Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2009
Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) — историк, политолог, доцент кафедры теории и истории международных отношений факультета международных отношений Санкт-Петербургского государственного университета, руководитель программы по международным отношениям и политическим наукам в Смольном институте свободных искусств и наук СПбГУ.
Вячеслав Морозов
Семь лет тому назад, в начале 2002 года, в каждом журнале непременно попадались статьи, начинавшиеся с упоминания 11 сентября. Чаще всего эти ссылки были риторическими — событие было настолько масштабным и универсальным по своему значению, что представляло собой удобную точку отсчета для разговора почти на любую тему.
Нечто подобное, хотя и в меньшем масштабе, характерно для прошлогоднего российско-грузинского вооруженного конфликта: в журналах, увидевших свет к концу 2008-го, на один текст, специально посвященный анализу тех или иных аспектов августовского кризиса, приходится не менее пяти, в которых его упоминание остается сугубо риторическим приемом. Наиболее явное исключение, пожалуй, составляет пятый номер «Вестника общественного мнения». Издающий его «Левада-центр» успел достаточно оперативно провести мониторинг российского общественного мнения о кавказском конфликте, и его результаты представлены в работе Бориса Дубина. В остальных же материалах номера конфликт не упоминается вовсе, и посвящены они самым разным проблемам. Интересная перекличка возникает между статьей Марины Красильниковой, посвященной российской специфике проблемы старения населения, и работой Дени Даффлона, в которой представлены результаты общероссийского опроса молодых россиян в возрасте 15—29 лет. Галина Монусова сопоставляет данные об удовлетворенности трудом по 19 странам, демонстрируя, что этот показатель зависит главным образом от преобладающих условий труда: различия в удовлетворенности между странами зависят в основном от соотношения «хороших» и «плохих» рабочих мест.
Еще одна статья Дубина, публикуемая в номере — «Границы и проблемы социологии культуры в современной России: к возможностям описания», — отличается от других материалов меньшей опорой на количественные данные и более высокой степенью теоретико-методологической рефлексии. На наш взгляд, определение культуры, вводимое Дубиным для целей своего исследования, удачно схватывает один из существенных аспектов этого понятия. Но самый увлекательный материал выпуска — это, безусловно, работа Любови Борусяк «Проект “Имя Россия” как новый учебник истории». Нам кажется, ее автор очень точно подметил некоторые особенности помпезного телешоу — в частности, его эволюцию от развлекательного проекта к статусу едва ли не главного идеологического мероприятия года.
Новый номер «Прогнозиса» (2008. № 3) традиционно открывается рубрикой «Миропорядок», в которой столь же традиционно доминируют тексты, принадлежащие к школе миросистемного анализа. Очередное эссе главного гуру миросистемной теории Иммануила Валлерстайна посвящено памяти его коллеги и единомышленника Андре Гундера Франка, скончавшегося в 2005 году. В эссе Валлерстайн пытается определить возможности левого политического действия в современную эпоху, обрисовав три временные перспективы. Автор полагает, что на долгосрочную перспективу можно определить лишь наиболее общие цели; в краткосрочной перспективе у левых сегодня нет других вариантов, кроме выбора наименьшего из зол. Самой же важной представляется ему среднесрочная перспектива, то есть те самые 25—50 лет, когда, согласно хорошо известному пророчеству Валлерстайна, мир окажется в ситуации системного кризиса. Поэтому именно при постановке среднесрочных целей левые должны бескомпромиссно бороться за переход к иной миросистеме, за то, чтобы эта новая система была более демократичной и более эгалитарной.
В работе «Глобальное правление и гегемония в современной миросистеме» Джованни Арриги предлагает важное дополнение к классической валлерстайновской схеме: если у Валлерстайна мировая капиталистическая система предстает как экономическое целое, фрагментированное культурно и политически, то Арриги настаивает на необходимости учета мировой политической гегемонии как одного из наиболее значимых факторов. Понятие гегемонии в данном случае заимствуется у Грамши, то есть не сводится к чисто силовому господству, а, напротив, учитывает способность доминирующей группы представлять свои интересы как общие и тем самым органично вводит в теоретический инструментарий идею легитимности как необходимого элемента любой реальной политической власти. Сохраняя верность макроисторическому подходу миросистемной школы, Арриги прослеживает четыре последовательных «системных цикла накопления» и констатирует, что сегодня мы находимся на завершающей фазе последнего из них. Соединенные Штаты — мировой гегемон нашей эпохи — уже не обладают экономическими ресурсами, достаточными для решения задач глобального управления, но при этом имеет место беспрецедентная концентрация военной мощи в руках США и их ближайших союзников. Арриги видит в этом серьезную опасность для стабильности системы, тем более что, по его мнению, США никак не стремятся приспособиться к ситуации все более явного системного кризиса.
Тема американской гегемонии и ее упадка в который уже раз оказывается центральной для рубрики «Миропорядок». Анатолий Уткин в статье «Американская макрополитика после консерваторов» анализирует споры американских интеллектуалов о том, можно ли предотвратить этот упадок и как приспособиться к новым мировым реалиям. Фред Блок утверждает, что в США сложилась скрытая форма «сетевого развивающего государства»: государственная поддержка инноваций в частном секторе имела место по обе стороны Атлантики, но если в Европе она была одним из публично заявленных приоритетов государства, то в Америке господство рыночной идеологии привело к тому, что существование такой политики не признается в политических дискуссиях. Работа Роберта Бреннера «Разорительный кризис на марше», рассматривающая вопрос о происхождении нынешнего экономического кризиса, так же в значительной мере посвящена проблемам и уязвимостям американской экономики.
Тема кризиса получает неожиданное развитие через ретроспективу: рубрика «Уроки Великой депрессии» объединяет сразу девять относительно небольших работ по наиболее спорным вопросам истории мирового экономического кризиса 1929—1933 годов и последовавшей за ним рецессии. В основу рубрики положена серия статей Ричарда Тимберлейка, увидевших свет в журнале «Freeman» в апреле—июне 1999 года, и развернувшаяся вслед за их публикацией дискуссия между Тимберлейком и Джозефом Салерно. Разногласия двух известных американских экономистов в значительной степени обусловлены их принадлежностью к разным теоретическим школам. Монетарист Тимберлейк полагает, что главной причиной Великой депрессии была ограничительная денежная политика Федеральной резервной системы до, во время и после кризиса: недостаток денег не давал нормально развиваться американской экономике и фактически загнал ее в депрессию, а за ней и остальной мир. Салерно, сторонник австрийской школы, напротив, считает, что политика Федеральной системы была инфляционной, что привело к формированию «пузыря» ненадежных инвестиций, который с треском лопнул в 1929 году. Версия Барри Айхенгрина и Питера Темина, связывающих мировой кризис с догматической приверженностью правительств ведущих капиталистических стран золотому стандарту, конечно, ближе к монетаристской точке зрения. Их работа, однако, интересна, в первую очередь, попыткой обрисовать альтернативный сценарий развития событий, то есть высказать предположения о возможных путях развития мировой экономики в случае, если бы девальвация мировых валют случилась раньше, чем это произошло в реальности. Статья Роберта Уэйда «Смена финансового режима?» из «New Left Review», открывающая рубрику, на самом деле посвящена по преимуществу современной ситуации на финансовых рынках, а имеющиеся в ней исторические параллели проводятся не с Великой депрессией, а с крахом Бреттон-Вудской системы в 1970-е годы.
Рубрика «Анатомия наших проблем» в очередной раз предлагает нестандартный взгляд на то, какие именно проблемы следует считать «нашими». Если верить составителям рубрики, к числу таковых относятся вопросы социально-экономического развития Китая и Индии (работы Пранаба Бардхана «Откуда берется чудо? Некоторые мифы о взлете Китая и Индии», Ричарда Уокера и Дэниела Бака «Китайский путь»), а также политического развития Венесуэлы (Кэтрин Уилсон «Боливарианская революция по Уго Чавесу»). Несколько ближе к привычному пониманию «нашего» горизонта оказывается статья Роберта Адельханяна «К вопросу о переходе количественных изменений в межнациональных конфликтах в качественные», автор которой занят выяснением причин «геноцида» в Южной Осетии. По ходу дела он сравнивает «институт национальности… с геномом человека» и предлагает считать, что этот «институт» «синтезирует некий социальный каркас, способный тот или иной социум поддерживать в жизнеспособном состоянии многие столетия» (с. 269, 270).
