Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2009
Алек Д. Эпштейн (р. 1975) — политолог, специалист по истории арабо-израильского конфликта, преподаватель кафедры социологии и политологии Открытого университета Израиля, а также Центра Чейза Еврейского университета в Иерусалиме и Института стран Азии и Африки при МГУ имени М.В. Ломоносова, эксперт московского Института Ближнего Востока.
Алек Д. Эпштейн
Между стенами: попытка коллективного портрета израильской нации
I
Бывая в разных странах, выступая перед очень разными по уровню знаний и идейным воззрениям аудиториями, не раз и не два пытался я ответить на регулярно задаваемые вопросы о том, что же отличает израильтян как нацию, и являются ли они нацией вообще. Как это ни удивительно, ответить даже на последний вопрос весьма затруднительно. С одной стороны, так как государства практически всегда и везде формируют гражданские нации, то разумно предположить, что за шесть с лишним десятилетий такая нация возникла и в Израиле. Но с другой стороны, поразительным образом высшие органы судебной и исполнительной власти в самом Израиле на протяжении многих лет отказываются признать, что такая нация — израильтяне — существует. По этому поводу в 2003 году группой из 38 человек, среди которых были профессора Иехошуа Порат, Узи Арнон, Йосеф Агаси, Орен Иефтахиэль и другие, даже был подан иск в Верховный суд. Истцы, в графе “национальность” у которых на момент подачи иска было записано либо “еврей”, либо “араб”, либо “друз”, либо “грузин”, просили, казалось бы, весьма естественной вещи: зарегистрировать их всех, уроженцев страны или людей, много лет живущих в ней, как представителей единой израильской нации, как “израильтян”. Этот иск был, однако, отклонен.
В настоящее время существует абсурдная ситуация: весь мир ежедневно обсуждает межнациональный конфликт между израильтянами и палестинцами на святой для трех монотеистических религий земле, но ни одна из этих национальностей — ни “израильтяне”, ни “палестинцы” — не признана Министерством внутренних дел Государства Израиль, для которого население страны делится как-то совсем иначе. Большинство тех, кого принято называть “израильтянами”, регистрируют как “евреев”; а тех, кого принято называть “палестинцами”, — как арабов. Друзы, бедуины и армяне записываются отдельно, а неевреи, прибывшие в страну со своими еврейскими родственниками или даже без них (что при наличии частично еврейского происхождения допускает закон о возвращении), регистрируются “русскими”, “грузинами”, “французами”, “аргентинцами” и так далее. В стране живет почти 7,5 миллиона человек, из которых евреями считаются 75,5% — 5 миллионов 593 тысячи человек (по данным на апрель 2009 года).
Однако эти люди — не просто евреи, они именно евреи-израильтяне: ни в одной другой еврейской общине мира иврит не является языком повседневного общения, нигде больше приверженцы реформистского и консервативного иудаизма не находятся в положении такого бесправного меньшинства (скажем, в примерно такой же по численности еврейской общине США меньшинством являются как раз приверженцы ортодоксального иудаизма), ни в одной другой стране самосознание евреев и осмысление ими своего места в мире не зависят от внешнеполитического конфликта в той мере, как это происходит в Израиле. С социологической точки зрения, к числу евреев-израильтян принадлежат все, кто, грубо говоря, не принадлежит к числу палестинских арабов: всех их — русских и украинцев, французов и аргентинцев, друзов и черкесов — в обязательном порядке призывают в одну и ту же армию, которая во многом и является кузницей единой израильской нации, пусть в последние десятилетия и в меньших масштабах, чем прежде.
