Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2008
Ирина Марковна Бусыгина (р. 1966) — профессор МГИМО(У) МИД РФ, автор многочисленных публикаций, в том числе: «Политическая регионалистика» (2006), «Sumergocogito: политический минилексикон» (в соавторстве с Андреем Захаровым, 2006), «Регионы Германии» (2000).
Ирина Бусыгина
Насколько зрелищна политика в Германии?
Германия — особая страна (по-видимому, я пристрастна, но для меня это так). Исследования германской политики и политической культуры предоставляют интересующемуся уникальную — других подобных случаев я просто не знаю — возможность анализировать проблемы, связанные с политическим изменением и развитием. В мире крайне мало обществ, которые пережили бы столь глубокие и многочисленные сломы политического устройства за столь короткий период. Действительно, только в ХХ веке Германия была империей, нестабильной демократической республикой, тоталитарной диктатурой, пережила военную оккупацию и разделение на два государства и, наконец, стала единой демократической и федеративной страной. Способность Германии к стремительному восстановлению после глубочайших потрясений не может не поражать.
Разные политические системы и порядки требовали различной степени зрелищности: ведь степень политической театрализации, по крайней мере отчасти, выступает производной от политического режима. Известно высказывание лорда Актона о том, что некоторые нации платят чародею красноречия, Германия же — очарованию хорошего управления. В этом, однако, не вся правда. Хорошее управление вовсе не всегда выступает антитезой красноречия и зрелищной политики; к тому же история Германии, в том числе политическая, не так уж бедна видными ораторами. Блестящим оратором в XIX веке был Ойген Рихтер, который не уступал Бисмарку в виртуозном красноречии. Замечательными полемистами в Бундестаге были Густав Хайнеманн и Гельмут Шмидт от социал-демократов; Ойген Герстенмайер и Франц-Йозеф Штраус от Христианско-демократического и Христианско-социального союзов. Социал-демократа Курта Шумахера называли «фехтовальщиком» — так быстро и изящно двигались его руки, когда он выступал. Да что говорить, когда сам Мартин Лютер однажды во время проповеди в Айзенахе кулаком расколол трехдюймовую доску!
Ораторское искусство и умение создать зрелище в политике, и не только в ней, всегда глубоко почитались немцами. На этот счет существует известная притча о старом мастеровом, который, будучи почти глухим, тем не менее, каждое воскресенье садился на первую скамью в одной из бременских церквей. Во время проповеди пастор говорил особенно увлеченно и красноречиво, ориентируясь именно на этого слушателя, и однажды, похвалив прихожанина за усердие в посещении службы, спросил мастерового, все ли ему понятно в проповеди. Старик ответил, что не понял ровно ничего, однако ему так нравится смотреть на проповедника, что смысл сказанного уже и не важен.
Национал-социализм как бесконечное зрелище
Тоталитарный порядок строит свое здание на века, а потому очень озабочен тем, чтобы его «идеалы» были достойно воспеты и проникли в каждую душу. Отсюда — тяга к монументальности, культ вождя и героев. Не нужно думать, что национал-социализм воспевал исключительно жестокость, подавление, насилие. Нет, все было гораздо страшнее — он апеллировал к «полноте» жизни, культу физической красоты, мужества, растворению в единой семье под началом вождя-отца. Все должно было славить вождя и ту общность, основанную на безграничном стремлении к возвышенной цели и чистоте, которая единственно и может быть достигнута через безусловное поклонение фюреру. Неизменное присутствие вождя как некоего божественного «сверхзрителя» было призвано освящать усилия масс, будь то во время спортивных состязаний или партийных мероприятий.
Сам фюрер был одновременно и объединяющим общество символом, и «театром одного актера». В этом бесноватом человеке, который «заводился» и от присутствия толпы, и от ее истерической реакции, и от своего собственного крика, несомненно, присутствовало что-то магнетическое. Сам вождь, — а вслед за ним и нацистское искусство — превозносил отношения господина и раба, сладость подчинения и отказа от разума, обращаясь при этом не к индивиду, но к толпе («коллективу»), не к интеллекту, но к голому чувству. И, конечно, для немецкого обывателя 1930-х годов привлекательность нацизма во многом объяснялась его простотой, эмоциональностью, парадностью, зрелищностью. Именно эту связь между политикой и зрелищным искусством предельно ясно выразил Йозеф Геббельс, заявивший в 1933 году: «[политика есть] высшая и наиболее понятная форма искусства, и мы, формирующие сегодня политику Германии, чувствуем себя художниками. […] Задача искусства и художника заключается в придании формы, оформлении, устранении болезненного и обеспечении свободного пространства для здорового»[1].
