вымощена дорога в креативный город?[1]
В последнее время меня беспокоит одна вещь: города, в которых мы живем, становятся креативными. Я имею в виду, что попытки преодолеть социальный и экономический упадок в городах, наблюдаемый в течение последних десятилетий, теперь выражают себя через дискурс креативности и “креативного города”. Эти дискурсы проникли в самую гущу дискуссий о городской политике[2] и проявились в ходе нескольких международных конференций (Глазго (1994), Хельсинки (1996), Хаддерсфилд (2000)). Появился и ряд статей о том, как городские власти реализуют концепцию креативного города на практике.
В результате распространения нового лексикона такие города, как Барселона, Кёльн, Болонья и даже Хаддерсфилд, обзавелись ярлыком “креативный город”. Но что скрывается за этим туманным определением? Под ним понимается новый “метод стратегического планирования города, принимающий во внимание способность людей творчески думать, планировать и действовать”[3]. Следовательно, город считается креативным, если его население разнообразно и по-новому смотрит на стоящие перед ним проблемы. Ниже я собираюсь разобрать связанные с концепцией креативного города идеи, обсуждавшиеся на одноименной конференции в Хаддерсфилде в мае 2000 года. Далее я подробнее остановлюсь на вопросах, возникающих в ходе критического анализа концепции креативного города. В частности, мне хотелось бы заострить внимание на связи этики, ценностей и креативности, а также на тех видах креативности, которые допускает концепция креативного города.
Последняя конференция о креативных городах прошла в Хаддерсфилде, в Западном Йоркшире, — я как раз родился недалеко от тех мест, в одном из фабричных городков в восточной части Пеннинских гор, и даже сегодня эти места с трудом ассоциируются у меня с городской жизнью или креативностью. Большинство воспринимает Хаддерсфилд как город, еще со времен промышленной революции являющийся центром текстильной промышленности, как место, где живут человечки с картин Лоренса Лаури, или как место, где построили новый футбольный стадион “Макэлпайн”; и лишь очень немногим Хаддерсфилд представляется креативной урбанистической средой. Тем не менее, в городе произошли несколько важных перемен, которые, как представляется, оздоровили местную культурную и отчасти даже экономическую жизнь. Многих удивит тот факт, что в Хаддерсфилде насчитывается 1660 зданий, охраняемых как памятники архитектуры; количество таких зданий больше только в Бристоле и Вестминстере.
В немалой степени недавний подъем может быть связан с близостью Хаддерсфилда к процветающим и космополитичным Лидсу и Манчестеру, с получением финансовой помощи от Европейского союза и с основанием университета в 1992 году. Однако за последние десять лет город предпринял ряд собственных — и порой весьма рискованных — шагов по развитию креативных начинаний в местной экономике. Самый яркий из этих проектов — “Инициатива по превращению Хаддерсфилда в креативный город” — был запущен, когда город попал в программу “26 пилотных урбанистических проектов Европейского союза”, обогнав около пятисот конкурентов. В рамках проекта Хаддерсфилд получил 2 миллиона фунтов на запуск в течение трех лет 16 программ, которые должны были показать, чего можно достичь при помощи креативного мышления, планирования и действия. “Инициатива” объясняла свои намерения следующим образом:
“Маленькие и средние города вроде Хаддерсфилда, давно растерявшие такие свои преимущества, как удачное местоположение, природные ресурсы и традиционные производства, существуют во всей Европе. Многие из них пришли в упадок — возможно, навсегда, — поэтому им никак не удается подстроиться под требования новой глобальной экономики. Такие города часто становятся жертвами глубокого экономического кризиса (со всеми вытекающими отсюда последствиями для социальной сферы) и существуют, таким образом, в порочном круге все возрастающих сложностей. До недавнего времени таким местом был и Хаддерсфилд, однако за последние десять лет он сумел выйти из порочного круга, поскольку жители осознали, как они могут помочь своему бедствующему городу. И их инициативы были поддержаны”.