Учитывая то, что армия всегда и везде является одним из центральных государственных институтов, одной из тех структур, которые на всем протяжении истории формировали государства как таковые, даже и не вспоминая о том, в скольких войнах принимал участие Израиль за шестьдесят один год своего существования, можно заключить, что контингент призывников (не тех, кто в итоге призывается, а именно тех, кто подлежит призыву, согласно закону) как раз и формирует израильскую нацию, обозначая границу между теми, кто к ней принадлежит, и теми, чья принадлежность к ней сомнительна. Это не вопрос языка (в армию в обязательном порядке призывают и друзов, родным языком которых является арабский), не вопрос религии (немало солдат из числа новоприбывших иммигрантов из СССР/СНГ — христиане, как и примерно десятая часть арабских граждан Израиля, которых, однако, в армию не берут, не говоря уже о том, что в армию призывают как верующих иудеев, так и атеистов), не вопрос этнического происхождения и стажа пребывания в стране (в армию призывают как уроженцев страны, так и иммигрантов в первом поколении, проживших в Израиле хотя бы год), и даже не вопрос гражданства (живущие в пределах так называемой “зеленой черты” палестинские арабы, как христиане, так и мусульмане, с 1949 года имеют израильское гражданство, но в армию их не берут), — это именно вопрос принадлежности к якобы не существующей израильской нации как таковой.
Правомерно спросить, что же, кроме призывных повесток, делает израильтян израильтянами, что отличает еврейское большинство жителей государства, которое в разных законах определяет себя то как “еврейское демократическое”, то как “государство еврейского народа”, от других евреев, живущих, кажется, во всех уголках планеты. Краеугольным камнем сионистской идеологии, под знаком которой, собственно, и создавался Израиль, была идея формирования нового человека, воссоздающего свой утерянный два тысячелетия назад национальный очаг на своей древней земле. Именно поэтому, после многих внутренних споров, расколов и колебаний, и был сделан выбор в пользу Палестины/Эрец-Исраэль, а не, скажем, Аргентины (о которой основоположник политического сионизма Теодор Герцль писал в книге “Еврейское государство”) или Уганды (за что ратовал, получив соответствующее предложение англичан, все тот же Герцль на VI Сионистском конгрессе в 1903 году). При этом, однако, сионизм был идеологией, обращенной в будущее, а не в прошлое: концепция “отрицания диаспоры” отражала восприятие двухтысячелетней жизни в странах рассеяния как цепь непрекращающихся страданий, и в новой стране казалось крайне важным построить не просто национальный очаг, но некое идеальное, с точки зрения социального устройства, государство.
За исключением Владимира Жаботинского, бывшего еще подростком в дни, когда Теодор Герцль начинал свою деятельность, все остальные идеологи, коих принято относить к числу отцов-основателей политического сионизма, подчеркивали, что само по себе национальное государство — цель важная, но никак не достаточная. Ахад Ха’ам настаивал на том, что это государство должно стать духовным центром еврейского народа; Бер Борохов, Нахум Сыркин, Аарон Давид Гордон и Берл Кацнельсон акцентировали внимание на социалистических ценностях, которые, как они считали, в обязательном порядке должны быть воплощены в еврейском государстве; раввин Авраам Ицхак Кук и все его последователи в религиозном сионизме видели будущий Израиль как общество, базирующееся на системе установок и ценностей иудаизма, как они их понимали. Никто из вышеназванных мыслителей не дожил до фактического провозглашения государственного суверенитета Израиля, но все они были едины во мнении, что это должно быть не просто еще одно национальное государство, но особое политическое образование, принципиально отличающееся от всех остальных, созданных другими народами.
Сегодня, когда Государство Израиль отметило уже 61-ю годовщину независимости, резонно спросить: есть ли какие-либо фундаментальные отличия между этой страной и другими государствами и какие именно компоненты коллективного сознания его граждан отличают их от жителей других стран?
II
Прежде всего, кажется, что ориентация на строительство лучшего будущего, бывшая неотъемлемой частью практически всех направлений сионистской мысли, уступила место задаче сохранения исторической памяти; если раньше взгляд был обращен вперед, то теперь в центре внимания находится именно прошлое. Высшим пиком израильского национального триумфа стало завоевание Старого города Иерусалима в ходе Шестидневной войны, 7 июня 1967 года. Эмоциональный рапорт командира 55-й бригады десантников Моты Гура (семь лет спустя возглавившего Генштаб армии) — “Храмовая гора в наших руках” — стал одним из самых волнующих моментов в истории страны, после чего с точки зрения символической экспансии стремиться было уже не к чему.
