Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2008
Елена Валерьевна Маркасова (р. 1967) — филолог, преподаватель Санкт-Петербургского государственного университета.
Елена Маркасова
«А вот практику мы знаем по героям Краснодона…»[1]
Роман Александра Фадеева «Молодая гвардия» был издан отдельной книгой в 1946 году, в новой (переработанной) редакции вышел в 1951-м, включен в школьную программу в 1947-м. Однако и до этого он был широко известен благодаря публикациям в журнале «Знамя» (1945. № 2—12), газете «Комсомольская правда» (1945 год. 8 апреля — 27 декабря, и 1946 год. 20 февраля — 1 марта), отрывки публиковались в «Литературной газете», «Советской авиации», «Пионере», «Смене», «Дружных ребятах», «Костре», «Огоньке», «Вечернем Ленинграде», «Пионерской правде». Содержание романа знали все, школа лишь корректировала его понимание.
Изучение романа начиналось в пятом классе. Вся программа по литературному чтению во втором полугодии строилась как призыв к действию: начинали изучать литературу со стихотворения Михаила Лермонтова «Бородино», затем переходили к «Волку на псарне» Ивана Крылова, истории жизни и гибели Пети Ростова (отрывок из «Войны и мира» Льва Толстого), «Детству» Максима Горького, «Детям подземелья» Владимира Короленко, главам из повести «Белеет парус одинокий», главе «Метелица» из романа Александра Фадеева «Разгром», а после урока по картине «Допрос коммуниста» Иогансона в течение четырех уроков изучали «Молодую гвардию». Затем следовали уроки по поэме «Сын артиллериста» Константина Симонова, «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого, «Разговору на крыльце» Михаила Исаковского, отрывку из повести «Стожары» Алексея Мусатова («История трех колосков»), «Песне-молнии» Владимира Маяковского. Сама последовательность изучаемых текстов воспитывала чувство личной ответственности каждого: от героя Лермонтова, восклицающего: «Да! Были люди в наше время, / Не то что нынешнее племя», до Пети и Гаврика, помогающих подпольщикам, пастушонка, не выдавшего Метелицу, и Радика Юркина, вступающего в комсомол, расстояние было не очень большим.
В седьмом классе читали весь роман и от общей характеристики молодогвардейцев переходили к характеристикам Олега Кошевого, Сергея Тюленина, Любови Шевцовой, Ульяны Громовой. Особое внимание уделялось образу «человека прямого действия» (Сергею Тюленину и Любови Шевцовой («Тюленину в юбке»)[2]. Сам Фадеев писал: «Слышал от читателей романа, что самыми интересными и удавшимися они считают образы Сергея Тюленина и Любы Шевцовой. Это, пожалуй, правильно. Дело в том, что Сергей и Люба — люди очень непосредственные, люди “прямого действия”»[3]. Однако идеалом комсомольца-подпольщика должен был остаться Олег Кошевой, не склонный к анархистским выходкам, понимающий важность партийного руководства и дисциплины.
В интерпретации методистов конца 1940-х — начала 1950-х основная цель уроков по роману заключалась в воспитании новой «Молодой гвардии».
«Учитель должен прийти на этот урок с глубокой верой, что растет новое поколение, идущее “заре навстречу”, которое продолжит дело Корчагиных и Кошевых. Хорошо об этом сказал поэт П. Севак:
[…]Где-нибудь Тюленин подрастает[4],
В первый рейс Гастелло вылетает,
Где-нибудь в стране моей широкой
Учит Лиза Чайкина уроки
И Олег Фадеева читает»[5].
Поскольку программа была единой и общеобязательной, а качество работы учителя определялось качеством знаний ученика, учитель обязан был работать в соответствии с установленным стандартом[6].
На протяжении всей истории преподавания «Молодой гвардии» в советской школе система поурочного планирования практически не менялась. Правда, после издания в 1951 году переработанной редакции романа учитель должен был подробно объяснять учащимся, чем отличаются друг от друга две редакции, чем обусловлено изменение текста (стремлением писателя к правдивому изображению действительности и возникшей благодаря вмешательству партии возможностью использовать архивы)[7]. Однако эта практика была быстро утрачена, поскольку первую редакцию просто перестали изучать.
