Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2009
Александр Сергеевич Стыкалин (р. 1962) — историк, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Александр Стыкалин
От Венгрии 1956-го к Венгрии 1989 года:
метаморфозы исторической памяти нации
При всем относительно либеральном характере венгерской модели социализма 1960-х — первой половины 1980-х власти последовательно налагали строгое вето на объективное освещение событий осени 1956 года. Дело заключалось в том, что их историческая оценка была неотделима от проблемы легитимности правления Яноша Кадара и его команды: создание адекватной картины “будапештской осени” не могло не поставить под сомнение законность прихода к власти в начале ноября 1956-го при поддержке СССР нового, так называемого “венгерского рабоче-крестьянского правительства”[1].
Монопольное право трактовки событий 1956 года принадлежало правящей Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП) — самому Кадару и его идеологам: Дьюле Каллаи, Деже Немешу, позже Дьёрдю Ацелу и другим. Оценки в исторических трудах и учебных пособиях находились в прямой зависимости от тех оценок, которые давались в партийных документах. И если в трактовке многих других событий и периодов венгерской истории новейшего времени к 1980-м стал намечаться известный плюрализм[2], то это никак не относилось к событиям 1956 года. Альтернативные мнения здесь не допускались, любая попытка поставить под сомнение официальную позицию воспринималась (и, в общем, не без оснований) как посягательство на основы режима, а потому вызывала жесткий отпор вплоть до конца 1988 года. На основании программных документов ВСРП школа и средства массовой информации формировали в общественном сознании тот комплекс стереотипов и идеологем, в соответствии с которыми надлежало поддерживать историческую память венгерской нации, особенно новых поколений, все в меньшей и меньшей степени обладавших непосредственным опытом восприятия “будапештской осени”. Объективная картина событий замещалась искусственными схемами, препарировавшими историческую реальность в русле навязанных идеологами ВСРП установок.
Первыми программными документами, дававшими официальную оценку произошедшему, стали протоколы с решениями декабрьского пленума временного центрального комитета ВСРП (1956). Именно там со всей однозначностью, исключающей иные толкования, был заявлен тезис о контрреволюционном характере происходивших в Венгрии в октябре-ноябре 1956 года событий. Далее эти оценки только ужесточались.
В начале февраля 1957-го Кадар в одном из выступлений полемизировал с широко распространившимся в партийных кругах мнением, что поначалу справедливое народное движение переросло к вечеру 23 октября 1956 года в иное качество, поскольку вмешались контрреволюционные силы. Отныне же было принято считать, что это движение было контрреволюционным уже в момент подготовки демонстрации, поскольку имел место сознательный заговор в целях свержения народно-демократического строя. Критике была подвергнута позиция известного историка и деятеля компартии Эрика Мольнара[3], который, отмечая правомерность многих требований восставших, определял события как национально-демократическое восстание, таившее в себе возможность превращения в контрреволюцию. Истоки произошедшего Мольнар видел в политике оторвавшейся от народа “бюрократической диктатуры” Матьяша Ракоши, механическом копировании советского опыта, что ущемляло национальные чувства венгров.
С критикой Мольнара и его единомышленников, пытавшихся предложить (отчасти даже в рамках Института истории, то есть от имени научной, академической общественности) более “объективно-научный”, приближенный к реальности анализ причин и сути событий, все дискуссии прекратились. Массированное давление партийного аппарата заставило замолчать приверженцев альтернативных точек зрения внутри партии. Согласно установившемуся к весне 1957 года официальному канону, нашедшему отражение в решениях июньской конференции ВСРП, события октября 1956-го с самого начала были контрреволюцией.
За партийными постановлениями последовала массовая пропагандистская литература. И если в наиболее ранних изданиях (конец 1956 года) не было речи о сплошной контрреволюции, а выступления “контрреволюционеров” назывались лишь одной из составляющих октябрьских событий (пусть и самой существенной, наиболее заметной и чрезвычайно опасной), то впоследствии оценки стали менее дифференцированными, иногда даже более резкими, чем это было сформулировано в партийных документах. Вместе с тем часть ответственности возлагалась на “извращения” группы Ракоши, подорвавшей своей неправильной, сектантской политикой веру трудящихся в социализм и способствовавшей созданию благоприятной почвы для контрреволюции. Провозглашенный Кадаром в начале декабря 1956-го тезис о необходимости борьбы “на два фронта” — с сектантством Ракоши и ревизионизмом Имре Надя, — был актуален на протяжении всей тридцатилетней эпохи его правления, хотя в 1957-1958 годах, в ходе подготовки судебного процесса по делу Надя, акцент решительно (хотя и временно) сместился на борьбу с ревизионизмом. Выступая в ноябре 1957-го на московском совещании компартий, Кадар в полемике с делегацией Польской объединенной рабочей партии аргументировал свою позицию тем, что именно “ревизионисты” группы Надя, а не “сектанты” и “догматики” (нанесшие, несомненно, немалый вред строительству социализма), перешли осенью 1956 года в стан “классового врага”[4].
