Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2007
Ксения Гусарова (р. 1985) — историк культуры. Круг научных интересов: культура повседневности XIX-XX веков, история телесности, история парфюмерии и косметики.
Ксения Гусарова
«Я никогда не увлекалась косметикой»: советский опыт «искусственной» красоты
В 1863 году Шарль Бодлер написал свою знаменитую «Похвалу косметике»[1], где утверждал абсолютное превосходство искусственности над естественностью. Идея «природной» красоты и добродетели представлялась ему нелепой: все блага, и духовные, и материальные, по мысли Бодлера, суть продукты культуры, покоряющей и облагораживающей дикого «естественного человека». Вследствие этого в корсетах и кринолинах, сложных прическах, декоративной косметике и других женских «ухищрениях», осуждавшихся многочисленными критиками моды XIX века, Бодлер видел атрибуты служения искусству, возвышенного стремления к идеалу. Очевидно, что идеи Бодлера в данном случае сильно опередили свое время: подобная эстетика искусственности прижилась лишь в XX веке. Революционные изменения в женском облике, сделавшие, в частности, возможным открытое, подчеркнутое использование косметики, принято относить к 1920-м годам. Не в последней степени эта общемировая тенденция проявилась в советской культуре, для которой в целом была актуальна идея «исправления» природы на пользу человеку.
Тем не менее представления о резкой и необратимой смене идеала естественной красоты лицом нового типа, созданным при помощи косметических средств, обманчивы. В ходе интервью с женщинами разных лет на тему советской косметики обнаружилось, что эта часть повседневного опыта легче всего стирается из памяти, предстает незначимой, «невидимой». Все мои собеседницы утверждали, что крайне мало пользовались косметикой и потому им практически нечего об этом рассказать. Аналогичным образом — отсутствием опыта и интереса — мотивировались отказы от интервью. В воспоминаниях о советской косметике не менее значимой, чем конкретные факты, становится их скудость и нежелание вспоминать. В связи с этим оказывается важным пересмотреть представления об отношении к косметике в советской культуре, выявить в ее описаниях традиции XIX века и ограничения, связанные с новой идеологической, социальной и экономической ситуацией.
От предмета роскоши к предмету повседневного обихода
Прежде всего, необходимо в общих чертах обрисовать приемы, при помощи которых косметика наделялась в советском официальном дискурсе позитивными значениями, и те цели, которые при этом преследовались. В 1930-е годы в периодической печати и в пособиях для продавцов умение пользоваться косметикой называлось в числе отличительных черт культурного человека. Значительная часть парфюмерно-косметической продукции увязывалась с гигиеническими практиками, которые в это время активно прививались советским гражданам (отчасти в связи с реальной угрозой эпидемий, но также и как метод тотального контроля). В отдельную группу выделялась декоративная косметика, которая описывалась просто как «товар культурного обихода»[2]. В 1950-1960-е годы официальное отношение к декоративной косметике сменилось сдержанным и даже негативным, зато с удвоенной силой велась пропаганда гигиенической и «врачебной» косметики. Производство и потребление косметических средств связано с заботой не о красоте, а о здоровье граждан, постулировалось в некоторых изданиях. В позднесоветское время выяснилось, что «резко разграничить гигиеническую (профилактическую), врачебную и декоративную косметику не всегда возможно»[3].
Помимо выявленной «медицинской» значимости, существование парфюмерии и косметики в советском государстве оправдывалось их чудесным превращением «из предметов роскоши в предметы повседневного обихода»[4] в результате Октябрьской революции. Крайне любопытна попытка придания легитимности этим недавним предметам роскоши на основании трудовых усилий рабочих парфюмерно-косметических производств:
«Большой коллектив стахановцев — рабочих, инженеров, техников этой промышленности — живет одной мыслью с металлургами, шахтерами, хлопкоробами, со всеми трудящимися нашей Родины — мыслью о перевыполнении плана, о высоком качестве продукции, о дальнейшем процветании и укреплении страны победившего социализма»[5].
Нет нужды уточнять, что в качестве основного потребителя косметической продукции мыслились все те же рабочие:
«Лесорубы и торфяники просят выпускать средства по защите кожи от комаров. Шахтеры интересуются веществами, которые защитили бы кожу лица, рук от мельчайших пылинок угля. Рыбаки хотят средство, которое предохранило бы кожу рук от разъедающего влияния соленой воды. Хлопкоробы и доярки просят не допускать перебоев в снабжении их вазелином»[6].