Стратегия восстановления Хаддерсфилда основывалась на “принципиальном оппортунизме”, что позволило воспользоваться возможностями рыночной экономики. Подход “Инициативы” состоял в том, чтобы развивать культурную индустрию в рамках нескольких проектов, таких, как “Креативные лофты” (жилое рабочее место для молодых предпринимателей), “Лаборатория” (обучение безработных) и “Медиа-центр Кирклис”. В целом были достигнуты определенные успехи: например было найдено и поддержано 6000 “креативных фирм”, суммарный доход которых составляет 150 миллионов фунтов и в которых на данный момент трудоустроено 4% работоспособного населения. Однако не ясно, каких результатов удалось бы достичь, не будь этого проекта, равно как не вполне понятно, что дало преимущественное ориентирование на культурные индустрии, а, скажем, не на охрану окружающей среды.
Изучив этот опыт, участники конференции в Хаддерсфилде перешли к другим примерам креативного урбанизма в мире, рассмотрев, в частности, такие проекты, как: Wise Eyes Communication (в его рамках осуществляется поддержка народных промыслов в школах Дурбана в ЮАР), Gate Project в Турине под названием “Живи, а не уезжай” (частично финансируется Европейский фондом регионального развития и нацелен на привлечение людей к восстановлению крупнейшего в Европе уличного рынка), Kulturkoeldren Tapestry Weaving (содействие более глубокой интеграции в датское общество иммигрантов, беженцев, а также поддержание гендерного равноправия).
[…]
Рассмотренный на конференции круг вопросов, касающихся креативного города, весьма впечатляет — и не может не впечатлять. Три четверти населения Европы живет в урбанистических районах, большая часть которых страдает — не только на словах, но и на деле — от бедности, болезней, некачественного жилья, преступности и ухудшающегося состояния окружающей среды. Потребность городов в новой креативности интуитивно понятна: многие из них — устаревшие гиганты, пытающиеся реструктурироваться, опираясь на свое промышленное прошлое, а построение новой урбанистической экономики в этих условиях требует срочных мер. Новая экономика большей частью основывается на банальном сопряжении “обучающегося общества” и “экономики знаний”, а также на убеждении в том, что культурная и символическая индустрия играет в этой трансформации роль, более весомую, чем промышленность.
Однако отставим риторические призывы “время действовать” и “сменим парадигму нашего восприятия городов” и посмотрим, как концепция креативности может решить реальные городские проблемы. За последние десять лет концепция переросла стадию чистой риторики и смогла разработать действенные рецепты для самых разных урбанистических районов, изнемогающих под бременем лишенной воображения бюрократии и властных структур, держащихся за свои места мертвой хваткой. С этой целью был разработан концептуальный инструментарий, которым в последние десять лет воспользовались власти многих городов. В рамках этой концепции, чтобы стать креативным, достаточно сделать что-нибудь по-новому. Там полно модных слов: “матрица инноваций”, “холизм”, “креативные циклы”, а также ссылок на таких гуру креативного мышления, как Эдвард Де Боно с его “латеральным мышлением”. Я не буду излагать истории о том, как этот инструментарий способствовал креативному обновлению городов, — я попытаюсь критически взглянуть на ряд вопросов, относящихся к самой концепции.
Первый вопрос связан с ее тяготением к редукционистсткому и упрощенному пониманию процесса урбанистического и регионального развития. В частности, “концептуальный инструментарий” нацеливает людей не на стратегическое, а на оппортунистское мышление, которое либо вообще не обращает внимания, либо придает недостаточное значение таким структурным проблемам городов, как их место в неравномерном распределении мирового капитала, недостаточное следование принципу демократической подотчетности и неконтролируемый рост так называемого экологического следа[4]. Такие проблемы не затрагиваются — вместо этого сквозь призму креативности рассказывается жизнерадостная история урбанизма. Хорошей иллюстрацией может послужить пример с городом Ньюкасл-апон-Тайн: в центральной его части были реализованы амбициозные культурные и креативные проекты (развитие корпоративного досуга, расширение района Киз и совместная с Гейтсхедом заявка на конкурс “Город европейской культуры”), тогда как другие его районы по-прежнему страдают от высокой безработицы, сокращения населения и упадка служб социального обеспечения.
