Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2009
Александр Сергеевич Стыкалин (р. 1962) — историк, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Александр Стыкалин
Еще одна восточнославянская национально-государственная традиция?
Полемические заметки
Отклик на книгу
Приднестровская государственность: история и современность
Сборник статей по материалам международной конференции к 80-летию образования Молдавской АССР в составе УССР.
Тирасполь, 2005. — 280 с.
Сколь ни была в свое время скомпрометирована небезызвестная формула Михаила Покровского об истории как политике, опрокинутой в прошлое, действительность неустанно напоминает нам о ее относительной справедливости. Образование на постсоветском пространстве целого ряда молодых государств не только дало позитивный толчок национальным историографиям, но и способствовало формированию несколько нового, более телеологичного взгляда на историю тех или иных этносов и территорий, которая отныне рассматривается под знаком триумфа государственности, прокатившегося в начале 1990-х годов. Искусственное конструирование многовековых исторических традиций, призванных служить идеологической опорой современной политики, ведет иногда к упрощенным трактовкам, попыткам грубо спроецировать на изучение иной, уже ушедшей, общественной реальности споров и конфликтов сегодняшнего дня. Вышесказанное касается не только признанных мировым сообществом государств, но и тех, которые добиваются своего признания, мобилизовав в целях формирования международного общественного мнения целый арсенал политико-идеологических средств, не последнее место в ряду которых занимают исторические концепции.
Рецензируемый сборник подготовлен по материалам состоявшейся в Тирасполе в октябре 2004 года конференции, посвященной 80-летию создания молдавской автономии в составе Украинской Советской Социалистической Республики. В книге содержится немало ценного фактического материала, высок аналитический уровень некоторых статей, на историческое обоснование идеи приднестровской государственности брошены неплохие интеллектуальные силы, сосредоточенные не только в Тирасполе, но и далеко за пределами непризнанного гособразования. Прообразом современной Приднестровской Молдавской Республики (ПМР) называется Молдавская АССР, образованная в 1924 году на левобережных днестровских землях, входивших в советскую Украину. Стремясь подчеркнуть преемственность между межвоенной молдавской автономией и ПМР, авторы рассматривают процессы начала 1990-х как восстановление государственности, прерванной после вступления Красной армии в Бессарабию в июне 1940 года, и последующей административной реорганизации: часть территории левобережного приднестровья влилась в соседние области Украины, другая же, во главе с Тирасполем, соединилась с большей частью бессарабских земель, образовав вместе с ними одну из новых союзных республик в составе СССР — Молдавскую. При этом, правда, не учитывается, что при провозглашении в 1990 году в Тирасполе приднестровской автономии, не подвластной Кишиневу, и ее последующем утверждении речь шла о сохранении левобережных земель в составе СССР, но совсем не о восстановлении собственной государственности, ранее разрушенной.
Подчеркивая значение межвоенной молдавской автономии в составе Украины для современного приднестровского госпроекта, некоторые авторы вместе с тем пытаются возвести исторические корни приднестровской государственности к Средним векам, стремясь доказать, что образование самостоятельного государства на этих землях было предопределено глубокими историческими причинами: ведь еще в XV веке существовала необходимость защиты населения края от экспансии сильных соседей.
«Во второй половине XV века Приднестровье было частью Киевского княжества, но после упразднения русско-литовского государства польским королем Казимиром IV жители края (как и население Южной Руси) оказались не защищенными и от католических притеснений, и от мусульманской экспансии Османской империи и крымских татар. Ни Польша, ни Литва, ни Московская Русь не могли защитить местное население от погромов и уничтожения свирепыми янычарами» (с. 44—45).
Несколько ниже уточняется, что речь идет о православном населении, которое вследствие Люблинской унии 1569 года было разделено между враждебными ему государственными системами — польско-католической и османско-мусульманской. Но этнический состав населения этих территорий остается неизученным. Важной вехой в истории приднестровской государственности назван Збаровский мир 1649 года, признавший автономию украинских земель в составе Речи Посполитой. Не ясно, однако, в чем заключалась историческая специфика проявления украинской государственности именно на приднестровских землях.