Официальную концепцию контрреволюции предстояло проиллюстрировать тщательно подобранным фактическим материалом — эту задачу призван был выполнить наиболее грандиозный пропагандистский проект режима Кадара, рассчитанный не столько на внутреннюю аудиторию, сколько на мировое общественное мнение. Речь идет о так называемой “Белой книге”, вышедшей в четырех томах на нескольких языках[5]. Метод подготовки этого издания основывался на селективном подходе к фактам: отбиралось лишь то, что могло работать на концепцию контрреволюции.
Концепция “контрреволюционного заговора” была неотделима от личности Имре Надя. Если в первые недели кадаровской власти бывший премьер-министр обвинялся главным образом в недееспособности, то в документах января-февраля 1957 года он объявляется уже сознательным предателем. Работа над специальным изданием, посвященным “заговорщической” деятельности Имре Надя и его “сообщников”[6], шла параллельно с подготовкой обвинительного заключения. В книге широко использовались показания, данные в ходе следствия, причем непредвзятый читатель легко мог обнаружить противоречия между ними, ставившие под сомнение достоверность всего обвинения[7].
На Западе пропагандистский эффект от “Белой книги” и сопутствующих ей изданий был невелик. Достаточно сказать, что даже итальянское издательство, близкое к компартии, предпочитало переизданию кадаровских пропагандистских опусов публикацию трудов самого Надя, имевших существенно больший читательский спрос.
Массированная пропагандистская кампания стартовала осенью 1957 года в связи с годовщиной будапештских событий. Вышло большое количество книг и брошюр, и созданный в некоторых из них “звериный образ” повстанцев готовил общественное мнение к суровым судебным приговорам. Одновременно героизировались силы, боровшиеся с “контрреволюцией”, в частности бойцы отрядов особого назначения, созданных кадаровским правительством в ноябре 1956-го. Важной темой было и разоблачение подрывной деятельности западных спецслужб, в первую очередь радиостанции “Свободная Европа” (одним из излюбленных сюжетов была обработка западными спецслужбами венгерских беженцев). Венгрия и зона Суэцкого канала рассматривались как два плацдарма наступления мирового империализма на силы мира и прогресса. Главный пафос пропагандистской продукции состоял в том, что своими действиями советская армия предотвратила угрозу новой мировой войны и фашистского реванша. С этим же были связаны и пропагандистские брошюры, авторы которых пытались обосновать необходимость пребывания в Венгрии советских войск.
Конструируемая концепция “контрреволюционного заговора” находилась в противоречии с документами, которые проливают свет на деятельность Кадара в качестве министра в правительстве Имре Надя и раскрывают его прямую причастность к роспуску в конце октября 1956 года государственной Венгерской партии трудящихся, введению многопартийности, провозглашению выхода Венгрии из Организации Варшавского договора. Историческая реконструкция первых дней новой партии — ВСРП — на основе ее программных документов, в которых выражается солидарность с идеями и целями венгерской революции, представляла особенно явную угрозу для легитимности режима, документированные исследования в этой области категорически исключались.
В конце лета 1958-го разыгрался скандал, связанный с подготовленным в Институте истории партии сборником документов о событиях 1956 года. Соответствующая комиссия политбюро увидела как в концепции сборника, так и в подборке документов противоречие официальным установкам. Выводы, следовавшие из анализа материалов книги, не подтверждали необходимости осуждения Имре Надя, казненного всего за два месяца до этого. Кроме того, сам Кадар (1 ноября 1956 года выступивший против членства Венгрии в Организации Варшавского договора) и некоторые члены его руководства были выставлены в неприглядном (с точки зрения пропагандистских органов ВСРП) свете, поскольку в предполагаемый сборник должны были войти те выступления Кадара, о которых он предпочел бы забыть. После этого вплоть до 1970-х вопрос о документальных публикациях не возникал, а круг источников по истории ВСРП указанного периода ограничивался несколькими партийными резолюциями, а также “выверенными” речами Кадара. Даже первые номера главной газеты ВСРП “Népszabadság”, íачавшей выходить 1 ноября 1956 года и успевшей опубликовать произнесенную вечером того же дня речь Кадара в поддержку национальной революции, находились в спецхране.
Не только документальные публикации, но и издание мемуаров вплоть до 1980-х годов считалось делом крайне нежелательным. При всей “незаметности” политической полиции в Венгрии эпохи “зрелого кадаризма” соответствующие службы держали под неослабным контролем многих из тех, кому было что вспомнить, препятствуя распространению в стране и за рубежом информации, не умещавшейся в рамки установленных схем. Был заблокирован даже выход мемуаров некоторых авторитетных ветеранов партии, бывших в 1956 году умеренными реформаторами. В тех редких случаях, когда такие мемуары все же выходили в свет, тема 1956 года затрагивалась вскользь, без всякой детализации и, конечно, в строгом соответствии с официальными установками.