На протяжении многих веков в ходе пасхального седера и в Судный день евреи повторяли: “В будущем году — в Иерусалиме”, — не очень-то веря в ритуально произносимые ими слова. На протяжении двух тысячелетий народ жил с ощущением мечты, воплощение которой в принципе было невозможно, но которая при этом оставалась центральным компонентом национального этоса вне зависимости от того, какие перемены происходили вокруг. Даже тогда, когда Государство Израиль было создано, некоторые важнейшие святыни иудаизма — Западная стена иерусалимского Храма, могила праотцев Авраама, Ицхака и Яакова и праматерей Сары, Ривки и Леи в Хевроне, могила праматери Рахели в Вифлееме, могила праотца Иосифа в Шхеме — остались за его пределами. Еще в декабре 1949-го Иерусалим был объявлен столицей Государства Израиль, однако это был “не совсем тот” Иерусалим; не тот, о котором молились два тысячелетия. Гора Сион и Храмовая гора, оказавшиеся на территории Иордании, по-прежнему оставались недостижимой мечтой, подобно тому, как для армян остается недостижимой мечтой расположенная на территории нынешней Турции гора Арарат. 7 июня 1967 года то, о чем столько мечталось, было достигнуто. Еще за месяц до этого никто не предполагал, что в регионе вспыхнет масштабная война, и тем более никому и в голову не могло прийти, что израильская армия с удивительной легкостью, буквально за два дня, займет всю территории Иудеи и Самарии, включая Восточный Иерусалим и его “жемчужину” — Старый город.
Это событие в одночасье изменило всю временнýю перспективу самовосприятия еврейской израильской нации, которая лишилась объекта мечты. То, о чем раньше можно было только грезить и на что надеяться, превратилось в то, что надо бережно хранить и не растерять. От состояния общества, устремленного в будущее, общества, ждущего воссоединения со своим прошлым, еврейская израильская нация за двое суток перешла к состоянию, когда ждать уже нечего, ибо все, о чем только можно помыслить, — достигнуто. К Стене плача первыми из всех израильтян вышли десантники, подтвердив, что армия не только обеспечивает безопасность государства, но и играет центральную роль в поддержании духа нации. Чтобы подтверждать этот принцип, с тех пор солдаты и офицеры ЦАХАЛа именно там, у Западной стены иерусалимского Храма, принимают присягу.
Проблема, однако, состояла в том, что за два предшествовавших этому событию столетия большинство евреев прошло путь секуляризации. Большая часть израильтян была скорее светской, чем религиозной, и потому Западная стена иерусалимского Храма уже не могла быть интеллектуальным и эмоциональным центром их картины мира. Вместе с тем, именно это место было воплощением самого смысла сионизма, именно ради этого места отказывались от эмиграции в Аргентину и Уганду, в Биробиджан или в Крым… Однако израильское общество 1967-го мало напоминало фракцию “сионисты Сиона”, в 1903 году остро оппонировавшей переселенческим проектам метавшегося Теодора Герцля. Это было современное, развитое, преимущественно секулярное общество, для которого Стена плача (не говоря уже о могилах праотцев и праматерей в населенных почти исключительно палестинскими арабами Хевроне, Вифлееме и Шхеме) оказалась сокровищем, к которому оно не знало как подступиться, чувствуя себя подобным среднему клерку, сорвавшему главный приз в роскошном казино.
Все последующие четыре с лишним десятилетия Израиль пытался превратить Иерусалим в объединенный еврейский город, который специальным конституционным законом был провозглашен “вечной, единой и неделимой” столицей страны. На практике же конфликты между евреями и арабами, с одной стороны, и между приверженцами ортодоксального иудаизма и светскими гражданами, с другой, привели к фактическому расколу города на обособленные районы, не имеющие даже единой транспортной инфраструктуры. Воссоздание какой бы то ни было еврейской общинной жизни в Хевроне, Вифлееме и Шхеме оказалось сопряжено с огромными трудностями: из всех слоев израильского общества лишь одержимые мессианскими устремлениями религиозные сионисты готовы были связать с ними свои личные судьбы.