Таким образом, креативный город зачастую оказывается всего лишь риторической фигурой, завладевающей сердцами и умами местных советников и политиков, убеждая их в том, что они что-то делают, когда они не делают почти ничего. На практике все это — лишь элемент общего перехода к новым формам предпринимательского городского хозяйствования, призванного раздуть образ больных городов и убедить высокоподвижный мировой капитал, профессионалов и поставщиков услуг в том, что урбанистические районы интересны и вполне пригодны для жизни. Главное, показать отретушированную картинку городской жизни. Недавно Питер Холл сказал в связи с кейнсианской идеей об увеличении свободного времени следующее:
“Начиная с 1930-х годов обнаруживается примечательная вещь: в странах с развитой экономикой практически достигнуто это состояние [обеспечивающие увеличение свободного времени. — Примеч. перев.]… ведь теперь мы смогли гарантировать наличие необходимых ресурсов для обеспечения достойного уровня существования”[5].
Таким образом идея креативного города все еще упускает из виду разительное неравенство, свойственное жизни бесчисленных горожан.
Во-вторых, возникло множество дискурсов, пытающихся описать современную городскую жизнь, однако между ними существует поразительная разница, особенно в том, что касается описаний ночной жизни. В частности, если в концепции креативного города ночная жизнь рассматривается с экономической точки зрения как источник жизненных сил или неожиданных открытий, а так же, как еще одна статья дохода, то пресса, полиция и власти, судя по их недавним выступлениям, больше внимания обращают на рост ночной преступности в центральных районах городов. Появился даже термин “культура гопников” (yob culture), описывающий связь между ночной активностью в центре, высоким уровнем потребления алкоголя и преступности/насилия — и нарастающим конфликтом жителей центра с гуляками. Принятие новых законов, позволяющих закрывать пабы на 48 часов, а также предложения ввести оплачиваемые прямо на месте штрафы за хулиганство свидетельствуют о том, что власти ведут войну с явлением, которое они воспринимают не как креативный, а как гопнический город. Вот как выразился по этому поводу председатель Полицейской федерации:
“…хаос в центрах городов будет неизбежно усиливаться, если не инвестировать в полицию… Мы живем в довольно жестокой среде. Во многих наших городах находиться на улице в определенное время суток весьма небезопасно”[6].
В мае 2000 года федерация заявила, что вечером, после закрытия пабов, в центральных районах британских городов царят “анархия и беспорядок”, — иными словами, ночной центр считается запретной зоной.
В-третьих, если креативное и культурное развитие изначально проводилось силами небольших компаний, то теперь их активно вытесняют корпоративные гиганты, стремящиеся к прибыли и наращиванию оборотов: это многозальные кинотеатры, казино, сетевые пабы, торговые и офисные центры, куда люди приезжают на машинах. В “Городе фантазий” (1998) Джона Хэннигана город высокой корпоративной культуры определялся через появление анклава “урбаноидной среды”, призванного удовлетворить потребительские нужды среднего класса. В частности, проникновение принадлежащей корпорациям развлекательной и досуговой инфраструктуры (бары, клубы, рестораны, кафе) в центральные районы британских городов сейчас выше, чем когда-либо. Соответственно, цены на недвижимость оказываются запретительными для небольших компаний, и на рынке остаются только крупные национальные сети. Отчасти в этом, безусловно, виновата инфляция на рынке городской недвижимости, однако часть ответственности лежит и на местных властях, занимающих недостаточно твердую позицию в отношении культурных объектов в центральных районах. В какой-то момент чиновники должны сказать “нет” корпоративным гигантам, наращивающим свое присутствие в городской культурной инфраструктуре.
Кроме того, концепция креативного города нуждается в коррекции, позволяющей учитывать не только городской шум и блеск, но и однообразный повседневный “гул” горожан. В отличие от корпоративных развлекательных площадок, на окраинах жизнь не столь блестяща и эффектна, там потребности у жителей куда более приземленные. Поэтому и место для креативности — в “обычной” городское среде: на рынках, стоянках такси, залах для игры бинго и букмекерских конторах.