Зрелище — элементы карнавала — были чрезвычайно сильны в политике и культуре нацизма (Жан Жене вообще говорил о том, что фашизм — это театр). И здесь усилий вождя и его героев было недостаточно; пропаганда должна была стать постоянной и повседневной для того, чтобы масса не забывала «отчество тирана», а потому у нацистских зрелищ имелись свои талантливые постановщики. Одним из них, чья деятельность справедливо считается пропагандой нацизма, причем, весьма высокого класса, была Лени Рифеншталь. Она приобрела мировую известность в 1930-е годы в качестве кинорежиссера. Сначала, кстати, она снимала сентиментальные ленты, посвященные радостям здорового альпинизма, но при этом из фильма в фильм Рифеншталь воспроизводила один и тот же образ: дитя природы, отваживающееся одолеть вершину, которую прочие, «свиньи из долины», обходят стороной[2]. Потом — и очень скоро — пропаганда нацизма в ее творчестве становится явной и несомненной. Лента «Победа веры» (SiegdesGlaubens, 1933) посвящалась первому съезду национал-социалистической партии, состоявшемуся после захвата власти Гитлером. В 1935 году появляются еще два фильма Рифеншталь: «Триумф воли» (TruimphdesWillens), рассказывавший о новом партийном съезде, и «День свободы: наша армия» (TagderFreiheit: UnsereWehrmacht), воспевавший служение вождю с оружием в руках. Затем последовала «Олимпия», состоявшая из двух частей: «Народный праздник» (FestderVoelker) и «Праздник красоты» (FestderSchoenheit). Какие примечательно похожие друг на друга названия!
Если говорить о «Триумфе воли», то съезд отнюдь не мотивировал создание этой ленты, напротив, он заранее продумывался и инсценировался как сценарная основа для фильма, который, в свою очередь, подтверждал подлинность важнейшего исторического события. Это не только интересно, но и весьма характерно для нацистского стремления к зрелищности. По наблюдению Сьюзен Зонтаг, в подобном кино «документ не только фиксация реальности, но и повод для ее предварительного инсценирования, а затем для замещения первоначальной реальности инсценировкой»[3].
О стиле в послевоенной политике
После разгрома нацистской Германии политический контекст единовременно — и полностью — изменился, а поскольку контекст определяет стиль, то состоялась и полная смена стиля в политике. Популизм по понятным причинам стал считаться не только крайне опасным, но и почти неприличным. Ведь чем была Германия сразу после окончания войны, в 1945—1946 годах? Институциональный и общественный коллапс оказался таким же тотальным, как и война, которая его породила. Четверть территории бывшего германского рейха на востоке потеряна, а то, что осталось, разделено на четыре оккупационные зоны, которыми союзники собирались управлять довольно долго — по крайней мере таким был их первоначальный план. Миллионы погибших, миллионы вдов и сирот, миллионы беженцев. В стране введена карточная система. Люди передвигаются не на машинах, а на велосипедах — и не из экологических соображений, как сейчас, но из-за нужды. Политических и общественных институтов нет, их надо создавать с нуля, причем «под новую Германию», стараясь не испортить при этом отношений с победителями.
Все это означало безбрежность больших и малых практических задач. 73-летний (!) Конрад Аденауэр, «Старик», как его называли в Германии, взял на себя это бремя. Он был избран канцлером с перевесом всего в один голос, получив 202 из 402 голосов, причем решающий голос отдал за себя сам, впоследствии объяснив сыну, что было бы глупо не голосовать за свою кандидатуру, если уж принял решение баллотироваться[4]. Аденауэр был блестящим практиком и «переговорщиком», человеком до чрезвычайности серьезным — в то время немцам было не до смеха, — превыше всего почитавшим чувство долга и последовательность политического курса. Излишняя чувствительность не была ему свойственна: Аденауэр считал, что политик должен иметь «толстую шкуру»[5]. Думаю, если бы Аденауэра назвали харизматическим политиком, а политическую жизнь в послевоенной Германии — зрелищем, первый канцлер вряд ли согласился бы с этим и уж точно не обрадовался бы. Политиком такого же практицизма и ответственности оставался и Людвиг Эрхард, автор германского «экономического чуда». А радикальные политические партии, которые неизбежно выдвинули бы лидеров-популистов, были в Германии просто запрещены.