Овладение святынями стало символическом Рубиконом, ознаменовавшим трансформацию Израиля из общества, одержимого воплощением социальной справедливости, в страну, краеугольной идеей которой является сохранение контроля над святынями иудаизма. Прошлое победило будущее: Западная стена иерусалимского Храма, будучи местом, об утрате которого страшно было и подумать, стала символом нового Израиля. Метафорический солдат-киббуцник с плугом поколения Пальмаха[1] уступил место воину в вязаной кипе, защищающему уже не столько население страны, сколько те или иные исторические объекты религиозного наследия. Поскольку именно армия является маркером принадлежности к еврейской израильской нации, принимая присягу, солдаты и офицеры наполняют чувство национальной принадлежности тем содержанием, которое диктует им сакральное пространство Стены плача. Принимая присягу, молодые люди берут обязательство не столько перед обществом граждан, которому, по идее, должны служить вооруженные силы, сколько перед молча внимающей их клятвам Стеной.
III
Больше, чем о чем-либо другом, Западная стена (вся длина которой — всего 485 метров) напоминает о трагедии разрушения самого сакрального объекта еврейского мира. Стена была возведена в период правления Ирода I, менее чем за столетие до разрушения Второго Храма в 70 году нашей эры, однако ее символическая жизнь оказалась в двадцать раз продолжительнее, чем период, в ходе которого она имела практическую значимость с инженерной точки зрения[2]. В мире есть не так много религиозных общин и тем более политических наций, центральный сакральный объект которых напоминает не о триумфе, а о разрушении и катастрофе. В случае с евреями-израильтянами таких объектов целых два. И если Стена плача напоминает о разрушении, имевшем место почти два тысячелетия назад, то мемориальный центр памяти жертв Холокоста “Яд Вашем”, так же находящийся в Иерусалиме, — о Катастрофе, от которой евреев отделяет менее шести с половиной десятилетий.
В Израиле, как и в любой стране, немало музеев, но “Яд Вашем”, созданный согласно специально принятому парламентом страны в 1953 году закону, занимает совершенно особое положение. Достаточно сказать, что в 2000-2006 годах во главе общественного совета центра “Яд Вашем” стоял бывший председатель парламента Шевах Вайс, его сменил бывший вице-премьер и министр юстиции Йосеф (Томи) Лапид, а после смерти последнего, в ноябре 2008 года, на этот пост решением правительства был назначен бывший главный раввин Израиля Исраэль Меир Лау — ни один израильский музей не имеет руководства со столь высоким государственным статусом. “Яд Вашем” призван не только (и даже не столько) изучать и демонстрировать посетителям весь комплекс исторических событий, в контексте которых стал возможным Холокост, сколько формировать внутри- и внешнеполитическую повестку того дискурса, в центре которого находится Государство Израиль. Государство, предназначение которого его отцы-основатели видели в реализации той или иной социальной или духовной программы, возникло тогда, когда основной задачей стало “не допустить нового Холокоста”.
В принципе, эта весьма гуманистическая задача могла бы рассматриваться в универсальном общечеловеческом контексте. Очевидно, единственное, что может гарантировать неповторение геноцида (евреев ли, цыган, гомосексуалистов, коммунистов, кого-то еще, кого убивали нацисты, или кого угодно на протяжении человеческой истории), — это развитие гражданской политической этики, не приемлющей самой возможности массового уничтожения как пути разрешения каких-либо проблем и выхода из каких-либо кризисов. Проще говоря, когда в мире не будут убивать никакие группы населения по признаку национальной, социальной или религиозной принадлежности, можно быть уверенными и в коллективной безопасности евреев. Такой образ мышления предопределял бы превращение “Яд Вашем” в международный центр по изучению геноцидов, в котором еврейский Холокост был бы, вероятно, наиболее масштабным, но никак не единственным из изучаемых исторических феноменов. Израиль мог бы постараться стать “правозащитным маяком” общечеловеческого значения, и, кто знает, не в Иерусалиме ли заседал бы сейчас тот трибунал, который находится в Гааге.
