Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2007
Геза Сёч (р. 1953) — венгерский поэт, драматург, эссеист. Родился в Трансильвании. Окончил отделения венгерской и русской филологии Клужского университета. С 1979 года редактировал самиздатовский журнал «Ellenpontok» («Контрапункты»). В 1986 году вынужден был эмигрировать из Румынии. В период «бархатных революций» возглавлял будапештское бюро радиостанции «Свободная Европа». В 1990—1992 годы — генеральный секретарь Демократического союза венгров Румынии, депутат парламента Румынской Республики. В настоящее время живет преимущественно в Будапеште. На русском языке опубликована пьеса Гезы Сёча «Либертеэ’ 1956».
Геза Сёч
Товарищ Калинин в Кёнигсберге
А в Кёнигсберге великий Кант уже создает
свою роковую философию, впервые посягнувшую
на непререкаемый авторитет Разума.
Михай Бабич. История европейской литературы
I
Товарищ Калинин никогда не бывал в Кёнигсберге.
По крайней мере, так считает европейское общественное мнение. Наиболее осторожные добавляют: во всяком случае, он не выигрывал в тех краях крупных сражений, не учился там в школе или университете, не создавал (и не распускал) политических партий, не публиковал и не произносил ничего достойного занесения в анналы ни в самом Кёнигсберге, ни в его окрестностях, и даже похоронен был вовсе не там. Словом, можно без опасений сказать, что «всесоюзный староста» ни до, ни после избрания на высокий пост не посещал сей известнейший город, если, конечно, не предположить, что однажды, под покровом ночи, он незаметно прокрался через городские ворота с той единственной целью, чтобы хоть мельком взглянуть на дом, где родился человек, который привел философию к полному краху, превратив все ее вопросы в гносеологические. Знать об этом нам не дано.
Похоже, что страсть прибегать к имени тов. Калинина в моменты топонимических пароксизмов редко приводила к удачам. Всякий раз в шестеренки отлаженного механизма переименований попадал песок. В Бухаресте Николае Чаушеску проживал на проспекте Калинина, который, кстати, носил следующее название: проспект Ивановича Михаила Калинина — именно в таком порядке. Но данная бухарестская инновация, замена фамилии отчеством, никому не казалась странной, а меньше всего — самому Чаушеску, который без тени смущения принялся расширять резиденцию, проглотив сначала соседние здания, а затем и кварталы, совсем как в народной сказке.
Разумеется, немцы в 1930—1940-е годы вели себя варварски и наказание заслужили. Правда, это наказание явно коллективное, а мы, как известно, не верим в коллективную вину, особенно вину тех, кто родился позже самих событий. Однако это наказание, в частности захват Кёнигсберга, сполна остается в силе и по сей день и одинаково распространяется на любого немца (не будем сейчас вспоминать прочих европейцев), на каждого, включая младенцев, хотя бы и двухнедельных. («Немцы» — это существительное во множественном числе мы все употребляем в наше время самым тупым образом, как имя собирательное, следуя тем самым за примитивным пониманием, согласно которому можно свалить воедино государственную власть и культуру, правительство и писателей, генералов вермахта и коммунистическое Сопротивление, Эйхмана и Томаса Манна, Риббентропа и Бертольта Брехта, Кальтенбруннера и Фуртвенглера. В конце концов, все они действительно были немцами. И это они проиграли, прохлопали Кёнигсберг. Все они вместе, коллективно, не так ли? И кто может взять на себя смелость утверждать, что, раз уж они все вместе сделали то, что сделали, они не заслужили, чтобы у них отняли город? Отняли у них и, конечно, у их наследников — ведь мы знаем, что 90% всех, кто сегодня живет в Германии, родились после 1930 года. Могут ли они быть в ответе за то, что происходило в Германии до 1945-го?)
Сами немцы — во всяком случае, в большинстве своем — похоже, исполнены сознания собственной вины за содеянное их отцами (или, может быть, дедом шурина их соседа), причем надо оговориться, что речь идет о преступлениях несомненных и вопиющих. Когда я стал искать союзников для своей идеи о возвращении Кёнигсберга, среди моих немецких знакомых таковых, в принципе, не нашел. Они боялись. Боялись видимости воскрешения немецкой великодержавности. Даже самые отважные из них не шли дальше признания, что при жизни нынешнего поколения это невозможно.