Пожалуй, возрождение политики как зрелища в послевоенной Германии началось лишь с канцлера Вилли Брандта. К тому времени немцы уже забыли о карточной системе, пересев с велосипедов в автомобили. Брандт не только был отменным оратором и публичным политиком, но и не чурался театрализованных спонтанных (или казавшихся таковыми) жестов. Поляки до сих пор вспоминают, как этот немецкий политик внезапно встал на колени в Варшаве перед памятником на месте разрушенного гетто. Подробности той его речи, скорее всего, уже стерлись, но жест канцлера до сих пор жив в памяти польского народа. В политической истории Германии ХХ столетия нет, вероятно, второго такого деятеля, личная судьба которого была бы до такой степени синхронизирована с взлетами и падениями страны. В отличие от Аденауэра, Брандту не чужды были романтические и сентиментальные черты; даже сегодня для целого поколения он остается фигурой символической[6].
1960-е годы привнесли в германскую политику еще одно «измерение» зрелищности: студенты-радикалы, возглавляемые страстным и блестящим оратором Руди Дучке, вышли на улицы. Этого лидера называли «последним трибуном Германии». Дучке, восточный немец, эмигрировавший в Западный Берлин незадолго до постройки стены, стал одним из основателей легендарного Социалистического союза немецких студентов и выдающимся критиком капиталистической системы. В 1967 году во время студенческой демонстрации против визита в Западный Берлин иранского шаха офицер полиции застрелил в спину студента Бенно Онезорга, что вызвало массовые и яростные протесты молодежи, возглавляемой Дучке. В 1968 году Дучке сам был тяжело ранен на улице неонацистом Йозефом Бахманном, а потом, так и не оправившись от ранения, скончался в 1979 году. Фигуру Дучке, что весьма примечательно, невозможно представить себе в истеблишменте нынешней Германии. Йошку Фишера, еще одного студенческого лидера и активного участника демонстраций, — можно, а Руди Дучке — не получается. Он так и остался, причем навсегда, в 1968-м. Политический стиль Дучке — и даже, как ни странно, сама его внешность — напоминает о Че Геваре; а для Германии подобный персонаж нехарактерен[7].
Присутствует ли зрелище в современной германской политике?
Зрелищность политики, которая по-прежнему ассоциируется в основном с популизмом, напрямую зависит от места той или иной партии в политическом спектре Германии и, следовательно, от качеств и ожиданий электората. Пожалуй, наименьшим тяготением к зрелищности — и наибольшей рассудительностью и взвешенностью суждений и поступков — отличаются политические лидеры христианских демократов (ХДС) и Христианско-социального союза (ХСС). Вспомним Гельмута Коля, внушительного, солидного, немного медлительного, не слишком ловко дававшего интервью и не очень умело себя преподносившего. Журналисты, а с их подачи и широкая публика, любили посмеяться над его немодными костюмами и незнанием английского языка. В своей работе Коль очень (возможно, чрезмерно) полагался на теневые фигуры, на экспертов и специалистов. Впоследствии это сильно повредило его репутации: эксперты с их несостоятельными рекомендациями и прогнозами относительно «стоимости» объединения Германии остались, как и полагается, в тени, а всю критику принял на себя канцлер, — как фигура, хоть и не зрелищная, но публичная по статусу. Впрочем, христианские демократы дали Германии первую женщину-канцлера Ангелу Меркель, а это ведь само по себе зрелище, правда, уже несколько потускневшее.
Социал-демократы традиционно поставляют политиков самого разного типа. Так, в 1981 году, выступая в Бундестаге, Герхард Шредер вышел на трибуну без галстука — в те же вольные времена Йошка Фишер ходил на официальные мероприятия в кроссовках. Шредер всегда оставался политиком весьма популистского толка, виртуозно умевшим подать себя в СМИ и прекрасно смотревшимся на телеэкране. Яркости и зрелищности его образа способствовали, безусловно, и четыре брака (последняя жена, журналистка Дорис Кепф, на девятнадцать лет моложе мужа). Почтенные бюргеры испытывали смешанные чувства: они одновременно и гордились своим канцлером, и испытывали некоторое смущение. С другой стороны, Рудольфа Шарпинга, занимавшего в правительстве того же Шредера пост министра обороны, немцы называли не иначе, как Schlaftablette(«Снотворное»). Слушать его было действительно крайне утомительно; необходимую зрелищность, — а точнее, скандальность — этому политику придавали не совсем приглядные истории, связанные с его именем.