Попытки оппозиционно настроенных интеллигентов предложить альтернативное толкование событий 1956 года не были многочисленными, а те, кто на это отваживался, подвергались серьезным преследованиям. Так, крупный политический мыслитель, министр в правительстве Надя, Иштван Бибо, передавший на Запад свое эссе “Положение в Венгрии и положение в мире”[8], был арестован в мае 1957-го и провел шесть лет в заключении. Был арестован и осужден литератор Шандор Фекете, пытавшийся осмыслить опыт октябрьских событий в работе “О причинах и уроках восстания 1956 года”, по сути дела положившей начало венгерскому самиздату[9]. Автор поставил под сомнение официальный пропагандистский тезис о “контрреволюционном заговоре” при участии сил мирового империализма. По его мнению, венгерская народно-демократическая (в его понимании) революция не была результатом подрывных действий каких-то внешних сил, напротив, на внешние силы опирался режим сталинского типа при подавлении широкого народного движения. Истоки революции Фекете видел в том, что венгерские национальные интересы начиная с 1949 года все более вопиющим образом приносились в жертву интересам СССР. Попытки строить социализм по чужим образцам, без учета национальной специфики, вызывали антисоветские настроения, а коммунистическая власть лишилась народной поддержки.
В 1959-1960 годах на смену массированной пропагандистской кампании приходит установка на замалчивание событий 1956 года, постепенное вытеснение их из исторической памяти нации. В 1960-е, по мере укрепления режима и успокоения граждан (что было связано с широкой амнистией и повышением уровня жизни), власти считали все менее целесообразным обращаться к этой теме, а если все же брались за нее, то главный акцент делали на успехах политики консолидации[10]. Выдвинутый Кадаром лозунг “кто не против нас, тот с нами” предполагал, что в обществе не только следует достичь, но уже в известной степени достигнуто национальное единство на определенной, компромиссной платформе. Компромисс этот был взаимным: власти требовали от граждан отказа от политической активности и соблюдения некоторых табу в обмен не только на определенный уровень гарантированного достатка, но и на создание условий для повышения благосостояния собственным трудом (иными словами, для хорошего дополнительного заработка). В этом, собственно, и заключалась в первом приближении суть сложившейся во второй половине 1960-х кадаровской модели социализма[11].
Драматические события “будапештской осени” явно не соответствовали идеалу национального единства, а потому власти предпочитали о них не напоминать. В свою очередь общество, заинтересованное в стабильности и спокойствии, склонно было принимать эти правила игры: политическая активность сознательно приносилась гражданами в жертву материальному благополучию (и, более того, праву на обогащение!), что само по себе способствовало забвению. Наступил период, когда, по выражению Золтана Риппа, в общественном сознании доминировала “коллективная амнезия”[12]. Установка на вытеснение событий осени 1956-го из исторической памяти нации, попытки отвлечь от них общественное внимание стали важнейшей составной частью общей кадаровской стратегии деполитизации венгерского общества.
На методах и направленности официальной пропаганды сказывался и внешнеполитический фактор. В конце 1950-х, когда венгерский вопрос регулярно обсуждался в ООН, пресса охотно обращалась к событиям осени 1956 года, чтобы напомнить обывателю о существовании империалистической угрозы. Однако в 1960-е выход Венгрии из внешнеполитической изоляции, улучшение ее отношений с западными странами (прежде всего активизация экономических контактов) сделали излишним и даже абсурдным слишком частое обращение к теме вмешательства империалистов во внутренние венгерские дела.
Установка властей на замалчивание событий “будапештской осени” имела определенный успех, хотя и забвение отчасти было все-таки иллюзорным. Воспоминания жили в обществе, а для их поддержания немалые усилия прилагала в том числе и доступная в Венгрии влиятельная радиостанция “Свободная Европа”, особенно в дни очередных годовщин. Не проявляя со своей стороны инициативы в обращении к истории восстания 1956 года, власть в то же время была вынуждена реагировать на выступления “радиоголосов” и заботиться о пресечении внутри страны любых “вражеских вылазок” в оценке октябрьских событий. Важным направлением в историко-пропагандистской литературе становится критика “буржуазных фальсификаций” событий 1956-го.
Стремительное развитие ситуации в соседней Чехословакии весной-летом 1968 года, сопровождавшееся либерализацией режима, выходом из-под партийного контроля средств массовой информации, все более напоминало венграм о собственной истории. Вместе с тем, на фоне начатой экономической реформы в их сознании доминировали оптимистические ожидания, и питательной среды для появления широкой оппозиции режиму в стране в это время не было, что заметили и в аппарате ЦК КПСС[13]. Общественное спокойствие в Венгрии в политически “бурном” 1968-м лучше всего свидетельствовало об успехе кадаровской консолидации, о том, что ко второй половине 1960-х годов вождю ВСРП удалось примирить нацию с правящим режимом[14].