Но я и не предлагаю возвращать город немцам. Пусть он вновь обретет причастность к европейской сущности немцев или, проще, пусть его примет обратно Европа — и здесь, несомненно, будет уместен спор о том, что же это все-таки должно означать с точки зрения бюрократической и практической.
Что мы называем Европой? Неужели Европейский союз?
Это все далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд, но даже при таком подходе не следует упускать из виду, что Евросоюз до сих пор не выработал какой-либо концепции о будущем Кёнигсберга, не выразил серьезного намерения распространить на него свое покровительство или хотя бы поставить такого рода вопрос.
А ведь это было бы проще всего. Установить совместный европейско-российский протекторат над Кёнигсбергом, придать городу статус вечного нейтралитета и превратить его в европейскую культурную столицу, которая стала бы не только городом искусств, городом художников и философов, но и свободным портом — для обмена торгового, банковского и технологического, стала бы залом исторических переговоров, ареной свободных знакомств, сотрудничества и обмена мнениями, этаким балтийским Гонконгом, политической лабораторией сближения России и Евросоюза.
Такое решение привлекательно не просто своим изяществом, не просто стало бы поводом предать забвению тот факт, что в год семисотлетия Кёнигсберга старая часть города была уничтожена британскими бомбардировщиками, не просто означало бы, что Европа способна реабилитировать и воссоздать самое себя. Такое решение показало бы миру, что Западная Европа и Россия взаимно нашли друг в друге сильного партнера. Потому что во всемирном противостоянии обе стороны вынуждены пойти именно на такое сотрудничество. Ведь стареющей Европе, к тому же остающейся практически без естественных ресурсов, угрожает статус американских задворок, а на богатую Россию со все большей силой наваливается азиатская проблема — демографическая, ну и, разумеется, экономическая. Исламизация же является для обеих сторон таким вызовом, да и не вызовом уже, а угрозой, упоминание о которой давно стало общим местом.
Весь этот спектр проблем, разумеется, не решается простым «возвращением» Кёнигсберга, более того, даже возможным союзом Россия—Европа. И все же, если мы планируем совместное будущее, или просто такое будущее, в котором должны быть точки соприкосновения и общие ценности, первым символическим шагом не может стать никакой иной, кроме решения судьбы Города Канта.
Это неизбежная обязанность, которая бесспорна, даже если отвлечься от всяческих, якобы дальновидных, геостратегических спекуляций. Ведь это — простое нравственное требование, оплата долгов всего человечества городу, который при своих скромных размерах — или именно благодаря этому — вместил невиданную в истории концентрацию духовных ценностей. (По воле случая — немецкоязычных.)
Этот вопрос возвращает нас к предыдущему, а именно: где находится Европа и, соответственно, что составляет Европу как явление культуры?
На этот счет у каждого найдется свое определение. Мое представление о Европе спроецировано в будущее: мне кажется, я знаю, где она находится и какою будет. Европа — это империя, первоначальные пределы которой можно определить, если на карте провести линию по границе территории, на которой были построены первые сто церквей в романском стиле, затем отметить и так же окружить чертой первые двести готических соборов, поступить таким же образом с первой сотней университетов. В результате мы найдем место возникновения Европы. Ядро же образует та общая часть, где все три пространства совпадают друг с другом.
В той структуре ценностей, каковой является Европа в духовно-культурном смысле, творчество Иммануила Канта составляет столь значимую часть, что ее совладельцами являются даже те европейцы, которые Канта не читали. Воздействие и последствия его творчества, его непосредственное и опосредованное влияние неотделимы от всего несметного множества произошедших с тех пор событий.
Иначе обстоит дело с Хаманом, творчество которого, как мне кажется, будет открыто неспешным потомством лишь в будущем. Наше общение с Гердером также не назовешь чересчур углубленным, но уроженец Кёнигсберга Эрнст Теодор Амадей Гофман, а также воспитывавшийся в этом городе Клейст остаются кумирами уже многих поколений. Их высказывания, все то, что они стремились сообщить людям, неотделимы от души и духа Кёнигсберга (такого же мнения я придерживаюсь и о Ханне Арендт).