Случилось, однако, прямо обратное. Холокост всеми правдами и неправдами был вычленен из всего трагического опыта истории, полной геноцидов и ужасных преследований самых разных групп людей, и, вместо общечеловеческого правозащитного смысла, “Яд Вашем” был наполнен сугубо национальным, чтобы не сказать националистическим, содержанием. Сквозная идея экспозиции музея “Яд Вашем” состоит в том, что в те кошмарные годы, когда евреев миллионами “ставили к стенке”, сжигали в печах и травили ядовитыми газами, никакое государство не пришло им на помощь, а значит, только на свою страну и на ее вооруженные силы евреи могут рассчитывать в борьбе за безопасность и выживание. Вместо пацифистской по своей природе идеи о том, как важно, чтобы нигде и никто не ставил никогда и никого к стенке, “Яд Вашем” культивирует идеологию гражданского милитаризма, согласно которой основной гарантией еврейского коллективного будущего являются израильские вооруженные силы. Таким образом, созданные за тысячи километров от Освенцима и Треблинки отряды еврейской самообороны (а именно из них выросла израильская армия), которые ничего практически не сделали — и не могли сделать — для того, чтобы спасти из лагерей смерти хоть кого-то из тех, кто окончил там свои земные дни, были объявлены “гарантами предотвращения нового Холокоста”.
Само ожидание возможного “нового Холокоста” стало столь естественным для израильского общества, что мало кто задавался вопросом, а какие именно силы в принципе стремятся к уничтожению еврейского государства и всех его жителей и есть ли такие силы вообще. Использование крайне обобщающего термина “арабо-израильский конфликт” в ситуации, когда последнее нападение на Израиль какой-либо из арабских стран имело место тридцать шесть лет назад, а с двумя из четырех государств, с которыми граничит Израиль, давно уже подписаны мирные договоры (с Египтом — в 1979 году, с Иорданией — в 1994 году), не говоря уже о том, что Лига арабских государств, по инициативе короля Саудовской Аравии, сформулировала на саммите в Бейруте в 2002 году свои предложения об установлении на определенных условиях системы отношений всех арабских стран с Государством Израиль, отчетливо демонстрирует, насколько коллективное самосознание жителей страны (да и мира в целом) отстает от изменяющихся региональных реалий. Говоря прямо, начиная со второй половины июля 1948 года, когда закончился период “десятидневных боев” и наступило второе перемирие в ходе израильской войны за независимость, реальной угрозы самому факту существования еврейского государства не было и нет. Во всех последующих войнах Израиль демонстрировал очевидное военное превосходство, а число жертв со стороны противника в разы превышало число жертв среди израильских военных и гражданского населения (так, в ходе последней войны в Газе в декабре 2008-го — январе 2009 года численность погибших арабов более чем в сто раз превышала численность погибших израильтян).