Еще один непростой вопрос: кому принадлежит идея креативного города и могут ли беднейшие слои быть в полной мере вовлечены в процесс планирования? Ответ нехитрый: нет — до тех пор, пока существует фундаментальное неравенство, основанное на власти и богатстве. Повестку дня до сих пор задают элиты, и мы должны спросить себя, насколько серьезны наши разговоры о включении маргинальных сообществ в креативный процесс. Недавняя история с британской инициативой “Новый курс для сообществ” продемонстрировала, что местные и центральные органы управления, невзирая на наличие демократических процедур, расстаются со своими финансовыми полномочиями крайне неохотно. Забота о социальной интеграции — ключевая в концепции креативного города, и в этом есть смысл. Однако здесь встает вопрос о том, кто руководит процессами включения/исключения и на каких основаниях. Многие группы не считают себя исключенными и не ждут, что с ними поделятся властью, а занимаются креативностью по-своему.
Все эти приводит нас к последнему — и во многих отношениях самому фундаментальному — вопросу о том смысле, каким в урбанистике наделяют креативность. Как и термин “устойчивое развитие”, термин “креативность” довольно неоднозначен — к тому же им часто пользуются, не имея в виду ровным счетом ничего. Привлечь этим термином можно любого: в конце концов, кому не хочется быть креативным? Однако что готово принять общество под вывеской “креативности”? Большинство примеров креативности все еще связаны с художественной и культурной деятельностью — будь то студенческий театр, мастерская народных промыслов, медиа-центр или студия звукозаписи. Что будет, если посмотреть на вещи шире?
Одним граффити и пародии на рекламу с политическим или чисто художественным подтекстом представляются творческими актами, выражающими отношение к окружающей среде и обществу, другие — включая полицию и местные власти — с этим не согласны. Кому-то сквоттинг кажется креативным использованием заброшенных зданий, однако собственники и полиция возражают. Организованно-дезорганизованная работа, связанная с “освоением улиц” и “критической массой”[7], породила немало творческих способов — зачастую с использованием Интернета — подчеркнуть дегуманизацию наших городов, забитых автомобилями, но опять же многие, в том числе и полиция, не готовы проявить солидарность. Сторонники “партизанского садоводства” (guerilla gardening), черпая креативные импульсы из языческих празднеств, традиционно имевших место у разных народов в начале мая, пытаются нарушить стерильность лондонской Парламент-сквер — и снова большинство политиков, пресса и общественность высказываются против.
Более того, многочисленные “антикапиталистические” мероприятия, называемые то J18, то N30, то M1 или S26 в Праге[8], объединяют борцов (демонстрантов, активных защитников мира и прав человека, антиглобалистов) в едином порыве против крайностей и жестокости таких всемирных институций, как Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация. Такие мероприятия, использующие скорее прямые, чем представительные, формы демократии, питаются креативной энергией, изобретательностью участников. Чтобы донести идеи до публики и организовать подобные мероприятия, используются как старые, так и новые способы массового информирования…
Мы дошли до связующего звена между этикой, ценностями, демократией и креативностью. Предполагает ли креативность какие-либо общие ценности или этический кодекс? На конференции говорили, что креативность — это не то же самое, что свобода действий или самовыражения, но она все равно связана с ответственностью и пониманием границ дозволенного. Более того, если действие вызывает страх, оно точно не креативное. С этой точки зрения креативность требует ответственности и чувства долга. Но по отношению к кому? В центре идеи креативного города находится креативный гражданин, который делится своим видением креативного города, спроектированного креативными лидерами. Из вышеприведенных примеров очевидно, что некоторые люди разделяют ценности, неприемлемые для гражданских лидеров, — их действия могут быть креативными, но средства считаются недемократичными. Если учесть, что большинство креативных действий в истории совершалось не при демократии, тогда серьезное отношение к креативности несет с собой глубокие этические противоречия, конфликты, оспаривание господствующих общественных норм и законов.