(Стоит, вероятно, сделать отступление в скобках ради того, чтобы уточнить, что вовсе не обязательно Кёнигсбергу быть единственным своеобразным общим культурным протекторатом. Стамбул, точнее — европейская часть Турции, приняв подобный статус, могла бы послужить прихожей, преддверием на пути турок в Европу. Таким образом решилась бы, или по крайней мере приблизилась бы к решению, проблема, возникающая из-за исторической и географической абсурдности того факта, что Малая Азия вдруг, без всякого опыта совместного проживания, со дня на день может стать частью той самой Европы, против которой она вела войны долгими столетиями, включая и то, в котором действовал Али Агджа. В пользу присоединения Турции можно привести один-единственный серьезный аргумент — а именно, что таким образом соседом Евросоюза стала бы Армения, страна, обладающая поистине европейской культурой, традициями и иерархией ценностей, а следовательно, перед Арменией открылась бы возможность присоединения. Я мог бы тут сказать, что Турцию и Армению следовало бы принять одновременно, однако многострадальные армяне, возможно, ответили бы, что для них такой союз неприемлем. Подобно тому, как, собственно, и бедные курды тщетно надеются, что присоединение Турции принесет им хоть какую-то выгоду. Нет у них никаких шансов, оставаться им и дальше там же, на краю пропасти: Евросоюз не сможет добиться для них автономии, сделать это непременным условием турецкого присоединения.
То же самое, как мы видели, произошло, точнее — не произошло и в отношениях трансильванских венгров и Румынии. Правда, надо признаться, трансильванские венгры сами отказались от подобных претензий, таким образом и такой ценой, что некие «политики» объединились в своего рода «Исайя и Ко» — финансово-политическое ООО, дабы утолить свою поистине конкистадорскую алчность…
Возвращаясь к мысли о совместно управляемом стамбульском регионе: эта новаторская мысль сегодня уже, надо признать, отстает от реальности, поскольку присоединение Турции почти решенный вопрос. Однако возврат к обсуждению этой проблемы может стать весьма актуальным, учитывая, что распространяющиеся через Турцию бессчетные беды приведут к невиданной неразберихе повсюду в Европе.)
II
…Не нужно терять из виду цель, не допускающую отсрочки до бесконечности (ad calendas G raecas, как говорил обычно Август), например восстановления свободы государств, [некогда] лишившихся ее; исполнение этих законов не равносильно восстановлению, а должно осуществить его более медленно только для того, чтобы восстановление не было слишком поспешным и, таким образом, не шло бы во вред самой цели. Ведь запрещение касается здесь лишь способа приобретения, который впредь не должен иметь силы, а не владения, которое хотя и не имеет требуемого правового основания, однако в свое время (честного приобретения) всеми государствами считалось правомерным, согласно тогдашнему общественному мнению.
Иммануил Кант. К вечному миру (Сочинения в шести томах. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 263—264)
Кант, как мы все, конечно, помним, в своем бессмертном трактате «Zum ewigen Frieden», рассматривая вопрос о вечном мире, считал справедливым урегулирование отношений между государствами в соответствии с правилами урегулирования отношений между людьми. Несколько упрощая: точно так же, как сильному человеку не полагается иметь больше прав, чем слабому, так и большая держава не должна располагать большими правами, чем маленькое государство. Именно этот принцип подверг сомнению Гитлер, предложив доверить развитие межгосударственных отношений и — соответственно — исторических событий «свободной игре сил».
Ну что же, чего хотел, того и добился, — могли бы мы сказать не без цинизма. Только дело в том, что за гордыню его, за его тупую самоуверенность, за бушующее в нем безумие поплатился не только он сам, но, опуская здесь все прочее, и преданный огню, а затем лишенный своей немецкой сути Кёнигсберг, и вместе с городом вся Европа, которой с тех пор и все это время так не хватало трезвого кёнигсбергского суждения, все подвергающего холодному критическому анализу.