Земли, о которых идет речь, были отделены не слишком широкой, хотя и всегда стратегически важной, рекой Днестр от Молдавского княжества. По правому берегу Днестра еще в Средние века было выстроено несколько мощных оборонительных крепостей, стоящих до сих пор[1]. Зная тираспольского автора Николая Бабилунгу по серьезным работам, опубликованным в Кишиневе в 1980-е годы, поневоле недоумеваешь по поводу следующей фразы: «…большевики воссоздавали молдавскую государственность, которой практически не существовало начиная с похода султана Сулеймана на Молдавское княжество в 1538-м» (с. 48).
В данном случае целесообразно не полемизировать с автором, а сослаться на обширную, в том числе и отечественную, литературу по истории Молдавского княжества с центром в Яссах, сохранявшегося и в условиях османского вассалитета. Именно в этом государстве в отдельные периоды были созданы наиболее благоприятные условия для полноценного развития румынской культуры. Объединение Молдавского и Валашского княжеств под общей властью в 1859 году стало, как известно, важнейшей вехой на пути создания единого румынского государства. Вся трехвековая богатая история Молдовы остается за скобками, поскольку не вписывается в предложенную схему. Правда, в другом месте автор уточняет свою мысль: «[Современная] Молдова не может быть правопреемником Молдавского княжества, созданного в 1359 году, ибо таковое право узурпировало государство Румыния» (с. 42). Однако если следовать этой логике, то либо Россия должна полностью отказаться от наследия Киевской Руси в пользу Украины, либо, напротив, украинская государственная идея не имеет ничего общего с этим наследием. Между тем, оба государства считают, и, вероятно, с полным на то основанием, Киевскую Русь частью собственного исторического наследия. Точно так же, как англоканадцы и австралийцы законно воспринимают себя наследниками британской государственной традиции.
Тираспольские авторы охотно берут себе в союзники Александра Солженицына, который с присущей ему зачастую безапелляционностью писал: «[Приднестровье] ни сном ни духом к этой Молдавии не относится, Сталин его прирезал для показухи перед Румынией» (с. 43). С одной стороны, Днестр действительно на протяжении ряда веков воспринимался как восточный рубеж молдавских земель и был таковым по существу в условиях существования Молдавского княжества. С другой стороны, никуда не уйти от того факта, что и на левом берегу Днестра по его среднему течению в селах преобладало молдавское население; оно и сегодня имеется не только в границах так называемой ПМР, но и за ее пределами, прежде всего в Одесской области Украины. Иван Бодюл, около двух десятков лет стоявший во главе советской Молдавии, если верить документам, родился в местах, расположенных еще восточнее, в теперешней Херсонской области Украины.
Установка на принципиальные различия молдаван Бессарабии и левобережья Днестра, делающих невозможным их совместное проживание вне большого «советского проекта», на отсутствие какой-либо общности исторических судеб двух сторон по берегу реки опровергается содержанием многих статей рецензируемого сборника. В 1917 году стремление Центральной Рады включить Бессарабию в состав Украины вызвало волну протестов среди молдавских общественных организаций в разных местах. Исполком молдавского Совета солдатских и офицерских депутатов в Одессе просил российское Временное правительство:
«Официальным же актом принципиально признать право на автономию молдавской нации в ее этнографических пределах — Бессарабии и частях приднестровских уездов Херсонской и Подольской губерний, населенных преимущественно молдаванами» (с. 100—101).
