Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2007
Денис Викторович Драгунский (р. 1950) — главный редактор журнала мировой политики «Космополис».
Все мы — потребители культурных продуктов, хотя лет тридцать назад лучшие перья советской прессы гневно выступали против соединения великого понятия «культура» и мерзкого буржуазного словечка «потребление». Культуру не потребляют, ею причащаются, с ее помощью приобщаются к Прекрасному и Высокому. Отлично. Но для того, чтобы правильно причаститься, нужно получить аутентичные Святые Дары. А не ерунду какую-нибудь.
Вот тут и встает вопрос выбора, а значит — проблема потребительской экспертизы. Мне тут видятся как минимум три аспекта.
Во-первых, работа в этой области — безусловное благо. Статья Александра Долгина привлекательна своим инновационным энтузиазмом и реальным подарком читателю в виде сайта www.imho.ru. Не так уж важно, получим ли мы быстрые и практически значимые результаты, расширим ли наши представления о социологии российского чтения и так далее. Инновации ценны сами по себе и часто производят некое дополнительное не совсем ожидаемое благо.
Сайт, на котором я с удовольствием побывал, — это хорошая площадка для многостороннего диалога о современной литературе, для «читательской» (а не экспертной, не «потусторонней») социальной рефлексии чтения. Нынешний читатель, насколько я его чувствую, озабочен не только выбором хорошей книжки, но и подтверждением адекватности своих собственных предпочтений. В этом смысле некий статистический демократизм только на пользу читательской самооценке. Хотя он же приходит в явное противоречие с критическими откликами. Впрочем, пора бы привыкнуть, что читатель и эксперт-профессионал живут в разных мирах.
Во-вторых, сам вопрос выбора (вопрос аутентичности продукта) отражает некий негативный процесс не столько расширения ассортимента, сколько исчезновения Большого канона литературы как идеологического и, следовательно, педагогического инструмента власти. Ассортимент и в самые регулярные времена был весьма широк. Одних членов Союза писателей — около 10 000 человек, и каждого надо опубликовать. Хотя не все успевали печататься раз в год отдельной книжкой (не более одной книги в год — такова, кажется, была норма рядового совписа, секретарям правления дозволялось больше), книг выходило немало. В том числе книг, удивительных по сочетанию литературной никчемности и читательской востребованности.
Мне приходилось как минимум дважды рыться в огромных частных библиотеках, практически целиком (за исключением обязательных полутора десятков собраний классиков) состоящих из советской литературы конца 1940-х — середины 1950-х годов. Это были совершенно немыслимые книги о химиках и кораблестроителях, о педагогах и колхозниках, о кознях западных разведок и чистой студенческой любви. Кроме серьезных толстых романов, были в этих собраниях томики «Библиотеки военных приключений», другие, несерийные детективы и, разумеется, фантастика. Прекрасно изданные, в хороших переплетах, с иллюстрациями-картинами на вкладках с указаниями страницы, которая иллюстрируется. Внимательно читанные, о чем говорили загнутые страницы, засушенные анютины глазки и нервные карандашные пометы. И забытые напрочь.
Вот история, которую лет тридцать пять назад рассказывал покойный Владимир Николаевич Турбин, доцент филфака МГУ и незаурядный литературовед. В его книге с ужасающим советским названием «Товарищ Время и товарищ Искусство» (1961) говорится — кажется, вообще впервые — о деконструкции как эстетическом феномене и специфике современного искусства. Но к делу.
Итак, означенный Турбин ехал однажды в поезде и оказался в купе с неким гражданином. Разговорились. Гражданин оказался шахтером из Донецка. Турбин на вопрос о своей профессии застенчиво объяснил, что он филолог, кандидат наук, доцент, литературовед. То есть специалист по литературе.
Шахтер радостно вскричал: «Давно хотел с таким человеком познакомиться! Я больше всего на свете люблю литературу! Собираю библиотеку! А серьезно поговорить не с кем. Вот скажите, товарищ доцент, вот что вы мне скажете про книгу “Наследники эмира”? А также про роман “Следы теряются в тайге”? И особенно про повесть “Битва над пропастью”?»