Единственный материал рубрики, напрямую посвященный России, — статья Ивэра Нойманна «Россия как великая держава: 1815—2007». Норвежский исследователь считает, что усилия политиков путинской эпохи, направленные на утверждение России в качестве великой державы, как и труды их предшественников, пропадают понапрасну из-за неверного понимания существа задачи. Европейские критерии великодержавности состоят не только в обладании военной или иной мощью, но и в либеральной форме организации управления, при которой государство не пытается «рулить» обществом напрямую, а задействует практики косвенного управления, позволяя населению «управлять собой». Именно принципиально разные подходы к соотношению ролей государства и общества приводят к тому, что Западная Европа и Соединенные Штаты оказываются не готовы принять Россию в качестве равного партнера. Такая постановка проблемы, несомненно, углубляет наше понимание политики идентичности в современной Европе, однако не дает ответа на вопрос о сравнительном онтологическом статусе границ как устойчивых структур политической действительности и их конкретно-политических определений. В самом деле, предположим, что Россия в очередной раз попытается стать «добрым европейцем» и самым искренним образом начнет строить либеральную (а не суверенную) демократию. Сможет ли она в обозримом будущем рассчитывать на статус равного партнера, то есть одного из тех, кто задает критерии принадлежности к клубу демократических государств (в том числе великих держав)? Нам почему-то кажется, что всегда найдется масса других причин отказать ей в этом — и, следовательно, европейская политика идентичности в первую очередь определяется границей как чистой структурной формой, а не конкретным содержанием, то есть первично само противостояние России и Европы, а его идеологическое наполнение может меняться с течением времени.
Завершая разговор о номере, мы хотели бы обратить внимание читателя на то, что рубрика «Рецензии и обзоры» на этот раз содержит два полноформатных материала. Обзорная статья Роберта Хауза «Конец споров о глобализации» вступает в диалог с недавно опубликованными монографиями Рави Абделаля, Джагдиша Багвати, Саскии Сассен и Джозефа Штиглица, а рецензия Романа Ганжи на русский перевод книги Перри Андерсона «Переходы от античности к феодализму» не без иронии озаглавлена «Андерсон и пустота».
В предпоследнем номере «Свободной мысли» за прошедший год (2008. № 11) опубликована первая часть статьи Алексея Богатурова и Алексея Фененко «Кризис стратегии “навязанного консенсуса”». Понятие «навязанного консенсуса» было предложено Богатуровым еще в 2003 году для характеристики отношений России с США и, шире, с государствами НАТО, а конфликт на Кавказе в августе прошлого года, как считают авторы, как раз и стал главным симптомом кризиса, если не провала, западной политики на российском направлении. Впрочем, вопросы российско-американских отношений скорее служат для авторов отправной точкой в их рассуждениях о будущем мировой политики, и в конечном итоге нарисованная ими картина заставляет вспомнить о Валлерстайне и его пророчествах о скором крахе капиталистической миросистемы. Несмотря на нарастание критического отношения к неолиберальной глобализации и на «возвращение государства» в политику и в экономику, Богатуров и Фененко предсказывают снижение управляемости и предсказуемости международных процессов, не в последнюю очередь из-за того, что некоторые тенденции мирового развития, которые раньше представлялись едва ли не выражением объективных исторических законов, теперь представляются многим обратимыми. Дело усугубляется безответственными планами, которые, по мнению авторов, вынашиваются американской политической элитой, которая не прочь возродить идею «ограниченной ядерной войны». Именно поэтому они подталкивали Грузию к агрессии против России, чтобы провести «разведку боем» (с. 7), а общественное мнение западных стран уже заранее нейтрализовано благодаря «созданию в США и ведущих странах ЕС управляемой политической властью мощнейшей системы управления информацией», которая приводит к «формированию виртуальной, сугубо манипулятивной, ложной картины действительности, в частности созданной в СМИ ЕС и США по поводу действий Грузии в Южной Осетии» (с. 13—14).
Нам уже дважды (см. обзоры журналов в «НЗ» № 53 и № 57) приходилось писать об интеллектуальном поиске Сергея Наумова и Николая Слонова, задавшихся целью найти правильную версию суверенной демократии и в итоге пришедших к формулировке «Россия — суверенная цивилизация». В очередном опусе они пытаются наполнить понятие суверенной цивилизации историческим содержанием, пробуя проследить, как изначальный «гиперборейский импульс», способствовавший расселению восточных славян на просторах Восточной Европы, трансформировался в русскую идею. Результат, по свидетельству авторов, получился недурен: «Полутора процентам населения планеты принадлежат 13 процентов ее ойкумены и до трети (по некоторым оценкам) полезных ископаемых, пресной воды, лесов и пашни» (с. 77). Закономерным результатом исканий Наумова и Слонова становится призыв к соборному единству русского мира для защиты исторического наследия. Похожую позицию занимает Галина Савкова, которая изучает влияние глобализации на ценности российского общества, приходя к необходимости выработки «новой цивилизационной стратегии», которая непременно включала бы ценностную составляющую. «Истинные ценности» не дают покоя и философу Сергею Марееву, которого некие неназванные темные силы заставляют преподавать «философию бизнеса». Бунтуя против такого насилия, он сначала объясняет читателю, что у бизнеса не может быть другой философии, кроме стяжательства, а к концу статьи переходит в романтический регистр: «философия — живая душа культуры, которая воплощает ее единство. И если мы — народ, у нас должна быть одна Философия, а не множество разных “философий”» (с. 106).
Светлана Барсукова в работе «Неформальные практики формального судопроизводства» на примере деятельности арбитражных судов анализирует различные механизмы, подрывающие принцип независимого судопроизводства. Под рубрикой «Marginalia», помимо обычных рецензий, находим обзорную работу Галины Кругловой о «протестантской глобалистике» (попытках осмысления глобальных проблем современными протестантскими мыслителями) и размышления Алексея Петрухина об интеллектуальном наследии Никиты Моисеева.
Исторические материалы одиннадцатого номера осуществили экспансию за рамки обыкновенно отведенной им рубрики «Pro memoria»: работа Елены Самарской «О “социализации” и “натурализации” истории» публикуется в разделе «Status rerum». Автор считает, что в развитии исторической науки чередовались периоды «натурализации», когда развитие общества виделось как часть эволюции бесконечной природы, и «социализации» — восприятия общества как замкнутой тотальности. Сегодня, с распространением экологического сознания и скептического отношения к науке, мы вступаем в период «натурализации». Историографическая рефлексия, правда, на менее высоком уровне абстракции, характерна также для работы Анатолия Фомина «Украина меняет героев»: ее автор с прискорбием пишет о «переписке истории войны в профашистском духе» (с. 122), которая, по его мнению, идет на Украине. К сожалению, Фомин не предлагает других альтернатив, кроме возврата к советскому канону прославления «Великой Победы».
Два других текста рубрики «Pro memoria» посвящены истории XIX века. Михаил Якушев оценивает вклад России в становление независимой греческой государственности. Татьяна Соловей исследует идеологию славянофильства, обращая внимание на некоторые нюансы интерпретации понятия «народность» в дебатах середины позапрошлого столетия. Так, по мнению автора, у славянофилов «народность» скорее противостояла «самодержавию» и содержала в себе зачатки русского национализма. Официальная же трактовка, отчеканенная в знаменитой уваровской триаде, лишь по недоразумению именуется иногда «бюрократическим национализмом», так как трактовка народности в этой доктрине была скорее антинациональной — династической и имперской.
Интересно, что в своем последнем номере за ушедший год к исторической тематике обращается даже такой подчеркнуто актуальный журнал, как «Россия в глобальной политике» (2008. № 6). Разумеется, и раньше на страницах журнала сталкивались различные взгляды на историю, но рубрика «Сквозь призму прошлого» в шестом номере впервые, пожалуй, ставит работу с историческим материалом в качестве самостоятельной задачи. Особенно интересным ходом показалась нам идея опубликовать перевод статьи Джона Миршеймера «Почему мы скоро будем тосковать по холодной войне», которая увидела свет в августе 1990 года. Миршеймер тогда впервые сформулировал ставший теперь банальностью тезис о том, что мир, пришедший на смену биполярному противостоянию, будет гораздо более хаотичным и непредсказуемым и едва ли кто-то сможет в нем чувствовать себя в безопасности. Особую пикантность ощущений при чтении этого текста задает тот факт, что сегодня мы вроде как объявили друг другу о начале новой холодной войны. Правда, как кажется, пока мы имели шанс ощутить лишь недостатки этого явления, тогда как стабильности, характерной для периода холодной войны, в обозримом будущем не предвидится.