В 1970-е венгерские власти по-прежнему старались поменьше напоминать своим гражданам о событиях 1956 года, что произвело определенный эффект. Так, “будапештская осень” присутствовала не столько в общественном сознании, сколько в “общественном подсознании”, не в последнюю очередь как предостережение от нарушения заключенного с режимом Кадара общественного договора. Избранная руководством ВСРП стратегия на забвение революции 1956-го продолжала с готовностью восприниматься не только широкими слоями общества, но и частью интеллигентской оппозиции, хотя та исходила, как правило, из совсем иных посылок. Как заметил в те годы известный диссидент Миклош Харасти: “1956 год принадлежит истории, и это та неудача, которую лучше забыть” — (впрочем, постоянное стремление активистов Пражской весны к учету венгерского опыта 12-летней давности заставляет решительно усомниться в справедливости этой формулы). К тому же, не поддаваясь однозначной политической, а тем более этической оценке, события 1956-го создавали неудобства любителям упрощенных трактовок — идеи “будапештской осени” не трудно было превратить в политический манифест, но куда сложнее было объяснить суть происходившего.
Осенью 1976 года идеологическим структурам ВСРП пришлось принять дополнительные меры для нейтрализации мощной пропагандистской кампании, развернувшейся на Западе в связи с 20-летием венгерской революции. Особенно много головной боли у кадаровских работников идеологического фронта вызывали кадры кинохроники времен “будапештской осени”, широко демонстрировавшиеся по западным телеканалам, ставшим к этому времени все более доступными восточноевропейскому зрителю. “Стратегия на умолчание” оставалась в силе, в стране не проводились собрания и митинги, посвященные 20-летнему юбилею прихода к власти нового правительства, ставка по-прежнему делалась на пассивную контрпропаганду.
В середине 1970-х режим Кадара вопреки нарастающим экономическим трудностям продолжал находиться на подъеме, и общественное сознание было не слишком восприимчиво к разоблачениям лидера ВСРП и его команды. Так, не только в западном, но и в венгерском общественном мнении существовал стойкий миф, согласно которому Кадар именно по настоянию Москвы санкционировал казнь в июне 1958 года Имре Надя. Это был составной элемент мифологизированного образа Кадара, который складывался в сознании венгерской нации, причем без видимых усилий пропаганды — в отличие от Брежнева и Чаушеску венгерский лидер не был склонен к саморекламе и только в 1982 году, в связи с 70-летием, дал согласие на издание в Венгрии собственной биографии[15].
Главной причиной, по которой лидер ВСРП после долгих уговоров согласился дать несколько интервью своему биографу Ласло Дюрко, были внушенные соратниками опасения, что соотечественники будут черпать биографические сведения о нем из западных источников. При этом на встречах с Дюрко Кадар демонстрировал изрядную скрытность, что сказалось и на содержании книги. Впрочем, независимо от усилий самого Кадара, его биографа и всего идеологического аппарата ВСРП настроения в венгерском обществе в целом совпадали с мнением немалой части западных историков и политологов, так же пытавшихся в 1970-е годы идеализировать Кадара, что отчасти было связано с интересом к его экономическим реформам[16].
С весны 1977 года в Венгрии активизируется оппозиционное движение интеллигенции, испытавшее влияние извне (сыграли свою роль забастовки 1976 года и создание Комитета защиты рабочих в Польше, Хартия-77 в Чехословакии). В движении принимали участие и люди, имевшие самое прямое отношение к событиям осени 1956-го, в том числе один из ближайших соратников Имре Надя — Ференц Донат. Налаживается самиздат: с 1981 года он представлял собой довольно развитую сеть периодических изданий и книжных серий. События 1956 года с самого начала становятся там одной из главных тем, причем речь шла о необходимости коренной переоценки концепции контрреволюции. В самиздате первой половины — середины 1980-х публикуются едва ли не все основные работы о 1956-м, вышедшие ранее на Западе, издаются сборники доступных документов, хроники, мемуары участников событий.
Таким образом, на рубеже 1970-1980-х годов идеологические структуры ВСРП должны были противодействовать уже не только зарубежной радиопропаганде, но и внутренней оппозиции. И хотя тактика замалчивания возымела, наконец, определенный эффект (к концу 1970-х венгерская молодежь мало что знала о событиях 1956 года сверх установленного канона), она казалась уже недостаточной в условиях, когда в деполитизированном обществе “зрелого кадаризма” заметно ослабла коммунистическая индоктринация[17].