Каковы же альтернативы? Во-первых, точно ли, что именно города являются лучшими объектами для креативного подхода, обеспечивающего должную степень равенства? Радикальные мыслители — Петр Кропоткин, Патрик Геддес, Эбенезер Говард и Льюис Мамфорд — все, как один, указывали на необходимость децентрализации и деконцентрации для преодоления таких негативных последствий городской жизни, как перенаселенность, бедность, разрушение окружающей среды и отчуждение. Колин Уорд и Мюррей Букчин привели более чем убедительные аргументы в пользу более разреженных, зеленых и человечных городских поселений[9]. Таким образом, креативность, основанная на равенстве и заданных общим местом проживания человеческих отношениях, возможна только за пределами современных городов.
Далее, сердцем креативности является образование. Кен Робинсон прозорливо рассуждал о вреде, который наносит креативным инстинктам традиционная система школьного образования, превращающая молодых людей с латентной креативностью в некреативных взрослых, задыхающихся в рутине современной рабочей жизни, — говорим ли мы о бухгалтерах, телефонных операторах или учителях.
Получается, что задача состоит в том, чтобы создать такую образовательную систему, в которой оценивались бы не только академические способности, но и креативность во всех ее проявлениях, включая в первую очередь оспаривание общественных норм. Соответственно, продвигаться в этом направлении — значит, разрабатывать такую программу развития креативности, которая оспаривала бы социальные и экономические нормы, а не упрочивала их и которая серьезно относилась бы к внедрению радикальных альтернатив, смене власти и ресурсов. Однако слабость нынешней концепции креативного города как раз в том и состоит, что для того, чтобы стать приемлемой для либеральной публики в лице политиков и управленцев, она должна ослабить или исключить неприятные черты креативности. Выступавшая на конференции Джулия Миддлтон, из некоммерческой организации “Common Purpose”, предположила, что нам нужна “масса маленьких решений, а не генеральный план”. Что это за маленькие решения? Если все мы поддерживаем маргинальные проекты вроде Систем местного обмена (LETS), кредитных потребительских кооперативов, экшн-зон и даже отдельные протесты у Макдоналдсов, то каково наше отношение к действиям, направленным на более глубокие перемены в общественной жизни? Джулия Миддлтон также высказалась в том смысле, что хороший гражданин — это сложный гражданин, гражданин, знающий, как работает система, и способный бросить ей вызов. Мне вспоминаются три судебных разбирательства, известных как “Маклайбел”, и несокрушимая креативность Морриса и Стил[10]; вспоминаются активисты, в 1999 году уничтожавшие посевы генетически модифицированных злаков в Уотлингтоне (Оксфордшир), выразившие таким образом креативный протест против корпоративных гигантов индустрии[11]; и Рэйчел Уэнхэм и Рози Джеймс из активистской группы ““Трайдент” — на орала” (Trident Ploughshares), которые в прошлом году, несмотря на угрозу тюремного заключения, проникли на подводную лодку, несущую ракеты “Трайдент”, в Барроу-ин-Фернесс[12].
Но насколько серьезны все эти разговоры о “трудных” и “спорных” формах креативности? Готовы ли основоположники доктрины креативного города встретить армию творческих, трудных и порой не соблюдающих законов граждан, собравшуюся, чтобы разрушить мир, в котором мы живем, и заменить его другим? Я согласен с теоретиками креативного города: мы нуждаемся в радикальной смене парадигм экономической и социальной жизни. Однако кто на практике готов приступить к выполнению этой задачи, отстаивая необходимость поддержки недемократической, а порой и незаконной креативности? Если довести концепцию креативного города до логического конца, она станет инструментарием для провоцирования городских беспорядков и противозаконной деятельности. В этом ли заключаются наши намерения? Если сторонники идеи креативного города говорят о необходимости творчества в любых его проявлениях, то им следует обратить больше внимания на законодательство, например на Закон об уголовном правосудии (1994) и Закон о предупреждении терроризма (2000), поскольку они ограничивают право на протест и творческую активность. Таким образом, идея креативного города, представленная в либеральном обличье, остается примером крайней нелогичности. Без серьезного обсуждения ценностей и этических вопросов креативный город не превратится в настоящую программу радикальных перемен, а так и останется благоглупостью, крайне удобной для консультантов, руководящих кругов и политиков.