В десятом классе было обязательным чтение и комментирование на уроках следующих эпизодов: разговор Олега с Валько и Ваней Земнуховым (гл. 20), Лютиков о молодежной группе (гл. 24), Олег Кошевой и Лютиков (гл. 30), переживания Ульяны Громовой перед вступлением в «Молодую гвардию» (гл. 31), клятва молодогвардейцев (гл. 36), советы Проценко (гл. 37), листовки и их значение (гл. 38—39), освобождение военнопленных (гл. 45), флаги над Краснодоном (гл. 48), разгон скота (гл. 49), биржа (гл. 50), подпольная борьба с оккупантами, пытки Лютикова (гл. 51), Лютиков и «Молодая гвардия» (гл. 52), партизанки Маша Шубина, Галя Корниенко, Катя Проценко (гл. 53—54), малолетний герой Сашко (гл. 54), советы Олега товарищам (гл. 56).
Учитель должен был обращать внимание учеников на такие положения[8]:
— Фадеев следует гоголевским и толстовским традициям, о чем свидетельствуют авторские отступления о судьбе Родины и о русском человеке. В авторских отступлениях показано, как изменился русский человек благодаря новому строю: «Они отражают новые взаимоотношения, сложившиеся между советскими людьми в нашем обществе»[9]. В отличие от Толстого, который восхищается своими героями просто потому, что они молоды, Фадеев восхищается готовностью «к совершению героического подвига во имя высоких и светлых идеалов»[10].
— Настоящая дружба возможна только на основе идейной близости и общего дела.
— Способность к самопожертвованию, нравственная безупречность, желание отдать жизнь за родину — все это воспитала в нашей молодежи советская власть. Основой героизма является советский патриотизм.
— Советская молодежь не противопоставляет себя старшему поколению, а продолжает его традиции (комсомольцы в романе следуют советам коммунистов).
Корпус зачитываемых и анализируемых в классе фрагментов текста использовали в качестве материалов для изложений, свободных диктантов, изложений с элементами сочинения. Все изученное дублировалось внеклассными мероприятиями: выпуском стенгазет, организацией выставок «“Молодая гвардия” в живописи» (варианты: скульптуре, музыке, театре, кино)[11], вечерами, товарищескими диспутами. В городах литературно-художественные и читательские конференции иногда транслировались по радио. Традиционно вечера и конференции начинались пением «Вперед, заре навстречу!»[12], заканчивались «Интернационалом» или «Гимном демократической молодежи» (1947); исполнялись также «Песня о краснодонцах», «Слушайте, товарищи!»[13], «Замучен тяжелой неволей». Зачитывались те же отрывки из романа, что и на уроках. При библиотеках изготавливали «книжки-самоделки» из материалов газет, в которых публиковался роман. Поощрялось творчество читателей, которые «идею советского патриотизма… восприняли как руководство к действию»[14].
Основу положительного или, правильнее сказать, восторженного отношения к нелегальной деятельности программа по литературе формировала уже в пятом классе. Отрывки из произведений, изучавшихся в школе, показывали возможность нелегальной борьбы против своих («Дети подземелья», «Белеет парус одинокий», «Разгром»), в отличие от «Молодой гвардии», где все-таки описывается борьба с иноземным врагом. Подробное описание форм борьбы можно почерпнуть именно из романа Фадеева. Пик интереса к роману «Молодая гвардия» совпал с кампанией за утверждение советского патриотизма, объявленной в связи с приближающейся 30-летней годовщиной Октябрьской революции[15]. Истинный патриотизм, как показывали уроки литературы, проявлялся в умении человека служить идее, не принимая во внимание внешние обстоятельства или соображения собственной безопасности. Всегда наступал момент, когда нелегальная деятельность на благо общества становилась легальной и высоко оценивалась теми, кто в ней не участвовал. Существенным было и то, что невозможность открытого противостояния не отменяла личной ответственности человека за происходящее (так было не только в «Молодой гвардии», но и в «Детях подземелья», и в повести «Белеет парус одинокий», и в «Разгроме»). Все изучаемые произведения демонстрировали приоритет идеи над родственными отношениями[16]. Петя Бачей очень рано понял, что «в жизни есть такие вещи, о которых не следует говорить даже самым родным и любимым людям, а знать про себя и молчать, как бы это ни было трудно»[17].
Позитивное восприятие нелегальной деятельности формировалось не только на основе чтения литературы, но и на основе изучения тех разделов истории СССР, где речь шла о деятельности декабристов, народовольцев, соратников Ленина по созданию газеты «Искра» и партии, нелегалов межреволюционного периода. По сообщению А.К. в частной беседе, учителя истории не должны были углубляться в описание деталей деятельности подпольщиков, чтобы не провоцировать учеников на аналогичные действия, однако никаких подобных ограничений применительно к урокам литературы не было.