Институциональная логика центра “Яд Вашем”, символически превратившая израильскую армию в гаранта предотвращения нового Холокоста, легитимировала использование Израилем какой угодно силы против кого бы то ни было. Все возражения извне отметаются как заведомо нерелевантные, исходя из тезиса, что молчание мира во время Холокоста лишило кого бы то ни было права “читать мораль” еврейскому государству, как именно ему нужно действовать, чтобы предотвратить новую катастрофу. Дело не только в том, что “Яд Вашем”, созданный за тысячи километров от мест массового уничтожения евреев в первой половине 1940-х годов, позволяет Израилю, в котором в разные периоды его существования жило от 10% до 40% еврейского населения планеты, приватизировать всю коллективную историю и память еврейского народа (именно поэтому в Израиле весьма прохладно отнеслись к созданию “конкурирующего” мемориального центра Холокоста в Вашингтоне, разрушающего эту монополию на репрезентацию памяти). Еще более важно то, что “Яд Вашем”, будучи включенным в программу первого визита в Израиль всех глав государств, правительств и министров иностранных дел, стал оружием в пропагандистской войне еврейского государства. Это место, созданное в память о том времени, когда евреев убивали только за факт их национальной принадлежности, развело по разные стороны баррикад Израиль и страны Запада, которые в целом воспринимают драматичные события гитлеризма не через призму одной лишь еврейской трагедии и которые не готовы согласиться с тем, что ужасы Освенцима шесть с половиной десятилетий спустя оправдывают блокаду Газы и убийство более чем тысячи трехсот арабских жителей сектора за восемнадцать дней, какие бы ракеты “касам” не падали в Ашкелоне или Сдероте. Вместо того, чтобы стать маяком гуманистической правозащитной мысли, “Яд Вашем” возводит символическую, но при этом весьма осязаемую стену между государством, отстаивающим свое право на диспропорциональное применение силы и почти произвольное начало масштабных военных операций, в том числе и исходя из сугубо внутриполитических соображений (как это было в дни операции “Гроздья гнева” перед выборами 1996 года и операции “Литой свинец” перед выборами 2009), и странами, которые на нынешнем этапе истории считают подобную политику нелегитимной. Мемориальный центр, созданный для увековечения памяти тех, кого ставили к стенке, создал новую стену между ценностями космополитического гуманизма, с одной стороны, и националистического гражданского милитаризма, с другой.
IV
И все же ничего так не демонстрирует отчужденность современного Израиля от векторов движения открытого мира, все больше и больше отказывающегося от государственных границ и таможенных барьеров, как строительство с 2002 года разделительной стены на Западном берегу. Трудно сказать, кого и от чего отделяет это самое значительное по своим масштабам инженерное сооружение, когда-либо возведенное Израилем: как евреи, так и арабы, как имеющие, так и не имеющие израильского гражданства живут по обе стороны этой стены, планируемая длина которой должна составить примерно 790 километров. Пропорции разнятся — к западу от этой стены доля евреев почти в четыре раза превышает долю арабов, к востоку же от нее евреи составляют 5-7% населения (точной численности арабских жителей Западного берега не знает, видимо, никто, потому и сложно подсчитать, насколько именно их больше, чем евреев, живущих в многочисленных поселениях за “зеленой чертой”), но ни о каком герметичном межнациональном размежевании речи идти не может. Не до конца прояснен и гражданский статус тех, кто оказался по разные стороны стены: с запада от нее, то есть как бы “внутри”, но при этом за пределами “зеленой черты”, оказываются около 35 тысяч арабов, не имеющих израильского гражданства (и это не считая арабских жителей Восточного Иерусалима). При этом с востока от стены, с ее “внешней” стороны, оказываются от 80 до 100 тысяч (в зависимости от того, где именно пройдет линия забора в тех районах, где она еще не достроена) еврейских поселенцев, имеющих израильское гражданство. Собственно, протяженность самой железобетонной стены восьмиметровой высоты составляет “только” несколько десятков километров, на остальных участках сооружено металлическое ограждение с колючей проволокой, траншеей, забором с датчиками движения, песчаной контрольной полосой, асфальтированной патрульной дорожкой и дополнительной колючей проволокой на “израильской” стороне.
Стоит упомянуть, что Израиль ведет столь масштабное строительство на землях, которые, даже с точки зрения его собственного законодательства, не являются и никогда не являлись частью его суверенной территории. Тот факт, что 9 июля 2004 года Международный суд четырнадцатью голосами против одного вынес заключение, что строительство этой стены нарушает правовые нормы, как относящиеся к соблюдению личных свобод арабских жителей Западного берега, так и касающиеся статуса территорий как таковых, был с необычайной легкостью проигнорирован и израильской правовой системой, и общественным мнением, давно уже отгородившимся от “ничего не сделавших ради спасения евреев двуличных гоев” символической стеной мемориала “Яд Вашем”.