В 1981 году, в канун 25-летнего юбилея “будапештской осени”, коренным образом меняются представления власти о том, какими методами следует влиять на историческую память о событиях 1956-го: на смену замалчиванию приходит идеологическое контрнаступление. Это была реакция на широкое обсуждение революции 1956 года в диссидентских кругах — власть не хотела отдавать инициативу в споре с активизировавшейся оппозицией. Необходимо было также реагировать на вещание “Свободной Европы”, работавшей в расчете на слабую осведомленность венгерской молодежи и ее повышенный интерес к этой в сущности новой для нее теме. Принималась во внимание активность эмиграции: для многих ветеранов 1956 года юбилей стал поводом заново осмыслить те события и свое место в них, а для кого-то — подвести итоги всей своей политической и интеллектуальной деятельности. Немалое влияние оказал и подъем неоконсерватизма на Западе: пришедший к власти в 1981 году американский президент-республиканец Рональд Рейган выступил с одной из своих программных антисоветских речей именно 23 октября, намеренно приурочив ее к юбилею начала венгерской революции. В условиях такого натиска в странах советского блока сочли целесообразным, “не поддаваясь на провокации”, демонстрировать последовательность прежней политики. Это касалось и оценки венгерской коммунистической элитой событий 1956 года.
Главной фигурой идеологического контрнаступления был партийный функционер новой генерации, молодой член политбюро Янош Берец. Специальным постановлением партийного руководства он получил доступ к основной массе засекреченных архивных документов и оперировал в своих выступлениях хотя и тенденциозно подобранными, но некоторыми новыми фактами. Определенное, впрочем, незначительное, расширение источниковой базы нисколько не изменило концепции контрреволюции, нашедшей отражение в массовой и общественно-научной периодике, учебных пособиях, многочисленных радио- и телепередачах, документальных фильмах. В условиях обострившейся в 1980-1981 годах “холодной войны” гораздо больше, чем в 1970-е, поднимается тема западного вмешательства в венгерские дела.
Кампания 1981 года была признана успешной, и ее решили повторить к 30-летию событий. Времена, однако, изменились. Приходилось учитывать произошедшие перемены в мировой политике, приход к власти в СССР Михаила Горбачева, активизировавшего диалог с Западом и придерживавшегося более критической оценки советской политики в восточноевропейских кризисах. Усиливалась и экономическая зависимость Венгрии от западных стран.
Массированной кампании 1986 года предшествовала скрытая от широкой публики дискуссия среди венгерских партийных идеологов. Дьёрдь Ацел проявил склонность к компромиссу: согласно его концепции, репрессии 1957-1958 годов следовало расценивать как временную реанимацию сталинских методов, ставшую следствием конкретных исторически сложившихся обстоятельств. Такая постановка абсолютизировала реально имевший место фактор — сильное давление на Кадара слева; слишком многое пытались свалить на венгерских “сталинистов”, людей команды Ракоши, продолжавших диктовать Кадару свои условия, ответственность же самого Кадара приуменьшалась. “Кадаризм” в чистом виде, по мнению Ацела, начинается не с репрессий, а с амнистии 1960 года.
Логика подобного подхода подразумевала переоценку дела Имре Надя, что, однако, никак не устраивало Кадара: стареющий вождь ВСРП, чьи позиции неуклонно ослабевали, все сильнее опасался раскрытия компрометирующих его документов. Опытнейший политик, он отдавал себе отчет, что партократы молодой генерации в борьбе за власть рано или поздно используют его уязвимые места для нанесения удара. Таким образом концепция Ацела не получила поддержки, и выбор был сделан в пользу точки зрения Береца и левого крыла ВСРП. По их мнению, возрождение героики борьбы с “контрреволюцией” могло стать тем чистым источником, который способен внести свежую струю в идеологию венгерского социализма, подвергшуюся сильным мелкобуржуазным влияниям. Выступлениям Береца была присуща жесткая полемическая заостренность против либеральной интеллигенции, своими самиздатовскими “писаниями” расшатывающей устои режима: “контрреволюционеры”, выступавшие с оружием в руках, приравнивались к “контрреволюционерам с пером”. В ряде случаев реакция властей была неадекватна масштабу той или иной оппозиционной акции, преувеличивая ее опасность для основ правящей группы. Это свидетельствовало о том, что режим Кадара, ранее демонстрировавший изрядное умение избегать конфликтов, выпускать накопившийся в обществе пар, нейтрализуя общественное недовольство, к началу 1980-х, вступив в полосу кризиса, стал утрачивать политическую гибкость.
Как бы там ни было, внутренняя демократическая оппозиция, продолжавшая считать актуальными многие программные требования массового народного движения 1956 года (в частности внешнеполитический суверенитет, многопартийность), значительно усилилась за пять лет, прошедших с предыдущего юбилея. Наряду с самиздатом появляются и другие формы политической активности: подпольные выставки, нелегальные и даже полулегальные научные конференции с участием как ветеранов 1956-го, так и профессионалов-историков. Более тесными становятся связи венгерской оппозиции с единомышленниками в других странах Восточной Европы. 23 октября правозащитники Венгрии, Польши, Чехословакии и Восточной Германии обратились с совместным обращением к кадаровскому руководству, требуя переоценки событий 1956 года. Переосмысление событий тридцатилетней давности происходит в литературе и кинематографе (спонсируемом государством!), которым иногда удавалось показать подлинный масштаб “национальной трагедии” для многих венгров — навсегда порвавших с родиной, лишившихся родителей, братьев, детей.