Таким образом, косметика пережила революцию и стала «видимой» в культуре, коренным образом изменив свое значение: превратившись из инструмента соблазна в профилактическое средство, из «излишества» высших слоев в достояние трудящихся. Но что же в таком случае могло накладывать ограничения на ее использование?
«Надо иметь дома флакончик с лаком…»
Основным фактором, сдерживавшим увлечение косметикой, была банальная невозможность ее достать. Картины изобилия и разнообразия парфюмерно-косметической продукции, возникающие при чтении прейскурантов советских универмагов и пособий для товароведов, не имеют ничего общего с бытовой реальностью того времени. Закономерно, что в памяти женщин сохранилось крайне мало названий косметических средств, хотя в литературе перечисляются сотни наименований.
«От ряда работ, частого мытья рук лак быстро сходит, и часть ногтя оказывается неокрашенной — это некрасиво и неопрятно. Надо иметь дома флакончик с лаком, ацетон и в случае необходимости, удалив остатки лака, вновь покрыть ноготь», — советовала вышедшая в 1961 году книга «Вам, девушки»[7]. Ж.С. в интервью сообщила, что в 1950-1960-х годах в Москве купить лак для ногтей было невозможно. Он поступал только в парикмахерские[8], поэтому женщины вынуждены были всегда обращаться туда, чтобы подновить маникюр, благо стоила эта услуга копейки[9]. О.А., которая жила в эти годы в Ташкенте, как ни странно, располагала более широкими возможностями: на ташкентских базарах можно было купить все, что угодно, в том числе всегда имелся в наличии лак нескольких оттенков[10]. Очевидно, в столицах союзных республик и в крупных провинциальных городах спекулянты и кустарные производители чувствовали себя свободнее, покрывая многие забытые государством сегменты рынка.
В 1920-е и 1970-1980-е годы недостатки отечественной парфюмерно-косметической промышленности отчасти компенсировались относительной доступностью импортной продукции. В остальное время всевозможные «домашние средства» и кустарная косметика успешно конкурировали с фабричными изделиями. Кроме того, широко распространена была практика использования косметической продукции «не по назначению». Впрочем, назначение нередко могло вызывать сомнения: часто наименование товара не указывало однозначно на способ его применения и на упаковке не содержалось никаких разъяснений, так как считалось, что «с полезными свойствами и качеством товара потребитель должен ознакомиться перед покупкой изделия», а «этикетка предназначается прежде всего для украшения изделия[11]».
Для мытья волос чаще всего использовалось мыло. Даже после того, как в массовое производство были введены жидкие шампуни, они сильно проигрывали в популярности мыльному порошку для бритья «Нега» и «Волна». О.А. вспомнила даже статью из «Работницы», официально объявлявшую о преимуществах этих порошков перед новоизобретенными шампунями. Ж.С. рассказала о том, как 1959 году привозила пудру «Лебяжий пух» родственнице в провинцию, где в отсутствие подобной «гуманитарной помощи» женщины пудрились зубным порошком. Вместо бесцветной помады обычно использовался вазелин, вместо крема для рук — глицерин, который почти всегда можно было купить в аптеке. «Пользоваться вазелином противопоказано, так как он, являясь продуктом перегонки нефти, не питает кожу и может вызвать появление темных пятен. Вреден для сухой кожи и чистый глицерин, отнимающий воду и еще более высушивающий кожу», — тщетно предупреждала книга «Вам, девушки»[12]. Добавлять цвет и блеск бровям и ресницам советовали, смочив их растительным маслом[13]. З.И., старшая из моих собеседниц, сообщила, что в 1930-1940-х годах ресницы красили смесью хны и басмы. Тогда для этого ходили на дом к «косметичкам», с 1950-х годов эта услуга появилась и в парикмахерских[14]. Это был своеобразный «перманентный макияж», в отличие от обычной туши для ресниц, которая стиралась «легким движением руки». Для окраски волос и в позднесоветский период, когда имелся уже немалый ассортимент искусственных красителей, активно применялись хна и басма как наиболее надежные и безвредные средства. «Если почему-либо вы не хотите применять басму, ее можно заменить натуральным молотым кофе», — подсказывала «Работница»[15].