Перевод с английского Ольги Серебряной
______________________________________________________________
1) Данный
текст представляет собой сокращенный перевод статьи: Chatterton P. Will the real Creative City please stand up? // City. 2000. Vol. 4. № 3. P. 390-397.2) См.: Landry C., Bianchini F. The Creative City. L., 1995; Landry С. The Creative City. A Toolkit for Urban Innovation. L., 2000.
3)
Landry С. Op. cit. P. XII.4) Экологический след — термин, введенный экологом Уильямом Ризом в 1992 году. Обозначает меру воздействия человека на среду обитания, вычисление которой позволяет рассчитать размеры территории, необходимой для производства потребляемых ресурсов и хранения отходов. — Примеч. перев.
5) Hall P. Creative cities and economic development // Urban Studies. 2000. № 37(4). P. 639-664.
6) Guardian. 2000. July 3. P. 5.
7) “Критическая масса” — неформальное движение, участники которого совершают массовые велосипедные проезды по городу в последнюю пятницу каждого месяца. Таким образом они хотят привлечь общественное внимание к неприспособленности современных городов для велосипедного движения. Впервые такой велопроезд состоялся в 1992 году в Сан-Франциско, сейчас в движении участвуют более 300 городов во всем мире. — Примеч. перев.
8) J18 (June 18) — Всемирный фестиваль против капитала (Global Carnival Against Capital), состоявшийся 18 июня 1999 года в Лондоне и еще 40 городах мира; был приурочен к саммиту “Большой восьмерки” в Кёльне. N30 (November 30) — акция протеста против действий Всемирной торговой организации, прошедшая 30 ноября 1999 года в Сиэтле. M1 (May 1) — всемирный день протеста против глобализации (Global May Day), проходящий ежегодно 1 мая в Лондоне, Берлине и других городах. S26 (September 26) — акция протеста против Международного валютного фонда и Всемирного банка, состоявшаяся 26 сентября 2000 года в Праге. — Примеч. перев.
9) Ward C. Welcome Thinner City. L., 1989; Bookchin M. Urbanization Without Cities. N.Y., 1992.
10) “Маклайбел” (McLibel) — самый длинный судебный процесс в истории Англии, начавшийся в 1990 году с иска компании “Макдоналдс” к активистам Хелен Стил и Дэвиду Моррису, авторам памфлета “Что не так с “Макдоналдс”: что они от вас скрывают”. Стил и Моррис обвинялись в клевете. Первое судебное решение было принято в 1997 году в пользу “Макдоналдс”. После череды апелляций, в 2005 году, Европейский суд по правам человека встал на сторону Стил и Морриса. — Примеч. перев.
11) В 1999 году в Оксфордшире прошли несколько акций (пикников, митингов и так далее) против экспериментальных посевов генетически модифицированных злаков. Экспериментальные фермы располагались во владениях лорда Макклесфилда, не пользовавшегося популярностью у местного населения. Число протестующих не превышало 500 человек, однако отдельные активисты все лето предпринимали ночные вылазки для уничтожения посевов. 31 июля во время одной из ночных вылазок по ошибке были уничтожены посевы самой что ни на есть органической кормовой кукурузы. Относящаяся к этому лету вспышка активизма получила название “битва при Уотлингтоне”. — Примеч. перев.
12) В названии активистской группы подразумевается призыв “Перекуем мечи на орала”: группа ненасильственными средствами борется за разоружение атомных подводных лодок, несущих ракеты класса “Трайдент”. В январе 1999 года Рози Джеймс и Рейчел Уэнхем проникли на стоящую в доке подводную лодку, повредили аппаратуру в боевой рубке, написали на борту слова “Машина смерти” и разместили транспарант “Женщины хотят мира”. — Примеч. перев.