Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2008
Ярослав Владимирович Шимов (р. 1973) — белорусский историк и журналист. Специалист по новой и новейшей истории стран Центральной и Восточной Европы. Автор книги “Австро-Венгерская империя” (2003), сборника статей и эссе “Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий” (2002), многочисленных публикаций в научных изданиях и СМИ России, Белоруссии и Чехии. С 1999 года живет и работает в Праге.
Ярослав Шимов
Эпоха Владимира Путина и трансформация российской государственности
Феномен “выборов по-русски”
Выборы президента России — событие, интересное хотя бы тем, что оно каждый раз проходило в обстановке, кардинально отличающейся от той, которая существовала во время предыдущих выборов. За четыре года (в случае с первыми и вторыми выборами — за пять лет), отделяющие одно голосование от другого, ситуация в стране обычно менялась столь значительно, что невозможно говорить о российских президентских выборах как об устоявшемся явлении — в том смысле, в каком всенародные выборы главы государства существуют, скажем, в США или Франции. Выборы президента России — это исторические события, связанные между собой местом действия и формальными правовыми рамками, но не прочной (в историческом и социально-психологическом смысле) традицией.
Так, первые в истории выборы президента России (1991) проходили в условиях, когда Российская Федерация еще входила в состав СССР. Эти выборы являлись отражением борьбы позднесоветской политической элиты (“союзного центра” во главе с Михаилом Горбачевым) и бунтарско-реформаторской контрэлиты, которая группировалась вокруг Бориса Ельцина и использовала высшие органы власти тогда еще советской России в качестве политического плацдарма. Следующие выборы (1996) проходили уже в постсоветской России по новой “ельцинской” Конституции и отражали принципиально иную ситуацию. Ее основным содержанием было столкновение новой элиты, которая сформировалась в период хаотичных реформ начала 1990-х и опиралась на те слои общества, которые выиграли (или по крайней мере не проиграли) от этих преобразований, — с консервативными политическими силами, пользовавшимися поддержкой тех, чье социально-экономическое положение за годы реформ резко ухудшилось, а идеологические ориентиры и симпатии относились к эпохе до 1991 года.
Третьи президентские выборы в марте 2000 года были де-факто референдумом по вопросу об утверждении в должности Владимира Путина, получившего высшую власть из рук уходящего Ельцина. Это были не только первые выборы с участием Путина, но и первые, исход которых был заранее фактически предрешен. На выборах 2004 года эта ситуация повторилась, но уже по другим причинам: вместо имевшего место четырьмя годами ранее хрупкого консенсуса большинства групп правящей элиты произошло закрепление доминирования одной (точнее, полутора[1]) из этих групп, лидером которой стал Путин. В марте 2008 года предрешенность исхода выборов опять-таки налицо, однако расстановка сил снова изменилась — на сей раз это будут выборы без кандидата Путина, но с его “незримым” присутствием в качестве по-прежнему ключевой фигуры на политической сцене России. Но если в 2000 и 2004 годах эта фигура была для российской элиты инструментом собственной политической легитимации, то сейчас сам Путин становится в определенном смысле проблемой, поскольку по-прежнему неясна его формальная и фактическая роль после мая 2008 года, когда вступит в должность новый президент.
Метаморфозы президентских выборов в России в эпоху Путина — лишь часть общей трансформации российской государственной системы в эти годы. Основным особенностям этого процесса и посвящена данная статья. Главное внимание будет сосредоточено на институциональных изменениях, но поскольку они — только отражение более глубоких социально-политических перемен, речь в какой-то мере пойдет и о последних.