Уроки дореволюционных гимназий
Образцом для подражания во внешнем облике и поведении чаще всего были подруги, ровесницы, но нередко им становились старшие родственницы — матери, тетки. На девочек, родившихся в первое десятилетие советской власти, оказывало непосредственное влияние поколение женщин, представительницы которого успели поучиться в дореволюционных гимназиях. Это означало не только определенный образовательный стандарт, но, в первую очередь, воспитание, специфические коды поведения. В 1920-1930-е годы бывшие воспитанницы гимназий продолжали воспроизводить и транслировали привитые им дореволюционные представления о женственности. Их манеры и уход за собой, контрастировавшие с новыми социальными условиями, не могли не производить впечатления на младших современниц. Отчасти влияние этих образцов пересекалось с интенциями власти: культурность, взращивавшаяся в гражданах в 1930-е годы, включала в себя элементы аристократического поведения и телесного кода — того же эталона, к которому должна была приблизить девочек дореволюционная гимназическая выучка.
В 1950-1960-е годы в связи с формированием нового социалистического среднего класса вновь оказались востребованы ценности, пропагандировавшиеся пособиями по этикету XIX века: «хороший вкус», умеренность и естественность[16]. С воскрешением традиционных представлений о женственности в это время были связаны значительные ограничения на использование декоративной косметики, особенно бросающиеся в глаза при сравнении с нормами 1920-1930-х годов.
З.И., во второй половине 1930-х годов учившаяся в Воронежском химико-технологическом институте[17], рассказала, насколько широко была распространена косметика в это время в студенческой среде: девушки приобщались к «косметической» культуре уже на первом курсе, пудра и помада представляли собой своеобразную «униформу» для лица, которой пренебрегали лишь в редких случаях. Декоративная косметика отчетливо видна на фотографиях 1920-1930-х годов. Но наиболее поразительным доказательством изменения отношения к косметике по сравнению с дореволюционным является возникновение в это время практики наносить макияж при людях. Корней Чуковский в 1932 году неодобрительно фиксировал в дневнике, что, придя в редакцию «Истории заводов», видел, как пудрятся «три пишбарышни, которым решительно нечего делать»[18].
В последующие десятилетия косметологи, художники и просто анонимные эксперты со страниц периодической печати постоянно призывали подобных раскованных барышень к порядку: «Наложение грима — это ваш секрет. И если понадобится припудрить заблестевший нос, чуть подкрасить губы, не делайте это на виду у всех»[19]. Многие советские женщины продолжали видеть в рабочем месте удобную гримуборную, особенно в 1970-1980-е годы, что прекрасно показано в фильме Эльдара Рязанова «Служебный роман» (1977). Однако неловкость, и сегодня нередко испытываемая невольными свидетелями «пересоздания» чужого лица, подтверждает живучесть дореволюционного канона «естественной» красоты, требующего от косметики незаметности.
Плюньте на тушь!
Итак, большинство косметических средств на протяжении большей части советского периода являлось дефицитом, как провинции, так и в столицах республик и даже в Москве. Возможность достать эту продукцию, как и многие другие вещи, была прежде всего у партийной элиты, звезд театра и кино, крупных ученых и писателей. Жизненно важную роль играли полезные знакомства («завскладом, товаровед»). По замечанию Ревекки Фрумкиной, «в обществе, где жизнь регулировалась не монетарным, а именно статусным обменом, лицам с “неконвертируемым” статусом — доценту вуза или сотруднице библиотеки — оставалось лишь рыскать по магазинам в поисках самых простых вещей — от ползунков для ребенка до застежки молния нужной длины»[20]. Очевидно, что погоня за парфюмерно-косметическими новинками в этой ситуации могла увлечь немногих: они не являлись предметами первой необходимости, даже самые завзятые модницы нуждались в первую очередь в еде и одежде, которые тоже приходилось специально доставать.
Но даже добытая с боем, советская косметика доставляла не больше радостей, чем разочарований. Декоративная косметика была крайне нестойкой и неудобной в применении. Так, советская промышленность долгое время не производила специальных кисточек для макияжа. Пособия для продавцов поясняли, что тени наносятся на веки «кончиком пальца»[21]. Тушь для ресниц выпускалась в прессованном виде, перед использованием ее необходимо было развести водой. Однако вода находилась под рукой не всегда, поэтому советские модницы попросту плевали в коробочку с тушью. Кремы для рук плохо впитывались, в связи с чем журналы советовали наносить их перед сном и спокойно ложиться спать — в резиновых перчатках. Бриолин, использовавшийся для фиксации прически, пачкал женские шляпки. Шампуни оставляли на волосах «жиросолевой налет», который рекомендовалось смывать уксусом. Нередко даже в официальных текстах о косметической продукции встречались не слишком лестные отзывы о ее качестве. Вряд ли могло вдохновить потребителей, например, такое описание средств для удаления нежелательных волос на теле:
«…депилятории содержат сернистые соединения металлов, которые при смешивании с водой во время нанесения на тело выделяют сероводород, который способствует растворению, крошению и отпаданию волос; так как волосяные сумки при этом не разрушаются, то волосы вырастают вновь. Депиляторий при использовании неприятно пахнет»[22].