Происходящее в среде оппозиционной творческой интеллигенции вызывало у Кадара все более сильное беспокойство, напоминая ему 1956 год, месяцы, предшествующие взрыву 23 октября. Дав благословение Берецу на проведение ожесточенной идеологической кампании, вождь ВСРП рассчитывал, что власть продемонстрирует силу, проявит готовность бросить вызов наступающей оппозиции там, где дело касалось самых принципиальных вопросов, пересмотр отношения к которым лишал существующий режим его легитимности. Ради этого Кадар сам принял участие в кампании, дав интервью американскому журналу “Time”. Кроме того, разрешается публикация мемуаров видных деятелей и ветеранов ВСРП, не только не склонных отказываться от официальной трактовки событий, но и занимавших даже более жесткие позиции. На неоднозначность ситуации указывало, впрочем, то обстоятельство, что в этих мемуарах была не просто затронута, но получила развитие тема необоснованных репрессий коммунистов в годы правления Ракоши.
Героизация сотрудников МВД, боровшихся с “контрреволюцией”, продолжала оставаться важной составной частью официального мифотворчества, однако главный упор все же делался на успехи кадаровского правления. Вместе с тем, при всей устойчивости концепции “контрреволюции”, в научной литературе появились некоторые новые акценты. Так, стало проводиться определенное разграничение между контрреволюцией и демократической оппозицией, требовавшей реформы социализма; более сдержанными становятся оценки некоторых персоналий. Расширяется разрешенная документальная база, что отчасти было реакцией на множащийся самиздат, обратившийся к публикации документов по истории Венгрии и советско-венгерских отношений в 1950-х годах.
Пропагандистское наступление осени 1986 года в целом не было эффективным. Так и не удалось выработать действенного противовеса ни самиздату, ни “Свободной Европе”, продолжавших успешно влиять на общественное мнение. В венгерском обществе, прежде всего среди молодежи, доминировало равнодушие к официальной пропаганде, неверие в ее основополагающие постулаты. Молодое поколение венгров, уже получившее определенные “неофициальные” знания о “будапештской осени” и жаждавшее новых, не могло удовлетвориться ни решениями декабрьского пленума 1956-го, ни более гибкой и компромиссной кадаровской формулой “национальной трагедии”.
В идеологических структурах ВСРП осознавали не только усиливающуюся поляризацию мнений, но и уязвимые места официальных концепций. Попытки интегрировать в них новый фактический материал (ставший достоянием читающей публики благодаря самиздату) не только не устранили противоречий, но, напротив, приводили к утрате концептуальной целостности, образованию трещин в конструкции, базирующейся на признании контрреволюционного характера событий. Что же касается формулы “национальной трагедии”, то она была достаточно аморфной и не исключала подвижек, ведущих к наполнению ее содержанием, не совместимым с концепцией контрреволюции.
После завершения юбилейных мероприятий власти, осознав низкую результативность прошедшей кампании, решили на некоторое время заморозить ситуацию, воздержавшись от частых напоминаний венгерскому обществу о событиях 1956 года. Но тактика замалчивания была теперь уже совершенно неэффективна: назревшие вопросы требовали прояснения, к тому же усиливавшаяся оппозиция постоянно напоминала о том, о чем хотели умолчать идеологи ВСРП. К концу 1987-го сложилась ситуация, когда идеологические структуры партии находились в явной обороне, — альтернативные точки зрения выражались все более открыто и решительно. Причем дело, конечно, не ограничивалось задачей выявления научной истины; зарождавшаяся в недрах “мягкой” кадаровской диктатуры демократическая оппозиция подчеркнуто актуализировала в кризисной атмосфере конца 1980-х идеи, лозунги, ценности, программные требования народного движения 30-летней давности, утверждала, что они не утратили своей значимости и на современном этапе. Наносился удар по самим основам кадаровского режима, подвергалась сомнению его легитимность.
После 1986 года усиливается поляризация мнений и внутри правящей ВСРП. Консервативно настроенные ветераны партии организовывали коллективные письма в центральный комитет, проводя параллели между “контрреволюцией” 1956-го и сегодняшним наступлением оппозиции. Отделы пропаганды ВСРП занимали более сдержанную позицию. “Népszabadság” â статьях, относящихся к осени 1987-го, признавала актуальность решений декабрьского пленума 1956 года, но в то же время старалась избегать жесткого определения “контрреволюция”.