Сформировавшийся еще в 1920-е годы и закрепленный войной стереотип позитивного восприятия самопожертвования[18], детская тяга к приключениям и «войнушке» поддерживались идеологией преемственности поколений, в разных вариантах отражающейся в школьной программе: от героев 1812 года — к героям Великой Отечественной, от большевиков-подпольщиков дореволюционного периода — к подпольщикам-коммунистам, комсомольцам, пионерам, от «поколения победителей» к «детям победителей». От детских игр[19] школьники переходили к созданию подпольных организаций. Так возникли «Коммунистическая партия молодежи» (1947, Воронеж), группа Юрия Динабурга (1945, Челябинск), «Союз борьбы за дело революции» (СДР) (1950—1951, Москва), «Армия революции» (Москва), «Юные ленинцы» (Ленинград), кружок студента В.И. Трофимова (1956—1957, Ленинград), кружок Р.И. Пименова (1956—1957, Ленинград)[20], позже, в 1960-х[21], — марксистская «Лига коммунаров» (1962—1965, Ленинград), «Группа революционного коммунизма» (Саратов, 1968), «Марксистская партия нового типа» (1968, Рязань) и так далее.
«Инакомыслие, возникшее и, рискнем сказать, процветавшее в послевоенной молодежной среде, особенно интересно тем, что его носителем стало поколение, уже полностью сформированное советским воспитанием, советской литературой, советской политической пропагандой […] Крайним проявлением этого инакомыслия в 1940-е гг. были молодежные подпольные кружки […] В качестве косвенного свидетельства распространенности этого явления можно привести тот факт, что в
Сусанна Печуро, один из лидеров «Союза борьбы за дело революции», пишет:
«Имея перед собой литературные примеры, юные революционеры объявляли свои, как правило, небольшие дружеские кружки — не более 10 человек — подпольными организациями и пытались действовать по всем правилам “классического” подполья: система “пятерок”, связные, составление и распространение листовок и так далее. При этом нередко повторялись все ошибки и пороки, характерные для движений и групп народников, социалистов, большевиков. Безусловно, во всей деятельности ребят было много от игры в революционную романтику, была жажда подвига и далеко не всегда — реальное осознание той опасности, которой они себя подвергают. […] Да, это была отчасти игра, но игра ради добра и правды, за которую платили жизнью»[23].
Знание специфики нелегальной деятельности, наложившееся на идею личной ответственности за происходящее, обернулось против советской власти. Многие «подпольщики», подобно герою романа Юлия Герта «Кто, если не ты?..»[24], действительно искренне не понимали, почему их деятельность, направленная на улучшение советского общества, считается антисоветской, другие же, например Лев Краснопевцев, видели смысл своей деятельности в борьбе с большевизмом[25].
Парадоксальным образом школа спровоцировала появление самых разных форм деятельности молодежи, не отвечавших концепции всеобщей подконтрольности. Как правило, становление будущего подпольщика начиналось с актуализации вопроса о том, что лично он сделал для страны, для народа (варианты: для оправдания своего звания комсомольца, для ниспровержения режима, для восстановления ленинских принципов партийной демократии, для борьбы с бюрократией и обывательщиной). «Молодая гвардия», подобно плакату «Ты записался добровольцем?», спрашивала:
«Как бы ты повел себя в жизни, читатель, если у тебя орлиное сердце, преисполненное отваги, дерзости, жажды подвига, но сам ты еще мал, бегаешь босиком, на ногах у тебя цыпки, и во всем, решительно во всем, к чему рвется твоя душа, человечество еще не поняло тебя?» (гл. 13).
Воспитанные при советской власти, члены подпольных организаций, как и молодогвардейцы в романе, знают о революции «все, что положено», и стремятся подражать и героям революции, и «отцам»:
«Нашу жизнь наполняли опасные и страшные тайны, неведомые запреты. Вроде бы мы знали все, что положено знать о войне и революции. Все, что надо, рассказывали нам учителя, радио, книги. Но были еще пыльные, пахнущие тленом книжки в бумажных обложках, которые отыскивались в какой-нибудь арбатской или кировской квартире. Твой сверстник дает их тебе полистать — и где-то сорвется со страницы запретное и жуткое имя — Бухарин, но не враг народа, обличаемый в истории партии, а вождь, оратор, окруженный ликующей толпой. У кого-то отец был толстовец, и это почему-то скрывалось. У кого-то дед — меньшевик и депутат Государственной Думы»[26].
Школьники создавали сообщества, не всегда по сути являвшиеся подпольными, но самим фактом своего существования утверждающие возможность жизни и деятельности вне зависимости от власти. Юлий Герт пишет:
«В Астрахани, тишайшем провинциальном городе, нас было пятеро… Мы протестовали против любого рода лжи, против обывательщины, мы проводили диспуты, издавали рукописный журнал “Вонзай самокритику!”, сочиняли сатирическую пьесу… Мы взбаламутили все школы города. На нас донесли в КГБ… Все это происходило в 1947 году, в глухую пору сталинщины… Спустя 15 лет о тогдашних событиях я написал роман “Кто, если не ты?..”»[27].