Не менее устрашающим образом описывались действие отбеливающих кремов и косметическая процедура «глубокого отшелушивания веснушек». Советская «профилактическая» и «врачебная» косметика оказывалась порой более вредной, чем декоративная.
Пеномоющее средство для волос
Советские косметические средства не только доставляли массу физических неудобств (которые, кстати, часто воспринимались как должное — ведь сравнивать было не с чем), иногда их наименования «проговаривались» о специфическом отношении к телу в советской культуре. Еще в 1990 году выпускалась продукция, на упаковке которой значилось «пеномоющее средство». Сейчас словосочетание «моющее средство» прочно ассоциируется с бытовой химией, с чисткой всевозможных блестящих, матовых и ворсистых поверхностей. Однако советские «пеномоющие средства» предназначались «для принятия ванн и мытья волос».
Неразличимость человеческого тела и неодушевленных предметов, нередко проявляющаяся в советском дискурсе о гигиене, придавала двусмысленность «гигиенической» косметической продукции, а пространство ванной комнаты лишала уютности. Даже после жилищной реформы, подарившей огромному количеству людей собственную, приватную ванную, туда продолжал вторгаться регулирующий голос: «В ванной комнате все вещи должны иметь свое определенное место… В ванной должно быть много света»[23]. Личная гигиена была делом общественной значимости. Тело, выставленное популярными медицинскими брошюрами на всеобщее обозрение, описывалось в механистических терминах[24], а гигиеническая косметика должна была помочь этому аппарату работать как можно дольше и эффективнее.
Нет ничего удивительного в том, что предназначенные для идеального тела-механизма изделия плохо подходили к реальным, индивидуальным телам. Словно в качестве компенсации неудобств, возникающих при использовании советской парфюмерно-косметической продукции по прямому назначению, журналы предлагали любопытные альтернативные способы ее утилизации[25]. Так, зубным порошком можно было прекрасно отчистить пятна на обоях[26], а одеколоном рекомендовалось дезинфицировать новую зубную щетку[27]. Пеномоющее средство для волос наверняка отлично отмыло бы ковер, однако подобные опыты, если и были, не попали на страницы печати.
Косметолог и «косметичка»
Недостатки косметики промышленного производства, двусмысленность ее назначения и, наконец, ее отсутствие в магазинах заставляли прибегать к проверенным домашним рецептам или обращаться в парикмахерские, которые на протяжении многих десятилетий выполняли функцию советских «салонов красоты». В этих заведениях, помимо собственно парикмахера, крайне значимой фигурой была маникюрша.
Образ маникюрши в советской культуре обладает устойчивыми коннотациями дурновкусия, легкомыслия, «буржуазности». Наиболее яркие примеры: маникюрша из фильма Константина Юдина «Сердца четырех» (1941), фарфоровая статуэтка скульптора Нины Малышевой «Маникюр» (1954)[28]. Прелестная по исполнению скульптурная группа представляет тем не менее обеих героинь (маникюршу и ее клиентку) в слегка карикатурном ключе, акцентируя броские, вычурные детали их ультрамодного внешнего облика, которые должны указывать на неглубокий внутренний мир и недостаток культурности.
Негативное отношение к маникюршам было связано с самой спецификой их профессии: несовместимая с ударным трудом деятельность маникюрши, не приносящая к тому же ощутимой пользы, сама собой наводила на мысль о социальном паразитизме и буржуазных пережитках. Маникюрши представлялись разносчицами сплетен[29], подозревались (и небезосновательно) в связи с подпольными сетями спекуляции.
В гораздо более мрачных тонах описывались «косметички» — женщины, оказывавшие те же услуги на дому и самостоятельно изготовлявшие косметику. Они занимались фактически частным предпринимательством и поэтому стояли вне закона. Однако вред, который они наносили советскому режиму, не ограничивался экономическим ущербом. Деятельность «косметичек» подрывала еще одну государственную монополию — монополию на знание. «Косметички» осуществляли некие практики, которые шли вразрез с представлениями о теле, здоровье, красоте, бытовавшими в официальном дискурсе. Отсюда наиболее распространенные обвинения, направленные против них, — невежество и шарлатанство:
«Если из нашей жизни давно изгнаны всякого рода “знахари”, то косметика едва ли не единственная область, где еще вольготно чувствуют себя “косметички”, бессовестно выдающие себя за знатоков, владеющих “секретом красоты”»[30].
