Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2008
Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) — историк, политолог, доцент кафедры теории и истории международных отношений факультета международных отношений Санкт-Петербургского государственного университета, руководитель программы по международным отношениям и политическим наукам в Смольном институте свободных искусств и наук СПбГУ.
Вячеслав Морозов
Обзор российских интеллектуальных журналов
В последние годы, и особенно месяцы, российские интеллектуальные журналы все больше пишут об институциональном декадансе, воцаряющемся в России: и политические партии, и органы самоуправления на местах, и гражданское общество у нас какие-то игрушечные, да и бизнес как социальный и тем более политический феномен куда-то исчезает: в магазинах вроде бы все есть, а предпринимателей не видно, не слышно. Вот и Лев Гудков, подводя в пятом номере “Вестника общественного мнения” за прошлый год “итоги путинского правления”, приходит к выводу, что точнее всего их можно описать в терминах все еще продолжающегося разложения институтов тоталитарного господства, а не создания новой системы управления страной. Статья опирается на две группы результатов опросов общественного мнения: первая преимущественно относится к политическим партиям, а вторая — к институту президентской власти, лично Владимиру Путину и созданной им системе правления. Если отойти чуть в сторону от астрономических личных рейтингов президента, картина со всех сторон получается безрадостная: по существу, ни один из социальных механизмов не может рассчитывать на поддержку населения, и если все до сих пор не рухнуло, то только благодаря повсеместно царящей социальной апатии.
На этом фоне тем более приятно, что некоторые независимые институции продолжают успешно функционировать, несмотря на зачастую неблагоприятные условия. Вот и “Левада-центр” отметил в декабре прошлого года свой двадцатилетний юбилей. По этому случаю коллектив Центра подготовил сборник статей, написанных его сотрудниками за прошедшие годы; предисловие к сборнику, содержащее краткую характеристику деятельности ВЦИОМа – “Левада-центра”, публикуется в шестом номере “Вестника”. Правда — и это чувствуется по тону публикации — юбилей все же получился не очень радостным. Юрий Левада не дожил до этой даты; вот и статья Бориса Грушина, посвященная предыстории создания ВЦИОМа, публикуется посмертно, и редакция сопровождает ее кратким некрологом (№ 5).
Тем не менее жизнь идет своим чередом, новые исследования продолжают проводиться, а их результаты — публиковаться. В пятом номере Марина Красильникова анализирует данные опросов работодателей по проблемам качества подготовки работников и приходит к выводу, что пока имеющийся кризис на рынке труда не принял настолько острого характера, чтобы побудить предприятия к содержательному сотрудничеству с учреждениями профессионального образования. Ольга Карпенко, Маргарита Бершадская и Юлия Вознесенская комментируют результаты международного исследования уровня подготовки школьников, проводившегося в несколько этапов на протяжении текущего десятилетия. Павел Лебедев разрабатывает типологию молодых слушателей современной российской поп-музыки.
Шестой номер открывается статьей Стивена Кулла и группы его соавторов, в которой вниманию российской публики предлагаются результаты сравнительного исследования отношения американцев и россиян к ядерному оружию. Если верить публикуемым данным, большинство граждан двух ядерных держав относятся к ядерному оружию более чем сдержанно и в принципе склоняются к сокращению его арсеналов или даже полной ликвидации. Очень интересной нам показалась работа Бориса Дубина об отношении россиян к смертной казни и состоянию правосудия: она показывает, что поддержка смертной казни среди различных групп наших соотечественников отнюдь не абсолютна, что, в сочетании с низким уровнем доверия к судебным решениям, делает борьбу за полную отмену смертной казни не таким уж безнадежным делом. Наталия Бондаренко, Марина Красильникова и Сергей Шишкин оценивают представления населения о равенстве доступа к медицинскому обслуживанию. Статья Этьена Швейсгюта об итогах прошлогодних президентских выборов во Франции и их значении с точки зрения общих тенденций эволюции общественного мнения французских избирателей перепечатана из “Сравнительного конституционного обозрения”. Работа Андрея Левинсона посвящена методологическим вопросам: в ней обобщается опыт ВЦИОМа — “Левада-центра” в проведении открытых групповых дискуссий.
Так сложилось, что в этом обзоре нам приходится писать сразу о пяти номерах “Свободной мысли” — с восьмого по двенадцатый за 2007 год. Это дает возможность еще раз оценить разнообразие публикуемых в журнале текстов. Если Борис Славин (№ 11), настаивая на том, что ““демократия без социализма” и “социализм без демократии” не принимаются российским народом”, еще только пытается наметить контуры “демократического социализма как конструктивной альтернативы нашему прошлому и настоящему” (с. 6), то Александр Тарасов описывает уже реально происходящее становление нового левого движения в постсоветской России (статья “Несоветские левые”, № 8). Разумеется, не обходится без привычных ламентаций по поводу упадка духовности и недостатка внимания к культуре со стороны власти (Евгения Филатова, № 9), равно как и без призывов оказать содействие возрождению этой самой духовности путем, например, поддержки православия на Дальнем Востоке (Юрий Галенович, там же). Есть тексты алармистские: так, Александр Храмчихин (№ 9, 12) полагает, что единственным решением усугубляющих друг друга проблем Китая — ресурсной, демографической и других — является внешняя экспансия в сторону Казахстана и России и только интеллектуальная трусость экспертов и надежда на “авось” не позволяют россиянам осознать, что “Китай — смертельная угроза для России” (№ 9, с. 66). Вадим Белоцерковский в двенадцатом номере предрекает неизбежное вымирание России, если она и дальше будет идти по капиталистическому пути, и предлагает в качестве единственного пути спасения переход к “кооперативному строю”. Есть и статьи сугубо научные: Александр Либман (№ 9) доказывает, что в “гибридных” режимах качество экономических институтов оказывается ниже, чем в демократических и авторитарных; Наталья Тихонова (№ 11) представляет результаты сравнения различных зарубежных моделей анализа особенностей социальной стратификации в современной России. К ним примыкают информативные материалы о текущих событиях мировой и российской политики, не страдающие избытком теоретизирования или методологической рефлексии (Павел Иванов о режиме ядерного нераспространения, Александр Крылов об аграрных реформах на Южном Кавказе, № 8; Александр Артемьев о ситуации на Корсике, Валерий Милованов о хорватских выборах, № 9; Сергей Беликов о деятельности боевых расистских группировок, № 12). Статья Андрея Бунича “Декларация об инновациях” представляет собой неплохой пример научной публицистики: автор отмечает, что, несмотря на кейнсианские мотивы в президентском послании 2007 года, макроэкономическая политика осталась прежней, монетаристской, а вот в области управления собственностью очевидно расширение государственных функций. Взвешивая риски и преимущества экономического развития в соответствии с предлагаемой Кремлем моделью, он не дает окончательной оценки, но среди его аргументов есть немало таких, которые заставляют задуматься.
В девятом номере советуем не пропустить статью Сергея Маркедонова ““Русский вопрос” в северокавказском измерении”. В ней подробно, на основании цифр и фактов, описаны механизмы, приведшие к сокращению русского населения в этнических республиках Северного Кавказа, показано, как это способствовало формированию этнократических структур в масштабе всего региона, раскрыты опасные последствия нагнетания этнонационалистических настроений среди всех этнических групп Юга России. Автор совершенно справедливо замечает, что игнорирование проблем этнических русских со стороны государства и правозащитников означает, что этот вопрос целиком отдан на откуп русским этнонационалистам, которые, впрочем, также используют его скорее для политической мобилизации, чем для решения реальных проблем реальных людей. Иван Задорожнюк в двенадцатом номере исследует историю идеи гражданской религии от Руссо до наших дней, в особенности дискуссии по этому вопросу в России. В итоге автор формулирует позицию, которая близка к последовательному гражданскому национализму Маркедонова, предлагая вместо гражданской религии опираться на идеи государственности и гражданственности.
Интересна и не совсем обычна для “Свободной мысли” работа Виктора Мартьянова “Политика в пределах здравого смысла” (№ 10) — все-таки в этом журнале чисто теоретические тексты встречаются довольно редко. Мартьянов интерпретирует здравый смысл как крайнюю степень деполитизации, которая является следствием вытеснения за пределы публичного пространства всех действительно серьезных проблем, когда политика сводится к решению мелких технических вопросов, — по его собственному выражению, здравый смысл представляет собой “нулевую степень политики”. Нужно, однако, указать на одно ключевое различие, которое следовало бы провести как можно отчетливее: здравый смысл у Мартьянова — это, с одной стороны, “практический смысл” Бурдьё, то есть социологическое понятие, описывающее седиментацию, “отвердевание” социальных практик и институтов, возникновение социальных структур, внутри которых индивиды функционируют без особой рефлексии. С другой стороны, здравый смысл историчен: он почти исчезает в классовом обществе, а в традиционном и в постсовременном опять разрастается, вбирая в себя практически всю политику. Эти два аспекта, безусловно, взаимосвязаны, однако их не мешало бы различать, поскольку совсем без здравого смысла, без устоявшихся, институциализированных практик ни одно общество функционировать не может, а вот деполитизация центральных конфликтов современности действительно исторична и, хочется надеяться, обратима.