Работа Доминика Ливена «Россия как империя и периферия» сродни тексту Миршеймера в том, что так же излагает хорошо известные специалистам тезисы. Статья написана как резюме более ранних работ Ливена, в которых он пытается объяснить специфику российского внутриполитического развития и внешней политики как следствие геополитического положения России — периферийной империи. Несмотря на уникальность российского опыта, автор находит немало параллелей (иногда не слишком известных широкой публике) в истории других империй — причем не только Османской, например, но и австрийской. Наконец, в статье Стефана Шеперса «XXI век и заветы Жана Монне» излагается более или менее официальная версия предыстории европейской интеграции, и на этом строятся выводы о возможных будущих путях развития отношений между Россией и Европейским союзом. Европейцы времен Монне, говорит нам Шеперс, смогли осознать недостатки Вестфальской системы и отказаться от безусловного примата национального интереса, и теперь следует поделиться успехом с Россией и Турцией. Правда, сколько бы усилий эти две страны ни приложили для того, чтобы стать милее сердцу среднестатистического евробюрократа, в ЕС они все равно не вступят, «поскольку это могло бы войти в противоречие с процессом политической стабилизации в Европе» (с. 58). И все же автор предлагает России продолжать догонять Европу: можно, конечно, избрать и собственную, особую, модель, лишь бы это была «разновидность социально-либеральной демократии» (с. 59).
Практически все авторы рубрики «Политические катаклизмы» берут за отправную точку рассуждений августовский конфликт на Кавказе, но при этом все они движутся в разных направлениях. Родерик Лайн, например, в очередной раз призывает Россию и Запад осознать общность интересов и начать действовать сообща. В первую очередь, по мнению бывшего британского посла в Москве, необходимо разобраться с «дугой недоверия», протянувшейся по периферии бывшей Российской империи от Прибалтики до Центральной Азии. Интересно, что Лайн при этом фактически соглашается с очень многими аргументами и предложениями Кремля: так, он считает, что «разговоры о возможном членстве Украины и Грузии [в НАТО] преждевременны» (с. 75), надеется, что планы развертывания элементов системы противоракетной обороны в Европе будут пересмотрены, и поддерживает предложения Дмитрия Медведева о проведении масштабных переговоров по проблемам европейской безопасности.
Александр Лукин уверен, что российско-грузинский конфликт поставил последнюю точку в истории постсоветской внешней политики России и положил начало перехода к политике собственно российской, основные принципы которой, правда, еще предстоит сформулировать. По мнению Лукина, основной целью нового курса должно стать возвращение России внешнеполитической привлекательности, «мягкой силы», а для его успешного проведения необходимо четко сформулировать национальные интересы России — именно этим он и решает заняться в заключительной части статьи. Сергей Дубинин считает, что через десять—пятнадцать лет ядерный паритет между Россией и США уйдет в прошлое, и предлагает немедленно, пока переговорные позиции еще сильны, начать переговоры о заключении союза, который он называет «новой Антантой».
Роберт Кейган в статье «Парадигма 12 сентября», первоначально опубликованной в «Foreign Affairs», исследует причины падения популярности Соединенных Штатов в мире и оценивает (довольно оптимистично) возможности лидерства США в мировых делах на ближайшую перспективу. С ним, вероятно, не вполне согласились бы Джеймс Лэйни и Джейсон Шеплен, авторы другого материала, перепечатанного из «Foreign Affairs», — он озаглавлен «Восточный закат Вашингтона». Они считают, что такие факторы, как быстрое экономическое развитие, наращивание военных потенциалов, рост национализма, подрывают влияние США в регионе Северо-Восточной Азии. Тему продолжает Василий Головнин, чья работа «Прошлое как оружие» проливает свет на не слишком широко известное историческое наследие кровавых конфликтов в регионе. Александр Воронцов и Олег Ревенко пишут об основных направлениях внешней политики Южной Кореи и о проблемах, с которыми на международной арене придется иметь дело новой администрации во главе с президентом Ли Мён Баком. Наконец, Владимир Портяков и Сергей Уянаев вновь поднимают вопрос о сотрудничестве в треугольнике «Россия — Индия — Китай». Как, конечно же, знает читатель, эта тема была сверхпопулярной в первые годы нынешнего десятилетия, но затем энтузиазм несколько поутих, поскольку проект столкнулся с серьезными политическими препятствиями. Портяков и Уянаев, однако, уделяют основное внимание не геополитическому, а экономическому сотрудничеству, и хотя саму постановку вопроса никак нельзя признать политически нейтральной, их изобилующая различными статистическими данными работа строится совсем в ином ключе, нежели сочинения сторонников создания «треугольного» противовеса Соединенным Штатам.
Под занавес журнал вновь
возвращается к теме кавказского конфликта. Леокадия Дробижева, подобно многим
другим авторам, использует ссылку на конфликт скорее риторически — ее статья
носит в основном теоретический характер и посвящена выяснению вопроса о
возможности либерального национализма. А вот
«Обратная перспектива» в очередном выпуске «Космополиса» (2008. № 3(22)) представлена довольно занятной работой Татьяны Бузиной «Божественные амбиции героев литературы: Шекспир, романтики, модерн, постмодерн». Рискуя залезть в чужой огород (все-таки история литературы, мягко говоря, не наш конек), скажем все же, что аргументация автора развивается по классической схеме современного ностальгического гуманизма: герои Шекспира заявили о своем стремлении уподобиться господу Богу; потом романтики искали каждый свой поворот этой темы и, в конце концов, зашли в тупик; затем пришел Ницше и сказал, что Бог умер, и, наконец, постмодерн с его увлечением мифологией и всяческой чертовщиной устранил из литературы не только Бога, но и человека. О последнем автор явно сожалеет, но не слишком навязчиво.
Название рубрики «Мягкая мощь»
отсылает к известной концепции Джозефа Ная (в русском переводе его книга «Soft
Power» называется «Мягкая сила»). Статья Алексея Быкова предлагает новый взгляд
на сущность геополитики: по мнению автора, в современном мире геополитическое
противостояние разворачивается не столько в географическом, сколько в
информационном пространстве, и, соответственно, контроль над информационными
ресурсами приобретает решающее значение.
Рубрика «Государство и суверенитет в эпоху глобализации» составлена из четырех материалов, рассматривающих различные аспекты современной мировой политики. Виктор Сергеев и Севак Саруханян указывают на то, что проблема собственности на энергетические ресурсы никак не может рассматриваться только с точки зрения экономической политики или энергетической безопасности. Эта проблема непосредственно касается таких фундаментальных вопросов, как суверенитет государства в эпоху глобализации, глобальное неравенство, отношения Север—Юг и так далее. Работа содержит критический обзор существующих предложений по перестройке структур собственности в глобальной энергетике, однако авторы не предлагают своего собственного ответа, ограничиваясь указанием на комплексный характер вопроса. К более широкому контексту локальной проблемы отсылает и статья Елены Пономаревой «Балканы как зона турбулентности капитализма», которая посвящена анализу косовской проблемы через призму глобального капиталистического развития. Нам, правда, показалось, что в работе несколько нарушен баланс между анализом конкретного случая и пересказом общетеоретических идей классиков теории международных отношений и исторической социологии (среди прочих автор ссылается на Джеймса Розенау, Джованни Арриги, Джона Рагги). Слишком обширное теоретическое введение оставляет маловато места для исторической конкретики, и в конечном итоге автор успевает лишь повторить аргументы, набившие оскомину еще в конце 1990-х: турбулентность на Балканах порождена стремлением западных держав контролировать потоки энергоресурсов и деятельностью албанской мафии. Кроме того, под той же рубрикой опубликованы работы Натальи Пискуновой, рассматривающей феномен распавшихся (или несостоятельных) государств на примере Сомали, и Анны Орловой, которая прослеживает истоки современных глобальных амбиций Бразилии не много не мало в особенностях ее колониальной истории.
Среди статей рубрики «Ислам в политике Запада и Востока» отметим работу Григория Косача «Движение ХАМАС и его сторонники»: она приглянулась нам не только своей информативностью, но и ясной логической структурой, а также деловым, без излишних эмоций, стилем автора — это, к сожалению, не часто встретишь при разговоре о ближневосточных проблемах и уж тем более о группах, использующих террористическую тактику. Кроме того, по случайному совпадению этот номер журнала подгадал как раз к моменту лобового столкновения между ХАМАС и Израилем на рубеже 2008—2009 годов, так что в востребованности текста Косача у нас нет никаких сомнений. Юлия Нетесова пишет о связи между неудачами политики интеграции мусульманских иммигрантов в европейских странах и появлением среди них радикальных террористических группировок. Ее статья также содержит обширный сравнительный материал, однако исходная посылка, согласно которой среди иммигрантов-мусульман непременно следует искать террористов, кажется нам не совсем корректной не только в политическом, но и в научном смысле — да и сам автор отмечает, что этот тезис опровергается германским, в частности, примером. Но совсем уж неприемлемым нам представляется подход Елены Пинюгиной, которая в статье «Исламская идентичность и национальное государство» настаивает на принципиальной несовместимости ислама с моделью национального государства. Логика автора проста: поскольку умма экстерриториальна, мусульмане не могут быть лояльными гражданами, ведь национальные интересы в их сознании всегда будут подчинены интересам транснационального исламского сообщества. Пинюгина ни на миг не задумывается о многообразии реально существующих артикуляций не только исламской, но и любой другой идентичности, равно как и о том, что экстерриториальных идентичностей в мире великое множество, и если некоторые из них радикально отказываются быть вписанными в национальную рамку, то дело явно не в экстерриториальности, а в некотором, более сложном, сочетании факторов.