Построив герметичный забор вокруг сектора Газа, а также на границе с Ливаном (ракеты ХАМАСа и “Хезболлы”, естественно, с легкостью перелетают и тот, и другой), Израиль в прямом смысле слова загоняет себя в гетто, причем гражданам Израиля решением их собственного руководства запрещен въезд на территорию, подконтрольную Палестинской администрации. Коллективное сознание “осажденной крепости”, о котором израильские социологи писали еще в 1960-1970-х годах, нашло в интенсивном строительстве разделительных стен свое пространственное выражение. Говоря о мире, израильтяне не верят в него, вне зависимости от того, голосуют они за правые или левые партии или же вообще не участвуют в выборах. Начало второй интифады спустя два месяца после беспрецедентно щедрых предложений израильской делегации на саммите в Кемп-Дэвиде в июле 2000 года нанесло по надеждам на мир фатальный удар, который был усилен четырьмя тысячами ракет “Хезболлы”, выпущенными по территории Израиля за пять недель июля-августа 2006 года, и несколькими тысячами ракет ХАМАСа, выпущенными из полностью оставленного армией и еврейскими поселенцами сектора Газа. Израильтяне не склонны задаваться вопросом, какой вклад внесли их действия в то, что место изгнанных их армией сил Организации освобождения Палестины в Южном Ливане заняла “Хезболла”, а в Газе воцарился ХАМАС. Коллективное сознание признает как аксиому, что Израиль всегда стремится к миру, а арабы всегда стремятся уничтожить Израиль. Это до безумия упрощенная картина мира, которая искажает реальное положение вещей куда больше, чем отражает его, является, однако, той, пожалуй, единственной осью консенсуса, которая сплачивает бесконечно раздробленное израильское общество. Выражая на словах стремление к возобновлению переговорного процесса с палестинскими арабами, Израиль отгораживается от них восьмиметровыми стенами и заборами с колючей проволокой. Риторика мирного урегулирования остается риторикой, стена же становится все длиннее. Доктрина, согласно которой “на той стороне нет партнера для переговоров”, удобна хотя бы тем, что освобождает от необходимости такого партнера искать. Логика разделительной стены оказалась сильнее стремления к все равно неизбежному сосуществованию, так как ни одному из живущих на территории Палестины/Эрец-Исраэль народов — ни евреям-израильтянам, ни палестинским арабам — некуда с нее деться.
Отгородившись от палестинских арабов и от общемировых тенденций региональной интеграции осязаемой восьмисоткилометровой стеной, отгородившись от космополитических устремлений Западного мира символической, но не менее осязаемой стеной, сооруженной центром “Яд Вашем” вокруг “своей и только своей” Катастрофы, объявив своей главной исторической миссией сохранение израильского контроля над Западной стеной иерусалимского Храма, Израиль сформировал гражданскую нацию, ключевыми компонентами самоощущения которой являются чувство непонятой и повсеместно отторгаемой вечной жертвы, с одной стороны, и жестоковыйное стремление переломить эту предначертанную судьбу, с другой. Западная стена и “Яд Вашем”, которые подавляющее большинство секулярных израильтян по своей воле (вне рамок армии или школьных воспитательных мероприятий) практически никогда не посещают, сформировали, однако, крайне ограниченное пространство для возможного маневра, которое довольно малоосмысленный в нынешних условиях “разделительный” забор сужает еще больше. Резонно спросить: пытаясь огородить стенами других, не оказалось ли само израильское общество внутри этих стен?
_____________________________________________________
1) Пальмах (“ударные роты”) — особые отряды Хаганы (подпольных сил самообороны, существовавших в подмандатной Палестине с 1920 года), позднее — часть армии обороны Израиля. Созданы в мае 1941 года. — Примеч. ред.
2) Предназначение Западной стены состояло в том, чтобы поддерживать земляную насыпь, сделанную для увеличения площади Храмовой горы во время перестройки и расширения здания Храма.