Содержание статьи Дениса Новикова ““Антизападничество” как стратегия” (№ 8), несмотря на обилие в тексте ученых слов, можно пересказать одной фразой: чтобы сохранить за собой неправедно присвоенные богатства и не допустить социального взрыва, российские элиты с начала текущего десятилетия стали пугать народ западной угрозой. А в девятом номере можно найти прекрасную иллюстрацию этого тезиса: Михаил Ельчанинов, анализируя “цветные революции” с позиций социосинергетики, с самого начала объявляет, что стоявшие за ними США и их европейские союзники, разжигая революции, использовали “стратегию перманентного хаоса” (с. 18). От себя заметим, что социосинергетика — по крайней мере, в том виде, как она предстает в интерпретации Ельчанинова, — является одним из воплощений хорошо всем знакомой органической метафоры общества, которая, почти по определению, склонна фетишизировать порядок и видеть угрозу в любом вмешательстве извне. Впрочем, с диагнозом (“…в России имеются реальные предпосылки “цветной” революции”, с. 22) автор явно опоздал: говорят, страшилки про майдан в Кремле больше не в моде. Дмитрий Булин (№ 10), впрочем, считает, что опасность распространения “оранжевой заразы” на Россию в Кремле преувеличили с самого начала и одной из мер противодействия этой угрозе стали пресловутые национальные проекты. Автор в целом довольно трезво, хотя и апологетически анализирует их успехи и неудачи, и лишь местами его “заносит”: можно себе представить, что вышло бы, если вместо установки американского программного обеспечения на школьные компьютеры правительство поручило бы, как предлагает Булин, отечественным программистам разработать собственную операционную систему.
“Свободная мысль” оказалась единственным из известных нам журналов, столь масштабно отметившим 90-летие Октябрьской революции: этому событию едва ли не целиком посвящен десятый номер. Как это регулярно случается в “Свободной мысли”, позиции некоторых авторов оказываются диаметрально противоположными: так, если Валерий Соловей видит в революции как таковой только разрушительное начало и предупреждает власти о возможности в России нового революционного взрыва, Валерий Бушуев, напротив, пытается реабилитировать революцию 1917 года, фигуру Ленина и достижения социализма. Впрочем, оба автора сходятся в негативной оценке горбачевских реформ, хотя и приписывают им совершенно разный исторический смысл. О сущности понятия революции, среди прочего, размышляет и Олег Смолин — его статья “Новейшая революция в России и перспективы социализма XXI века” публикуется в двух номерах (№ 10, 11).
Ряд материалов номера представляет взгляд на события девяностолетней давности из разных исторических эпох, с разных политических позиций — сюда относятся статья Виталия Старцева “Октябрь 1917-го: была ли альтернатива?”, впервые опубликованная в журнале “Коммунист” в 1989 году, отрывок из книги Льва Троцкого “История русской революции” (1931-1933), посвященный октябрьскому восстанию, и глава из книги Исаака Дойчера “Незавершенная революция” (1967), озаглавленная “От Февраля к Октябрю”. Александр Рабинович в статье “Большевики и Октябрьская революция в Петрограде” (также фрагмент книги, но еще не опубликованной) тоже анализирует ход событий от Февральской революции к Октябрьской, но его интересуют в первую очередь деятельность большевистской партии и политическая борьба внутри нее. События, напрямую связанные с российскими революциями, находятся также в центре внимания работы Михаила Бабкина “Восстановление патриаршества. 1905-1917”.
Историческая тематика, как обычно, широко представлена и в других номерах журнала: так, в восьмом номере находим работу Вероники Романишиной о состоянии офицерского корпуса российской армии в 1917 году, Юрия Аксютина о причинах массовых репрессий 1937 года, Весы Ойттинена о причинах, побудивших Николая Бухарина давать признательные показания в ходе московского процесса 1938 года. В девятом номере опубликованы статьи Михаила Якушева о дипломатически-религиозных аспектах Крымской войны и Олега Яницкого о социальных движениях эпохи перестройки. Работа Виктора Шейниса ““Основной закон развитого социализма”. Портрет на фоне эпохи” представляет собой довольно обширное, на два номера (№ 9, 10), эссе о брежневской Конституции и историческом контексте, в котором она была принята.
Несколько текстов посвящены общим проблемам российской истории и политики в жанре “взгляд с высоты птичьего полета”. Так, Алексей Громыко в восьмом номере пишет об отношениях России, СССР и США с позиций цивилизационного подхода, а в одиннадцатом рассказывает о своих беседах с британскими коллегами на тему империи и имперского наследия в современной политической практике Британии и России. Дмитрий Замятин в восьмом же номере рассуждает о значении наследия Петра Чаадаева для формирования цивилизационной идентичности нашего отечества, а в двенадцатом — о языковых идентичностях в бывших республиках СССР и их связи с географическим образом России. Также в двенадцатом номере опубликована статья Валерия Соловья, критикующая концепцию “русской власти” Юрия Пивоварова и Андрея Фурсова (нам о ней тоже приходилось писать, см. обзоры в “НЗ” № 48-49, 55).
Алексей Кива в девятом номере обрушивается с гневной критикой на “фальшивых патриотов”, обвиняя их во всех бедах России и, в частности, в стремлении построить потемкинскую деревню в олимпийском Сочи. В двенадцатом номере Кива в присущей ему экспрессивной манере обсуждает вопрос о сущности сложившегося в России режима, в конце концов приходя к определению “олигархически-бюрократический режим” (с. 15). Его критический порыв продолжает в том же номере Олег Смолин, обвиняющий правительство в профанации хорошей идеи путем принятия никуда не годного закона об обязательном общем образовании. Сергей Самуйлов (№ 10) считает, что США и НАТО не правы, поставив во главу угла операции в Афганистане задачу продвижения демократии, однако все же не исключает возможности и даже необходимости подключения к решению проблем этой страны Организации Договора о коллективной безопасности, в которой участвуют Россия и некоторые другие страны СНГ. Статья Владимира Рыжова “Жить по лжи и в дураках?” (№ 11) представляет собой небезынтересный пример антизападнического высказывания представителя украинской элиты — чего стоит, например, вот такая фраза: “ПАСЕ и Европарламент как отдушина для всех азиатофобов, в том числе и русофобов, решили по всем позициям встать на сторону американского детища — “оранжевой” власти на Украине” (с. 114, курсив мой).
Украинская тема стала центральной для двенадцатого номера журнала. Наталья Приходько исследует анатомию украинского политического кризиса 2007 года, приводя ни много ни мало восемь основных его причин, включая, например, многочисленные “ошибки” практически всех участников политического процесса. Виктория Савостьянова и Алексей Лещенко изучают украинскую “ментальность”, видя в ней столкновение двух этических систем — восточной и западной. Виктор Цыганов сообщает, что на Украине в качестве избирательной технологии вовсю используется “медиатерроризм”.
В девятом номере Сергей Наумов и Николай Слонов предпринимают новую попытку самым благонамеренным образом подкорректировать официальную идеологию (см. обзор журналов в “НЗ” № 53): по их мнению, “суверенная демократия” — это “масло масляное”, к тому же мир будущего состоит не из государств, а из цивилизаций, следовательно, главной национальной идеей должен стать лозунг “Россия — суверенная цивилизация”. Этот разговор продолжает в одиннадцатом номере Елена Пономарева. К сожалению, ее статья “Суверенитет в условиях глобализации. Понятийная категория и политическая практика” по большей части состоит из клише, вышедших из моды лет десять назад (глобализация подрывает суверенную территориальную государственность, миром правят сетевые структуры и тому подобное), а иногда и просто передергивающих историю (понятие суверенитета было впервые реализовано “условиями Вестфальского мира 1648 года”, с. 96). Нур Кирабаев (№ 11) пытается разрушить стереотипное восприятие исламской цивилизации, приводя свидетельства масштабного вклада ислама в становление современной гуманистической культуры. Владислав Бачинин в статье “Христианский дискурс в российской публичной сфере” (№ 12) разделяет христианские тексты на представляющие норму и девиантные: первые, к которым отнесены, в частности, “Основы социальной концепции Русской православной церкви” и выступления митрополита Кирилла (Гундяева), автор целиком одобряет, вторые же — например, документы Союза русского народа или публикации газеты “Русь Православная” — сурово осуждает.
Рубрика “Ars longa” включает работы Евгения Плимака о влиянии трудов Николая Чернышевского на Федора Достоевского (№ 8), Льва Аннинского об отношениях Сергея Есенина и Айседоры Дункан (№ 9), Елены Сорокоумовой к 130-летию поэта князя Андрея Звенигородского (№ 11), Хельги Зепп-Ларуш о наследии Шиллера и его современном значении (№ 12). Гостями еще одной стандартной рубрики журнала — “Persona grata” — стали французский философ, борец с политкорректным взглядом на религию Пьер Манан, создатель теории постиндустриального общества Дэниел Белл (№ 11) и посол Соединенных Штатов в России Уильям Бернс (№ 12).