Хотелось бы также обратить внимание читателя на работу Александра Булычева «Факторы, дестабилизирующие режим нераспространения» — она содержит не только квалифицированный военно-политический анализ, но и массу интереснейшей технической информации о ядерных потенциалах различных стран, причем изложено все это вполне доступным языком. В номере публикуется также статья Сергея Севастьянова о форуме Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества и рассказ микробиолога Юрия Езепчука о биотеррористической атаке на США с использованием спор сибирской язвы в 2001 году (он печатается под рубрикой «Новейшие мемуары», что вполне соответствует жанру произведения).
Очередной номер «Неволи» (2008. № 17) получился совершенно «нетематическим»: он просто о тюрьме, о том, что происходит за решеткой и как там выжить. Эта информация преподносится, как обычно, в разных жанрах и с разных точек зрения. Например, постоянный автор журнала Владимир Куземко, сам бывший оперативник, рассказывает о «некоторых нюансах оперативного искусства», о методах, используемых в этой сфере, и о царящих в ней законах. Михаил Алилуев в своей «Маленькой лоции» смотрит на мир следственных изоляторов и тюрем глазами заключенного. Алексей Рафиев высказывает собственное отношение к пыткам, выстраданное за полтора года пребывания в местах лишения свободы. Юрий Александров в «Юридическом практикуме» говорит сухим языком профессионального юриста. «Неофициальная реакция на “Официальный ответ”» Владимира Ажиппо — пример другого жанра, довольно типичного для «Неволи», комментария к официальному документу. На этот раз предметом анализа стал «Официальный ответ департамента исполнения наказаний Украины на обвинения некоторых правозащитных организаций», опубликованный в августе прошлого года. Представлен на страницах номера и привычный постоянному читателю «Неволи» формат прозы о тюрьме: в семнадцатом номере можно ознакомиться с журнальным вариантом романа Любови Будяковой «Прокурорский надзор» и небольшой зарисовкой Максима Громова о кошечке по имени Муська. Сюда же, вероятно, можно отнести текст Андрея Рубанова, озаглавленный «Дзенское благодарение мертвым». Фрагмент мемуарной книги Валерия Родоса имеет красноречивое название «Я — сын палача». Статья Ростислава Горчакова «Адмиралтейский вариант» рассказывает об эксперименте британских властей по вербовке в торговый флот освобождаемых из тюрем рецидивистов в период Второй мировой войны.
Главным спикером на июньском семинаре Московской школы политических исследований стал бывший комиссар Совета Европы по правам человека Альваро Хиль-Роблес. Его выступление и другие материалы семинара открывают второй номер «Общей тетради» за прошлый год (2008. № 2) — эта традиция остается столь же неизменной, как и обычай помещать под рубрикой «Тема номера» материалы, написанные по совершенно различным поводам. Рецензируемый выпуск стал в этом отношении образцовым: очень конкретная и фактичная статья Андрея Солдатова «Общественный контроль над спецслужбами» не имеет, ну, просто ничего общего с другим материалом «Темы номера» — очень общим рассуждением Игоря Харичева «Культура и будущее России». Суть последнего полностью передает следующая цитата: «Мы имеем то, что позволяет нам иметь наша культура. И, если мы хотим изменений, необходимо менять культуру» (с. 35).
Еще два материала номера сопоставлены друг другу через названия рубрик — «Ценности и интересы» vs. «Интересы и ценности», — хотя содержательно также не противостоят друг другу, а скорее находятся в разных плоскостях. В статье «Авторитет без кавычек, или Чистота взглядов» Максим Трудолюбов сокрушается по поводу утраты российским обществом ценности публично высказанного личного мнения и, соответственно, исчезновением подлинных авторитетов. Кристофер Коукер в работе «Трансформация Запада» занят совсем другими проблемами: он пытается понять роль Запада как субъекта мировой политики. Единственный момент последней работы, где есть намек на диалог между двумя текстами, — это тезис Коукера о том, что теряющий свое влияние Запад должен налаживать сотрудничество с другими центрами силы, и для этого ему необходимо, в частности, перейти от языка ценностей к языку интересов. Похожим по тематике оказался текст Квентина Пила «Глобализация и свобода», хотя здесь, опять-таки, ценности оказываются на первом месте, подчиняя себе политическую прагматику.
Вездесущая кавказская тема представлена в «Общей тетради» на страницах рубрики «Дискуссия», где свое отношение к понятию «непризнанные государства» высказывают Пилар Бонет и Сергей Маркедонов. Характерно, что оба эксперта считают предложенное к обсуждению словосочетание некорректным: Маркедонов пользуется термином «де-факто государства», а Бонет пытается подобрать русский эквивалент испанскому образному выражению, которое, к сожалению, так и остается неизвестным читателю. По соседству с этими двумя выступлениями читатель найдет работу Натальи Палевой о толерантности к мигрантам в Татарстане. Как можно было бы предположить заранее, любое мало-мальски детализированное исследование дает противоречивую картину, когда высокий уровень «абстрактной» толерантности сочетается с ксенофобией по отношению к определенным этническим группам, но, с другой стороны, при постановке еще более конкретных вопросов выясняется, что и представителей этих групп респонденты готовы воспринимать спокойно в определенных социальных ролях (например, розничных торговцев).
Новый текст рубрики «Идеи и
понятия» посвящен понятию традиции, но, в нарушение оной, составлен Андреем
Захаровым без своего постоянного соавтора Ирины Бусыгиной. Два автора номера
представляют широкой публике результаты интеллектуальных проектов, в которых им
довелось играть видную роль.
Петр Владиславович Резвых (р. 1968) — доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов, автор статей по немецкой философии XVIII—XIX веков, в качестве автора сотрудничал с газетой «НГ ExLibris».
Петр Резвых
Как известно, последний квартал календарного года — время подведения итогов и завершения начатых проектов. Поэтому неудивительно, что в последние месяцы редакции многих российских гуманитарных журналов выпустили в свет сразу несколько номеров — что-то вроде многотомных квартальных отчетов.
Последние выпуски «Логоса» продолжают и усиливают основную тенденцию, определявшую развитие журнала в прошедшем году, — поиск проблемного поля, где могли бы продуктивно взаимодействовать академическая философия, социология, исторические науки и политическая теория. Три номера журнала довольно удачно репрезентируют три формата, в которых возможно осуществление подобного поиска.
Во втором номере «Логоса» за 2008 год возможность продуктивного диалога философии и политики рассматривается на примере Мишеля Фуко — мыслителя, чье наследие в последние годы обнаруживает все новые и новые потенции воздействия на актуальные политические дебаты не только в Европе, но и в Соединенных Штатах, России и так называемом третьем мире. Пробуждению нового интереса к Фуко со стороны политической теории в последние годы особенно способствовала масштабная публикация лекций и семинаров философа, воссозданных по магнитофонным записям. Первую возможность знакомства с этими текстами русские читатели получили благодаря санкт-петербургскому отделению издательства «Наука», где регулярно выпускаются русские версии курсов Фуко в Коллеж де Франс. На первый взгляд может показаться, что тематический номер «Логоса», посвященный Фуко, просто подхватывает эту инициативу: львиная доля объема отведена под переводы текстов самого философа. Здесь помещены две лекции, прочитанные в 1980 году в Дартмуте и объединенные под заголовком «О начале герменевтики себя»; материалы семинара «Технологии себя», проведенного в 1982 году в университете Вермонта; интервью «Минималистское “Я”», данное в том же году англоязычному канадскому журналу «Этос»; материалы серии рабочих сессий, проведенных Фуко совместно с Полом Рабиноу и Хьюбертом Дрейфусом в Беркли в апреле 1983-го и опубликованные в 1997-м под заголовком «О генеалогии этики: обзор текущей работы»; а также курс лекций «Дискурс и истина», прочитанный философом в Беркли в 1983-м. В содержательном отношении тексты эти развивают уже довольно хорошо знакомые русскому читателю мотивы: концепцию власти как производства истины, понятие «техник себя» и роль практики «заботы о себе» в формировании современного субъекта, проникновение власти в частную и интимную жизнь, обозначенное понятием «биополитики», феномен парресии («говорения правды») и его место в процессе складывания политической культуры Западной Европы, связь между управлением собой и управлением другими.