“Вертикаль власти”: центр и регионы
Суть административных реформ Владимира Путина — пожалуй, наиболее законченной части его политического наследия — может быть сведена к понятию “централизация”. Именно это имелось в виду под “укреплением вертикали власти”, ставшим лозунгом внутренней политики российских властей, прежде всего в первый президентский срок Путина (2000-2004). В 1990-е годы значительная часть властных полномочий и экономического влияния в России “перетекла” к региональным элитам. Законодательство более чем 60 из 89 субъектов Российской Федерации содержало положения, противоречившие федеральным законам и Конституции РФ. Впоследствии спасение России от “без пяти минут распада” стало одной из важных идеологем путинского правления. В 2006 году в интервью российскому телевидению президент заявил о ситуации конца 1990-х: “Страна распадалась и фактически находилась в состоянии гражданской войны”[2]. В действительности же на момент назначения Владимира Путина премьер-министром (август 1999 года) такая оценка соответствовала разве что ситуации в Чечне и Дагестане.
В 2000 году Кремль разделил территорию России на семь федеральных округов, во главе которых были поставлены полномочные представители президента (полпреды). Вот что об этом пишет Ольга Крыштановская:
“…функция полпредов состояла не столько в систематическом и реальном контроле, сколько в том, чтобы служить президенту опорой там и тогда, где и когда это может понадобиться […] Полпреды выполняли и так называемые особые поручения. Их важными, но не афишируемыми задачами стали мобилизация “административного ресурса” во время региональных выборов и подбор кандидатов на высшие посты исполнительной власти в регионе […] Выстроив вертикаль “президент-полпреды-федеральные инспекторы”, Кремль приобрел разветвленную сеть опорных групп во всех без исключения регионах”[3].
Среди полпредов большинство составляли лояльные президенту выходцы из силовых структур — армии и секретных служб. Характерно, что во время второго президентского срока Путина (2004-2008) институт полпредов постепенно пришел в упадок, поскольку выполнил свои функции, будучи лишь временным, “авральным” явлением, призванным усилить контроль центра над регионами. Последующие административные реформы институционально закрепили централизацию системы государственной власти, и полпреды фактически оказались более не нужны.
К числу административных реформ относилось, в частности, изменение принципа формирования верхней палаты российского парламента — Совета Федерации (СФ). Изначально, в середине 1990-х, российские сенаторы избирались прямым голосованием. Затем членами СФ автоматически становились ведущие представители регионов — губернаторы и главы законодательных собраний. При Путине в верхней палате стали заседать некие “представители регионов”, назначаемые туда руководством субъектов федерации по согласованию с центральной властью. В результате политическая роль СФ заметно снизилась, что, вероятно, и являлось целью этой реформы. Одновременно была проведена унификация федерального и регионального законодательств, что позволило президенту в ежегодном послании парламенту в мае 2003 года заявить:
“Мы юридически и фактически восстановили единство страны. Укрепили государственную власть. Приблизили федеральную власть к регионам. Благодаря восстановлению единого правового пространства смогли вплотную заняться разграничением полномочий между центром и регионами. Здесь еще очень многое нужно сделать. Но мы, во всяком случае, вплотную занялись этой проблемой”[4].
Однако вершиной централизаторских усилий Кремля стала отмена прямых выборов губернаторов — глав исполнительной власти в российских регионах. Эта реформа, как известно, была осуществлена в драматических обстоятельствах — в сентябре 2004 года, сразу после нападения террористов на школу в Беслане. Согласно новому законодательству, инициированному президентом, отныне губернатор должен избираться не всем населением региона, а законодательным собранием — причем кандидатуру на этот пост представляет его депутатам президент России. Необходимость таких перемен Владимир Путин объяснил, помимо прочего, соображениями безопасности — по его мнению, террористическая угроза делает необходимой концентрацию власти и создание “единой административной системы, работающей как один организм”[5]. Перемены в законодательстве в 2005-2007 годах были дополнены персональными изменениями: губернаторские должности покинули многие остававшиеся на них политики ельцинской эпохи (Константин Титов в Самарской области, Михаил Прусак в Новгородской, Дмитрий Аяцков в Саратовской и другие).