Тема пятого номера “Полиса” за 2007 год — “Россия перед выборами или перед драматическим выбором?”, несмотря на патетическую формулировку, раскрывается всего лишь в двух материалах. Один из них при этом посвящен истории российского парламентаризма — в работе Анастасии Дмитриенко исследуется отношение крестьян Вятской губернии к Государственной Думе в начале XX века. Разговор о проблемах, непосредственно связанных с избирательной кампанией 2007-2008 годов, идет лишь в статье Натальи Анохиной и Елены Мелешкиной “Пропорциональная избирательная система и опасности президенциализма: российский случай”. Работа написана вполне добротно и содержит серьезную аргументацию против перехода к чисто пропорциональной избирательной системе на парламентских выборах, основанную на сравнительном количественном анализе результатов выборов в ряде стран. Вместе с тем, трудно избавиться от ощущения, что авторы говорят о вещах скорее второстепенных — в самом деле, едва ли в современной России можно всерьез формулировать такой вот вопрос: “Будут ли пропорциональные правила способствовать дальнейшей демократизации России или, напротив, консервации сложившейся властной конфигурации?” (с. 8). То, что этот вопрос уже решен, показывает, кстати, другой материал выпуска, опубликованный под рубрикой “Социум и власть в России”: его авторы, Андрей Иванов и Сергей Устименко, предлагают признать сложившуюся в России политическую систему самодержавной, поскольку разделение властей уступило в ней место “вертикали власти”, опирающейся на систему параконституционных институтов (не запрещенных Конституцией, но и не предусмотренных ею — вроде федеральных округов). Возможности коррекции недостатков этой централизованной системы путем создания альтернативных механизмов обратной связи исследуются в работе Кирилла Подъячева “Институты обращений граждан в органы власти России: возможности возникновения нового канала влияния”. Здесь, конечно, возникает еще одна аналогия — между современным государственным устройством России и позднесоветской системой, в которой именно письма в партком или в газету оставались едва ли не единственным каналом влияния граждан на политические и административные решения (жаль, что автор не говорит об этом ни слова). В шестом номере тему постсоветских институциональных трансформаций поднимают Владимир Гельман и Томила Ланкина, изучающие судьбу института выборов мэров российских городов с точки зрения теории политических диффузий.
“Полис” отмечает 90-летие Октябрьской революции скромнее, чем “Свободная мысль”, — непосредственно этой теме посвящена лишь работа Юрия Пивоварова “Истоки и смысл русской революции” (№ 5). Автор предлагает считать “русской революцией” серию событий, начиная с отмены крепостного права и заканчивая “вторым крепостным порядком большевиков”, установившимся в 1930-е годы. Сущность же революционных потрясений, по его мнению, состоит в столкновении двух Россий, существующих еще с петровских времен, — России общинной, крестьянской и правительственной, интеллектуальной, городской. Эмансипационная революция городской России достигла пика после Февраля, однако смела при этом репрессивный аппарат государства и развязала руки общинной революции, напором которой и воспользовались большевики. Такая простая схема, конечно, обладает определенной привлекательностью, однако оставляет много вопросов: можно ли, в частности, ограничить хронологию революции периодом коллективизации и что получится, если все-таки добавить в эту схему события 1980-1990-х годов? Насколько оправданно смешение России правительственно-полицейской, с одной стороны, и интеллигентско-буржуазной, либеральной, с другой? Впрочем, автор сам признает, что его статья имеет тезисный характер и многие поставленные в ней вопросы нуждаются в более подробном обсуждении.
Революция также находится в центре внимания работы Александра Никифорова, но его скорее интересуют различные варианты концептуализации самого понятия как такового — по его мнению, исследования на эту тему уже составили отдельную субдицсциплину на стыке различных социальных наук. Разговор об истории радикальных преобразований в России продолжается в шестом номере публикацией статьи Арчи Брауна о роли Михаила Горбачева в трансформации советской идеологии в эпоху перестройки.
Владимир Пантин (№ 5) продолжает разработку вопроса о поиске Россией своего места в мире (ср. обзор журналов в “НЗ” № 52) — на этот раз его подход основан на разрабатываемой им “динамической модели политического самоопределения России”). Проблема, однако, в том, что сама формулировка исходных условий задачи предопределяет результат: автор принимает как данность наличие не только стандартных субъектов политического самоопределения (различные группы внутри элиты, население, внешние акторы — США, ЕС, Китай), но и “существенных различий в западной и российской системах ценностей” (с. 110). Последнее эмпирически подтверждается данными опросов общественного мнения, но механизм формирования этих мнений (который, на наш взгляд, и составляет существо процесса “самоопределения”) полностью игнорируется. В результате статья Пантина встраивается в метатекст, воспроизводящий один, совершенно конкретный вариант российской идентичности, то есть становится скорее политическим, нежели научным, высказыванием.
Событием пятого номера стало появление в журнале новой рубрики — “Идеи на вырост”. Смысл ее состоит в том, чтобы дать возможность исследователям поделиться друг с другом не готовыми результатами, а новыми идеями и замыслами. Инициатор создания рубрики, бывший главный редактор “Полиса” Михаил Ильин, сам вызвался опубликовать в ней два своих небольших текста — один из них посвящен вопросам терминологического разграничения между конституциями и режимами, а второй предлагает описывать историю конституционализма через понятие поколений конституций. В шестом номере инициативу подхватывают Валерий Терин, выступающий с идеей использования метафоры реактивного движения в описании общественного развития, и Лю Цзайцзи, который предлагает преодолевать отчуждение между Россией и Китаем посредством изучения конфуцианства и православия.
Благодаря усилиям Якова Пляйса второе рождение переживает рубрика “Научная жизнь” — вместо стандартных отчетов о конференциях здесь теперь публикуются материалы аналитического характера. В пятом номере Пляйс знакомит читателя с недавними диссертациями по вопросам партийного строительства в России (интересно отметить, что открывается этот обзор кандидатской диссертацией Бориса Грызлова, защищенной в 2001 году).
Шестой выпуск журнала, в противоположность пятому, почти наполовину сверстан из материалов “Темы номера” — “Новые грани этнонациональных процессов”. К сожалению, среди текстов рубрики, претендующих на теоретическую или дисциплинарную рефлексию, нам трудно что-нибудь порекомендовать читателю. Все авторы, словно сговорившись, отказываются признавать хоть какую-то ценность в научной дискуссии вокруг фундаментальных понятий теории нации и национализма, настаивая на необходимости четких определений и однозначных трактовок всего многообразия проблем. Результаты получаются разными, но всякий раз печальными: так, Мрктич Мнацаканян настаивает на узком и ценностно окрашенном понимании национализма как идеи национальной исключительности; с ним согласен Дмитрий Раскин, считающий, что национализм предполагает господство традиции и “приоритет нации над личностью” (с. 39) и потому “противопоставляет себя проблематике структурирования гражданского общества и правового государства в современной России” (с. 40). Непонятно только, о каком вообще обществе и государстве можно говорить, если мы категорически отбрасываем всякое представление об общем благе, лежащем в основе любого национального проекта. Марианна Фадеичева требует четко разграничивать понятия нации и этноса, но при этом настаивает на необходимости повсеместного преподавания этнополитологии как науки, направленной на изучение политических отношений между отдельными этносами внутри государства, на поиск путей “удовлетворения этнокультурных потребностей” (с. 48). При этом остается без ответа вопрос, что делать, если в ходе удовлетворения этих потребностей этнос заявляет о своем политическом самоопределении, то есть превращается в нацию. Анатолий Кузнецов критикует уровень теоретического осмысления понятий этноса и нации, но в его собственном интеллектуальном арсенале не находится ничего свежее концепции русского этнографа первой половины XX века Сергея Широкогорова, которую он предлагает срочно реанимировать для выхода из теоретического тупика.
Самым интересным в рубрике нам показался один из двух ее эмпирических материалов — статья Абуталиба Санглибаева об этноклановых структурах на постсоветском пространстве. Работа Всеволода Константинова и Михаила Зелева “Проблема интеграции мигрантов в принимающее общество в постиндустриальных странах и в России” — хорошая и “правильная”, но уж слишком широка формулировка темы, заставляющая авторов ограничиться перечислением довольно широко известных фактов и концепций.
Анализ политического содержания известного мультсериала в работе Александра Павлова и Сергея Сидоркина ““Симпсоны” как феномен идеологии и политики” не раз заставляет читателя улыбнуться, однако особо глубоким его не назовешь: первая часть статьи, где сосредоточены ссылки на теоретические тексты, не слишком вяжется с эмпирическим анализом, который просто вписывает некоторые темы мультфильма в заранее заданные идеологические схемы. Кроме того, читатель найдет в журнале работы, посвященные и другим актуальным современным проблемам, таким как взаимоотношения между партиями — наследниками бывших правящих компартий, профсоюзами и государством в России и странах Центральной и Восточной Европы (Вероника Пасынкова, № 5), о влиянии региональных конфликтов на механизмы ценообразования на мировом рынке нефти (Виктор Артюшкин, № 5), о региональной безопасности в Северо-Восточной Азии (Екатерина Колдунова, № 6) и на Юге России (Инна Юрченко, № 6), о перспективах глобального управления и роли ООН и “Большой восьмерки” (Денис Темников, № 6).
Третий номер “Прогнозиса” за 2007 год открывается статьей Перри Андерсона “На что похожа реальная Европа?”, которая задает тон всей рубрике “Миропорядок”. Андерсон пытается выяснить, есть ли основания у “непрестанных славословий” в адрес единой Европы, которые, по его мнению, в последнее время приходится слышать все чаще, — и не находит, по большому счету, ни одного. Все грандиозные проекты, такие как введение единой валюты, объединение Германии и расширение на Восток, принесли противоречивые результаты; демократический дефицит остается серьезной проблемой (признавая, что тема избита, Андерсон находит немало новых аргументов в доказательство этого тезиса); а моральное превосходство над Америкой имеет под собой немного иных оснований, кроме самообмана леволиберальных интеллектуалов. Говоря о месте Европы в мире, Андерсон в какой-то момент ссылается на работу Джона Поукока, опубликованную в “London Review of Books” (там же, где и оригинал статьи Андерсона) в 1991 году, в переломный для Европы момент, сразу после Маастрихтского саммита, на котором был одобрен текст Договора о Европейском союзе. “Прогнозис” помещает эти два материала рядом, и это оказывается действительно удачным решением: рассуждения Поукока о соотношении национального, наднационального и имперского начал в европейском проекте, о судьбе национального суверенитета и национальной историографии отнюдь не утратили актуальности. К тому же, зная, что некоторые из его пророчеств уже сбылись, что на некоторые вопросы уже дан ответ, можно попытаться развернуть историческую перспективу в будущее, по-иному взглянув на современные тенденции.