Понятно, что уже сам круг обсуждаемых Фуко проблем провоцирует на приложение предлагаемых им понятий к анализу конкретных политических ситуаций. Однако интерес редакции именно к тем текстам, которые собраны в номере, казалось бы, скорее маргинальным, нежели основополагающим работам философа, обусловлен не только и даже, возможно, не в первую очередь их содержанием. Дело в том, что все они представляют собой устные выступления Фуко за пределами Западной Европы (главным образом, в США), в существенно отличном от европейского политическом контексте, и в этом смысле они сами по себе являются своего рода политическими жестами и производят неожиданные политические эффекты. Это обстоятельство специально анализируется в открывающей номер обширной беседе Жака Донзело и Колина Гордона «Управление либеральными обществами — эффект Фуко в англоязычном мире». По мысли Донзело, совершенно различная реакция англосаксонской и французской публики на поздние размышления Фуко, сосредоточенные вокруг проблем биополитики и понятия «правительности», обусловлена различием именно в политической ситуации: если во Франции под влиянием социалистических движений сформировался критический настрой по отношению к либерализму, то в Британии и США, напротив, доминирующей оставалась позитивная оценка возможностей либеральной политической стратегии. Отсюда огромный интерес англо-американских политических мыслителей к предложенной Фуко весьма амбивалентной трактовке либеральных ценностей. Многообразные проявления этой амбивалентности не только на уровне теоретических анализов, но и на уровне конкретных форм политической активности самого Фуко (в частности, его работе в Группе информации по тюрьмам) вскрываются в очерке Роджера Алана Дикона «Производство субъективности», также предваряющей блок переводов.
Иначе развертывается междисциплинарный диалог философии, социологии и политической науки в третьем номере «Логоса» за 2008 год. В отличие от предыдущего, этот выпуск посвящен не определенному автору, работающему на границе различных методологий, а экономическому и социокультурному феномену, понимание которого невозможно без преодоления узких цеховых и дисциплинарных рамок, — феномену современного города. Если в начале ХХ века еще были возможны попытки синтетического осмысления этого феномена силами отдельных гуманитариев-энциклопедистов, вроде Макса Вебера или Георга Зиммеля, то нынешний мегаполис настолько усложнился в своей пространственной, экономической, институциональной и символической структуре, что изучение происходящих в нем изменений возможно только при участии множества специалистов, а о единой теоретической модели описания глобализированного города не может быть и речи. Именно поэтому в разговоре о современном городе концептуальное ядро номера образуют три программных текста, очерчивающих наиболее очевидные и вместе с тем наиболее многообразные в своих следствиях тенденции развития современных городов.
Зигмунт Бауман в статье «Город страхов, город надежд» характеризует стремительное изменение городской среды как «перманентную революцию», в ходе которой радикально меняются демографические, экономические и социальные условия жизни городского населения. По мысли Баумана, с началом глобализационных процессов на смену относительной стабилизации городской жизни пришел период неуклонного обострения противоборства между двумя новообразовавшимися социальными группами, граница между которыми определяется не столько материальным достатком, сколько степенью интегрированности в глобальный контекст. Городские жители делятся ныне не на богатых и бедных, а на тех, чей жизненный мир определяется никак не привязанной к территории виртуальной реальностью медийной и коммуникативной среды, и тех, чьи насущные интересы накрепко увязаны с локальным контекстом. Первая категория равнодушна к политике развития городских инфраструктур, вторая в своей повседневной жизни всецело зависит от решения разнообразных административных, хозяйственных и правовых проблем, связанных с градостроительством, развитием и благоустройством городской среды. Результатом этого расслоения является парадоксальная ситуация: «В нашем глобализующемся мире политика становится все более горячо и осознанно локальной». Противопоставляя глобальное «пространство потоков», в котором развертываются отношения власти, и локальное «пространство мест», в котором принимаются конкретные политические решения, Бауман подчеркивает, что понимание современного города невозможно без учета каждой из сторон шагов, предпринимаемых другой стороной, а потому долгосрочное планирование развития города становится как никогда бессмысленным и бесполезным. В глобализированном мегаполисе исканию разнообразия и приключений противостоит желание жить в предсказуемом и безопасном окружении, а сосредоточение больших масс населения на ограниченной территории порождает страх перед чужаками и парадоксальным образом приводит к разделению этой территории на множество изолированных друг от друга пространств. Однако именно эта противоречивость, по мысли Баумана, делает городскую среду идеальным полигоном для апробирования новых форм коммуникации, которые смогли бы послужить ответом на вызовы глобализации.
На принципиальную противоречивость и конфликтность современного мегаполиса указывает и Дэвид Харви в темпераментном эссе «Право на город». Харви называет современные города «расколотыми» и видит в них один из основных рассадников гражданской вражды. Умножение различий — социальных, культурных, этнических — несет за собой не только перспективу небывалого смешения, но и угрозу новых столкновений. Харви задается вопросом, можно ли изменить облик современного города усилиями тех, кто в нем живет, и как можно отстоять свое право на собственный город. Подобно Бауману, Харви указывает на две принципиально различные, но одинаково значимые для современного мегаполиса логики — привязанную к пространственным отношениям логику территориального государства и внепространственную логику капитала. В рамках каждой из них формируется и представление о позитивной альтернативе нынешнему взрывоопасному состоянию городов: в первом случае это утопия пространственной организации, во втором — утопия социального процесса, основанного на обмене функциями и организующего совместную жизнь горожан. Однако именно потому, что для современных глобальных городов характерно взаимопереплетение обеих логик, борьба за новый облик города должна развертываться одновременно и как борьба за право участия в процессе принятия решений, и как борьба за реорганизацию городского пространства, как попытки отвоевать у капитала «неопосредованные публичные пространства», в которых и может реализоваться протестный потенциал городского населения. О том, что этот протестный потенциал будет неуклонно нарастать, свидетельствуют выкладки Майка Дэвиса, который в очерке «Планета трущоб» рисует впечатляющую картину пауперизации огромных масс городского населения.
Известный социолог и историк Ричард Сеннет в статье «Капитализм в большом городе: глобализация, гибкость и безразличие» приходит к похожим выводам, опираясь на анализ изменений в психологии и ценностной ориентации современного горожанина. По мысли Сеннета, стандартизация («макдоналдизация», как едко назвал это Джордж Ритцер) городской среды приводит к формированию специфической формы сознания, проникнутого безразличием, то есть приучаемого средой ни к чему не привыкать и не сохранять никаких привязанностей. Это новое безразличие несет угрозу как семье, так и гражданским структурам: уход в частную сферу порождает политическую апатию. В гражданской жизни современного города царит «взаимоприспособление через разобщение». Диагноз Сеннета, являющийся еще одним прикладным следствием его основного тезиса о «падении публичного человека» в современной западной цивилизации, определяет и представление о возможных формах противодействия разрушительному влиянию глобального капитализма: необходимо восстановить единство городского пространства, устранив множественные разграничения и объединив различные виды деятельности в одном публичном поле.
Остальные материалы номера больше сосредоточены на пространственных аспектах урбанизации, которые раскрыты преимущественно в историческом ключе. В эмоциональном эссе Джейн Джекобс «Назначение тротуаров: безопасность» живописуются многообразные социопсихологические и поведенческие эффекты, производимые системами организации пешеходных путей. В исследовании Джона Фрисби «Прямые или изогнутые улицы: спорный рациональный дух современного метрополиса» повествуется о разгоревшейся на рубеже XIX—XX веков дискуссии о стратегиях генерального планирования немецких городов. Статьи Анри Лефевра «Другие Парижи» и Андрея Лазарева «Городское пространство Парижа XVI века» на примере французской столицы подвергают рефлексии неустранимый зазор между двумя образами города, предстающим внешнему взгляду путешественника и открывающимся изнутри глазам коренного жителя. В очерке Эдварда Сойя «Как писать о городе с точки зрения пространства?» исследуются различные формы «синойкизма» — пространственного сосуществования разнородных социальных групп на ограниченной территории. Наконец, в завершающем номер материале Константина Иванова и Ирины Егоровой «Город на ладони: ранняя история городской топографии» диахронические сдвиги в самосознании городского населения раннего Нового времени реконструируются с помощью анализа способов визуальной репрезентации структуры городского пространства.
В противоположность третьему выпуску, четвертый «Логос» посвящен теме, за приоритет в отношении которой, по крайней мере, с начала прошлого столетия спорят практически все научные дисциплины, — это тема критического анализа религии. Как правило, результаты многообразных попыток организовать реальную или виртуальную дискуссию о месте религии в современном мире мало чем отличаются друг от друга: количество возможных позиций комбинаторно исчерпывается довольно скоро, у каждой есть свои предсказуемые парадигматические предшественники и почитаемые авторитеты, каждая апеллирует к специфическим именно для нее аргументам, поэтому дебаты, как правило, напоминают кальдероновский «большой театр жизни» — роли написаны и розданы, вопрос только в том, насколько хорошо каждый актер исполнит свою. Не исключение и последний «Логос», концептуальные персонажи которого то и дело провоцируют эффект дежа вю.