Попытки составить конкуренцию «косметичкам» предпринимались государством уже в 1930-е годы: в 1938 году в Москве был открыт Институт косметики и гигиены. Однако создание системы косметологических кабинетов во всех крупных городах страны было предпринято лишь во второй половине века.
Поразительно, но в государственных косметических кабинетах и парикмахерских также всем заправляли «косметички» — по крайней мере, так ситуацию видели представители промышленных кругов. В целом, отношение технологов и руководителей парфюмерно-косметической промышленности к косметологам было неоднозначным. Петр Серебренников, в 1950-е годы занимавший должность директора косметической фабрики «Свобода», сетовал на то, что «персонал кабинетов врачебной косметики совершенно не связан и не опирается на косметическую промышленность, не является ее консультантом, критиком, пропагандистом. А между тем советская косметическая промышленность способна выполнить самые высокие и самые разнообразные требования этих кабинетов[31]».
В действительности, специалисты-косметологи, обращаясь к женщинам и девушкам со страниц «Работницы» или специализированных брошюр, уделяли мало внимания продукции косметической промышленности. В основном они советовали применять домашние средства, что наилучшим образом соответствовало задачам экономии и идеалу естественности. Чаще всего рекомендовались маски, которые «можно делать из того, что есть под руками, — из смеси желтка, меда и сметаны; из ланолина, растительного масла и воды; из дрожжей, разведенных молоком, из клубники, огурцов и т.д.»[32]. Не менее важными средствами сохранения красоты признавались диета и правильный режим дня.
Косметолог, сыплющий названиями фабричной косметики, — это особый культурный тип. Как и «идеальный продавец», к которому обращены бесчисленные специализированные пособия, он находится в союзе с представителями парфюмерно-косметической промышленности в борьбе за культурность. Этот косметолог выступает прежде всего не как врач, но как специалист по этикету, сферу его компетенции составляют нормы хорошего вкуса в применении декоративной косметики и парфюмерии.
Тайна «Красной Москвы»
Парфюмерия и косметика оказываются рядом во многих советских текстах не только потому, что производились на одних и тех же предприятиях. Парфюмерию роднило с декоративной косметикой «буржуазное прошлое» — ведь это бывшие «предметы роскоши», которые необходимо было адаптировать к советской современности, наделив новыми смыслами. Однако здесь советская пропаганда потерпела поражение: духи с трудом отделялись от коннотаций красивого и праздного образа жизни, престижного потребления. В связи с этим на парфюмерию распространились ограничения, накладывавшиеся на декоративную косметику: отмечалось, что пользование ими требует от женщины безупречного вкуса, поэтому лучше воздерживаться от этого. Дефицитность товара, с одной стороны, и подогреваемая журнальными публикациями неуверенность в «правильности» своего вкуса — с другой, привели к тому, что большинство советских женщин не увлекались парфюмерией, так же как и косметикой. В этой вполне закономерной ситуации было лишь одно исключение — духи «Красная Москва».
«Красная Москва», безусловно, самые известные советские духи и одновременно повод для бесконечных споров. Эмоции, вызываемые этим словосочетанием, весьма разнообразны — от презрения до безграничного восторга. О.А. рассказала, что ее знакомая, каким-то чудом вышедшая замуж за француза, возила из СССР «Красную Москву», якобы пользовавшуюся огромным успехом у модниц Парижа. С другой стороны, многие описывают этот запах как архаичный, отражающий отсталость и извращенность социалистического «хорошего вкуса»[33].
Причины столь радикального расхождения во мнениях очень точно и тонко охарактеризовала З.И. Она отметила, что негативные отзывы о «Красной Москве» — продукт позднесоветского периода, когда даже «рядовые граждане» смогли познакомиться с французской парфюмерией, то есть появилась возможность сравнения. Предпочтения новых советских потребителей уже не подчинялись диктату экспертных голосов из журналов и просветительских брошюр. В свете благоприобретенной способности к различению «Красная Москва» предстала как элемент массового вкуса и символ стандартизации, нивелирования индивидуальности.