В результате осуществления этой реформы произошла унификация системы исполнительной власти в регионах. В частности, почти исчезли институционально-правовые различия между губернаторами краев и областей, с одной стороны, и президентами входящих в состав РФ автономных республик — с другой. Еще одной составной частью административной реформы стало укрупнение ряда регионов путем слияния нескольких областей (Пермской, Камчаткой, Иркутской и прочих) с соседними менее крупными административными единицами — автономными национальными округами. В данном случае речь идет о рационализации многоуровневого административно-территориального деления страны, сохранившегося с советских времен. Показательно, что и эти шаги были задуманы администрацией президента России, хотя официально говорилось об “инициативе снизу”, реализованной путем региональных референдумов.
Административные реформы Владимира Путина имели самые разнообразные и неоднозначные последствия, особенно в наименее стабильном регионе России — на Северном Кавказе. Так, в Чечне концентрация неограниченной власти в руках клана Кадыровых помогла Москве решить тактическую задачу подавления вооруженного сепаратизма. Однако, по мнению многих наблюдателей, это произошло в ущерб стратегическим интересам России, поскольку лояльность нынешней чеченской власти Кремлю основывается в основном на системе неформальных отношений между Москвой и Грозным:
“Мы можем говорить фактически о выстраивании личной унии между двумя президентами — федеральным и республиканским, то есть о создании неформальных договоренностей, фактически на догосударственной основе”[6].
Сегодняшняя Чечня лишь формально входит в государственно-правовое пространство Российской Федерации. В действительности же это территория, управляемая местным режимом, который, номинально являясь клиентским по отношению к Кремлю, в то же время располагает максимально широкой автономией. Схожая ситуация складывается и в некоторых других республиках Северного Кавказа:
“[Система власти] в этом регионе приняла экстремальное кланово-авторитарное выражение и держится на федеральных штыках и дотациях. Москва оказалась заложником местных царьков типа Рамзана Кадырова… которые, сбрасывая всю ответственность на Центр, тем самым только усиливают в регионе антироссийские настроения […] В случае возгорания Кавказа Москва будет вынуждена вводить там чрезвычайные механизмы управления, ибо российская государственность не содержит иных механизмов ответа на подобного рода вызовы”[7].
Авторитарная стабилизация
“Вертикализация” российской власти заключалась не только в сосредоточении полномочий в руках федерального центра, но и в их смещении в рамках самого этого центра — от правительства и парламента к президенту и его аппарату. О российском “суперпрезидентстве” подробнее речь пойдет ниже, здесь же отметим, что в ельцинскую эпоху, несмотря на обширные полномочия главы государства и его приоритет в таких областях, как внешняя политика, оборона и безопасность, кабинет министров, особенно при премьере Викторе Черномырдине (1992-1998), обладал значительной свободой действий, прежде всего в сфере экономической политики. При Ельцине судьба премьера и его министров оставалась в конечном итоге в руках президента (можно вспомнить неожиданную отставку Черномырдина в марте 1998 года, сопровождавшуюся циничным замечанием Ельцина о том, что “вечных правительств не бывает”), но “поводок”, на котором они находились, был довольно длинным, и правительство являлось одним из реальных центров принятия политических решений. Позднее, в 1998-1999 годах, премьерская должность негласно приравнивалась к позиции “кронпринца”, а ее обладатель автоматически рассматривался как потенциальный преемник первого президента России. Именно этим и была вызвана премьерская чехарда, когда в течение неполных двух лет в России сменились шесть председателей правительства[8], пока наконец в этой должности не утвердился Владимир Путин. Для него премьерское кресло и стало трамплином, ведущим к президентству.
При Путине-президенте ситуация стала иной. Если в премьерство Михаила Касьянова (2000-2004) отношения между Кремлем и Белым домом еще в какой-то мере напоминали модель, сложившуюся в 1990-е годы, то после назначения на премьерский пост Михаила Фрадкова (2004-2007) правительство окончательно перешло в разряд “технических” органов власти, которые осуществляют, но не вырабатывают политику. Соответственно снизился и политический вес должности премьер-министра, формально по-прежнему второго лица в стране — однако на Фрадкова почти никто не смотрел как на потенциального преемника Путина; глава правительства утратил неформальный статус “наследного принца”. Осенью 2007 года, когда новым премьер-министром был неожиданно назначен Виктор Зубков, могло показаться, что президент Путин вернулся к ельцинской традиции и выбрал своего преемника — по крайней мере формального, поскольку мало кто верил в уход самого Владимира Путина из политики. Но, как известно, эта смена премьеров стала лишь чем-то вроде отвлекающего маневра, так как позднее Путин одобрил президентскую кандидатуру вице-премьера Дмитрия Медведева.