Так, философ Дэниел Деннет в статье под намеренно провокационным заголовком «Материалы к путеводителю по религиям для покупателя» с нескрываемой иронией отыгрывает амплуа недоверчивого эмпирика, прагматика и скептика. Порицая гуманитарные дисциплины за то, что те слишком поспешно сдали позиции под натиском постмодернистского релятивизма и отказались от притязания на объективность, он предлагает, в духе прагматизма Джемса, «объективно» оценить практические преимущества, обеспечиваемые религиозной верой, а именно: ее благотворность для здоровья и нравственного состояния верующих. Результат предсказуем: имеется некоторое количество эмпирических штудий как с положительным, так и отрицательным результатом, однако добросовестность первых стоило бы проверить, а вторые еще ничего не доказывают. Отличная заявка на финансирование дальнейших экспериментов и изысканий по данному вопросу.
Напротив, Игорь Джохадзе («Религиозный материализм — contradictio in adjecto?») с неподражаемой серьезностью исполняет партию идеалиста, рыцаря пресловутой «интеллектуальной честности», отстаивающего высокое нравственное достоинство атеистического мировоззрения и разоблачающего (разумеется, со ссылками на кантовскую критику эвдемонизма и ницшеанскую генеалогию морали) «материализм» и «грубый натурализм» религиозного, которое он, впрочем, без дальнейших оговорок отождествляет с «христианским». Да и в целом, весь антирелигиозный пафос Джохадзе держится на абсолютно не критическом убеждении, что «дух» и, соответственно, «идеализм» есть всегда нечто безусловно хорошее, а «материя» и, соответственно, «материализм» — безусловное зло. Между тем, христианин вполне согласился бы с характеристикой атеизма как триумфа духа, вовсе не разделяя при этом энтузиазма по поводу его нравственной высоты: ведь и дьявол, как известно, чистейший дух, без малейшей примеси материи. Славой Жижек выступает в традиционном для него образе интеллектуального жонглера: в небольшой статье «К материалистической теологии» он, как обычно, тасует выпады в адрес папы римского, ссылки на квантовую физику и сталинскую идею партийной линии, неизбежные цитаты из Лакана и провокационные «телеги» вроде гипотезы «онтологической неполноты», согласно которой бог, сотворивший мир, был «слишком ленив». Итог и здесь не слишком неожиданный: чтобы победить религию, атеизм должен «вернуться к вере, утверждая ее безо всяких отсылок к богу». Привет Людвигу Фейербаху.
Если партии перечисленных участников уходят корнями
главным образом в добропорядочный XIX век, то все остальные разнообразно
варьируют центральный сюжет дебатов вокруг религии в бурном XX — сюжет, связанный с понятиями секуляризации и
секуляризма. Предваряемый вступительной статьей Александра
Кырлежева фрагмент из книги Джона
Милбанка «Теология и социальная теория: по ту сторону
секулярного» («Политическая теология и новая наука политики») развивает
восходящую еще к Карлу Левиту критику нововременного мифа о секулярном разуме
как автономной инстанции. Джон Рорти и Джанни Ваттимо в неспешной дискуссии (в
номере помещена проведенная при участии Сантьяго
Забала беседа «Каково будущее религии после метафизики?», а также полемические
заметки Рорти «Антиклерикализм
и атеизм» и Ваттимо «Эпоха
интерпретации») оба, каждый по своему, исполняют роли толерантных
интеллектуалов, готовых признать за религией право на существование и даже
некоторое достоинство в обмен на ее отказ от претензий на познание и какую-либо
институционализированную форму. Рене Жирар в лаконичном манифесте «Насилие и
религия: причина или следствие?» с почти аскетической сдержанностью
обрисовывает контуры антропологического подхода к феномену религиозной жертвы,
усматривая в образах религиозного предания свидетельства глубокой связи
человеческой природы с насилием. Наконец,
В контрасте с последним «Логосом» «Отечественные записки» во втором и третьем номерах за 2008 год демонстрируют решимость выйти при обсуждении болезненных и хрестоматийных тем за рамки устоявшихся стереотипов и клише. Особенно показателен в этом отношении номер, посвященный проблемам отечественной исправительной системы. Тюрьма, подобно школе, армии или медицинским учреждениям, лишь на первый взгляд кажется обособленной, замкнутой системой со своими сугубо внутренними проблемами. В действительности же в тюремной системе, как в капле воды, зачастую в гротескном виде, отражаются самые наболевшие проблемы всего общества, а потому состояние тюрем и отношение к заключенным служит индикатором состояния и общества, и государства. Именно выявлению «тюремной составляющей» нашей общественной жизни и посвящен второй номер «ОЗ» за 2008 год.
Вовсе не обязательно читать Агамбена, чтобы понять: приговаривая многочисленную группу своих граждан к лишению свободы, государство не только исключает их из числа «нормальных» граждан, но и одновременно включает в общественное целое в этом новом, странном качестве — в качестве исключенных, изъятых из общей массы, отделенных и обособленных. Таким образом, граница между тюрьмой и волей довольно условна — тюремный мир всегда остается продолжением и органической частью мира законопослушных обывателей. Вот почему первый раздел выпуска, посвященный вопросу о роли пенитенциарных учреждений в системе общественных отношений, мрачно озаглавлен «Зона без границы». Раздел открывается аналитическим обзором Сергея Пашина «Суд и тюремное население», рисующим безрадостную картину современной российской судебной практики, ежегодно превращающей тысячи людей в узников. Преобладание обвинительной установки в работе судей, пытки для получения признаний, крайне ограниченные возможности обжалования приговоров, систематический отказ в осуществлении правосудия в угоду коррумпированной администрации, своевольное обращение с доказательствами — все это как нельзя более наглядно подтверждает актуальность известной поговорки про тюрьму и суму, от которых никому не следует поспешно зарекаться, и побуждает к мысли, что проблемы тюремной жизни, кажущиеся нам столь далекими от повседневности, могут внезапно оказаться весьма насущными для нас (душераздирающие примеры, почерпнутые из переписки с заключенными, в изобилии приведены в очерке Андрея Савченко «Почему и за что люди попадают в тюрьму»). О том, что для многих наших сограждан это соображение отнюдь не является само собой разумеющимся, свидетельствуют данные социологических опросов по вопросу о смертной казни, анализируемые Борисом Дубиным в статье «Цена жизни и смерти в обществе без права и суда». Дубин наглядно показывает, что отношение населения к уголовному наказанию вообще и к смертной казни в частности находится в парадоксальной зависимости от социального статуса самих опрашиваемых: чем менее защищенным от произвола и чем более ограниченным в социальных возможностях человек себя ощущает, тем охотнее он поддерживает самые жесткие меры наказания — не отдавая себе отчета в том, что поддерживает тем самым государство, не способное обеспечить его безопасность. Такое иррациональное восприятие права способствует систематическому воспроизведению ситуации беззакония.
Между тем, в современном европейском правосознании постепенно усиливается критическое отношение к самой идее тюрьмы как эффективного средства борьбы с преступностью. Основные аргументы против целесообразности тюремного заключения систематически изложены в помещенном здесь же реферате программной книги норвежского социолога и правоведа Томаса Матизена «Суд над тюрьмой». Обеспокоенный ростом общественного спроса на все более строгие уголовные наказания, которое он, подобно Дубину, связывает с нарастанием социальной нестабильности, Матизен пытается противопоставить этой иррациональной тенденции силу рациональных доводов. По мысли Матизена, ни один из традиционных аргументов в пользу тюремного заключения не выдерживает проверки на прочность. Тюрьма не способна ни перевоспитать преступника (скорее напротив — тюремная система способствует закреплению и воспроизводству криминальных моделей поведения), ни сдержать рост преступности устрашающим воздействием (ни одно исследование не смогло доказать, что наличие и степень строгости наказания как-то существенно влияют на мотивацию потенциального правонарушителя). Сомнительна и аргументация от справедливости: в основе тюремной практики лежит идея расплаты временем за нанесенный ущерб; однако поскольку время невозможно объективно оценить количественными показателями, то и понятие справедливого (то есть соразмерного деянию) возмездия теряет всякий смысл. На основании этих доводов Матизен делает вывод о крахе самой идеи тюрьмы и выражает надежду, что человечество в процессе своего развития вовсе откажется от этой формы наказания.
Критическое отношение к тюремной системе разделяет и французский социолог Жиль Шантрен, который в статье «Тюрьма: взгляд социолога. Смещение фокуса критического анализа» с опорой на концепцию Мишеля Фуко показывает, что современная тюремная система является лишь одной из техник управления эпохи модерна. Основной формой принуждения в этой технике становится требование быть самостоятельной и ответственной личностью — требование, исполнение которого зачастую невозможно в силу реального положения той или иной социальной группы.