Таким образом, единство Бессарабии и Транснистрии вполне осознавалось не только в Кишиневе. В молдавских общественно-политических кругах на всей территории, унаследованной от Российской империи, существовали определенные опасения украинской экспансии в юго-западном направлении, способной создать проблемы для самоопределения молдаван. В ноябре 1917 года в Бессарабии был образован краевой совет — Сфатул цэрий (Совет страны). Среди прочего он поставил своей задачей «войти в тесное единение с заднестровскими братьями… не допустить их гибели, оказать им помощь» (с. 102). Прорумынски ориентированные силы, представленные в этом органе, не упускали из виду перспективы присоединения к Румынии левобережья Днестра. Правда, представители Приднестровья в работе Сфатул цэрий фактически не участвовали.
В одной из статей сборника первым опытом молдавской советской государственности на территории Приднестровья названа Бессарабская Советская Социалистическая Республика (1919). В мае 1919-го в Одессе было образовано Временное рабоче-крестьянское правительство Бессарабии во главе с Иваном Криворуковым. Позже, вследствие успешного наступления красноармейских частей на румынском фронте, оно было переведено ближе к границе, в Тирасполь. Как писал в опубликованных в 1928 году в Одессе мемуарах Криворуков, первейшей задачей правительства «была организация похода на Бессарабию и учреждение на ее территории рабоче-крестьянской власти» (с. 87), под юрисдикцию которой должны были попасть и волости трех уездов Херсонской и Подольской губерний. Таким образом, о единстве судеб молдаван по обе стороны Днестра задумывались не только в Кишиневе, но и на левобережье. Но правда и то, что в случае освобождения Бессарабии правительство во избежание трений с украинскими большевиками выражало готовность к обсуждению вопроса о передаче Транснистрии советской Украине.
Образование в 1924 году молдавской автономии в составе советской Украины также было шагом, призванным облегчить присоединение к СССР Бессарабии, перешедшей в 1918-м к Румынии, в случае складывания благоприятной для этого внешнеполитической обстановки. Как показывают авторы сборника, идея создания Молдавской республики на левобережье Днестра возникла в первой половине 1920-х в среде большевиков, уроженцев Бессарабии, и румынских политэмигрантов. В феврале 1924 года группа коммунистов во главе с легендарным военачальником Григорием Котовским направила в ЦК РКП(б) и ЦК КП(б)У докладную записку о необходимости создания Молдавской Советской Социалистической Республики. В ней были изложены задачи — не только «обратное получение Бессарабии», но и последующее распространение революции на Балканы.
Интересно проведение геостратегических параллелей:
«Молдавская республика может сыграть ту же роль политическо-пропагандистского фактора, что и Белорусская республика по отношению к Польше, и Карельская — по отношению к Финляндии. Она служила бы объектом привлечения внимания и симпатий бессарабского населения и дала бы еще больший повод претендовать на воссоединение с ней Заднестровья [в данном контексте — Бессарабии. — А.С.]» (с. 105).
В этом смысле, говоря о «показухе перед Румынией», Александр Солженицын был, как видим, недалек от истины.
Таким образом, идея образования молдавской государственности на левобережье Днестра (в составе советской Украины) была связана с новым взлетом революционной инициативы в некоторых кругах большевистской партии, руководствовавшихся логикой продолжения (после некоторой передышки) борьбы за мировую революцию. Решение бессарабского вопроса было задачей-минимум, тогда как задача-максимум заключалась в том, чтобы зажечь пожар мировой революции на балканском направлении, революционизировать ситуацию в юго-восточной Европе.
Образование молдавской автономии на юго-западе Украины должно было способствовать созданию стратегического клина, геополитического плацдарма для осуществления нового революционного прорыва на Балканы, когда для этого сложились бы благоприятные внешнеполитические условия. Решающую роль здесь играли мотивы революционного и геополитического характера: инициаторы левобережного «молдавского проекта», будучи убежденными интернационалистами, не придавали национальной мотивации большого значения. Вот что пишет об этом (правда, с излишней категоричностью) приднестровский политолог Дмитрий Соин:
«Ось Бессарабия—Румыния—Балканы, как штык вспарывающая юго-западное “подбрюшье” буржуазной Европы, — вот цель, ради которой опытные революционеры начали свою деятельность и породили идею о создании Молдавской Автономной Республики. Об искусственном характере МАССР говорит уже тот факт, что этнические молдаване на территории автономии были в явном меньшинстве. Но для целей, поставленных авторами проекта, это не имело значения. Даже если бы во всей МАССР не проживало ни одного молдаванина, их бы просто назначили на партийных собраниях» (с. 125).