Одновременно с девальвацией политической роли кабинета министров и его главы (при сохранении за ними довольно обширных исполнительских и контрольных функций) за последние восемь лет произошло и снижение влияния парламента. О верхней его палате, Совете Федерации, уже шла речь выше. Нижняя палата, Государственная Дума, также претерпела заметные изменения. Хотя Конституция 1993 года не предоставляет Думе широких полномочий, фактически в 1990-е годы нижняя палата играла достаточно заметную роль в политической жизни России. Апогеем ее влияния стал период после августовского финансового кризиса 1998 года, когда Дума де-факто навязала ослабленному президенту Ельцину свою волю, настояв на назначении премьер-министром Евгения Примакова, пользовавшегося поддержкой большинства депутатов. Эта тенденция, которая в принципе могла бы привести к изменению всей системы государственно-политического устройства России, однако, не получила продолжения. Напротив, с падением кабинета Примакова возобновилась череда “президентских” премьеров и продолжилось ослабление влияния Думы.
При Владимире Путине оно стало еще более очевидным, вот что пишут об этом авторы недавно вышедшего “исследования нравов” российского парламента:
“…целое десятилетие ушло на шлифовку избирательного законодательства, кропотливую и массированную обработку общественного сознания, пока парламент наконец был низведен до уровня второстепенного, вспомогательного учреждения, штампующего президентские и правительственные законодательные инициативы”[9].
Особенно активный характер “шлифовка избирательного законодательства” приобрела в последние два-три года. Для наглядности приведем список важнейших изменений в правилах избрания и функционирования российского парламента — хотя утверждались эти изменения не одномоментно:
— ликвидация одномандатных округов и переход к выборам в Госдуму исключительно по партийным спискам;
— замена пятипроцентного барьера для прохождения партий в парламент семипроцентным;
— запрет на участие в выборах блоков и коалиций;
— отмена минимума активности избирателей, необходимого для признания выборов состоявшимися;
— отмена графы “против всех кандидатов” в избирательных бюллетенях;
— запрет перехода избранных депутатов во время работы парламента из одной фракции в другую.
Все эти меры в сочетании с усиленным использованием административного ресурса позволили президентской власти не только обеспечить полную управляемость нижней палаты парламента, но и довести на выборах 2007 года представительство в ней партий, лояльных главе государства, до уровня конституционного большинства (свыше 300 депутатов), дающего возможность при необходимости в любой момент изменить Основной закон страны.
Примечательно, что столь серьезные перемены, оказавшие несомненное влияние на порядок и результаты народного волеизъявления, не вызвали особого неприятия у большинства российских граждан. По данным опросов, проведенных во второй половине 2007 года российским “Левада-центром”, повышение барьера, необходимого для прохождения партий в парламент (и, таким образом, снижение шансов небольших партий быть представленными в Думе) поддержало 53% респондентов, против высказался лишь 21%. Ликвидация одномандатных округов не вызывает возражений у 31% россиян (против — 29%). Только отмена минимальной явки избирателей на выборах вызвала более негативную реакцию: 44% высказались против, 38% — за[10].
Очевидное превалирование у сегодняшних россиян материальных интересов над гражданскими и политическими свободами демонстрируют результаты совместного исследования “Левада-центра” и американского InterMedia Survey Institute, проведенного по заказу Радио “Свобода” накануне парламентских выборов 2007 года. Оно касалось предвыборных надежд и запросов российского электората. 53% опрошенных заявили, что надеются на рост жизненного уровня, 44% — на повышение зарплат и пенсий. Демократизация политической системы попала в число предвыборных пожеланий всего 6% россиян, еще 21% сказали, что выборы, скорее всего, ничего не изменят[11]. (Можно было выбрать более одного варианта ответа, поэтому общая сумма превышает 100%.)