Еще большую историческую глубину разговору о судьбах современной Европы придает включение в число материалов рубрики статьи Георга Зиммеля “Европа и Америка во всемирной истории”, впервые опубликованной в 1915 году, в момент, когда пришествие Америки в качестве нового гегемона еще только начинали осознавать. “Введение” к работе Зиммеля, написанное Оскаром Харрингтоном, изначально было предпослано выполненному им английскому переводу статьи немецкого классика, опубликованному в 2005 году. Современное состояние американской гегемонии обсуждает Анатолий Уткин в статье “Америка ищет стратегию”. По мнению автора, руководство Соединенных Штатов осознало, что потратило слишком много ресурсов на борьбу за Ирак, и теперь переориентирует свои внешнеполитические усилия на Китай и Индию, не пытаясь помешать росту их влияния, но стремясь добиться того, чтобы это влияние было встроено в систему глобального господства США.
Иван Крастев в статье “Странная смерть либеральной Центральной Европы” рассматривает еще один из вопросов, поднятых Андерсоном, — тему демократического дефицита в политической системе современной Европы. Болгарский исследователь настаивает на том, что приход к власти популистских партий в странах, недавно вошедших в ЕС, “обусловлен приоритетом строительства капитализма и отодвигания на второй план проблем строительства демократии”, “фактическим исключением принятия решений в вопросах экономики из демократического процесса”. В его интерпретации рост популизма отражает новую структуру конфликтов в современной политике: на смену противостоянию между правыми и левыми пришло “структурное столкновение… между элитами, которые становятся все более подозрительными по отношению к демократии”, и массами, которые, протестуя против технократов, поддерживают антилиберальных политиков.
Тему трансформации либеральных идей и институтов продолжают рубрики “Неолиберализм” и “Глобализация и финансы”, состоящие в основном из переводных работ. Критику неолиберализма проще всего оказалось отыскать в трудах левых западных интеллектуалов: “Неолиберальный новояз: заметки о новом планетарном жаргоне” Пьера Бурдьё и Лоика Вакана, “Неолиберализм: мифы и реальность” Мартина Хардт-Ландсберга, “Неолиберализм в большом городе” Дэвида Харви. Глобализация предстает под близким, но все же несколько иным углом зрения: авторы рубрики сами либо живут и работают в развивающихся странах (филиппинец Уолден Белло и венесуэлка Карлота Перес), либо эти страны изучают (лондонец Роберт Уэйд). Особняком стоит ультраконсервативная статья Максима Момота, который пугает неизбежным скорым вымиранием человечества из-за распущенности, порождаемой либеральной демократией, и, зачем-то ссылаясь при этом на Милля, предлагает ввести запрет на аборты.
Если две названные рубрики получились достаточно однородными (если бы не Момот, их можно было бы даже назвать однообразными), то в разделе “Анатомия наших проблем” на этот раз, напротив, царит эклектика. Дэни Родрик во вполне академичной по стилю статье предлагает новый подход к отраслевой политике, сфокусированный на проблеме спроса на инновации со стороны предпринимателей. Владилен Буров и Валентина Федотова пишут об успехах китайских реформ в модном у нас стиле, который мы бы назвали историософическим: тут и интерпретация понятия прогресса в духе Данилевского, и разговор о длительных исторических циклах, и выразительный образ “незападного разума”, “перемалывающего” капитализм. А вот статью Елены Галкиной скорее можно отнести к разряду популярных — в ней во всех деталях описана политическая система Ирана, а в конце сделан весьма оригинальный вывод: “…если использовать общепринятые научные термины в традиционном их значении, то эту систему можно определить как суверенную демократию”. Владислав Сурков может праздновать победу: “суверенная демократия” у нас теперь воспринимается не как идеологема, а как устоявшийся научный термин. Более того, очевидная параллель между Россией и Ираном, которая выстраивается из такой интерпретации, явно лежит в русле внешнеполитической риторики позднепутинской эпохи.
Публикуя статью Николая Розова “(Не)мыслящая Россия. Антитеоретический консенсус как фактор интеллектуальной стагнации”, “Прогнозис” включается в дискуссию о культурно-социологической специфике отечественной интеллигенции, которая уже не первый год идет в разных местах и форматах, в том числе и на страницах “НЗ” (см. № 47). “Россия оказалась не-мыслящей, или же мыслящей плоховато, неряшливо и провинциально”, — констатирует автор и пытается доказать, что главная причина этого состоит в “антитеоретическом консенсусе”. С такой формулировкой можно было бы полностью согласиться, если бы не неопозитивистский подход Розова к пониманию теоретической рефлексии. Даже принимая критику автора в адрес постмодернистского понимания истории и науки, соглашаясь с тем, что интеллектуальная работа с западными теориями в отечестве ведется чаще всего поверхностно, и даже поддерживая его призыв к созданию сильных теоретико-эмпирических исследований и к публикации их результатов на Западе, все же как-то не хочется соглашаться с тем, что теоретическая мысль должна сводиться к поиску правильного метода для прогрессивного, поступательного накопления достоверного, верифицируемого знания. Слишком велика в этом случае угроза потерять масштаб в осмыслении культурной специфики социальных явлений, ограничившись фиксацией переменных в их причинно-следственной связи и оставив без внимания задачу понимания культуры как целостной смыслопорождающей системы.
Последнюю группу материалов номера также можно отнести к теме социологии интеллектуальной среды: журнал публикует материалы, посвященные конфликту между студентами и руководством факультета социологии МГУ. Общую характеристику ситуации дает шеф-редактор “Прогнозиса” Валерий Анашвили, а затем приводятся мнения некоторых экспертов из числа принявших участие в опросе, проведенном редакцией журнала “Логос” совместно с Институтом Восточной Европы (с остальными читателю предлагается ознакомиться на сайте Polit.ru).
“Россия в глобальной политике” (2007, № 6) продолжает дискуссию о перспективах “новой холодной войны” между Россией и Западом. Высказаться на эту тему на страницах журнала счел необходимым бывший британский посол в Москве сэр Родерик Лайн. Несмотря на примирительный тон, текст содержит стандартный перечень западных претензий к российскому руководству, а ответ на жалобы Москвы на изоляцию России сводится к тому, что Москва сама себя загоняет в угол. С этой позицией, вероятно, не согласился бы американский эксперт Дмитрий Саймс, который в статье “Теряя Россию”, изначально опубликованной в “Foreign Affairs”, довольно жестко критикует политику администраций президента Клинтона и Джорджа Буша-младшего на российском направлении. По мнению Саймса, Вашингтон и его союзники упустили все шансы установить более теплые отношения с Россией, неоднократно представлявшиеся на протяжении последних 15 лет, — например, Запад поощрял слишком радикальные реформы, не предоставляя при этом достаточной экономической помощи, отказался от сотрудничества в борьбе с “Аль-Каидой” в конце 1990-х, слишком агрессивно вел себя в ходе “цветных революций” и так далее.
Фрагменты работы Тьерри де Монбриаля, оригинал которой был опубликован в ежегоднике “RAMSES”, видимо, призваны представить французскую точку зрения на обсуждаемые вопросы, однако подлинного диалога с другими материалами рубрики в данном случае не получается: слишком очевидно, что де Монбриаль писал общий обзор развития ситуации в мире в 2007 году и России в нем отведено хотя и достойное, но все же не центральное место. Отчасти, впрочем, это компенсируется тем, что в следующей рубрике — “Разговор по существу” — журнал публикует интервью с бывшим министром иностранных дел Франции Юбером Ведрином, где международной роли России также уделено особое внимание.
Еще одна постоянная тема журнала — проблемы энергетики. В шестом номере рубрику “Энергетический коктейль” открывает работа Пекки Сутелы “ЕС и Россия: возможно ли взаимодействие на равных?”, в которой разница в подходах к вопросам энергетического сотрудничества объясняется тем, что в странах Европейского союза имеет место либеральный капитализм, тогда как в России — авторитарный. Татьяна Романова рассказывает о новых законодательных инициативах Европейской комиссии в области энергетики — так называемом третьем пакете. Общая тенденция регулирования энергетической сферы в ЕС явно направлена на передачу полномочий национальных органов Брюсселю, который стремится к либерализации рынка вообще и в частности с большим подозрением относится к “Газпрому” и его планам приобретения контроля над европейскими транспортными сетями. Кроме того, по мнению автора, обсуждение третьего пакета неизбежно повлияет на ход переговоров между Россией и ЕС по новому договору взамен действующего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве.
Если Романова пытается заглянуть в будущее, то Надя Кампанер, напротив, обращается к истории энергетического сотрудничества СССР с Западной Европой в послевоенный период, заполняя тем самым довольно явную лакуну в существующей литературе по энергетической политике (в существующих публикациях, насколько мы с ними знакомы, эта информация представлена отрывочно и неполно). Статья Карлайла Форда Рунге и Бенджамина Сенауэра (оригинал опубликован в “Foreign Affairs”) также хороша именно как подробное изложение аргументов в пользу уже довольно известного тезиса: мода на биотопливо как экологически чистую альтернативу бензину приводит к тому, что все больше зерновых (особенно кукурузы) перерабатывается в этанол, что усугубляет глобальную продовольственную проблему. К тому же энергетическая и экологическая эффективность биотоплива из сельскохозяйственных культур вызывает серьезные сомнения.