Впрочем, исторические пути России и Кёнигсберга однажды уже скрещивались. В 1758 году город оказался на четыре года под русской оккупацией, и тогда это сказалось на нем благотворно. На жалобы ни у кого не могло быть причин, если не считать нескольких ревнивых мужей, которых раздражало появление стройных и обходительных русских офицеров. Балы, приемы, фейерверки следовали один за другим, а в остальном все оставалось по-прежнему — Хаман, можно сказать, и не заметил перемен, да и Кант сравнивал себя с кузнецом, бьющим тем же молотом по той же наковальне. Некоторые русские офицеры регулярно слушали лекции в университете. Русская оккупационная армия никогда и нигде еще не производила лучшего впечатления и не добивалась большей популярности для своей родины, чем это происходило 250 лет назад в ставшем уже к тому времени скучноватым Кёнигсберге: будни города благотворно оживили, всколыхнули русские военные, которые тогда, в течение этих четырех лет, вели себя, несомненно, по-европейски. Кёнигсберг же тогда впервые становится — именно тогда, хотя и на короткое время, — тем, во что он должен бы превратиться сейчас: в станцию пересадки, перегрузки, сообщения между Западом и Востоком.
Итак, мы можем сказать, что все, кто хоть раз встречался с Кантом, с Хаманом или с Гофманом, побывали уже в Кёнигсберге. Более того, перефразируя президента другой страны, Кеннеди, возможно, все мы являемся кёнигсбержцами. За исключением, пожалуй, тов. Калинина.
Тов. Калинин может стать кёнигсбержцем, лишь когда вернет городу его старое доброе имя. Городу и горожанам, то есть нам, кёнигсбержцам. Это был бы красивый жест, за который тов. Калинин заслужил бы даже памятник работы кого-нибудь из именитых современных скульпторов.
Если дело дойдет до сооружения памятника, за что я, искренне говорю вам, всем сердцем радею, легко может статься, что художников нового тысячелетия не удовлетворят архивные снимки и студийные фотографии. (Хотя хороший памятник непременно должен походить на героя, которого изображает. Вспомним венгерских скульпторов пятидесятых годов, которые снимали мерку с товарища Ракоши столярным метром и портняжным сантиметром, чтобы с точностью до миллиметра знать параметры модели, каковая точность, полагаю, была им необходима, чтобы в момент человеческой слабости из-под резца ненароком не вышел слишком достоверный образ вождя, который обладал головой такого уродства, какого венгерская история не знала со времен османского разбойника Юмурджака.)
Так что хороший портрет тов. Калинина пригодится, потому что скульптура должна будет символически отражать характер событий, происходивших за все то время, пока город носил имя этого человека. И если уж речь зашла о портретах, уместно вспомнить историю времен (Австро-Венгерской) монархии, рассказанную «неистовым репортером», Эгоном Эрвином Кишем, в которой повествуется, как один рядовой сделал себе на заднице татуировку с портретом своего полковника. Солдата посадили под арест, однако полковника хватил удар. Появляется, естественно, скорбящая вдова, речь заходит о надгробном памятнике, однако скульптору, чтобы его изготовить, нужен достоверный портрет… Так что в конце концов приходится освободить из-под ареста того самого рядового.