Таким образом, приднестровские авторы признают некоторую искусственность, привязанность к конкретно-историческому моменту образования МАССР в 1924 году, что, безусловно, ослабляет их позиции в постоянном стремлении исторически обосновать право сегодняшней ПМР на существование и ссылки не только на определенную традицию собственной государственности на этих землях, но и на постепенное складывание именно внутренних, а не внешних предпосылок для формирования этого государства.
К сказанному можно добавить, что левобережный «молдавский проект» 1924 года вызвал в момент зарождения неоднозначную реакцию как в Киеве, так и в Москве, где он воспринимался не только в абстрактных категориях будущей мировой революции, но и с точки зрения текущей реальной политики. По весьма компетентному мнению наркома иностранных дел СССР Георгия Чичерина, создание молдавской автономии в составе советской Украины было преждевременно:
«[Это] вызовет экспансионистские устремления румынского шовинизма. Обнаружение такого количества молдаван, то есть румын [sic!], на украинской территории усилит позицию румын при спорах по вопросу о Бессарабии» (с. 106).
Однако в конце концов молдавскую автономию в составе Украины было решено создать. Наиболее высокопоставленным сторонником этой идеи был приднестровский молдаванин Михаил Фрунзе, авторитету которого в большевистской партии и влиянию в советском правительстве воплощение проекта было во многом обязано. В письме, адресованном Сталину, он также делал акцент на международном моменте:
«Создание хотя бы небольшой по территории Молдавской республики или области явится в наших руках орудием воздействия на настроение рабоче-крестьянских масс Бессарабии в смысле укрепления надежд на избавление от румынского гнета» (с. 109).
В условиях, когда задачи мировой революции уже не стояли в повестке текущей политики, решающей для создания МАССР в составе Украины стала все-таки привязка проблемы к состоянию советско-румынских отношений и бессарабскому вопросу. Показательно в этой связи, что органы власти автономной республики продолжительное время отчитывались перед центром о ситуации в Бессарабии, оказании помощи коммунистическому подполью и так далее.
Некоторые авторы (в частности, Соин) считают, что и послевоенная МССР в границах 1940 года представляла для советского руководства прежде всего стратегический интерес, этническая мотивация не играла решающей роли ни при ее создании в 1940-м, ни при последующем восстановлении в 1944-м, после изгнания румынских войск. Суть дела в том, что на территории МССР (кстати сказать, в значительной мере на днестровском левобережье) находились аэродромы, склады вооружений, воинские части, которые в любой момент могли обеспечить советское превосходство на балканском театре военных действий.
«Искусственная МССР — этот Голем, предназначенный для атаки на Европу, — могла существовать ровно столько, сколько жил Советский Союз с его претензиями на роль мирового центра притяжения» (с. 127).
Согласно этой логике, поражение СССР в противостоянии западному блоку и его развал привели к тому, что балканская ось в советской внешней политике (как и в военно-стратегических планах) рухнула. Вместе с ней рухнула и Молдавская ССР:
«Ликвидация СССР автоматически возвращала ситуацию к раздельному существованию Приднестровья и Бессарабии. Левобережье вновь стало порубежной восточнославянской территорией, но уже со статусом самостоятельного государства» (с. 127).
