Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2008
Очередной тематический номер «НЗ» мы посвящаем событиям, очерченным одной из самых мифологически нагруженных дат XX столетия. Конечно, непосредственным импульсом к выбору темы стал сорокалетний юбилей событий 1968 года, но общая тональность номера далека от юбилейных интонаций и подведения итогов (что может быть более предварительным и условным, чем итоги?). В юбилее есть нечто, подводящее черту, нечто, обладающее поминальными коннотациями, даже если тостуемый «все еще находится среди нас». Нас же интересуют не итоги, а до сих пор, — несмотря на прошедшие сорок лет, — подвижные очертания тех событий, исторический статус которых может быть определен только в связи с конкретной политической позицией, занимаемой участником, свидетелем или историком. Вне этой позиции разговор о 1968-м оказывается невозможным: высказывая суждение о тех событиях, мы неизбежно определяемся со своей сегодняшней позицией относительно сегодняшних событий, даже если в наши планы входила исключительно историческая оценка прошлого. 1968-й входит в нашу современность в том смысле, что то или иное определениесобытий того года составляет часть нашего собственного самоопределения: оно сообщает о говорящем едва ли не больше, чем об определяемом предмете. Сами события прекрасно задокументированы, их участники, разделяемые в тот год баррикадами, оставили свои воспоминания, мирно уживающиеся друг с другом на книжных полках, об этих событиях написаны романы и сняты фильмы, защищены диссертации и выпущены академические исследования. Казалось бы, все точки над i уже поставлены, если не в мемуарах и в работах ученых, то самим дальнейшим ходом истории. И все же ощущение того, что в значении 1968-го есть что-то, требующее персонального — политического и, прежде всего, этического — усилия, не исчезает. 1968 год (несмотря на то, что существует узнаваемый всеми, присвоенный системой и тиражируемый массовой культурой, образ) не просто стал символом с предельно широким смысловым объемом, но остается пустым означающим, заполняемым каждым в зависимости от социальной, поколенческой, политической принадлежности и личного этического выбора. 1968-й ускользает от номинации, не совпадая ни с Пражской весной, ни с Парижским маем, ни с Чикагским августом. Его определение потому и упирается в тавтологию: «1968-й — это 1968-й», что каждый вкладывает в этот повтор свое собственное содержание. И нам интересен именно этот, создаваемый каждый раз заново, смысл 1968-го, а не смотрящая с маек икона Че Гевары или окруженные революционным поклонением имена Красного Руди или Рыжего Дэни.
Иными словами, тот 1968 год, что волновал нас, связан не с фактографической событийной фабулой и даже не с наиболее распространенным, революционным по форме, но утратившим социальную энергию, тонизирующим и красивым мифом о мечтателях; о молодежи, взбунтовавшейся под действием революционного ли романтизма или же юношеского максимализма, прекраснодушия и обостренного чувства несправедливости, или же нежелания воевать и сдавать экзамены, или ЛСД и рок-н-ролла, а может, послевоенного благополучия или его недостатка и так далее. Интересующий нас год связан с теми смысловыми сюжетами, которые мы склонны создавать, — описывая то, что называется «1968-м», — в связи с необходимостью занять ту или иную позицию по отношению к происходящему в том мире, в котором мы живем, — не важно, по какую сторону от разобранной на сувениры, но все еще окончательно не исчезнувшей из нашего сознания, Берлинской стены мы находимся. Выявление самих этих смыслов не являлось изначальной задачей данного номера, равно как и метапозиция по отношению к механизмам их производства. Просто такой персональный взгляд, с трудом сводимый к единой и общезначимой перспективе, возникал в каждой отдельной статье, составляющей наш тематический выпуск. Пожалуй, именно этот момент постулирования собственного предмета в пределах общего имени («1968-й») и оказался наиболее интересным.
События 1968 года продолжают оставаться чем-то, что по-прежнему не приобрело статуса завершенного исторического прошлого, ретроспективная актуальность которого возникает исключительно благодаря социальным наукам, делающим его предметом своего анализа. И дело даже не в том, что поколение, ставшее активным участником или скептическим наблюдателем тех событий, еще не ушло с политической сцены, занимая позиции топ-менеджеров транснациональных корпораций и депутатов Европарламента, бундес-министров и обозревателей авторитетных изданий, президентов и университетских профессоров (последние президентские выборы во Франции и нынешняя предвыборная кампания в США — наглядный пример одновременно и фобии по отношению к тому, что стоит за 1968-м, и возрождения риторики, манеры поведения, самого пафоса изменений, характерных для второй половины 1960-х годов[1]). Актуальный смысл тех событий очевидно не укладывается и в символические границы того романтического ореола, которым обладает 1968-й для левых теоретиков и активистов, за которыми на данный момент стоит, увы, довольно ограниченный социальный ресурс. Как кажется, постоянно возобновляющееся и не теряющее своей остроты обращение к событиям и процессам, обозначенным этим годом, связано с их мировым масштабом: как это ни парадоксально, но впервые мир ощутил свои глобальные горизонты именно через антисистемные проявления 1968-го (в этом смысле две мировые войны были системными столкновениями колониальных империй, а не демонстрацией глобальных взаимосвязей). Мир нужно было потрясти, чтобы он ощутил себя единым — даже в условиях холодной войны и соревнования двух систем.