Таким образом, можно сказать, что наблюдающиеся в “нулевые” годы в России значительный экономический рост и улучшение жизненного уровня немалой части населения способствовали стабилизации политической обстановки — путем фактической деполитизации большинства граждан. Насколько велик реальный масштаб социально-экономических улучшений, еще предстоит понять. Ведь многие эксперты, подчеркивая экономические успехи России, в то же время говорят о “высокой и растущей [социальной] дифференциации, причем стабильно высокой на фоне растущих “в среднем по стране” доходов населения, возникновении “застойной бедности”, деградации человеческого капитала. Сейчас результаты экономического роста не доходят примерно до 40-50% населения”[12]. Но свой политико-пропагандистский эффект экономический рост, несомненно, уже принес.
Политическая стабилизация была использована правящей элитой, сформировавшейся при Ельцине и частично “переформатированной” при Путине, для реформирования российских политических институтов — с целью дальнейшего сосредоточения власти в руках Кремля под лозунгом “укрепления государственности после десятилетия развала”. Это сопровождалось определенным, хоть и не слишком жестким ограничением одних гражданских свобод (например, свободы слова) и частичным выхолащиванием других (например, свободы политического выбора). Такая политика проводилась при поддержке — скорее пассивно-равнодушной, чем активной, — явного большинства населения. В результате можно говорить о произошедшей в “нулевые” годы в России авторитарной стабилизации. (Куда сложнее дать ответ на вопрос, имела ли место — или хотя бы началась — авторитарная модернизация[13] страны, которую некоторые аналитики и оппозиционные политики называют целью нынешнего российского режима.)
Главным же результатом авторитарной стабилизации с точки зрения развития российской государственности стало создание режима персональной власти, при котором Владимир Путин является в глазах общества одновременно творцом, олицетворением и гарантом этой стабилизации. Очевидно, что в России в краткосрочной перспективе нет серьезных факторов, которые могли бы привести к отстранению элиты путинской эпохи от политической власти и экономического доминирования. Однако уход Путина с президентского поста ставит перед этой элитой специфическую проблему. Ей нужно либо создавать новую институциональную схему, которая позволила бы обеспечить фактическое сохранение высшей власти за Путиным (при передаче этой власти де-юре другому лицу), либо найти “другого Путина”, который смог бы и далее — может быть, с небольшими коррективами — гарантировать нынешнее распределение власти и собственности в российских верхах. Возможно, этого “Путина” и будут звать Дмитрий Медведев. Но в любом случае институционально эта проблема упирается в президентство — в том виде, в каком оно существует в сегодняшней России.
Выборное царство
С точки зрения конституционного права между эпохами Ельцина и Путина нет никакой разницы: действие Конституции 1993 года никто не отменял, более того, второй президент России неоднократно подчеркивал свою верность Основному закону страны. В действительности в 2000-2008 годах, как мы уже показали, баланс сил между президентом, правительством и парламентом изменился столь же сильно, как и взаимоотношения центра и регионов. Как выяснилось, это вполне возможно и без конституционных изменений — благодаря закрепленной в “суперпрезидентской” Конституции роли главы государства как ключевого элемента российской политической системы. В этом смысле в России действительно существует “выборный царь”, и телеканал CNN не был далек от истины, когда в декабре 2007 года выпустил в эфир программу о России под названием Czar Putin. Не стоит забывать при этом, однако, что “царем”, пусть и в иных политических условиях, был и Ельцин и именно “царский” характер российского президентства служит источником ряда проблем, связанных с передачей власти Владимиром Путиным его преемнику.