Наиболее зрелищны в Германии политики левого толка. 16 июня 2007 года было официально объявлено о создании новой Левой партии, объединившей нескольких известных персонажей немецкой политической сцены. Массового избирателя на западе страны давно привлекал Оскар Лафонтен, который в свое время демонстративно покинул пост председателя СДПГ и министра финансов из-за разногласий с канцлером Шредером, чьей отставки он потребовал, посчитав, что Шредер дискредитировал своей политикой себя и партию. Восточные земли страны — территории бывшей ГДР — традиционно поддерживали Грегора Гизи, многолетнего руководителя Партии демократического социализма (ПДС) и поистине восхитительного оратора (даже вялотекущее разбирательство, касающееся его работы на «Штази», не повредило популярности этого человека). Наконец, для придания новой партии еще большей зрелищности в нее был привлечен популярный актер Петер Соданн, который во времена ГДР вел политическое кабаре, а после объединения стал одним из героев воскресного детективного телесериала «Место преступления». Кстати, политическая карьера Лафонтена, вообще, серия сплошных эскапад и зрелищ, его блестящая способность к экспромтам широко известна. В 1995 году, на съезде СДПГ, Лафонтен произнес блестящую речь, неожиданно для всех, без всякого предварительного согласования, выставил свою кандидатуру на пост председателя партии, получил большинство голосов делегатов — и занял этот пост. Ни до ни после ничего подобного в истории германской социал-демократии не было[8].
Итак, если бы передо мной стояла задача оценить роль зрелища в представляемых немецкими политиками партиях, я сделала бы очень грубое и самое общее предположение о том, что степень зрелищности возрастает справа налево. Да и может ли быть по-другому? Политик, разумеется, заложник своего электората, но, подобно тому, как электорат находит своего политика, так и политик находит свой электорат. К примеру, солидного и скучноватого Коля, как политика и человека, невозможно представить себе в лагере левых; с другой стороны, неистовый — по германским, конечно, меркам — Лафонтен совершенно неуместен на правом фланге.
Футбол как особое политическое зрелище
Хорошо известно, что футбол есть большое театрализованное представление, в котором неизменно имеются свои герои и антигерои. Но футбол — это и нечто большее. Как утверждает Гюнтер Гебауэр, в Германии с 1950-х годов футбольная арена тесно связана с политической сценой. Футбольные матчи, по его мнению, порой могут служить комментариями к текущей политической ситуации, иногда — предсказывать ее развитие в будущем, а в самых редких случаях непосредственно превращаются в события политического характера и даже меняют распределение сил в национальной политике[9].
В 1954 году произошло почти невероятное событие: Германия одержала победу на чемпионате мира по футболу. В 1963 году была создана футбольная бундеслига, в 1974-м немецкая команда еще раз стала сильнейшей в мире. Понимание взаимосвязи футбола и национального престижа пришло не сразу; в 1950-е годы политическая элита страны во главе с Аденауэром рассматривала футбол как вульгарную массовую игру, не более того. Первый канцлер не любил и не понимал футбола. С окончанием «эры Аденауэра» ситуация начала постепенно меняться, и уже при канцлере Брандте, с появлением молодых, энергичных и чрезвычайно успешных команд, стала принципиально иной: победа сборной ФРГ на чемпионате мира 1974 года вызвала настоящее футбольное помешательство. Успех в футболе оказался — прежде всего для самих немцев — свидетельством того, что нация жива и конкурентоспособна. Победившая футбольная сборная была своего рода новым лицом послевоенной Германии, образом молодой страны с новым политическим лидерством. В 1974 году, как и двумя годами раньше, на Олимпийских играх в Мюнхене, Германия показала миру, насколько сильно она изменилась после войны.
По-видимому, та команда так и осталась непревзойденной в истории германского футбола: она была чрезвычайно талантливой и завоевала сердца не только немецких поклонников футбола, но также политиков и интеллектуалов. В первой половине 1970-х в Германии нарастала эйфория, связанная с ощущением нового начала; то было время, когда культура спорта и политическая культура в стране развивались параллельно. Позже такого уже не наблюдалось: победа команды Германии в 1990 году была, конечно, встречена немцами с радостью, но не породила новых легенд и новых героев, как это было в 1974-м.
Футбольный стиль в Германии в определенной степени отражает стиль политический. Так, футбол эпохи Гельмута Коля был функциональным и технократическим. Команда старалась действовать наверняка, по возможности избегая риска, но утрачивая вместе с ним и зрелищность. Политический стиль канцлера был таким же: основательным, солидным, немного тяжеловесным, совсем не артистическим. А с приходом Шредера кардинальное изменение пережил не только политический, но и футбольный стиль. Что это — своеобразная сублимация? Перевод зрелища из одной сферы в другую? Чувства немцев после войны и в связи с войной пострадали очень серьезно. Разочарование было крайне велико, а кому адресовать свой патриотизм, оставалось неясным. Как могла нация выразить себя? Футбол стал делом, которое консолидировало немцев, которое позволяло выражать патриотизм неполитическими средствами. Я отметила это обстоятельство в 2006 году, когда в Германии проходил чемпионат мира. Немцы тогда впервые в массовом порядке стали прикреплять национальные флажки к своим автомобилям — робкое выражение патриотизма. Чемпионат мира, безусловно, повлиял на политический климат в стране, однако вера немцев в свою национальную команду ни в коей мере не провоцировала ни политического национализма, ни чувства собственного превосходства.