Кстати, об Австро-Венгерской монархии. Общеизвестно, что после двадцатилетнего чешско-словацкого интермеццо одна историческая провинция Венгрии досталась СССР. Время от времени принято вспоминать о данной утрате, тем более что эти земли никогда, даже после Трианонского мирного договора, не входили в состав Украины. (Лет двести тому назад они, впрочем, являлись частью Трансильванского княжества.) Но особенно интересно, что даже самым отпетым ирредентистам («Трансильванию вернуть! Все вернуть!»), самым ярым венгерским реваншистам, требующим пересмотра границ, не приходит в голову претендовать на Землю Франца-Иосифа. А ведь это — свыше ста островов, по территории почти вдвое превосходящих доставшиеся Украине венгерские земли, о которых забыли при выработке мирных договоров, подводивших итоги Первой мировой войны. (Земля Франца-Иосифа представляет собой наидревнейшие остатки суши на нашей планете, открыта в 1873 году и расположена за Полярным кругом, даже ближе, пожалуй, к самому Северному полюсу. Открытие совершила австро-венгерская экспедиция, отправленная на броненосце «Тегетхоф», причем члены экспедиции составили карту большинства островов и водрузили, как полагается, флаг Монархии. Были даже даны имена некоторым местам, например мыс Будапешта, пик Вены, мыс Деака, Земля Зичи, Земля Престолонаследника Рудольфа и так далее. И хотя среднегодовая температура там около пятнадцати градусов ниже нуля, все же земля родины — это земля родины, даже в том случае, если у белых медведей, буде они вспомнят благодатные австро-венгерские времена и у них сбегутся слюнки во рту, слюнки эти тут же замерзнут. Вот так получается, что, несмотря на то что формально в австро-венгерское владение землю эту не брали, а царь заявил на нее свои имперские претензии и даже гарантировал ей статус вечного нейтралитета в официальном договоре, по мнению некоторых, на Землю Франца-Иосифа до 1926 года распространялся суверенитет Монархии, а затем Россия захватила ее и с тех пор владеет архипелагом. Если бы Россия от этой земли отказалась, венграм пришлось бы делить ее с австрияками. А вот ведь не вспоминает никто, мол, «Землю Франца-Иосифа вернуть, все на свете вернуть!». Не знаю, почему так складывается. Но как знать, все может еще измениться. Ведь температура-то на планете все поднимается…)
Но отложим арктические утопии и вернемся к Кёнигсбергу и к той мысли, что было бы неплохо, если бы его вернули еще до того, как в нем будет безнадежно потеряно все, что делало этот город Кёнигсбергом. «Вернули» — в смысле заменили бы российскую администрацию на совместную европейско-российскую. Большинство проживающих там русских, я полагаю, не сочли бы себя ущемленными и не изъявили бы желания переехать в другое место. Ну а кроме них? В самом деле, какие люди поселились бы в возвращенном городе, — могут задать вопрос, — даже если Кёнигсберг «возвратят» не Германии?
Во-первых, следует учредить университет, в котором преподавание велось бы на многих языках — немецком, русском, французском, может быть, и на английском. Университет привлечет студентов, многие из которых наверняка обоснуются в самом городе. Евробюрократия поспешила бы укрепиться там же. Кёнигсбергские семьи заведомо имели бы право вернуться в родной город, если они того пожелают. (Потомки племянников Канта, насколько мне известно, живы.) Трансильванцев и швейцарцев принимали бы весьма охотно, ценя их мультикультуральный опыт. Открылись бы картинные галереи, музеи, студенческие пивнушки. Возникли бы финансовые учреждения, торговые фирмы, театры, исследовательские институты (например, Институт исследования проблем мира им. Иммануила Канта). Сюда устремились бы живописцы и писатели — словом, велико было бы число тех, кто поспешил бы (вновь) поселиться в городе-государстве, и возникло бы никогда не виданное раньше сообщество граждан разной национальности.
Я бы и сам с удовольствием стал гражданином Кёнигсберга. Могу сказать: жду не дождусь, когда смогу переехать туда и, ступая по следам Эйлера, бродить по мостам, выясняя на местности, каково же их точное положение с точки зрения теории графов.
Перевод с венгерского Андрея Ковача
***
Пользуясь любезным разрешением редакции журнала «Неприкосновенный запас», я хотел бы представить вниманию читателей Манифест во имя Кёнигсберга, с которым планирую обратиться к писателям, пользующимся международным признанием. Дьёрдь Конрад, один из самых известных венгерских писателей, присоединился к нему не раздумывая. Я выслал текст Умберто Эко, планирую обратиться к Вацлаву Гавелу, Славомиру Мрожеку, Чингизу Айтматову, Юрию Буйде, Александру Солженицыну.
На мой взгляд, предлагаемая в Манифесте идея отнюдь не антирусская, а скорее пророссийская. Осуществись она, возникла бы уникальная возможность для культурного взаимопроникновения и сотрудничества между Россией и Европейским союзом, подобных которым сегодня не существует. К тому же управлять совместно с Евросоюзом Кёнигсбергом, превращенным в культурную столицу Европы, — это шанс и модель или, можно сказать, прецедент такого значения, что не воспользоваться им было бы для России стратегической ошибкой.