Рубрика “Восточный вектор” посвящена трем взаимосвязанным темам: Центральной Азии, Китаю и Корейскому полуострову. Иван Сафранчук и Эван Файгенбаум рассматривают институциональную структуру сотрудничества в регионе Центральной Азии: статья Сафранчука представляет российскую точку зрения на взаимодействие и конкуренцию Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) и Организации Договора о коллективной безопасности, а текст Файгенбаума выражает отношение американского внешнеполитического сообщества к ШОС, и в особенности к роли в регионе Китая и России. Александр Ломанов описывает непростой процесс смены поколений политических лидеров в Китайской Народной Республике. В центре внимания Александра Воронцова и Олега Ревенко — наметившееся в последние годы сближение между двумя корейскими государствами. Георгий Толорая анализирует российскую политику на корейском направлении.
Под рубрикой “Продолжение темы” опубликовано три материала, посвященных некоторым наиболее острым конфликтам, ощутимо влияющим на ход мировой политики на современном этапе. Генри Зигман в своем эссе, впервые опубликованном в “London Review of Books”, предлагает признать ближневосточный мирный процесс, “возможно, самым впечатляющим обманом в современной дипломатической истории” (с. 173) и доказывает, что шансы на урегулирование будут оставаться нулевыми до тех пор, пока Израиль всерьез, а не на уровне деклараций не признает необходимость создания Палестинского государства. Дитер Боден предлагает свое видение путей урегулирования конфликтов в Грузии, останавливаясь, в частности, и на последствиях будущего признания независимости Косова. Первый заместитель министра иностранных дел Чешской Республики Томаш Пойар, возглавляющий делегацию своей страны на переговорах с США по проблемам противоракетной обороны, объясняет позицию Праги по вопросу развертывания американской системы ПРО на территории Чехии.
Материалы традиционного семинара Московской школы политических исследований, которые традиционно публикует “Общая тетрадь”, на этот раз (2007, № 3) показались нам особенно интересными благодаря личности докладчика, Алексея Миллера — автора, за публикациями которого мы всегда пристально следим. Правда, в выступлении как таковом мы не нашли для себя принципиально новых моментов, но вот дискуссия на семинаре позволила Миллеру более отчетливо сформулировать некоторые детали.
И еще один исследователь из разряда тех, за чьими работами мы и сами следим, и читателю советуем, — Владимир Милов — впервые на нашей памяти стал автором “Общей тетради”. В его статье “Российская энергетическая политика: мифы и факты” приводится несколько очень, на наш взгляд, убедительных аргументов в пользу либерализации энергетического сектора, против тотального государственного контроля, а заодно и против того, что Россия по своим природно-климатическим условиям настолько отличается от всех других стран, что это требует гораздо более активного вмешательства государства в экономику.
Небезынтересный диалог выстраивается на страницах журнала между некоторыми материалами, иногда разнесенными по разным рубрикам. В области внешней политики это текст Сергея Караганова, озаглавленный “Россия и традиционный Запад”, и размышления Энджелы Стент, которая пишет о перспективах российско-американских отношений в свете разворачивающейся в США предвыборной кампании. О правах человека — одной из традиционно приоритетных для “Общей тетради” тем — заочно полемизируют друг с другом Александр Даниэль (журнал публикует текст его выступления на юбилейном вечере Людмилы Алексеевой) и Игорь Аверкиев. Даниил Горецкий и Андрей Юров, а также Павел Головкин пишут о социальной роли интеллектуала; здесь же находим фрагмент из книги Рафаэля дель Агилы “Интеллектуалы и политика”, русский перевод которой готовится к изданию. Среди авторов журнала есть и еще два имени, которые всегда “на слуху”: Владимир Познер дает свою версию ответа на вопрос: “Почему и как СМИ искажают действительность?”, а Егор Гайдар пытается противопоставить моде на очернение 1990-х свою версию недавней истории страны (до некоторой степени эти рассуждения строятся на мотивах его известной книги, и даже название статьи — “Крах империи” — почти повторяет название книги).
“Неволя” остается верна традициям, публикуя в четырнадцатом номере (2007 год) статистические данные о состоянии преступности в Российской Федерации, о состоянии системы исполнения наказаний, а также сведения об акциях протеста заключенных. Подробные комментарии по поводу некоторых из этих событий содержатся в статье Бориса Пантелеева. Журнал публикует также некоторые мнения, высказанные в ходе Общественных слушаний “Российская практика содержания заключенных: наследие нацизма и ГУЛАГа?”, состоявшихся в ноябре прошлого года, а также особые мнения по отдельным аспектам этой проблемы Евгения Ихлова и Сергея Ениколопова и ответ представителя Федеральной службы исполнения наказаний Юрия Александрова на обвинения, высказанные в ходе слушаний. Борис Пальгов пишет о проблемах судебной реформы, которая, по его мнению, запуталась в деталях, так и не выполнив главной задачи — поворота судов лицом к гражданам.
Рубрика “Из интерната — в мир” посвящена вопросам защиты прав детей, оказавшихся без попечения родителей. В частности, Марина Терновская обосновывает необходимость реформы системы усыновления, а Альбина Скрипник рассказывает историю одного ребенка, оставленного матерью в роддоме и попавшего в интернат.
Зарисовки из жизни заключенных и конвоиров, сделанные Олегом Павловым и Александром Муленко, публикуются под рубрикой “История”. Здесь же — очередная статья Александра Сидорова о блатном фольклоре и один из “лагерных рассказов” Дмитрия Стонова, под названием “Суи”. Кроме того, журнал продолжает публиковать выдержки из рукописи книги Владимира Куземко “Менты в законе (из записок районного опера)”, которая, как выясняется из редакционного примечания, пока не нашла своего издателя. Будем надеяться, что благодаря усилиям редакции “Неволи” книгу все-таки опубликуют — но даже если не найдется издательств, готовых пойти на столь смелый шаг, до читателя она, пусть и во фрагментах, все-таки уже дошла. Ведь миссия журнала, насколько мы можем судить, состоит в том числе и в том, чтобы публиковать тексты “некрасивые”, тяжелые и к тому же очень особые по тематике, постоянно напоминая читательской публике, что жизнь состоит не только из эстетически и интеллектуально приятных моментов.
Петр Владиславович Резвых (р. 1968) — доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов, автор статей по немецкой философии XVIII-XIX веков, в частности по философии Шеллинга, в качестве автора сотрудничал с газетой “НГ ExLibris”.
Петр Резвых
Обзор российских интеллектуальных журналов
Случайно или нет, подавляющее большинство материалов последних выпусков гуманитарных периодических изданий оказались связанными с одной общей темой, которую я бы обозначил как вопрос о границах нормы. В самых, казалось бы, разных материалах так или иначе ставится одна и та же проблема: может ли быть установлена, как устанавливается и где пролегает граница между правилом и его нарушением, порядком и его отсутствием, нормой и отклонением.
В “Логосе” (2006. № 6) центральное место отведено статьям, исследующим границы между нормой и ее нарушением в языке. Для журнала, в котором философская составляющая в последние годы все решительнее определяется доминированием англосаксонской аналитической традиции, такой поворот темы вполне естественен. Именно на цеховой жаргон аналитической философии ориентированы две статьи, открывающие номер. В исследовании Лолиты Макеевой “Язык и реальность (Обзор и классификация концепций языка)” предлагается своеобразная инвентаризация выработанных аналитической традицией теорий соотношения языка и реальности: язык как отражение реальности (Рассел), как “явление” структуры реальности (ранний Витгенштейн), как нейтральная по отношению к реальности модель ее интерпретации (Карнап), как инструмент созидания реальности (Сепир-Уорф) и как способ практического взаимодействия человека с реальностью (поздний Витгенштейн). Понятно, что от того, какой из перечисленных концепций отдается предпочтение, зависят и нормативные установки, на которые мы опираемся при анализе и оценке высказываний. Однако именно такого однозначного предпочтения Макеева в своем сравнительном анализе стремится избежать: наиболее привлекательной она считает позицию Уилларда Куайна, в чьих тезисах о неопределенности перевода и об онтологической относительности, по ее мнению, “синтетически соединены и развиты” все перечисленные концепции. Солидаризируясь с Куайном, Макеева ставит под вопрос саму возможность предъявления к языку каких-то жестких нормативных требований.
Еще более решительно возможность установления таких требований ставит под вопрос статья Сергея Поцелуева “Бессмыслица в аспекте семантики. Очерк истории идей”, в которой дается обзор истории понятия “бессмысленного”. Критически пересматривая аргументы классиков логической семантики (Витгенштейна, Фреге, Гуссерля, Рассела, Хомского), Поцелуев стремится показать, что осмысленность вовсе не является обязательным требованием к языковым выражениям. Более того, бессмыслица, по его мнению, является “не только неизбежным, но даже желанным моментом языка” — основным аргументом в пользу этого тезиса служит “эстетическая утилизация” абсурда и бессмыслицы, проиллюстрированная многочисленными примерами из неизбежных в таких случаях Кэрролла и Хармса, а также из русского фольклора, произведений французских сюрреалистов и русского перевода “Улисса”. Мерцающая граница между прямым смыслом высказывания и производимым им (правда, уже не эстетическим, а терапевтическим) эффектом становится предметом внимания в статье Татьяны Щитцовой “Экзистенциальная терапия, или Как практикуют философию: к актуальности Киркегора в современную эпоху”, где разработанная Киркегором стратегия косвенного сообщения (“экзистенциальная майевтика”) рассматривается как альтернатива выдвинутой Хабермасом концепции коммуникативной рациональности. Центральные мотивы обеих статей получают продолжение в разделе “Публикации”: эффективность косвенного терапевтического воздействия на сознание ставится под вопрос в историческом очерке Герберта Шпигельберга об эволюции взаимоотношений между феноменологией и психоанализом; невозможность нормативных предписаний в области эстетического опыта утверждается в статье Генриха Ланца “Относительность эстетического”; право философии на особое обращение с языком, идущее вразрез с правилами “нормального” сообщения, обосновывается в работе Василия Сеземан-Ковно “К проблеме чистого знания”.