В мае 1988 года Кадар, резко противившийся переоценке событий, был фактически отстранен от руководства ВСРП, перейдя с должности первого секретаря ЦК на почетный, специально для него созданный пост председателя партии. Это, хотя и не сразу, дало зеленый свет постепенному пересмотру некоторых принципиальных вопросов “будапештской осени”, и в том числе отношения к деятельности Имре Надя до октября 1956-го. Не только в историографии, но и в ряде партийных документов 1988-го под влиянием либерального крыла ВСРП фактически произошла реабилитация реформаторской программы первого правительства Надя (1953-1955). Был признан тезис о том, что в 1953-1956 годах внутри правящей Венгерской партии трудящихся появилось вполне обоснованное стремление обновить социализм, а после 1956-го ВСРП на практике воплотила многие из планов и идей, выдвигавшихся сторонниками реформ. Реформаторское крыло ВСРП в 1988 году осознавало, что прежние охранительные установки полностью утратили эффективность, но вместе с тем опасалось радикальной переоценки событий 1956-го, делегитимизирующей режим. Вместо этого через обращение к соответствующим традициям в истории партии оно принялось закладывать новые идеологические основания под власть ВСРП.
В 1988 году была создана новая общественная организация — Комитет по восстановлению исторической справедливости, требовавший реабилитации невинно осужденных за участие в событиях “будапештской осени”; в самиздате публиковались списки жертв репрессий. В июне 1988-го МВД под давлением снизу разрешило траурную церемонию в связи с 30-летием казни Имре Надя, но митинги приняли столь широкомасштабный характер, что власти, опасаясь выхода событий из-под контроля, разогнали демонстрантов при помощи полиции. Желая приостановить наступление оппозиции, новый лидер ВСРП Карой Грос сделал летом-осенью несколько жестких заявлений, по сути отклонив возможность посмертной реабилитации и подчеркнув, что оценка октябрьских событий (и в частности деятельности Надя в октябре-ноябре 1956-го) как контрреволюции остается в силе. В октябре полиция снова устраивает разгон манифестантов.
Все это всколыхнуло общественное мнение, оппозиционные настроения лишь усилились. В конце 1988 года “будапештская осень” уже достаточно открыто и публично обсуждалась в академической, университетской среде. Усилилась поляризация внутри ВСРП: вопреки стремлению сохранить единство партии происходило все более острое противоборство конфликтующих между собой позиций. В спорах о сущности событий 1956 года проявились глубокие политические расхождения в оценках перспектив дальнейшего развития Венгрии и содержания реформ, стоящих на повестке дня.
В условиях углублявшегося в Венгрии экономического кризиса даже противники реформ все в большей степени осознавали неизбежность серьезных идеологических подвижек, в том числе и частичного пересмотра позиции по событиям 1956 года. Правомерность провозглашенного на партийных форумах курса на обновление социализма предстояло обосновать в том числе и историческими аргументами. В числе шагов, направленных на сохранение властных позиций ВСРП, было создание специальной комиссии с участием историков (1988). Ее целью было изучение и вынесение оценки всему историческому пути, пройденному Венгрией за сорок лет строительства социализма.
Результат работы комиссии значительно превзошел первоначальные планы. Возглавивший ее реформатор несколько популистского толка, член политбюро ЦК ВСРП Имре Пожгаи, 27 января 1989 года выступил по радио с нашумевшим (и не согласованным с руководством партии) заявлением по итогам работы комиссии. События октября 1956-го были расценены им как “народное восстание”, но, акцентируя внимание на антисталинистском характере восстания, Пожгаи всячески старался затушевать его антисоветский характер. В его выступлении были так же ссылки и на высказывания Кадара, относящиеся к ноябрю 1956 года.
Попытки части руководства ВСРП при довольно слабой поддержке Москвы воспрепятствовать продвижению новой линии в оценке событий 1956 года оказались совершенно неэффективны. Кардинального пересмотра теперь было не избежать, дальнейшее изучение и трактовка тех событий приняли неконтролируемый характер, определяясь отнюдь не ходом внутрипартийных дискуссий, а прежде всего динамикой политических процессов, происходивших в 1989-м в венгерском обществе в условиях кризиса власти ВСРП и активизации оппозиционных движений, приобретавших все более массовый характер.
Выступление Пожгаи было жестом, хотя и важным для партийных реформаторов, рассчитывавших удержаться на плаву, но запоздалым для партии в целом и, более того, способствовавшим делегитимизации власти ВСРП. Уже к весне 1989 года роль аппарата ВСРП в формировании образа событий 1956-го была сведена к нулю, обновить охранительную платформу явно не удалось. Стало очевидно, что (вопреки тем иллюзиям, которые когда-то питал Кадар) речь идет не о спорах о предмете, далеком от сегодняшних венгерских реалий: раскол партии и общества по вопросу об отношении к событиям 1956 года стал конфликтогенным политическим фактором, источником серьезной социальной напряженности. Конечно, не выступление Пожгаи породило этот раскол, но оно проявило его в явном виде.