Почти монархический институт президентства в сочетании с выборностью главы государства и, наоборот, назначаемостью остальных ведущих политических фигур (премьера, членов правительства, с 2004 года фактически и губернаторов), а также с учетом вышеописанной эволюции российского парламентаризма создает своеобразную ситуацию в треугольнике “граждане-президент-правящая элита”. (Под “элитой” вслед за социологом Григорием Голосовым будем подразумевать “правящую бюрократию, подконтрольный ей бизнес, а также идеологический обслуживающий аппарат”[14].) “Суперпрезидентство” предполагает несколько вариантов взаимоотношений в рамках этого треугольника. Во-первых, это вариант харизматичного “народного царя”, который опирается на широкую поддержку электората, но вступает в конфликт со сформировавшейся ранее элитой или ее частью. В качестве примеров можно привести Венесуэлу при Уго Чавесе или Белоруссию при Александре Лукашенко — в начале его карьеры. Во-вторых, это вариант “царя-марионетки”, служащего выразителем интересов элиты и сильно зависящего от нее. В таком положении оказался к концу своего президентства Борис Ельцин, хотя долгое время ему удавалось сохранять прерогативы пусть и ослабленного, но все же верховного правителя.
Наконец, существуют своеобразные комбинированные варианты. Воплощением одного из них, по версии Григория Голосова, является президентство Путина, который, “попросту говоря, контролирует народ для элиты, создавая при этом впечатление, что он контролирует элиту для народа”[15]. Трактуя усилия Путина по дальнейшему укреплению президентской власти в таком духе, несложно понять, почему была уничтожена система сдержек и противовесов, созданная в 1990-е годы Ельциным, который стремился сохранить за собой положение арбитра в конфликтах между конкурирующими группировками правящей элиты. Путин подошел к этой проблеме с другой стороны: он уничтожил саму конкуренцию. Есть немало свидетельств того, что Путин был приведен к власти окружением Ельцина как потенциальный “царь-марионетка”. Но, быстро приобретя популярность и опираясь на антиолигархические настроения общества, он выступил в роли “народного царя”, одних своих “демиургов” переиграл, с другими — договорился, после чего произвел ротацию правящей элиты, дополнив ее своими протеже и, наоборот, избавившись от тех, кого считал потенциальными источниками опасности. Затем, уже располагая обновленной и лояльной ему элитой, он стал править в ее (и своих) интересах, в то же время укрепляя в глазах публики свой имидж харизматичного лидера, опирающегося прежде всего на народ — в противовес олигархам и бюрократам (вспомним хотя бы антиолигархические выпады в речи Путина в Лужниках в ноябре 2007 года).
В самом начале президентской карьеры, накануне своего первого избрания на высший пост, Владимир Путин заявил в интервью телеканалу ОРТ (Первый канал):
“Государство должно установить основные принципы функционирования экономики и гарантировать, что эти принципы будут реализовываться справедливо… Не должно быть каких-либо выгод и привилегий для определенных лиц, групп, фирм и так далее. Это важнейшая и высокоморальная функция государства”[16].
Однако декларированный “принцип равноудаленности” различных групп интересов от государства (и наоборот) на практике обернулся совсем иными тенденциями. С одной стороны, произошло усиление государственного вмешательства в экономику, продолжилась ее бюрократизация[17], с другой — можно говорить о срастании государства и крупного бизнеса при ключевой роли путинской элиты — части олигархов и крупных бюрократов позднеельцинского периода, дополненных чиновниками и бизнесменами “питерско-силового” происхождения. Эта элита при Путине стала доминирующей силой в российской политике и — посредством аффилированных или дружественных структур — в бизнесе.
Таким образом, ельцинской роли президента как первого среди равных Путин предпочел роль просто первого — лидера правящей элиты, которую ему удалось “переформатировать” по сравнению с ельцинскими временами, и лидера страны, в которой господство этой элиты замаскировано под власть своего рода принцепса, опирающегося на народ. Как отмечает болгарский политолог Иван Крастев:
“…на смену коммунистическому однопартийному государству пришло путинское “одноканальное”. Путин предложил российскому обществу потребительские права, но не права человека, обеспечил государственный суверенитет, но не личную независимость […] Суверенитет — это возможности. Он подразумевает экономическую независимость, военную силу и культурное своеобразие”[18].