При том, что около одной трети населения ПМР составляют молдаване, принципиальная позиция многих авторов рассматриваемого сборника заключается в том, что Приднестровье, населяющий его народ, «исторически тяготеет к восточнославянскому православному миру» (с. 51). Неизменен акцент на восточнославянском характере современного приднестровского госпроекта. Попытки найти опору в славянской идее, славянском патриотизме вступают в видимое противоречие с частыми утверждениями приднестровских историков и политологов (а также политиков) о том, что в основе образования ПМР лежит не национальный принцип, а принцип гражданской идентификации, интернационализм. С другой стороны, приднестровская идея немыслима, по признанию ее собственных апологетов, без некоего «порубежного символизма», «охранительства» рубежей определенной (в разных интерпретациях — российской, восточнославянской, евразийской и даже новороссийской) цивилизации. И если в привязке к Приднестровью часто приходится слышать эпитеты: «рубеж», «форпост», «крепость», «бастион», то в этом на медийно-идеологическом уровне, по мнению Дмитрия Соина, проявляется природа данной государственности, чья историческая миссия заключается как раз в защите рубежей восточнославянских земель со стороны Балкан. При этом зачастую не отрицается и определенная преемственность геополитических и геостратегических установок большевиков на западном и юго-западном направлениях. Речь идет не о наступательной коминтерновской идеологии начала 1920-х, а о более поздней идеологеме «осажденной крепости» — в приднестровской публицистике и политической мысли (иногда подспудно, а иногда и открыто) она присутствует всегда. В некоторых концепциях, впрочем, особая миссия Приднестровья толкуется в более наступательном духе.
Дмитрий Соин и его единомышленники, признавая, что проект 1924 года был изначально авантюристическим, вместе с тем говорят об актуальности в наши дни теперь уже не революционного в прежнем, большевистском, понимании, но евразийского вызова западной цивилизации. Евразийство понимается в данном контексте как проект по реализации геополитического потенциала восточного славянства. Дмитрий Гордеев идет дальше, делая акцент не на евразийской, а на «новороссийской» идее и предостерегая приднестровцев, до сих пор успешно «изолировавших себя от поползновений одного импотентного проекта — кишиневского», не отдаваться во власть другого, не менее ущербного, по его мнению, госпроекта, предложенного Киевом (С. 229). Приднестровский проект — это, в соответствии с представлениями автора, важнейшая составная часть «новороссийского» плана, реализация которого откроет дорогу для осуществления «русского культурного проекта по упрочению положения и повышению качественного уровня русской геокультуры, русского социокультурного стандарта, распространяемого среди народов, тяготеющих к России» (с. 230).
Главное препятствие для реализации этого проекта исходит, по логике автора, конечно, не из Кишинева, а из Киева. В статье заявлено, что сохранение украинской государственности находится в прямом противоречии с приднестровскими интересами. Таким образом, подвергается сомнению право на собственную государственность не только 3-миллионной Молдовы, но и 50-миллионной Украины; тем самым объективно сжигаются все мосты на Восток, и идеология «осажденной крепости» обретает свое законченное выражение à la Албания эпохи Энвера Ходжи. И суть дела в принципе не меняется от того, что для Дмитрия Гордеева ПМР представляет ценность не столько сама по себе, сколько в качестве рычага (своего рода «Пьемонта») для осуществления на обломках Украины некоего довольно туманного новороссийского проекта.
Главным историческим врагом идеи приднестровской государственности большинством авторов объявлен все же не украинский, а постоянно демонизируемый молдавский госпроект. Утверждая за левобережным Приднестровьем (включая правобережный город Бендеры, в межвоенный период румынский уездный центр Тигина) право на самостоятельное государственное существование при поддержке России (иногда также Украины), многие авторы сборника по существу отказывают в этом праве соседней Молдове. Например, упомянутый Бабилунга, в своих работах 1980-х годов писавший о формировании в Российской империи молдавской нации и отстаивавший на материале XIX века право бессарабских молдаван на собственную идентичность в условиях напора агрессивного румынизма, теперь пишет о Молдове следующим образом:
«[Это] наиболее яркий и типичный пример не состоявшегося на развалинах Советского Союза государства, [которому] отводится достаточно примитивная и подчиненная роль политического киллера. Его задача — насильственное уничтожение приднестровской государственности и насаждение здесь “демократии” полунацистского толка» (с. 40).