Лишение свободы стигматизирует преступника и не снимает, а воспроизводит факторы, порождающие преступление. О «кризисе наказания» все настойчивее говорят и отечественные правоведы, подчеркивая при этом, что российская пенитенциарная система воспроизводит преступность в несопоставимых с европейскими масштабах вследствие вопиюще антигуманного обращения с заключенными. Об этом с ужасающей наглядностью свидетельствует даже беглое сравнение данных справки «Европейские стандарты содержания в местах лишения свободы» с чудовищными фактами, приводимыми в статье Якова Гилинского «Наказание: криминологический подход». Тем самым разговор плавно перетекает в плоскость обсуждения проблем собственно организации тюремной жизни.
О необходимости гуманизации тюрьмы авторы правозащитного толка твердят уже в течение многих лет. Поэтому неудивительно, что именно им отдана большая часть раздела «Внутренний распорядок», посвященного условиям содержания заключенных. Николай Щур в программной статье «Возможна ли гуманизация тюремной системы в России?» и Владимир Уткин в аналитической справке «“Тюремный вектор” в уголовно-исполнительной системе», Лаура Пьячентини в заметках «Трудный путь к идеальному стандарту» стремятся не только разъяснить, почему улучшение условий содержания заключенных куда больше соответствует интересам общества, чем их непомерное ужесточение, но и пытаются сформулировать конкретные предложения по реорганизации тюремной системы. Главные мифы, с которыми необходимо, по их мнению, распроститься, — это представление, будто европейские стандарты содержания заключенных навязываются России извне, и убеждение в том, что реорганизация мест заключения требует огромных финансовых затрат. Такие простые нововведения, как снятие ограничений на поступление гуманитарной помощи и на доступ к культурной информации, а также внутренняя реорганизация тюремной администрации, по мнению Щура, позволили бы в краткие сроки ощутимо улучшить ситуацию. При этом, как полагает Валерий Абрамкин («Тюремная субкультура»), вполне можно опираться и на некоторые элементы тюремного самоуправления, сложившиеся в среде заключенных как средство выживания в почти нечеловеческих условиях и в специфической форме воспроизводящие, по его мнению, традиционные ценности русской культуры. О том, какова возможная реакция самих работников исправительных учреждений на подобные предложения, можно судить по помещенной в том же разделе под красноречивым заголовком «Бесовство» злобной отповеди главного редактора Федеральной службы исполнения наказаний России Юрия Александрова, который усматривает в деятельности правозащитников исключительно корыстные мотивы и стремление лоббировать интересы криминалитета. Такие реакции лишний раз подтверждают мысль, высказанную Игорем Свинаренко в небольшой реплике«Тюрьма или санаторий»: реформа тюрьмы невозможна без существенных социальных изменений за ее пределами.
О возможном направлении изменения отношения общества к заключенным и о возможных формах и реальном опыте общественного участия в их жизни размышляют авторы следующего раздела, озаглавленного «Исправление милосердием». В западноевропейских дискуссиях на эту тему центральное место занимает понятие «восстановительного правосудия», которому специально посвящена статья британского юриста Мартина Райта. Речь идет о правовых механизмах, позволяющих заменить в ряде случаев, на основе договоренности между преступником и потерпевшим, лишение свободы реальным возмещением нанесенного ущерба. Именно в этом многие западные правоведы видят выход из порочного круга, в котором преступность и система наказания взаимно поддерживают и воспроизводят друг друга. Однако в российских условиях, при описанном выше плачевном состоянии судебной системы, о восстановительном правосудии говорить еще рано. Гораздо актуальнее оказываются различные общественные гуманитарные инициативы, реально способствующие реабилитации заключенных: организация психологической помощи в местах заключения (об опыте такой работы пишет Михаил Дебольский в материале «Психологическая служба в уголовно-исполнительной системе»), практика рассмотрения прошения о помиловании (своими впечатлениям от работы первой в России комиссии по помилованию делится в своих воспоминаниях «Помилование в России при ее первом президенте» Мариэтта Чудакова), организация реабилитационных центров для освободившихся из заключения (об истории такого центра, или, скорее, приюта, для бывших обитателей колонии для подростков в Ардатове повествует протоиерей Михаил Резин), наконец, просто обычная гуманитарная помощь — об опыте работе ХАСО (Христианской ассоциации служения осужденным) рассказывает в статье «Во благо нуждающихся» Николай Либенко.
Как всегда, дополнительное измерение придает дискуссии и привлечение опыта других государств в решении аналогичных проблем. Помещенные в раздел «Внешний контекст» материалы о пенитенциарных системах Украины (Александр Букалов) и США (Наталья Шленская), отчет Орнеллы Фаверо «Прививка от тюрьмы» о неожиданном опыте организации диалога между учениками одной итальянской школы и заключенными местной тюрьмы, обзор Моники Платек «Влияние тюрьмы на общество (польский контекст)» показывают, что не в одних государствах с советским наследием гуманизация исправительной системы сталкивается с серьезными проблемами, решение которых требует не только административных мер, но и ценностной переориентации общества, изменения правосознания и общественной психологии. В целом, несмотря на довольно мрачную картину нынешнего положения осужденных, материалы номера вселяют надежду на возможность пусть медленных, но позитивных изменений на пути к более милосердному отношению к преступникам.
Следующий номер «ОЗ» (2008. № 3(42)) переносит читателя из удушливого тюремного мира в мир, традиционно ассоциировавшийся в европейской культуре с экзотической яркостью и пряным ароматом Востока: выпуск посвящен современному Китаю. Собирая материалы для номера, редакция задалась целью критически перепроверить устоявшиеся полумифические представления о нынешнем Китае как силе, несущей неведомую угрозу всему миру. Результат, по собственному признанию редакции, превзошел все ожидания: практически каждый из экспертов сформулировал выводы, идущие вразрез с массовыми представлениями о роли Китая в современном мире.
Так, анализ
внутренней и внешней политики КНР в статьях Якова Бергера «Перспективы политической реформы в современном
Китае» и Василия Михеева «Роль
Китая в глобализующемся мире» показывает, что политические интересы Китая на
международной арене определяются его представлением о современном мире как о
пространстве сотрудничества и конкуренции государств, а потому меньше всего
предполагают установку на агрессию. Международникам вторят и военные
специалисты: обзор Павла Фельгенгауэра«”Китайская угроза”: военно-технический аспект» и аналитическая
справка «Военная доктрина и вооруженные силы Китая» как нельзя более наглядно
свидетельствуют о том, что вероятность реальной военной конфронтации Китая с
каким-либо из сопредельных или крупных западных государств ничтожна, поскольку
стратегия экономического развития страны предполагает установку на поддержание
внутренней стабильности, что в условиях неравномерного экономического развития
провинций требует устойчивого положения на внешнеполитической арене. Оценивая
инновационные перспективы Китая, тот
же Бергер настойчиво подчеркивает, что, несмотря на стремительный экстенсивный
рост, китайская экономика с трудом воспринимает инновативные организационные и
технические решения, а следовательно, объявленный правительством курс на
реорганизацию экономики неизбежно потребует кооперации с
государствами-партнерами, прежде всего с Россией.
Не соответствует реальности и распространенное мнение, будто политика китайского государства по-прежнему существенным образом определяется тоталитарным наследием: статьи Вили Гельбраса («КНР: социальные последствия “реформ и открытости”»), Леонида Гудошникова («Метаморфозы государственной службы в Китае») и Яна Гобиня («Интернет и китайские общественные организации») убедительно свидетельствуют, что образ Китая как закрытого общества со множественными запретами тоже требует корректировки. (Особенно любопытны данные Яна Гобиня об использовании Интернета китайскими общественными организациями, идущие вразрез с информацией западных масс-медиа об имеющих место обширных ограничениях свободного доступа в сеть.) О постепенном и неуклонном размывании консервативного менталитета в Китае свидетельствует и динамика развития семейных отношений (статья «Семья: новые формы» Ольги Почагиной), и эффекты медийной среды, в частности, анализируемая Сергеем Торопцевым эволюция китайского кино. Таким образом, «китайский» номер «ОЗ» оказался настоящей «энциклопедией заблуждений» и в очередной раз подтвердил репутацию журнала как одного из самых трезвых аналитических изданий на рынке гуманитарной периодики.