А с каким упорством добивался проведения чемпионата мира именно в Германии альянс федеральных политиков, больших бизнесменов и чиновников от футбола! Федеральное правительство чрезвычайно горячо поддерживало эту инициативу. На финальной презентации Немецкой футбольной ассоциации в Цюрихе присутствовали не только министр спорта, но и сам федеральный канцлер. Победа далась Германии с маленьким перевесом: по результатам голосования ФИФА Южная Африка получила всего на один голос меньше (12 за Германию, 11 за ЮАР). Но все-таки — удалось. Мотивы бизнеса и самого немецкого футбола в целом понятны. Мотивы Шредера, в принципе, тоже не являются секретом. Во-первых, канцлер никогда не забывал напоминать публике о том, что сам играл в футбол и даже выигрывал, бывало. Во-вторых, помпезное спортивное мероприятие должно было стать для него идеальной сценой незадолго до выборов 2006 года. Чемпионат состоялся, но выборы Шредер проиграл. Однако отставание его оказалось небольшим — и сам он потом представлял результат как победу. А, может быть, без чемпионата он проиграл бы куда больше? И не было бы тогда «большой коалиции»… А проигрыш Коля на выборах 1998 года не связан ли с тем, что в отсутствие канцлера на стадионе Германия вылетела из четвертьфинала, уступив Хорватии со счетом 3:1?
«Анне Вилль по воскресеньям»
По воскресеньям большинство немцев проводит вечер у телевизора. Программа стандартная: сначала традиционный детектив, а потом традиционное ток-шоу «Анне Вилль по воскресеньям» — самое популярное в Германии. Как правило, в нем обсуждаются наиболее важные события прошедшей недели: от неожиданных результатов выборов в Баварии до мирового финансового кризиса. А если событий общенациональной значимости не случилось, обсуждаются «вечные» темы: например, реформа социальной сферы или проблема старения населения. В студию неизменно приглашаются наиболее известные политики, эксперты, журналисты. Причем политические деятели всегда представляют как правящую коалицию, так и оппозицию.
Это шоу — тоже концентрированное выражение зрелищности германской политики. Ведущая ведет себя раскованно, но суховато. Она профессиональна: не забывает обеспечивать всех участников вопросами и при этом дирижирует дискуссией. Зрители в студии поддерживают аплодисментами понравившиеся реплики или же молчат в знак несогласия. Участники — здесь я имею в виду только политиков — за крайне редкими исключениями респектабельны, ухожены, деловиты. Они немножко похожи друг на друга вне зависимости от партийной принадлежности. Их юмор деликатен, шутки уместны, но — в небольшом количестве и без задевания чувств политических оппонентов. Споры могут быть весьма горячими, но никогда не выходящими «за рамки». Главная задача участника — показать не свою харизматическую природу (обвинят в популизме), а профессиональные качества, и как можно яснее представить избирателю свою позицию, и отстоять ее в ходе дискуссии.
Что получает телезритель в остатке? Он получает представление о наличествующих в национальном политическом дискурсе конкурирующих позициях и точках зрения, что, безусловно, важно. Он уточняет также свои представления о том, как представитель партии, за которую он отдал свой голос на последних выборах, защищает его интересы. Наконец, и это, может быть, наиболее существенно, он убеждается, что все идет своим чередом и какая-то, пусть ограниченная, стабильность по-прежнему есть в его жизни. Я не раз обращала внимание, что такое чувство возникает у зрителей как бы само собой. Даже если они выключают телевизор, проклиная недальновидных политиков-тугодумов, их рутинная ругань больше похожа на беззлобное ворчание. Политики профессиональны, они стараются, институты работают. Да, не сильно зрелищно, но кому нужны популистские выкрики? Проблем много — работать нужно. Для телезрителя-избирателя важно: каждое воскресенье, после детектива…
Кстати, в начале передачи, после представления всех участников шоу, показывается небольшой сюжет на тему дискуссии. Вот он всегда бывает и зрелищным, и исключительно профессиональным.