Вся концепция приднестровской государственности исходит из посылки о заведомой нежизнеспособности Молдовы как самостоятельного государства, о неизбежности его краха, поглощения Румынией в ближайшем или несколько более отдаленном будущем[2]. В отрицании перспектив молдавской государственности тираспольские идеологи последовательно совпадают с румынскими (и прорумынски настроенными бессарабскими) интеллектуалами крайне националистической ориентации. Обращает на себя внимание даже сходство аргументации: и румынские эксперты (впрочем, не только из числа крайне правых националистов), и приднестровские идеологи (с. 50) охотно прибегают к тому аргументу, что СССР присоединил к себе Бессарабию силой оружия (в 1940-м), не создав условий для свободного волеизъявления населения. Все так, но не понятно только, почему создание «первой приднестровской государственности» происходило «на абсолютно законных основаниях» (с. 51), ведь в 1924 году, как и в 1940-м, народ никто не спрашивал. Что же касается часто приводимого аргумента о том, что применительно к Бессарабии речь идет о территории, которая ни исторически, ни геополитически никогда не была самостоятельной — ее всегда подминал под себя более сильный сосед (будь то Турция или Россия), — то этот аргумент явно оборачивается и против самих творцов приднестровской государственности.
Действительно, в начале 1990-х годов, в условиях распада СССР, силы, политически доминировавшие в Молдове, назвали существующую форму молдавской государственности образца 1940 года «незаконным» и «неправомочным» порождением оккупационного советского режима. В июне 1990-го высший орган государственной власти Молдовы отменил акт от 2 августа 1940 года, в соответствии с которым была создана Молдавская ССР. Территория прежней Молдавской ССР была по сути официально объявлена «оккупированной румынской землей». И сохранение в сегодняшнем Приднестровье настороженности в отношении Молдовы вполне понятно, учитывая недавний исторический опыт.
Но нельзя забывать и о том, что начавшийся процесс политической самоликвидации Молдовы как государственного образования вскоре приостановился, поскольку он совсем не отвечал интересам (не в последнюю очередь экономическим) большей части кишиневского «политического класса». На практике уже и в 1990-е годы власти отнюдь не форсировали присоединение Молдовы к Румынии. Кишиневская политическая элита, легко добившись международного признания своего государства, не проявляла никакого желания к трансформации в региональную элиту одной из исторических провинций Румынии, где ее в течение считанных лет, по всей вероятности, сменили бы выходцы из других румынских исторических областей[3].
В еще большей степени это касается команды президента-псевдокоммуниста Владимира Воронина, фактически открыто отмежевавшейся от приведенных деклараций начала 1990-х. Стремление к корректным (по возможности) межгосударственным отношениям и достаточно тесным экономическим связям с соседней Румынией (в том числе в рамках европейских структур) с самого начала сопровождалось однозначным подчеркиванием политического суверенитета Молдовы. Вопрос об объединении с Румынией в одно государство ставился, как правило, силами, занимающими более или менее маргинальное положение на общемолдавской политической арене (несколько по-иному дело обстоит только в столице — Кишиневе), — чаще речь идет о более тесном сотрудничестве в рамках единой Европы. Государственным языком страны, вопреки лингвистическим данностям, был провозглашен молдавский, а не румынский язык, что имеет ярко выраженный знаковый, политический характер, учитывая наличие единого литературного языка у романоязычного населения по обе стороны Прута.
Рамки небольшой дискуссионной статьи не позволяют развивать здесь тезис о гораздо более тесной экономической взаимосвязи современной Молдовы с Украиной и Россией, нежели с Румынией. Абсолютно ложным является, таким образом, представление о том, что «руководство Республики Молдовы всерьез рассматривало и продолжает рассматривать свое государство в качестве оккупированной румынской земли, аннексированного кусочка румынской матери-родины» (с. 42).