Однако до этого на протяжении полувека имело место, по словам З.И., «сплошное увлечение» «Красной Москвой», и вряд ли на этом основании можно обвинить сразу несколько поколений советских женщин в отсутствии вкуса.
Косметический Другой
Итак, советские женщины никогда не увлекались ни парфюмерией, ни косметикой. Мои респонденты настойчиво подчеркивали этот факт, как бы пытаясь отделиться от неких Других женщин, которые как раз злоупотребляли подобной продукцией. Однако в рамках интервью эти Другие оставались невидимыми: не только сами мои собеседницы, но и никто в их окружении не уделял косметике чрезмерного внимания («не из тех мы были», «не та среда»). В качестве антиподов могли подразумеваться представительницы артистической среды, жены номенклатурных работников или имевшие дурную славу маникюрши/«косметички». Однако З.И. резюмировала: «…как-то прилично все российские женщины всегда выглядели».
Очевидно, Другого надо искать за пределами страны. В некоторых журнальных статьях прямо указывается на источник «косметического поветрия»:
«Вредное влияние оказывают на молодежь некоторые заграничные фильмы, появляющиеся на экранах наших кинотеатров, кричащие рекламы косметики в зарубежных журналах, наконец, желание подражать своей подружке, которая выглядит “шикарно”, точь-в-точь как в модном журнале»[34].
Таким образом, косметика использовалась как инструмент различения «своих» и «чужих» на уровне противостояния идеологических систем. Идеальная советская женщина всегда представлялась ухоженной и привлекательной: «Каждая женщина, как бы она ни была занята, должна ухаживать за лицом, руками, волосами»[35], «Ежедневно уделить своей внешности 10-15 минут может любая»[36]. Это выходит у нее само собой, без особых усилий, просто и естественно. Естественность — это главная характеристика советской красоты, противопоставляемая искусственности Запада: «Неприятно видеть молодых девушек, слепо подражающих западной моде и раскрашивающих лицо так, что за гримом трудно различить живые краски юности, обаяние девичьей красоты»[37]. Использование «искусственных» средств для усиления привлекательности оказывается в опыте советских женщин случайным, часто предстает как «заблуждение молодости», которое рано или поздно развеивается под мудрым руководством «старших товарищей».
Заключение
Отношение к косметике в СССР на протяжении XX века в целом менялось в русле общемировых тенденций все большей дозволенности. Однако репрессия телесности и «выдающейся» женской красоты в советской культуре косвенным образом сказывается в том, как мало сейчас помнят о косметике большинство женщин, особенно те, кто не принадлежал к советской «богеме».
Наиболее жесткие ограничения на использование парфюмерии и косметики накладывались в 1950-1960-е годы, очевидно, в связи с урбанизацией и необходимостью приобщить новых горожан к культурности, а также в процессе конструирования ценностей нового среднего класса. Уже в 1970-е годы многое изменилось. В «железном занавесе» существовали к этому времени изрядные щели, через которые проникали информация о западной моде, музыка, фильмы и даже импортные парфюмерно-косметические товары. Журнал «Работница», тираж которого в 1970 году превысил десять миллионов экземпляров[38], приобрел определенную «интерактивность»: в редакцию стали в огромном количестве приходить совершенно реальные, а не фиктивные письма читателей[39], на которых и строилась большая часть материала. Появилась рубрика «Подружка», в которой впервые в истории советской журналистики, отвечая на письма читательниц, к ним обращались «на ты». В спорах о косметике все чаще звучало выражение «это дело вкуса», причем имелся в виду не тот единственный и непогрешимый хороший вкус, которым наделялись косметологи 1950-1960-х годов, а индивидуальные предпочтения каждого. Женщину, «за всю жизнь не истратившую ни одного тюбика губной помады»[40], никто не упрекал в недостатке культурности, а барышня, которая даже дома не обходится без макияжа, не навлекала на себя обвинений в легкомысленности. Впервые столь различные конструкции женственности начали сосуществовать на равных правах, и выбор между ними стал «делом вкуса».
Тем не менее на протяжении всего советского периода косметика рассматривалась властью как важный инструмент контроля над телами и их моделирования, приведения к норме. Кроме того, она являлась знаком, позволявшим символически разграничить «своих» и «чужих». Одной из основ для создания советской коллективной женской идентичности стало отрицание значимости косметики.
P.S. Автор выражает глубокую признательность всем, кто согласился поделиться воспоминаниями о советской косметике и парфюмерии.