Первым следствием заявления Пожгаи стали усилившиеся требования о реабилитации репрессированных, прежде всего Имре Надя, по образному выражению Яноша Райнера, оказавшегося “едва ли не самым живым участником венгерского демократического процесса на его самой динамичной стадии”[18]. Актом, окончательно подорвавшим основы легитимности кадаровского правления и одновременно оказавшимся символом завершения его эпохи, стала собравшая сотни тысяч людей массовая манифестация 16 июня 1989 года при перезахоронении Имре Надя и трех казненных вместе с ним соратников.
Кадар скончался 6 июля 1989 года, по символическому совпадению в тот самый день, когда венгерский суд формально реабилитировал Имре Надя. Человек, с большей или меньшей эффективностью управлявший Венгрией более 30 лет и некоторое время олицетворявший собой реформаторское начало в социалистическом лагере, еще при жизни смог увидеть сделанный его нацией выбор в пользу чуждых ему западных моделей, основанных на политическом плюрализме. Кадар умер, оставив свое “политическое завещание” (серию интервью по широкому кругу проблем новейшей истории Венгрии), которое в новых условиях было уже не программным документом, а всего лишь одним из исторических источников в ряду многих других.
________________________________________________________________________________
1) См. более подробно об этом, а также о роли Имре Надя в статье Александра Стыкалина “Образ Имре Надя в 50-летней ретроспективе: мифы и реальность” (Неприкосновенный запас. 2007. № 6(56). C. 223-238). — Примеч. ред.
2) Это касалось эпохи Хорти, Второй мировой войны, периода “демократической коалиции” 1945-1947 годов и даже правления Ракоши с конца 1940-х.
3) В разное время — министр иностранных дел, министр юстиции, в 1957 году — директор Института истории Венгерской академии наук.
4) Top secret. Magyar-jugoszláv kapscolatok 1956-1959. Budapest
, 1997. S. 227-229, 231-234, 235-250.5) Контрреволюционные силы в венгерских октябрьских событиях: В 4 т. М.; Будапешт, 1957.
6) Контрреволюционный заговор Имре Надя и его сообщников. Будапешт, 1958.
7) Составители книги весьма вольно манипулировали материалами следствия, из контекста вырывались отдельные цитаты, искажавшие смысл сказанного. Есть основания считать, что авторы не гнушались и вымыслом, — это касается целого ряда диалогов на очных ставках между подсудимыми (а также свидетелями). В издании, вышедшем уже после судебного процесса, некоторые обвиняемые выглядели грешниками, раскаивающимися в своей вине, но Имре Надь, полностью отрицавший предъявленные ему обвинения, представал как бесстыжий предатель. См. подробнее: Райнер М.Я. Имре Надь, премьер-министр венгерской революции 1956 года. М., 2006.
8)
См. по-русски: Мост. 1992. № 1-2.9) Легально впервые опубликовано в Венгрии только в 1989 году: Az 1956-os felkelés okairól és tanulságáiról.
Budapest, 1989.10) Показательно, что статьи, посвященные очередным годовщинам событий, публиковались, как правило, не 23 октября, а 4 ноября, в день провозглашения кадаровского правительства.
11) Tökes R.L.
Hungary’s Negotiated Revolution. Economic reform, social change and political succession, 1957-1990. Cambridge, Mass., 1998.12)
Ripp Z. 1956 emlékezete és az MSZMP // Múltunk. 2002. № 1.13) “Среди различных слоев населения ВНР чехословацкие события были восприняты спокойно, не вызвав какого-либо политического брожения. Вопросы, стоящие на повестке дня в ЧССР, считаются венграми либо уже решенными после 1956 г., либо находящимися в стадии решения… Одобрение хода событий в Чехословакии не выливается в критику руководства ВСРП”, — отмечалось в записке от 26 апреля 1968 года, подготовленной отделом ЦК КПСС по связям с компартиями социалистических стран для высшего партийного руководства (“От правды никуда не уйдешь…” Новые документы о событиях в Чехословакии в 1968 г. // Кентавр. 1993. № 4. С. 83).
14) См. подробнее: Стыкалин А.С. Пражская весна 1968 г. и позиция руководства Венгрии // Международные отношения: история и современные аспекты. Теории и исследовательские практики. Вып. 1. Москва; Ставрополь; Воронеж; Тамбов; Пятигорск, 2007. С
. 227-255.15) Gyurkó L. Arcképvázlat történelmi háttérrel.
Budapest, 1982.16)
См., например: Shawcross W. Crime and Compromise. Janos Kadar and the Politics of Hungary since Revolution. London, 1974. Мифы строились на незнании документов, в том числе свидетельствующих об истинной роли Кадара в деле Имре Надя (см.: Стыкалин А.С. Образ Имре Надя в 50-летней ретроспективе…).17) Достаточно сказать, что к 1983 году в коммунистической молодежной организации, аналогичной комсомолу в СССР, состояло не более 20% венгерской молодежи.
18) Rainer M.J. Nagy Imre újratemetése — a magyar demokratikus átalakulás szimbolikus aktusa // A magyar forradalom eszmei. Budapest, 2001. S. 33.