Помимо этого в обозримом будущем перед Россией встанет кардинальная задача заключить Pax Atlantica. Кёнигсберг был бы шагом, необходимым для укрепления доверия, символизировал бы волю к сотрудничеству. И именно этим шагом Россия могла бы ясно продемонстрировать, как она представляет свое будущее в XXI веке, какие союзники, друзья, ценности ей нужны.
Манифест во имя Кёнигсберга
К Федеральному Собранию Российской Федерации, Москва
К Правительству Российской Федерации, Москва
К муниципальным органам власти города Калининграда, Калининград
Уважаемые депутаты и представители исполнительной власти!
В восприятии большинства наций, объединенных в Европейском союзе, город Кёнигсберг является важнейшим оплотом европейской культурной идентичности, одним из ее символических центров и священных истоков. Более полувека назад, после войны, потребовавшей неисчислимых жертв со стороны русских и граждан других национальностей советской империи, этот город оказался под властью СССР. Перекройка границ после кровопролитной войны была мотивирована очевидным желанием покарать Германию — среди прочего, путем рассеяния немецкого населения Кёнигсберга, уничтожения города в его духовном смысле и даже лишения его своего имени.
С тех пор ни Германия, ни Россия не являются больше той Германией и тем Советским Союзом, какими были они в момент заключения мира по завершении Второй мировой войны, а страны и нации, участвовавшие в ней, стали ныне составными частями преобразованной Европы. Наш сегодняшний мир определяют иные, новые факторы и взаимоотношения, процессы и цели. И калининградский анклав, вклиненный в территорию Европейского союза, — красноречивый символ того, что держаться за реалии полувековой давности в современных условиях — явный анахронизм.
Обращаясь к вам с нижеследующим предложением, мы, разумеется, помним, что Кёнигсберг был тем местом, где советские воины проявили особое мужество и принесли много жертв во имя разгрома фашизма. Но мы также уверены в том, что солдаты, погибшие в ходе Великой Отечественной войны, отдали свои жизни не только за свою родину, но и за свободу Европы, в которой надеялись в будущем обрести важнейшего союзника России.
И действительно, наступил момент, когда России приходится постоянно реагировать не только на технологические и военные вызовы, идущие через Северный полюс из противоположного полушария и с Атлантики, но и на огромное давление с востока и юга, будь то демографическое давление Азии, или исходящее из того же региона нарастающее экономическое давление, или воинствующий исламский фундаментализм.
Но независимо от того, происходит ли рост напряженности на дальних рубежах России или нет, заинтересованы ли вы в заключении нового атлантического мира или нет, соображения достоинства и справедливости требуют, чтобы ситуация с городом Кёнигсбергом была разрешена в духе самых благородных традиций европейской и русской истории.
Мы предлагаем придать Кёнигсбергу статус самостоятельного города-государства, в уставе которого был бы заложен принцип вечного нейтралитета. Протекторат над этим городом-государством, включая административное управление, могли бы осуществлять, с одной стороны, Европейский союз, с другой стороны — Россия. Таким образом, Кёни г сберг мог бы стать своего рода духовным Гонконгом, важнейшим пунктом обмена духовными ценностями, одной из культурных столиц Европы у порога России. По нашему общему представлению, в своей новой роли Кёнигсберг должен быть процветающей республикой наук и искусств, университетским центром с преподаванием на четырех языках (русском, английском, немецком и французском), который являлся бы важнейшим европейским учреждением мировой научной, политической и художественной элиты. Перспективы поистине необозримые.
Наша идея касается лишь самого города Кёнигсберга, а не всего анклава. Если геополитические и стратегические интересы России требуют сохранения на данной территории военных объектов, она может поступать по своему усмотрению, отнять у нее это право никто не может. Впрочем, все мы — люди гражданские, и вопросы военной стратегии выходят за рамки нашей компетенции. Проблема волнует лишь по той причине, что все мы (перефразируя знаменитые слова одного убитого американского президента) являемся кёнигсбержцами.
Что касается обращения к руководящим органам Евросоюза, мы планируем сделать это, если с российской стороны оно будет встречено положительно — хотя бы в той мере, чтобы послужить основой для диалога.
Геза Сёч
Клуж, 3 августа 2007 года
Перевод с венгерского Вячеслава Середы