Не совсем корректно писать и об усилиях сегодняшних «псевдокоммунистов разыграть карту румынизации образования». В программном выступлении тогдашнего министра образования Молдовы Виктора Цвиркуна, распространенном в молдавской прессе 12 мая 2006 года, резкой критике была подвергнута введенная в начале 1990-х годов концепция, ставившая во главу угла преподавание в молдавских школах курса «Истории румын»:
«Абсолютное большинство работ, учебников, изданных в 1990-е годы, страдает очень существенным недостатком — этноцентризмом. К сожалению, не принималась во внимание или вообще игнорировалась история тех народов, которые столетиями проживали на этой земле. Возможно, хотели сделать отдельную историю русских, украинцев Молдовы… Но не сделали, и все они оказались маргинализированными. А ведь это народы, которые веками участвовали в создании нашей общей культуры! Курс интегрированной истории позволяет устранить этот крен. Я уверен, что на обложке учебника должно быть написано одно слово: “История”. Как во Франции — “История”, в Германии — “История”, в Румынии с сентября — “История”. Парадокс: в Румынии курса “История румын” нет — зато мы святее папы Римского».
Правда, учебники по «Истории румын» и сегодня имеют хождение в молдавских (в том числе немалочисленных русскоязычных) школах, тем более что правительству приходится в полной мере считаться с влиятельной частью общественного мнения, представленного интеллигенцией. Однако в известных автору этих строк учебниках, как правило, последовательно говорится о двух существующих сегодня румынских государствах, отмечается многонациональный характер Молдовы и отнюдь не педалируется задача объединения с Румынией. Уже разработаны и широко вводятся в оборот и другие учебники, объединяющие в себе материал по всеобщей и отечественной истории.
Конструируя на историческом материале схемы, призванные доказать изначальную несостоятельность современного молдавского госпроекта, авторы часто впадают в противоречия. В книге отмечается, например, что «пока Приднестровье находилось в составе СССР, никому и в голову не могла прийти мысль о выходе из состава Молдавской ССР, отделении или строительстве собственного Приднестровского государства» (с. 49). Но как это совместить с утверждениями о принципиальных различиях левобережных и бессарабских молдаван, делающих проблематичным их нахождение в одном государстве? Или со словами президента непризнанной ПМР Игоря Смирнова в его приветствии к участникам юбилейной конференции:
«[Созданная в 1940 году МССР] — во многом искусственное псевдогосударственное образование. Именно тогда было прервано государственное строительство на левом берегу Днестра и фактически ликвидирована первая форма приднестровской государственности» (с. 13).
Кстати сказать, в некоторых статьях приводится большой фактический материал, опровергающий конструируемые схемы. Особенно хотелось бы выделить статью кишиневского автора Олега Галущенко, дающего детальную картину конкретных обстоятельств создания в 1924 году МАССР в составе советской Украины.
В сравнении с межвоенным периодом (существование молдавской автономии в составе УССР) послевоенный период представлен в сборнике несравнимо хуже, его значение сознательно принижается. Приднестровье изображается как едва ли не объект колонизации со стороны Кишинева, что плохо сочетается с признаваемым фактом, что в позднее советское время уровень жизни в этом регионе в целом несколько превосходил средний молдавский уровень[4].
