Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2007
Весной 1989 года нас с Олегом Вьюгиным послали понаблюдать за шоковой терапией в Польшу. Командировка была от Академии наук. Экономисты СССР интересовались деятельностью польских коллег. Вообще говоря, тогда соцлагерные экономисты чувствовали себя единым целым, а поляки или венгры воспринимались не как иностранцы, но как некий авангард, которому позволили продвинуться чуть дальше по сравнению с нами. Идея ваучера пришла к нам, по-моему, из Венгрии, а схема остановки инфляции с помощью гиперинфляционного скачка — из Польши. Проблемы у всех были, надо сказать, одинаковыми или уж очень похожими. Все варились в одном котле, и все хотели из этого котла выпрыгнуть. Мы с Олегом общались с польскими экономистами, ходили в министерства, но больше всего занимались «полевыми наблюдениями», то есть заглядывали в магазины, смотрели на торговлю с «рук» и пристально следили за новым для нас явлением — пунктами обмена валют. По-польски «конторами».
Польская реформа не была чем-то из ряда вон выходящим. Нечто похожее когда-то было успешно проделано в Израиле. Да и в других странах проблему отказа от регулирования цен и ликвидации дефицита решали схожим образом. Суть заключалась в быстроте действий, а быстрота обеспечивалась жесткостью принимаемых мер. Три месяца народ согласен помучиться. Больше — ни за что. Бальцерович ввел драконовскую политику доходов, взвинтил до потолка банковский процент, применил так называемую «абалкинскую удавку». И в марте инфляция в Польше остановилась. Израильтяне в свое время вообще заморозили зарплату. Испанцы в Пакте Монклоа прописали, что повышение фонда оплаты труда должно сопровождаться увольнением части работников. Все это действительно шок, но и действительно терапия.
Почему же «они» терпели, ругались и радовались, а мы только ругались? Ну, во-первых, потому, что у «них» это длилось очень недолго, а «мы» оказались в мясорубке на годы. Никогда не забуду фразу одного известного экономиста: «Рыночным ценам — рыночную зарплату». Как же тут остановишь инфляцию? А вот Бальцеровичу фактически даже не пришлось использовать сверхналог на увеличение фонда оплаты труда, то есть ту самую пресловутую «абалкинскую удавку». Спросовые ограничения и так задавили инфляцию, а во-вторых, у населения восточноевропейских стран была мечта вернуться в Европу. Также как в свое время — у Испании. Ради этого они готовы были немножко потерпеть. Думаю, ради такой цели немножко потерпеть готово было и наше население. Но не годы же?
Другое дело, что поляки недооценили проблему приватизации. Слишком хорошо они думали о своей промышленности. Долго пришлось ждать покупателей и инвесторов. Зато прекрасно провел эту операцию блистательный Клаус в тогдашней Чехословакии. Кстати, с помощью столь ненавидимых у нас ваучеров. Не в ваучерах, оказывается, дело. Похоже, что Клаус избежал сколько-нибудь значимого падения производства, а это, знаете ли, ювелирная работа. Да еще имея рядом такого народного заступника, как Гавел! Уму непостижимо. Зато теперь Клаус избран президентом, а вот народная любовь к нашим реформаторам как-то не очень проявляется.
Реформа в России шла недопустимо медленно. А все твердили, что преобразования проводятся слишком быстро. Приватизацию отложили, и полгода ушло на то, чтобы реформаторы поняли: после запуска инфляции денег в стране нет, а потому без ваучеров не обойтись. Господи, да если по дороге была даже одна лужа, то правительство ее безошибочно находило и стояло в ней обеими тапками, с удивлением разглядывая, что это такое под ногами? Немудрено, что население захотело искать свой путь, «русский» путь. Никак не удается объяснить, что никакого этого особого пути нет. Просто не надо было шлепать по лужам. Но население лужи помнит. И прощать не хочет. Мы же, либералы-экономисты, все стараемся защитить наших неумех реформаторов от общества и сюсюкаем по поводу того, что они хорошие, что другие были бы еще хуже.
Что больше всего мешало нашим реформам? Страх. Страх перед так называемыми «непопулярными мерами». Это привело к длительной, иссушающей как понос инфляции, к непрозрачной, а потому подозрительной приватизации, к «стабилизецу» 1996—1997 годов, который закономерно закончился дефолтом и девальвацией. Под всеми этими бедами лежит страх. Боялись зажать деньги через зарплату, через процент. Боялись ссориться с директорами предприятий и при ваучерных, и при «инвестиционных» конкурсах и аукционах. Боялись превентивно девальвировать рубль, когда уже бушевал кризис. Всего боялись и за все получили по полной мере. Сейчас боятся делать структурную реформу, латая дыры нефте- и газодолларами. Чем кончится? Не знаю. Но ничем хорошим.
А Восточная Европа на всех парах катит к благополучию и спокойствию. Тоже неправда. Страны бедные. Особо не пожируешь, но население большей частью довольно. В результате всего происшедшего можно констатировать, что они добились своей цели — вошли в Европу, а мы остались неколебимо стоять там, где и стояли. И не потому, что нас не приняли, а потому, что мы — это мы.
Теперь отношения с «братскими народами» определяет не экономика, а вытащенная из нафталина геополитика. Нужен ли нефтепровод по дну Балтийского моря? Это смотря из каких соображений. Если из экономических или экологических расчетов, то сомнительно, а вот чтобы Польша вела себя хорошо, нужен. И с мясом польским до смешного все ясно. А вот Болгария как-то ближе нашей душе, хоть тоже член НАТО. Через нее мы проложим нефтепровод. В Венгрию закачаем газа сколько душе угодно. Румыния нам не слишком нравится, а Словакию мы любим. Что же касается Чехии, то тут мы еще не решили, но…
Мне все это напоминает разговоры «пикейных жилетов» на одесской набережной. Или же причуды какого-нибудь средневекового владетельного князя. В 1996 году мы «голосовали сердцем». Теперь сердечные симпатии определяют нашу политику. Я согласен, что экономисты то недолгое время, когда они влияли на жизнь страны, работали топорно, но значит ли это, что теперь надо вести себя нерационально? Надо ли соглашаться на то, что мы не Европа?