Трагично закончился и диспут «Как ты понимаешь роль и место комсомола в твоей жизни», организованный 16 декабря 1956 года в Томском государственном университете: «организаторы и участники диспута были исключены из вуза (А. Конторович, Н. Черкасов, Е. Дун), а Г. Швейник был приговорен к пяти годам лишения свободы[28].
Идея агитации и пропаганды среди населения, спасения людей от информационного голода сближала оппозиционно настроенные организации, и сама власть ожидала от оппозиции «просветительской активности», поскольку обе стороны были воспитаны на примерах деятельности большевиков, героически печатающих и распространяющих листовки. Когда до выпуска листовок дело не доходило, обвиняемым это приписывали, поскольку горизонт ожидания органов госбезопасности был по-школьному литературным и исторически обусловленным[29]. Например, в интервью газете «Известия» Сергей Ханженков[30] вспоминает о том, как он собирался взорвать «глушилку» и выпустить листовки с разъяснениями для минчан, «почему это сделано»[31]. Задор краснодонцев, распространяющих листовки, освещался трагическим образом Ниловны: «Собирай, народ, силы свои во единую силу! […] Не зальют кровью разума! […] Морями крови не угасят правды…»[32]
Распространение листовок было важной составляющей перехода от слова к делу, помогало стать человеком «прямого действия»[33]. В романе Александра Фадеева было очень подробно описано не только воздействие листовок на их читателей, но и способы их создания и распространения.
«Тот, кто не сидел при свете коптилки в нетопленой комнатке или в блиндаже, когда не только бушует на дворе осенняя стужа, — когда человек унижен, растоптан, нищ, — кто не ловил окоченевшей рукой у потайного радио свободную волну своей родины, тот никогда не поймет, с каким чувством слушали они эту речь из самой Москвы» (гл. 47).
«Громадная толпа клубилась возле щита с листком […] и все растущая толпа уже знала, о чем говорит этот маленький листок, вырванный из школьной тетради: “Неправда, что немецкие войска идут парадом по Красной площади! Неправда, что немецкие офицеры купаются у Петропавловской крепости! […] Все это — неправда. Правда в том, что в городе остались свои люди, знающие правду, и они бесстрашно говорят эту единственную правду народу”» (гл. 39).
Террористическая деятельность была чужда большинству членов молодежных подпольных организаций, однако ее планирование часто им инкриминировалось.
«Даже один из свидетелей по “делу”, навещая иногда мать одного из находившихся уже в лагере заключенных, как-то поинтересовался у нее: “А где он все-таки оружие прятал?” Видимо, в стране “Великой октябрьской социалистической революции” большевистская парадигма властно определяет восприятие любой политической оппозиции в духе: “старый мир разрушим до основанья”. И естественно, что “ленинцам” приписывается последовательное исполнение кровавых заветов вождя, — даже если как раз в этом пункте, в реальности, они от них отступили»[34].
В романе комсомольская организация действует под руководством коммунистов. У Фадеева идеалом для подражания молодежи является Лютиков:
«Особенностью Лютикова, как и вообще этого типа руководителей, было неразрывное сочетание слова и дела. […]
— Я буду с вами совсем откровенным, — сказал Володя. — Вы сказали, что я должен поговорить с ребятами поодиночке […] я должен дать им понять, от кого говорю… Одно дело, если я буду действовать, как единоличник, другое, если я скажу, что я получил задание от человека, связанного с организацией. […]
Конечно, если бы я поговорил с ребятами просто как Осьмухин, они тоже поверили бы мне. Но ведь они все равно стали бы искать связей помимо меня с подпольной организацией, — ведь я им не указ […]
— Ты очень разумно рассудил: надо дать понять каждому своему человеку, что за всеми нашими делами партия стоит, — продолжал Филипп Петрович… Умные, строгие глаза его прямо, спокойно глядели в самую душу Володи. […] — Один вам совет, а если хочешь, — приказ: никаких действий, не посоветовавшись со мной, не предпринимайте, — можете и себя, погубить и нас подвести. Я ведь и сам единолично не действую, а советуюсь. Советуюсь и с товарищами своими, и с людьми, что поставлены над нами…» (гл. 24).