Особняком стоят в выпуске две статьи, развивающие тематику предыдущих выпусков журнала: обширный очерк Анастасии Энговатовой “Демократическое измерение власти в контексте “возрождения” философии А. де Токвиля (Р. Арон и Л. Дюмон)”, посвященный яркому эпизоду из истории политической мысли послевоенной Франции, продолжает критическую рефлексию по поводу демократии, а остроумное исследование Вольфа-Дитриха Юнгханнса “Русский стиль? Пугилистические фантазии прорыва на западе и на востоке”, в котором вскрывается сложная идеологическая подоплека современных попыток “реконструкции” традиционного русского кулачного боя, возвращает к проблеме национального воображаемого, уже обсуждавшейся в вышедшем ранее первом номере “Логоса” за 2007 год (см. обзор в “НЗ” № 55). (Досадным недостатком последнего материала является нехарактерное в целом для “Логоса” наличие явного переводческого брака: например, создатель “симфонии тысячи” здесь почему-то систематически фигурирует как “Мальэр”, а роман Мелвилла “Моби Дик” назван “фундаментальным трудом о североамериканской культуре”).
В следующем, рассматриваемом нами номере “Логоса” (2007. № 3) в центре внимания — вопрос о возможности обнаружения границы между нормой и отклонением в социальном поведении. Львиная доля объема отведена здесь блоку материалов под названием “Контролируемые нарушения социального порядка”, подготовленному социологом Александром Бикбовым. Речь в них идет о применимости методики экспериментального изучения социальных норм и конвенций, предложенной основателем этнометодологии Гарольдом Гарфинкелем. Как разъясняет сам Бикбов в открывающей блок статье “О возможности контролируемого нарушения”, смысл этой методики заключается в “активном вмешательстве во взаимодействия, с целью остранить их правила в совместном с наблюдаемыми переживаниями”, а основной исследовательской процедурой в нем становится “нарушение, которое и производит необходимый для исследования эффект смещения, рассогласования восприятия с базовыми очевидностями”. Нарушение нормы делает ее заметной и позволяет наблюдать, как она функционирует не только в коммуникации между вовлеченными в ситуацию людьми, но и во внутреннем опыте самого экспериментатора. Однако именно исследовательскую эффективность подобных приемов Бикбов ставит под вопрос: по его мнению, активно участвуя в созданной им ситуации, пытаясь адаптироваться к ней, социолог-экспериментатор “невольно — социально — не просто пытается превратить свое нарушение в норму, но и привести его к универсальному благоразумию”. Таким образом, сознательно нарушить порядок оказывается невозможным: сам акт испытания его на прочность интерпретируется опять же в терминах порядка. Поэтому норма и для этнометодолога остается слепым пятном. Впечатляющими иллюстрациями к этим критическим аргументам Бикбова служат литературные отчеты об экспериментах, проведенных по рецептам Гарфинкеля: рассказы самого Бикбова о разговоре с билетным контролером во французском поезде, на котором социолог решил проехать “зайцем” (“Элементарная феноменология безбилетного проезда”), Андрея Лазарева — о процессе адаптации интеллигента в социально чуждом ему сообществе рабочих сцены (“Очкарик в монтировщиках сцены”), Фреты Тафреновой — об опыте участия в военных сборах (“Дневник военных сборов”) и Декабрины ван Керн — о внедрении в пестрое сообщество участников протестной акции, рассчитанной на массмедийный резонанс (“Пикет у Академии наук”). Эти отчеты с исключительной художественной убедительностью демонстрируют именно принципиальную непрозрачность и ненаблюдаемость тех структур, на выявление которых были направлены эти эксперименты.
Социологические материалы номера удачно дополняются двумя философскими публикациями, главными героями которых тоже являются персонажи, постоянно движущиеся на границах сообществ с различными нормативными установками. Так, увлекательное интервью с Майклом Даммитом (“От аналитической философии к анализу голосования и дальше”) представляет читателям образ философа-аналитика, сочетающего вполне академические занятия философией математики с критикой демократических политических институтов (Даммит — автор работ по теории голосования, в которых доказывается, что никакая система выборов заведомо не может обеспечить гарантии от манипуляции) и активным участием в борьбе против расизма, а открыто прокламируемую позицию верующего католика — со страстным увлечением картами таро. Серия же ницшеподобных афоризмов Вадима Россмана (“Метаморфозы философии в эпоху тотального и беспощадного бухучета”) представляет читателю “философа-ренегата, который волей случая стал бухгалтером отчасти для того, чтобы уцелеть в сегодняшнем бесприютном меркантильном мире, но отчасти и для того, чтобы лучше понять современный мир”. Оба демонстрируют решимость двигаться “поверх барьеров”, вопреки привычным дисциплинарным, социальным и другим разграничениям.
В то время как в “Логосе” Бикбов и его коллеги испытывают на прочность норму социально приемлемого, редакция “Синего дивана” (2007. № 10-11) предлагает своим читателям еще более рискованный эксперимент по определению границ человеческого. Главным героем сдвоенного номера является персонаж, через отличие от которого человек, собственно, обретает и себя самого. Этот персонаж — животное. В философии фигура животного издавна обозначала именно границу между признаваемым и вытесняемым, присваиваемым и отторгаемым. Животное как (еще или уже) нечеловеческое — это граница всякой осмысленности. Но провести границу, как известно, невозможно, одновременно мысленно ее не пересекая. О том, что означает для нас если не стать животным, то хотя бы помыслить себя им, и пытаются сказать авторы выпуска. Камертон задают два программных текста, проблематизирующих само наличие жестких критериев прочерчивания границы между человеком и животным, — отрывок из “Тысячи поверхностей” Жиля Делёза и Феликса Гваттари, озаглавленный “Становление-интенсивностью, Становление-животным, Становление-невоспринимаемым…”, и подборка фрагментов из книги Джорджо Агамбена “Открытость. Человек и животное”. В первом фигура животного служит философу для обозначения экстатического растождествления, во втором предстает перед нами как парадоксальное единство открытости и закрытости, как внутренний предел человеческой способности соотносить себя с миром. Между этими двумя полюсами — вопросом Делёза-Гваттари, как человек становится животным, и вопросом Агамбена, как человек может не быть животным, — и развертывается основная интрига номера.
Размещенная на границе смысла, фигура животного оказывается на удивление многоликой. Для одних авторов она оказывается зеркалом, глядя в которое человек только и обретает себя. Именно так формулирует Оксана Тимофеева в очерке “Кони в законе: краткий набросок к философии животного”: “Узнавая себя в животном, он начинает отличать себя от него. Человек должен был сначала узнать себя в животном, чтобы затем — не узнать в себе животное. Этот двойной оптический механизм отвечает в культуре за производство и воспроизводство человеческого”. Для других образ животного очерчивает утопический горизонт человеческого существования. Так, античное животное золотого века и воплощает идеал автоматии — “повсеместной и постоянной удачи, сопутствующей вещам и делающей их уместными” (“Рыбы Кратета” Дмитрия Торшилова); животные советской литературы, от “непуганых зверей и птиц” Пришвина и Арсеньева до крокодила Чуковского, — утраченное людьми райское состояние (“О зверях и о раях” Леонида Геллера); инкубаторские цыплята из носовской “Веселой семейки” — грядущую идеальную форму коллективности, в которой окончательно преодолен пол (“Ребята и цыплята” Эдуарда Надточия); и даже “пропоровший своим рогом всю мировую культуру” фантастический зверь единорог становится воплощением “тоски человечества по жизни как таковой” (“Из жизни воображаемых животных: тоска по единорогу” Алексея Мокроусова).
Рядом с этим идиллическим образом животного проступают другие — грозные, чуждые, устрашающие: Гоббсов Левиафан, воплощающий мощь государства, из очерка Александра Филиппова “Невидимое животное”, где автор полемизирует с интерпретацией этого образа Карлом Шмиттом; революционный монстр из статьи Алексея Пензина “Народный монстр”, где выдвинутое Фуко различение монстра и ненормального применяется к анализу булгаковского “Собачьего сердца”; макабрические старухи из фильма Хржановского по сценарию Сорокина, о котором пишет в статье “Государство на страже тел” Кэти Чухрукидзе. Порою притягательное и отталкивающее оказываются в животном сплавлены воедино: таковы собака из заметки Полины Гаджикурбановой “Что значит быть собакой” или античные басенные звери из помещенного в номер небольшого отрывка 700-страничной неопубликованной работы Ольги Фрейденберг. Словом, животное, как ему и положено, остается неуловимым, никогда не приручаемым до конца, всегда другим, а в соприкосновении с ним все время иными самим себе оказываемся и мы. Среди прочих публикаций номера стоит отметить обширное интервью Елены Петровской с Филиппом Лаку-Лабартом, посвященное Марксу (“Маркс как философ “технэ””), а также исключительно отточенную по своей аргументации рецензию Ивана Болдырева на “Экономику символического обмена” Александра Долгина (“Город солнца Александра Долгина, или Качественное культурное потребление”) — первое развернутое и профессионально квалифицированное критическое высказывание о теоретических претензиях создателя “прагматики культуры”.