В работах Дмитрия Соина и других авторов вызывает серьезные возражения принципиальный подход, при котором в многоязычном населении, живущем по другую сторону Днестра (а около трети его составляют не молдаване, а украинцы, русские, включая старообрядцев, проживающих здесь с XVII—XVIII веков, гагаузы, болгары, евреи), заведомо видится лишь потенциальная база агрессивного румынизма. Признавая за приднестровскими молдаванами право на молдавское самосознание, молдаванам на правом берегу Днестра в этом праве иной раз заведомо отказывают, заранее идентифицируя их в качестве румын, в лучшем случае потенциальных, и находя себе в этом самых надежных союзников опять-таки среди румынских правых политиков. Игнорируются материалы всех социологических опросов, в соответствии с которыми только явное меньшинство бессарабских молдаван обладает выраженной румынской идентичностью[5]. Не учитываются также результаты участия прорумынских политических сил в парламентских выборах 2005 года, признанных наблюдателями «достаточно легитимными». Можно вспомнить и начало 1990-х годов, когда риторика присоединения к Румынии вызвала негативный отклик не только русскоязычного населения по обе стороны Днестра, но и многих молдаван; общество к решению этой программной задачи, провозглашенной частью новой правящей элиты, оказалось явно не готово.
Все сказанное, впрочем, совсем не исключает вполне возможной активизации в самое ближайшее время (как реакции на воронинский «молдованизм») прорумынских сил в политической жизни Молдовы, а также тенденции к более широкому распространению в молдавском обществе настроений в пользу тесной интеграции с Румынией в рамках единой Европы и даже слияния. Румыния, занимающая сегодня (даже в условиях начавшегося кризиса) первое место среди бывших социалистических стран зарубежной Европы по темпам экономического роста, становится для молдаван все более желанным образцом, тогда как кишиневская элита своей экономической политикой пока не сумела создать привлекательного имиджа своей страны в глазах большинства приднестровцев, даже тех, кто предпочитает зарабатывать на правом берегу.
Некоторые тираспольские авторы, в последние годы все же признавая наличие среди части молдавской (бессарабской) элиты определенных антирумынских комплексов, пытаются противопоставить современному прорумынскому бессарабскому госпроекту другой — сугубо молдавский, но не менее националистический и враждебный интересам приднестровцев. При этом игнорируется тот факт, что значительную часть социальной базы этого так называемого «молдавского госпроекта» составляют именно украинцы, русские, гагаузы, болгары, евреи Бессарабии — то есть национальные меньшинства, явно не заинтересованные в слиянии Молдовы с Румынией. В русско-украинской среде Бессарабии, оказавшейся за пределами создаваемого в Приднестровье форпоста, обороняющего восточное славянство от натиска «агрессивных инородных сил» (в частности, румынского латинизма), приднестровская идея воспринимается негативно, как попытка искусственно оттолкнуть Молдову от России (отчасти и от Украины). Активный (а тем более агрессивный) прорумынский национализм не имеет сегодня широкой общественной базы и среди румыноязычного населения Бессарабии, что, как уже отмечалось, заставляет соответствующие силы политического спектра делать больший акцент не на присоединении (тем более, скорейшем) Молдовы к Румынии, а на интеграции вместе с Румынией в единую Европу. Развернутая система исторических аргументов в пользу жизнеспособности пророссийского «молдавского госпроекта» представлена в статье историка старшего поколения Петра Шорникова, включение которой в сборник можно только приветствовать как свидетельство известной открытости членов редколлегии к иным мнениям.
Возникнув в начале 1990-х годов как закономерная реакция на агрессивный прорумынский национализм части молдавской элиты, приднестровский госпроект, к сожалению, в силу субъективных причин (прежде всего, излишней бескомпромиссности своих апологетов) оказался не в состоянии найти себе союзника в лице последовательных пророссийских сил в правобережной Молдове, что обрекает его на ослабление позиций, маргинализацию и вырождение. Особенно непродуктивным представляется муссирование в тираспольской историко-политической литературе «новороссийской идеи», в настоящем виде способной только подлить масла в огонь крайнего и неконструктивного украинского национализма.
Включение в сборник ряда серьезных работ по истории молдавской автономии в составе межвоенной Украины не меняет в целом конъюнктурного политико-пропагандистского характера издания. Публикация некоторых статей едва ли способствует распутыванию того клубка противоречий, который существует сегодня в приднестровском регионе.