В истории молодежных подпольных организаций идея преемственности поколений зачастую имела продолжением донос, становилась причиной провала организации. О таких случаях вспоминают, например, Майя и Надежда Улановские[35], Юлий Герт, Олег Сенин[36]. Когда в «Московских кухнях» Юлия Кима следователь спрашивает: «Ну почему вы с нами так неоткровенны?», это не только риторическая уловка, но и апелляция к стереотипам поведения, формировавшимся школой: со старшим товарищем всегда надо быть откровенным. Этот эпитет («неоткровенный») был распространен в диалогах между следователем и допрашиваемым, поскольку, с одной стороны, указывал на наличие «общих» ценностей участников диалога, а с другой, был удобен в качестве подмены темы разговора характеристикой собеседника, содержащей обвинение.
Поведение членов молодежных организаций на суде мыслилось ими как подражание Павлу Власову, речь которого затем распространяет его мать, Ниловна:
«Человек партии, я признаю только суд моей партии и буду говорить не в защиту свою, а — по желанию моих товарищей, тоже отказавшихся от защиты, — попробую объяснить вам то, чего вы не поняли. […] Посмотрите — у вас уже нет людей, которые могли бы идейно бороться за вашу власть, вы уже израсходовали все аргументы, способные оградить вас от напора исторической справедливости… Наши идеи растут, они все ярче разгораются, они охватывают народные массы, организуя их для борьбы за свободу»[37].
Анатолий Жигулин (
«Приказ Бориса Батуева: “Признавать все, ради сохранения жизни” — был получен мною и другими членами КПМ в январе 1950 года. И мы стали давать следственному отделу нужные ему показания. В это время и были оформлены и подписаны компрометирующие нас и КПМ протоколы допросов. Мы утешали себя словами Бориса: “На суде мы откажемся и расскажем, какое было следствие”. […]Следствие закончилось. Мы стали ждать суда. Мы хотели сказать на суде всю правду — и о следствии, и о нашем деле»[38].
Юрий Динабург, автор «Манифеста», во время следствия максимально подробно излагал стенографистке «теоретические темы», надеясь на то, что эта информация будет передана в Москву и там ею всерьез заинтересуются. Идею «дать бой, как […] Павел Власов», высказывал Олег Сенин[39]. Именно на возможность открыто выступить и объяснить свою позицию рассчитывал и Клим в романе Герта: «Ему все-таки дали слово, и он заговорил, прислушиваясь к собственному голосу и удивляясь, как ровно и спокойно он звучит».
Отношение к подполью изменилось в 1960—1970-х годах: диссиденты перешли к открытым выступлениям, пытаясь заставить власть действовать в соответствии с существующим законодательством.
«Мы старались все делать открыто, потому что гласность — наше главное оружие. Но что касается “Хроники”, приходилось все-таки скрывать, кто ее делает, потому что, как объясняла в пятом номере “Хроники” ее первый редактор Наталья Горбаневская, увы! у правоохранительных органов были своеобразные понятия о свободе слова. Мы не любили говорить, что “Хроника” — издание подпольное, тем более, никогда не говорили, что это издание незаконное, потому что мы оставили за собой право на свободу печати и осуществляли его явочным порядком»[40].
В 1979 году Юлий Ким напишет «Блатную диссидентскую»[41], в которой прозвучит иронично-невеселое упоминание о героях Краснодона и романе Максима Горького «Мать»:
Мы с ним пошли на дело неумело,
Буквально на арапа, на фу-фу.
Ночами наша «Оптима» гремела,
Как пулемет, на всю Москву.
Все потому, что против органов закона
Мы умеем только спорить горячо,
А вот практику мы знаем по героям Краснодона
Да по «Матери» по горьковской еще.
В 1980 году Владимир Шинкарев напишет «За народное дело» — «немой и нецветной киносценарий», который покажет невозможность идеализации подполья в литературе[42]. В 1981 году Петр Григоренко издаст воспоминания «В подполье можно встретить только крыс»[43].
В 1990-е годы исследователи истории инакомыслия в России будут описывать предпосылки возникновения подпольных организаций в послевоенные годы, укажут на влияние опыта военных лет, преемственность поколений среди оппозиционно настроенной части общества, желание части молодежи вернуть страну на «ленинский путь», отметят особую роль литературы[44]. Окажется, что многие подпольщики заимствовали из литературы формы подпольной работы, о чем расскажут их мемуары.
И останется только сказатьо воздействиишкольного преподаваниялитературына подпольные организации послевоенного времени, возникавшие, кроме прочих причин, благодаря и вопреки советской школе. Описание форм работы с детьми в какой-то мере прояснит вопрос, может ли человек, будучи в здравом уме, строить свою жизнь как подражание жизни литературного героя[45].