О причудливых метаморфозах идентичности, происходящих по мере приближения к границе, за которой начинается иное, размышляют и авторы пятого номера “Отечественных записок” (2007. № 5). Тема номера, сформулированная лаконично и конкретно “Россия как другой”, настолько ясна, а общие выводы, которые можно сделать из ее осмысления на любом материале, настолько очевидны, что редакция даже не сочла нужным обобщать результаты работы над выпуском в предваряющем редакционном предисловии. Понятно, что представления о России, сформированные в различных культурах, история и трансформация этих представлений отображают прежде всего специфику самих этих культур — ведь образ другого всегда неразрывно связан с самообразом. И хотя номер открывает реферат классической монографии Дитера Гро “Россия глазами Европы” (1961), в основу которой положен именно этот тезис, для редакции “ОЗ” абстрактные констатации такого рода — это как раз наименее интересный аспект проблемы. Ее интересует другое: как в этом поддержании нормативного образа собственной культуры соотносятся друг с другом две противоположные тенденции — к идентификации с другим и к отталкиванию от него.
Подобно животному из “Синего дивана”, Россия в восприятии французских, немецких, английских, американских наблюдателей и аналитиков разного времени (от правления Ивана Грозного, когда создаются первые пространные отчеты иностранцев об особенностях государственного и общественного уклада, вплоть до современности) предстает перед нами в той же двойственности — одновременно как несущая угрозу и сулящая избавление, как хаотическая стихия и утраченная и чаемая самим Западом идеальная гармония. Именно различными механизмами взаимоопределения этих двух тенденций обуславливается пестрота стереотипов, сформировавшихся в отношении России в разных культурах Запада. В статьях, составивших выпуск, представлен широчайший спектр вариаций на тему о соотношении “русофобии”, “русофилии” и “реалистического” отношения к России — именно эти три опции обозначены в непосредственно следующей за рефератом книги Гро статье Веры Мильчиной (“Русофилы, русофобы и “реалисты”. Россия в восприятии французов”).
При таком обилии и пестроте материала добиться внятной композиции номера довольно трудно, но в целом редакция сделала выбор в пользу хронологического принципа. Первые два блока, озаглавленные “Силовое поле соседства” и “Грозный аутсайдер”, охватывают период до эпохи Просвещения включительно — время, в течение которого западный масштаб оценки реалий русской культуры оставался более или менее беспроблемным. В статьях Татьяны Красавченко (“Загадка, завернутая в тайну и помещенная внутрь головоломки”), Ирины Карацубы (“Россия и Англия в зеркале книги Джайлса Флетчера: из истории общественного самосознания и национальных комплексов”), Натальи Первухиной-Камышниковой (“Россия в представлении американцев: истоки образа и его эволюция”), Инге Хеллингхаузен (“Хвала России и страх перед Россией: “Немецкая хроника” Христиана Шубарта”) на разнообразных примерах показано, как конфронтация Запада с российской реальностью мобилизует преимущественно критический потенциал европейской системы ценностей. (Впечатляющими документальными подтверждениями чему служат темпераментные тексты английского дипломата Джорджа Маккартни о русской знати и английского же профессора классической филологии о крепостном праве.)
В третьем разделе под названием “Романтические крайности”, составленном исключительно из программных текстов о России, созданных западными авторами XIX века, наглядно показано, как формировались мифологические архетипы, определяющие отношение к ней в эпоху расцвета национальных идеологий. Именно в этот период происходит поляризация “русофобии” и “русофилии”, причем соответствующей мифологизации часто подвергаются одни и те же характеристики. В одной и той же Франции 1840-1850-х годов Жюль Мишле (“Демократические легенды Севера”) с отвращением живописует Россию как царство коммунизма, а Эрнест Кёрдеруа (“Ура!!! или Революция от казаков”) видит в ней единственную силу, способную избавить Европу от всевластия буржуа и мелких лавочников; в одной и той же Британии 1910-х Морис Бэринг (“Русский народ”) видит в “пластичности” русского характера его принципиальную слабость, а Стивен Грэм (“Неведомая Россия”) — свидетельство духовного превосходства. Знакомясь с подобными суждениями, начинаешь понимать, какое интеллектуальное мужество требовалось трезвым аналитикам вроде Франсуа-Адольфа Леве-Веймара (“Об отношениях Франции с большими и малыми государствами Европы”), Жюля Легра (“В русской стране”) или Анатоля Леруа-Больё (“Социальные трансформации в современной России”), отстаивавшим вполне банальную, казалось бы, мысль, что Россия — просто “обычная страна” со своими проблемами, какие есть повсюду.
Наконец, в последнем разделе отражен, как сформулировано в заголовке, “прагматический дрейф”, произошедший в отношении Запада к России в ХХ веке: эсхатологические ожидания постепенно уступают место реальным политическим интересам, страхи и надежды — экспертным оценкам и калькуляции рисков. Но означает ли это, что с мифами покончено? Материалы блока свидетельствуют скорее об обратном: хотя в работах Герда Кёнена (““Российский комплекс”: амбивалентность восточной ориентации Германии в эпоху двух мировых войн”), Мартина Уокера (“Реальные интересы Запада и Realpolitik”), Эндрю Джека (“Внутри путинской России. Возможны ли реформы без демократии”) и Джеффри Хоскинга (“Правители и жертвы. Русские и Советский Союз”), конечно, уже трудно найти в чистом виде стереотипы, унаследованные от романтической эпохи, но механизм проецирования на русские реалии фундаментальных проблем западной истории (таких, например, как историческое значение модерна) по-прежнему продолжает работать. Так что и здесь срабатывает парадокс, ярко вскрытый Бикбовым в его анализе этнометодологии: чем старательнее исследователь, нарушающий конвенции, стремится сделать стереотип заметным, тем настоятельнее потребность нормализовать нарушение.
В близком проблемном поле развертываются и размышления авторов “Ab Imperio” (2007. № 2). Центральной темой номера является операция сравнения, в которой, по мысли редакции, изначально заложен политический смысл: “…сравнивает тот, кто имеет на это право; при сравнении выстраиваются иерархии объектов и их свойств”. Однако главный парадокс операции сравнения заключается в том, что она не столько соотносит уже наличные объекты, сколько создает их самим взаимным соотнесением. Это, на первый взгляд, абстрактно-логическое соображение, общеметодологические аспекты которого разъяснены в программном тексте Мишеля Вернера и Бенедикта Циммерманна “После компаратива: Histoire Croisée и вызов рефлективности”, приобретает применительно к исследованиям взаимоотношений империи и нации весьма наглядный смысл: важнейшие элементы языка самоописания как нации, так и империи строятся именно как серии сравнений, устанавливающие и поддерживающие статус того и другого. Многообразные проявления этой “политики сравнения” рассматривается в исследованиях Андреаса Каппелера о принципах соотнесения метрополии и провинции в имперских государствах (“Центр и элиты периферий в Габсбургской, Российской и Османской империях (1700-1918 гг.)”), Стивена Сигеля о квазинаучных аргументах в пользу этнической принадлежности прибалтийских территорий, приводимых картографами Австро-Венгрии и Российской империи (“Несвязанная метагеография: картография европейского пограничья конца XIX века и геополитическое конструирование пространства”), Кристина Виталича о принципах конституирования нормативного имперского языка в форме словаря на примере работы Владимира Даля (“Словарь как империя: “Толковый словарь живого великорусского языка” Владимира Даля”), Тодда Шепарда об эволюции семантики понятия “француз” после обретения Алжиром независимости (“Совмещая французское и европейское: деколонизация и политика сравнительной и транснациональной истории”) и другие. Результаты этой работы показывают, что в ситуации империи, где многообразные процедуры сравнения должны формировать жесткую структуру, образование устойчивой иерархии на деле оказывается невозможным: объекты сравнения не только не самоочевидны, но и меняются от контекста к контексту и сами претендуют на то, чтобы осуществлять “политику сравнения” наравне с другими конкурентами за власть в империи и с самим исследователем.