Борьба против стереотипов и поиск новых путей осмысления новейшей истории определяет и концепцию очередного номера «Ab imperio». Второй выпуск журнала за 2008 посвящен, согласно формулировке редакции, «практикам и дискурсам “взращивания” политического, культурного и социального субъекта империи». Речь идет, по существу, о механизмах интериоризации имперских структур, о путях и способах формирования индивидов, поддерживающих и воспроизводящих формы имперской государственности. Внедрение надындивидуальных ценностных иерархий в конкретную биографию — один из самых загадочных для историка процессов, недаром редакционная статья признает, что выпуск номера на эту тему стал одним из самых трудных проектов за всю историю существования журнала. Реконструкция процессов формирования имперского субъекта возможна лишь косвенными путями, поэтому решающим здесь оказывается формулирование методологии, позволяющей прочитывать их следы в документированных или доступных регистрации фактах. Для одних авторов такими следами оказываются языковые трансформации: интимный, телесный опыт, реализуемый прежде всего в сексуальных и семейных отношениях и лишь частично кодируемый в терминах имперских иерархий (попытка интерпретации подобных данных предпринята в статьях Элизабет Бюттнер «Письма почтальона: дистанционная интимность и семейная жизнь индийских колонизаторов» и Адриенн Линн Эдгар «Брак, современность и “дружба народов”: межэтнические отношения в интимной сфере послевоенной Средней Азии в сравнительной перспективе»). Для других — воспитательные практики и их дискурсивное оформление (в этом отношении показательна работа Яна Кусбера «Индивид, подданный и империя. К вопросу о дискурсе воспитания, образования и школьного обучения во времена Екатерины II»). Для третьих — процессы языковой трансформации (чрезвычайно интересен, в частности, анализ причудливых метаморфоз казацкой идентичности в статье Анатолия Ремнева и Натальи Суворовой «“Русское дело” на азиатских окраинах: “русскость” под угрозой или “сомнительные культуртрегеры”»). Во всех этих случаях обнаруживается относительность и недостаточность оппозиций типа «свой—чужой» или «колонизатор—колонизуемый». Взгляд на историю империй через призму личного опыта конкретных людей требует радикальной смены исследовательской оптики — поэтому неудивительно, что гуманитарии на постсоветском пространстве столь неохотно присоединяются к программе постколониальных исследований (этому посвящен круглый стол «“Sub Altera Specie”: взгляд на постколониальную парадигму изнутри российской/советской истории»). Среди остальных материалов номера обращает на себя внимание отклик Владимира Бобровникова («Почему мы маргиналы?») на выход русского перевода классического труда Эдварда Саида «Ориентализм»: начав с методичного перечисления переводческих ошибок, автор развивает интереснейшие рассуждения о причинах, по которым исследовательские интенции Саида совершенно превратно воспринимаются в российском постсоветском контексте. В итоге следует признать: номер «Ab imperio» получился на редкость удачным; пожалуй, за последние годы журнал никогда еще не был наполнен повествованиями о конкретных судьбах, столь живыми и пластичными образами, что сложнейшие методологические рефлексии обретают в них плоть и кровь.
Хотя редакция «Художественного журнала» (видимо, по техническим соображениям) не объединила два последних номера в общий выпуск (2008. № 69, 70), они составляют одно целое. Тема же, которой журналы посвящены, вопреки обыкновению, не расплывчато-мировоззренческая, а вполне конкретно-историческая, точно вписывающаяся в канонические искусствоведческие классификации. После многообразных поисков реальности, новой нормативности и тому подобных трудноуловимых субстанций «ХЖ» решил обратиться к рефлексии вокруг наследия последнего сколько-нибудь социально консолидированного и стилистически определенного движения в современном искусстве — концептуализма. А поскольку в последних номерах то и дело раздавались призывы к актуализации наследия и к новому, позитивному, присвоению актуальным искусством своего героического прошлого, то вполне естественно, что в качестве общего названия обоих выпусков выбрано безоговорочно оптимистическое «Концептуализм — навсегда».
Разумеется, разговор о концептуализме вообще затеян ввиду обсуждения итогов развития концептуализма отечественного, еще точнее — московского, того самого, который, по меткому выражению Екатерины Андреевой, чья «Реплика о концептуальной традиции» открывает первый из двух номеров, принес в российскую столицу «вначале плодотворный творческий метод, дающий свободу говорить, как и что хочешь, потом чувство западного плеча и, наконец, приличные деньги». Теперь, когда все перечисленные фазы развития — от творческой свободы до коммерческого успеха — уже пройдены, наступает время героизации, канонизации и критической проблематизации.
Героизацию лучше осуществлять по горячим следам, пока еще живы участники событий. Вот почему в обоих номерах почетное место занимают интервью с лидерами и участниками концептуалистского направления: Павлом Пепперштейном («Социология московского концептуализма»), Андреем Монастырским, Юрием Лейдерманом и Вадимом Захаровым («О терминологии “московского концептуализма”»), Борисом Михайловым («Концептуализм для меня — это аналитическая позиция»), Владимиром Сорокиным («Разговор о московском концептуализме…» с участием Николая Шептулина) и неизменным Борисом Гройсом («Концептуализм — последнее авангардное движение»). Воспоминания и размышления, как водится, развертываются в двусмысленном пространстве между легкой ностальгией и удовлетворением свершенности. Комментируется связь концептуалистских экспериментов с советским идеологическим контекстом, психоделическим опытом, проблематизацией искусства в условиях его рыночного и политического присвоения. Воспоминания, анекдоты, сдержанная саморефлексия. Здесь же помещены и программные тексты художников-концептуалистов: лекция покойного Дмитрия Пригова «Концептуализм» и «Параграфы о концептуальном искусстве» Сола Левитта.
За канонизацию отвечают теоретики: ведь завершающим актом канонизации явления современного искусства становится производство множественных истолкований. Здесь пускается в ход все богатство понятийного арсенала, освоенного теоретиками «ХЖ», — от тезиса Гройса, согласно которому концептуализм представляет собой практику исследования идеологических кодов, до сформулированного Кэти Чухров на делезианском языке определения концептуалистского искусства как производства «простых машин», обеспечивающих «дизъюнктивное сведение уже существующих объектов» и «кастрацию феномена медийности», или предложенного Маурицио Лаззарато постмарксистского объяснения концептуального искусства в терминах теории нематериального производства, не говоря уже о стилизации концептуализма Теймуром Дайми под гностическую магическую практику в духе нью-эйдж, сформулированную в определении его как «перцептивного нигилизма».
Наконец, критическая проблематизация отдана на откуп практикующим художникам поколения, пришедшего на смену концептуалистским мэтрам. Какая же канонизация без сопровождающего ее отцеубийства? Тем более что почин был уже сделан в одном из предыдущих номеров Игорем Чубаровым, живописавшим «перерождение» московского концептуализма. Глубоко личное размежевание с опытом концептуализма запечатлено в теоретически непритязательных, но именно поэтому по-человечески необыкновенно убедительных репликах Николая Олейникова «Московская концептуальная школа в зеркале моего поколения», Богдана Мамонова «Пространство без иллюзий», «О табуретках в небе» Никиты Алексеева. Здесь широкая историософская перспектива уступает место перспективе личного творческого самоопределения — оттого и суждения звучат как-то более ответственно. Тем более что исторический масштаб и мера внутренней состоятельности отечественного концептуализма гораздо яснее усматриваются не в контексте широкомасштабных теорий, а благодаря рельефному очерчиванию интернационального контекста — именно этой задаче посвящены очерк Дарьи Пыркиной о концептуальном искусстве испано-американского мира, материалы о восточноевропейском концептуализме, а также многочисленные репортажи о художественных акциях, так или иначе тематизирующих концептуалистское наследие.
В целом, оба номера производят неожиданно свежее и необыкновенно живое впечатление, может быть, оттого, что в свете концептуалистских экспериментов даже самый отчаянный теоретический бриколаж обнаруживает некоторые потенции эстетического.
В отличие от «ХЖ», солидно-академическая «Эпистемология и философия науки» сделала в последнем номере ставку не на крупные тематические блоки (исключение составляет лишь традиционная панельная дискуссия вокруг понятия «смысл», включающая реплики Григория Гутнера «Смысл как основание коммуникативных практик», Владимира Васюкова «Смысл и коммуникация», Натальи Смирновой «Смысл как конститутивный базис социально эпистемологии», Людмилы Марковой «Нейтральность смысла» и Ильи Касавина «Смысл — не основание, а следствие»), а на содержательное и проблемное разнообразие. Редакционная статья Ильи Касавина посвящена роли пространственных представлений и моделей в формировании знания, однако в остальных материалах номера эта тема практически не развивается. Зато в выпуске можно найти любопытную интерпретацию Канта, предложенную немецким философом Хансом Ленком («Был ли Кант сторонником методологического интерпретационизма?»), проведенный Натальей и Дмитрием Чернавскими анализ творчества Дарвина с позиций синергетики, работы Людмилы Микешиной о Флоренском и Георгия Шингарова о павловской теории условных рефлексов, предваряемый вступительной статьей Сергея Секунданта перевод любопытного трактата Иоахима Юнга об идее всеобщей науки и многое другое. Создается впечатление, что технология выпуска журнала достигла, наконец, той степени рутинизации, когда однообразное распределение по рубрикам уже вовсе и не требует искусственной тематической привязки отдельных материалов друг к другу. Теперь, когда формат журнала достиг такого уровня самодостаточности, его не могут поколебать даже самые неожиданные изменения в политической конъюнктуре. Таково преимущество здорового академизма.