Именно в этом — основное различие эпох Ельцина и Путина и ролей обоих президентов. Являясь разными формами той социально-политической модели, которая получила у западных политологов наименование “crony capitalism”, “ельцинизм” и “путинизм” отличаются друг от друга структурой правящей элиты, ролью государства и идеологическим сопровождением.
В то же время институциональная проблема, возникшая в эпоху Ельцина и временно разрешенная в 1999 году благодаря возведению Путина в преемники, за время пребывания у власти второго президента России решена так и не была. Эта проблема — само российское президентство, “выборное царство”, которое по крайней мере формально обеспечивает своему обладателю такую власть, что передача этой власти каждый раз становится камнем преткновения. Как известно, Владимир Путин попытался разрешить эту проблему двояко. С одной стороны, он пошел по стопам Ельцина и за несколько месяцев до выборов назвал имя своего преемника (Дмитрий Медведев), с другой — зарезервировал за собой место, близкое к вершине власти, на период после президентских выборов (предполагается, что Путин станет главой правительства). Возникающая в результате ситуация странного двоевластия может означать либо пролог к более серьезным институциональным изменениям, вплоть до демонтажа российского “суперпрезидентства”, либо временную конфигурацию, призванную на какой-то срок во имя формального соблюдения Конституции замаскировать сохранение режима персональной власти Владимира Путина. (Возможен, конечно, и третий вариант, самый неприятный для Путина, — его быстрое или постепенное оттеснение от власти и превращение Медведева, рассматриваемого сейчас как “царь-марионетка”, в полновесного президента — так, как это проделал сам Путин в 2000 году.)
Нынешний российский режим популярен и располагает достаточно прочной экономической базой для того, чтобы сосредоточиться на проблемах правящей элиты, не ожидая политических сюрпризов от электората. Мартовские президентские выборы, скорее всего, станут лишь формальной “интронизацией” Дмитрия Медведева. (В декабре 2007 года, еще до того, как было объявлено о том, что Владимир Путин хотел бы видеть своим преемником именно Медведева, 41% россиян был готов поддержать на президентских выборах любого кандидата, которого одобрит Путин[19].) Но этот режим недостаточно стабилен и слишком персонифицирован для того, чтобы обеспечить спокойную передачу президентской власти. Эта странная ситуация лишний раз демонстрирует, насколько уязвимой остается российская государственная система. За 16 лет, прошедших после распада СССР, постсоветская Россия не обзавелась системой государственных институтов, способных обеспечить преемственность власти без каких-либо дополнительных “подпорок”. Российская политика по-прежнему базируется прежде всего на личностях, а не на институтах и законах, регулирующих их функции. Россия остается, по выражению Дмитрия Фурмана, “имитационной демократией, [то есть] авторитарным режимом, закамуфлированным в демократическую форму”[20].
В западной, да и отчасти в российской политологии подобные заключения нередко сопровождаются эмоциональными выводами о том, что Россия “неисправима” или развивается “слишком медленно”. На наш взгляд, более продуктивно оценивать историческое развитие любой страны, исходя прежде всего из логики и особенностей самого этого развития, а не из тех или иных “всеобщих” шаблонов. Поэтому на данный момент можно лишь констатировать: основной политической проблемой России и, соответственно, главной неудачей президента Путина отстается тот факт, что, несмотря на множество произошедших за последние восемь лет перемен, страна по-прежнему не гарантирована от серьезного институционального и — шире — общественно-политического кризиса. Государственно-политические и правовые формы и институты, обеспечивающие политическую преемственность (в более широком смысле, чем простая передача власти “родному человечку”) и верховенство закона, в России в достаточной мере не укоренились. Что же касается созданной за годы президентства Владимира Путина “имитационной демократии”, то есть основания сомневаться в ее способности быть долговременным решением для столь крупной и сложной страны, как Россия.