1968-й — это символ общего прошлого, того, что многие стали ощущать как общее прошлое, несмотря на то, что внешние национальные контуры этого прошлого, казалось бы, в принципе не накладываются друг на друга. Как это ни странно, но ощущение общего дела пронизывает восприятие происходившего в тот год, хотя по сути общими не были ни причины, ни мотивы, ни требования, стоявшие за действиями протестующих. Что было общего между стремящимися к национальному возрождению польскими студентами и «детьми цветов» Эбби Хофмана, между уходящими в партизаны студентами Мексики, Бразилии, Аргентины и французскими рабочими, парализовавшими жизнь страны в мае 1968-го, наконец, что было общего между «Черными пантерами» и активистами антивоенного движения? Общими были возраст и готовность к действию. Общимибыли самые общие ценности, но при этом эти самые общие ценности не были абстрактными. Общейбыла витальность, пронизывающая насквозь все, что зрело на протяжении 1960-х и выплеснулось на улицы в 1968-м. Наступление этой не признающей закона и порядка витальности было угадано еще в 1959 году Жаном-Люком Годаром в фильме «На последнем дыхании», а затем ровно через десять лет вновь зафиксировано Микеланджело Антониони в его «Забриски Пойнт», причем уже на фоне студенческих волнений. Именно эта свойственная соответствующему возрасту витальность и делала практически любую идеологию (вплоть до маоизма) столь обаятельной. И все же…
Почему улицы заполнились протестующими по обе стороны Берлинской стены? Почему в Восточной Европе возникло движение, пытающееся реформировать ортодоксальный коммунизм? В Испании и Португалии — противостоящее фашистским режимам? Во Франции — ставящее под сомнение установившееся после алжирских событий культурное и социально-политическое statusquo Пятой Республики? В Мексике — бунтующее против монополии Институционной революционной партии, прикрывающей свое авторитарное и коррумпированное правление мифологией Мексиканской революции? В США — представляющее собой причудливый и несводимый к единой цели или тем более к единой программе конгломерат из движений за гражданские права и против войны во Вьетнаме, за равноправие женщин и против традиционных ценностей буржуазного общества, за легализацию наркотиков и против запрета на аборты? А были еще Италия и Япония, Британия и Бразилия, Польша и Западный Берлин. С определенными оговорками можно сказать, что был даже Советский Союз. Ответить на все эти «почему» возможно. Но вот ответить на вопрос: почему все эти движения, возникнув в разное время, имея разные повестки дня, а зачастую вообще не имея никакой повестки, кроме самого наступающего нового дня, заявили о себе практически одновременно? — по-настоящему трудно.
То есть ответы имеются, их довольно много, и многие из них довольно убедительны. Это и резкое увеличение удельного веса студенчества в социальной структуре общества; и наличие болевых точек, консолидирующих общественность по всему миру (война во Вьетнаме, геноцид в Биафре, южноафриканский апартеид, борьба за гражданские права в США); и общеэкономический тренд, требующий вовлечения в более активное потребление прежде пораженных в правах социальных групп (молодежь, женщины, жители этнических гетто); и прогресс электронных медиа, синхронизирующих действия протестующих по всему миру; и многое другое. Некоторые дополнительные ответы можно найти в статьях настоящего номера, хотя, нет сомнения, и они не исчерпывают возможностей объяснения. Главное, что по-прежнему есть необходимость в поиске этих объяснений, что сам разговор о событиях 1968-го по-прежнему не умещается в академические рамки, оставаясь в поле политического независимо от выставляемых оценок. Более того, возможно, сам феномен «поколения 1968 года» не является объективно хронологическим, но связан с некой внутренней биографией. И тогда, возможно, то, что не состоялось (или состоялось?) в 1968-м, обрело свое развитие в 1989-м и будет иметь продолжение.
P.S. Редакция журнала «Неприкосновенный запас» выражает признательность Фонду Генриха Бёлля за любезное разрешение воспользоваться частью материалов готовящегося им проекта, посвященного 1968 году. Также мы благодарим Международный институт социальной истории (InternationalInstituteofSocialHistory) за разрешение воспроизвести некоторые фотографии и плакаты из его коллекции (www.iisg.nl/collections/may68/images.php).
***
Если сорокалетняя дистанция, отделяющая нас от 1968-го, не кажется нам достаточным основанием для юбилейных речей, то десять лет с момента выхода первого номера «НЗ» — повод вполне подходящий. В свое время Корней Чуковский любил напутствовать: «В России нужно жить долго». Для человека 10 лет — возраст не большой, но для независимого общественно-политического журнала, начавшего выходить в Москве в 1998-м, — вполне достойный. Будем стараться и дальше…
И в
заключение мы хотели бы сказать спасибо за внимание, интерес и поддержку нашим
читателям и авторам, которые читают журнал, даже если прежде для нас не писали,
и соглашаются написать, даже если прежде журнала не читали. А также перечислить
имена редакторов, тех, кто начинал журнал, работал в нем и продолжает работать:
Михаил Габович, Григорий Дашевский, Андрей Захаров, Антон Золотов, Илья
Калинин, Кирилл Кобрин, Андрей Курилкин, Александр Носов, Ирина Прохорова, Лев
Усыскин,