Проблематизация устоявшихся нормативных представлений, связанных с понятием научного знания, стала лейтмотивом последнего выпуска журнала “Эпистемология и философия науки” (2007. № 4). Раздел “Панельная дискуссия”, где, как правило, сосредоточен основной полемический заряд журнала, на сей раз посвящен так называемой социальной эпистемологии — дисциплине, изучающей воздействие разнообразных культурных контекстов на структуру, содержание и ценностные ориентиры того или иного конкретного научного знания. В статьях Ильи Касавина (“Социальная эпистемология… как эпистемологическая проблема”), Натальи Смирновой (“Контекстуальная парадигма социальной эпистемологии”), Владимира Поруса (“Как возможна “социальная эпистемология”?”), Евгения Мамчура (“О дополнительности социологического и эпистемологического подхода к научному знанию”), Елены Чертковой (“Социальная эпистемология — как расставить акценты?”) обсуждается вопрос о характере связи научных норм с вненаучными — историческими, социальными, национальными — факторами. Предысторию плодотворного союза между социологией и эпистемологией, сделавшего возможной такую постановку вопроса, реконструирует Александр Антоновский в статье “Начало социоэпистемологии. Эмиль Дюркгейм”. Как и положено в настоящем академическом журнале, дискуссия ведется не об абстрактных принципах, а о нюансах и оттенках: в какой мере социальный контекст обусловливает нормы научности, а в какой — детерминирует, где пролегает граница между существенным и несущественным контекстом. Впрочем, это вовсе не значит, будто проблема норм и стандартов является чисто теоретической. Тот же Владимир Порус в помещенной в рубрике “Кафедра” темпераментной статье “Философия науки для аспирантов: experimentum crucis” о недавно введенном аспирантском экзамене по истории и философии науки решительно направляет обсуждение во вполне практическое русло. Среди остальных материалов выпуска особенно выделяются программная статья Рома Харре “Философия сознания как проблема философии и науки”, где обсуждаются перспективы продуктивного сотрудничества философии, психологии и нейрофизилогии, очерк Юлии Мелих “Неопрагматизм — философия без философии”, где предлагается анализ творчества Ричарда Рорти в контексте развития американской философии ХХ века, очередной блок материалов к энциклопедии по эпистемологии (статьи Григория Гутнера, Александра Никифорова и других по теме “Знак и значение”), а также помещенный в раздел “Архив” перевод статьи Казимежа Айдукевича “Язык и смысл”. В целом новый выпуск “Эпистемологии и философии науки” стал свидетельством того, что заявленная еще в первых номерах решимость редакции журнала отстаивать ценности научной рациональности в борьбе с псевдо- и антинаукой вовсе не означает догматической приверженности позитивистским установкам.
Невозможность подчинить знание жестким императивам, сделать его объектом прямого манипулирования и вытекающие отсюда следствия для современного состояния экономики технологически развитых стран становятся главной темой четвертого номера “Логоса” (2007. № 4). Выпуск, приуроченный к конференции, организованной Франко-российским центром гуманитарных и общественных наук 22-24 января 2008 года, посвящен проблематике так называемого “когнитивного капитализма”. Существо процессов, для описания которых был введен этот термин, разъясняет Андрэ Горц в открывающей номер статье “Знание, стоимость и капитал. К критике экономики знаний”. Современный капитализм, в основе которого лежит тесная связь производства со знанием, переживает кризис своих основных категорий. Такие базовые понятия классического капитализма, как труд, стоимость и капитал, теряют наглядный смысл: знание трудно оценить в единицах потраченного времени, невозможно количественно измерить и довольно трудно приватизировать. Поскольку без приумножения знания капитализм не может быть успешным, а приумножение это сдерживается ограничениями свободной циркуляции знаний, то капитализм сам создает себе могильщика в лице того “человеческого капитала”, на использовании которого и зиждется его могущество. Нетрудно заметить явную параллель между подобными рассуждениями и диагнозом, который когда-то поставил промышленному капитализму Маркс. Поэтому естественно, что теоретические усилия авторов номера так или иначе отмечены тенденцией к тому, чтобы предложить “когнитивную” транскрипцию или, соответственно, коррекцию критической теории Маркса. Тезис о когнитивном капитализме и в самом деле порождает массу интересных вопросов. Что, собственно, представляет собою капитал в обществе знания? Каким образом может происходить его накопление? Что, собственно, производится в условиях такого капитализма? Что служит объектом эксплуатации? Свои версии ответов на эти вопросы предлагают Энцо Руллани (“Когнитивный капитализм: déjà vu?”), Бернар Польрэ (“Двусмысленности когнитивного капитализма”), Кристиан Марацци (“Тело-машина и его амортизация”). Однако при констатации радикальных изменений в самом существе труда, производства и потребления неизбежен переход от специально-экономических вопросов к более фундаментальным философским: какие изменения в форме и самом статусе человеческого существования или даже жизни вообще несет с собою когнитивный капитализм? Не означает ли его пришествие радикального поворота в наших представлениях о субъекте? Об этих и подобных проблемах размышляют Антонелла Корсани (“Капитализм, биотехнонаука и неолиберализм: Информация к размышлению об отношениях между капиталом, знанием и жизнью в когнитивном капитализме”) и Карло Верчеллоне (“Вопрос о развитии в век когнитивного капитализма”). Естественно, ключевую роль в подобных обобщениях играют дежурные для современной критики идеологии тезисы о “дереализации”, “имагократии” и тому подобном. Применимость понятийного инструментария концепции когнитивного капитализма к русским реалиям стремится продемонстрировать Михаил Маяцкий (“Когнитивный капитализм — светлое будущее научного коммунизма?”). Правда, оглядка на повседневные реалии современной России склоняет к известному скепсису относительно возможности ее перехода к “экономике знаний” — но ведь и добропорядочные марксисты конца позапрошлого века не предполагали, какие неожиданные формы может принять разделяемая ими теория на русской почве… Поживем — увидим.
Впрочем, невозможно отрицать, что по крайней мере в одном аспекте — в аспекте использования рабочей силы — российская экономика действительно развивается именно в том направлении, которое выдвигается на первый план теоретиками “экономики знаний”. Об этом наглядно свидетельствуют материалы, собранные в четвертом номере “Отечественных записок” (2007. № 4) — заключительной части обширного проекта под общим названием “Рабочие руки” (см. наш обзор в “НЗ” № 55). Второй том называется “Рабочие руки: справедливая цена” и посвящен, естественно, проблемам отношений работодателей и работников.
Поскольку вместе со стремительным изменением структуры производства и потребления в России столь же стремительно меняются и требования к квалификации работников, жизненно важным для отечественной экономики становится обеспечение мобильности трудовых ресурсов. Поэтому понятно, почему главной проблемой в трудоиспользовании становится то, что любители иноязычных заимствований называют “флексибильностью”, а приверженцы русской терминологии — попросту “гибкостью”. Очевидно, что способность работников к быстрой адаптации к изменяющимся условиям и требованиям, в которой по идее должны быть заинтересованы работодатели, не зависит всецело только от их личных качеств, но должна обеспечиваться целым рядом институций — посредническими организациями, предоставляющими заемный труд, профсоюзами, миграционными службами и так далее. Западные общества выработали эффективные механизмы использования таких структур для предотвращения социальных рисков, порождаемых незащищенностью работника от произвола работодателя. Подробный анализ западного (главным образом французского) опыта в этой области представлен в журнале в статьях Ришара Робера (“Проблемы рынка труда во Франции”), Жака Ле Гоффа (“Гибкость не обязательно равнозначна незащищенности”), Марчелло Эстебана и Филипы Са (“35-часовая рабочая неделя: истинное благо или смирительная рубашка?”) и Бернара Брюна (“Важны показатели занятости, а не общий уровень безработицы”), а также в обширном блоке материалов, освещающих последнюю предвыборную дискуссию вокруг трудовой политики во Франции с участием Венсана Шампена, Оливье Бланшара и Лоранс Боон.
В России дело обстоит иначе. Главный парадокс отечественного трудоиспользования состоит в том, что действующие нормы трудового права (их анализирует Наталья Тодэ в справке “О новом трудовом кодексе и проблеме нарушений прав работника”) вкупе с низким уровнем социальной солидарности самих работников порождают тенденцию, точно обозначенную Карин Клеман в статье “Труд не на рабочем месте”: “гибкость” при трудоиспользовании “развивается в основном за счет сгибаемости самих работников и ухода работодателей от социальных обязательств”. Не в силах изменить эту ситуацию и профсоюзное движение, которое хотя и находится, как показывают Ирина Козина (“Постсоветские профсоюзы”), Гизела Нойнхеффер (“Профсоюз — каждодневная практика”) и Вадим Дамье (“Самоорганизация наемных работников”), в стадии роста, все же остается малочисленным и слабым и не может противостоять натиску развивающегося с головокружительной быстротой рынка. Скромным, как явствует из справки “Заемный труд: российские перспективы”, остается пока и будущее усилий по внедрению в российскую практику агентств занятости. Неудивительно, что в таких условиях возникает ностальгия по государственным гарантиям, столь ярко проиллюстрированная Алексеем Левинсоном (“О том, как рабочие на наших западных заводах мечтают вернуться в ВПК”) и Татьяной Ворожейкиной (“Глобализация и модернизация: опыт Ступино”) на примере подмосковного поселка, где оборонные предприятия решительно потеснил на рынке труда завод по производству шоколадных батончиков.
Обозначенный поначалу в редакционном предисловии общий диагноз, поставленный на основе анализа метаморфоз отечественного рынка труда, несколько обескураживает нарочитым прагматизмом (если не сказать — цинизмом) формулировки. По мысли редакции, вопрос о справедливой цене рабочих рук — это, в конце концов, вопрос о мере компромисса, на который согласен сам работник. Все просто: “Если ты недоволен своей зарплатой, но продолжаешь за нее работать, — значит, это справедливая зарплата. Если ты можешь позволить себе платить своим работникам мизерное вознаграждение и при этом обеспечивать необходимую для твоего дела производительность труда, — значит, твои затраты на производство справедливы. Если тебе проще терпеть нужду, нежели повысить свой профессиональный статус, значит, тот статус, которым ты обладаешь, справедлив”. Однако это суровое послание адресовано только работникам. Работодателям же редакция “ОЗ” пытается растолковать, что беззастенчивое “сгибание” работника, испытывающее его на прочность, для них стратегически невыгодно и что разумный предприниматель должен делать ставку на социальное партнерство. Так трезвый политический прагматизм и самое отвлеченное теоретизирование оказываются солидарны в стремлении к отказу от жестких противопоставлений, бинарных оппозиций и непреодолимых границ.