_____________________________________
1) Имеются в виду основные составляющие правящей элиты путинской эпохи: так называемые “питерские”, среди которых преобладают выходцы из спецслужб и других силовых структур, выдвинувшиеся уже при Путине, и бывшие члены ельцинского окружения (Волошин, Юмашев, Чубайс и другие), сохранившие определенное — часто недооцениваемое — политическое влияние и после 2000 года.
2) Цит. по: Сумской В. Путин пообещал преемника // Газета.ру. 2006. 13 мая (www.gazeta.ru/2006/05/13/oa_199361.shtml).
3) Крыштановская О. Режим Путина: либеральная милитократия? // Pro et Contra. 2002. № 4.
4) Послание президента РФ В.В. Путина Федеральному Собранию России. Москва. Кремль. 16 мая 2003 года (http://kremlin.ru/text/appears/2003/05/44623.shtml).
5) Выступление Президента РФ В.В. Путина на заседании Правительства РФ с участием глав региональных администраций. Москва. 13 сентября 2004 года (http://kremlin.ru/text/appears/2004/09/76651.shtml).
6) Маркедонов С. Монополистическая суверенизация и угроза распада // Полит.ру. 2007. 30 ноября (www.polit.ru/analytics/2007/11/30/gosudarstvo.html).
7) Шевцова Л. Россия — год 2006: логика политического страха. Часть 2 // Независимая газета. 2005. 16 декабря (www.ng.ru/printed/ideas/2005-12-16/1_russia2006.html).
8) Виктор Черномырдин (1992 год — март 1998-го), Сергей Кириенко (март-август 1998-го), Виктор Черномырдин (август-сентябрь 1998 года — в качестве и.о. премьера, не был утвержден в должности Думой, после чего его кандидатура была отозвана президентом), Евгений Примаков (сентябрь 1998 года — май 1999-го), Сергей Степашин (май-август 1999 года), Владимир Путин (август 1999 года — март 2000-го).
9) Лолаева С., Черкасов Г. Повседневная жизнь депутатов Государственной Думы. М., 2007. С. 9.
10) Отношение к изменениям в выборном законодательстве. “Левада-центр”. 8 ноября 2007 года (www.riav.ru/rating/143.html).
11) Ожидания российских избирателей. Опрос Радио “Свобода” (www.svobodanews.ru/Article/2007/11/15/20071115150817957.html).
12) Белоусов Д. Проектная стратегия. Из доклада на конференции “Стратегии развития России с 2008 года”, организованной Ассоциацией независимых центров экономического анализа (АНЦЭА) совместно с экономическим факультетом МГУ им. М.В. Ломоносова. Москва. 27 сентября 2007 года (www.gazeta.ru/comments/2007/10/29_x_2273808.shtml).
13) Подробнее см., например: Рыжков В. Чего не сделал Путин: Итоги первого срока президентства // Политком.ру (www.politcom.ru/2004/analit106.php).
14) Голосов Г. Выборы как механизм контроля // Дело. 2007. 1 октября (www.idelo.ru/481/14.html).
15) Там же.
16) ОРТ (Первый канал). Информационные выпуски 7 февраля 2000 года.
17) Из отчета Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) о ситуации в России за 2006 год: “Уровень корпоративного управления значительной части государственных компаний оставляет желать лучшего, а государственное вмешательство в их деятельность создает препятствия для нормального развития как самих этих компаний, так и рынков, на которых они действуют” (см.: OECD raps Russian state сontrol // BBC. 2006. November 27 (http://news.bbc.co.uk/2/hi/business/6188790.stm)).
18) Крастев И. Россия как “другая Европа” // Россия в глобальной политике”. 2007. № 4 (www.globalaffairs.ru/numbers/27/8065.html).
19) Данные опроса “Левада-центра” (см.: www.svobodanews.ru/Article/2007/12/10/20071210175403763.html).
20) Фурман Д. Проблема 2008: общее и особенное в процессах перехода постсоветских государств // Полит.ру. 2007. 19 октября (www.polit.ru/lectures/2007/10/19/furman.html).