Турбин сказал, что в первый раз слышит про такие книги.
«Ну, понятно, — сказал шахтер. — Книг очень много издается, за всем уследить и все прочитать невозможно… просто чисто физически… да… Ну, хорошо. А вот недавно я прочитал роман "Беркут против Кондора". И еще "Тайна старого поместья", в трех томах. И "Не верь улыбке кобры". И конечно, "Сын полковника Федосова", недавно вышла. Это продолжение "Полковника Федосова", читали? Или хотя бы слышали?»
«Нет, к сожалению», — сказал Турбин.
«Не может быть! — сказал шахтер. — А хотя бы "Смерть на закате" читали? А "Северный скорый"? Тоже нет? Ну, вы, конечно, извините, но как же вы работаете литературоведом? Если вы книжек не читаете?»
Вот такая картинка литературной реальности. Актуальная и по сей день. Много надо было передумать и перечувствовать литературоведу, чтобы понять три вещи.
Первое. Так называемая «серьезная», она же «немассовая» или, если кому больше нравится, «фундаментальная», литература составляет примерно 3% (в скобках прописью — три) всего, что издается под общим грифом «художественная литература».
Второе. 95% книг издается один раз (или, если угодно, ни разу потом не переиздается).
Третье. Примерно 60% названий книг, хранящихся в любой большой национальной библиотеке, за всю историю существования данной библиотеки не востребуются читателями никогда.
Однако в те времена, когда происходила вышеприведенная знаменательная беседа, существенных поводов для культурологической тревоги не было. Эти шокирующие цифры до сравнительно недавнего времени представляли собою некий статистический курьез, и не более того. Да и сам рассказ доцента Турбина мы, студенты, тоже воспринимали как курьез. Потому что, несмотря на неиссякаемый поток низкокачественных книг (включая те, что входили в раздел «серьезная художественная литература»), канон высококачественных книг оставался незыблемым. Власть, упивающаяся своей легитимностью и своим континуитетом, нечувствительно формировала инвариант самой себя — в виде списка книг класса «А». Точнее говоря, список книг, которые надлежало считать таковыми.
Разрушение Большого канона не только уравняло в эстетических правах все книги и всех писателей. Более значимым представляется то, что само представление о «хорошей книге» уже никоим образом не ориентируется на нечто прекрасное и высокое, образцовое и классическое, а тем более — тематически и жанрово определенное. «Поздравляю коллектив театра с творческим успехом, — говорил, по легенде, секретарь ЦК товарищ Демичев. — Хороший получился спектакль. Мне нравится».
Хорошая книга — та, которая мне, МНЕ!!! — нравится. Точка. Тем более, что о суждениях вкуса как основе эстетики («прекрасное — это то, что нравится») говорил не только Демичев, но и Кант.
В связи с этим настоятельно рекомендую зайти на сайт www.imho.ru и своими глазами увидеть, что делается на верхних строчках читательского рейтинга. Некий аналог «средней температуры по больнице» — «средний литературный вкус нации».
И вот здесь наконец пора сказать о самой необходимости потребительской экспертизы — проще говоря, о необходимости советов, «что почитать».
Итак, в-третьих. Лавинообразный рост литературной продукции, казалось бы, настоятельно требует консультационных услуг. Иначе как разберешься в этом изобилии? Говорят, количество информации удваивается чуть ли не каждый год. Но эти поразительные цифры почему-то очень легко забываются. Понятно почему. Эти горы книг, эти мега-гига-терабайты информации не имеют никакого реального смысла для отдельного человека. Количество нейронных связей в человеческом мозге уже много тысячелетий остается постоянным. Нет никаких признаков того, что память человека увеличивается с каждым новым всплеском информационного потока.
Обыкновенный образованный человек, при этом очень любящий чтение, за всю свою жизнь прочитывает не более трех тысяч книг. Если он работает рецензентом или редактором — не более пяти тысяч. Из тридцати примерно миллионов книг, написанных на земле. То есть примерно одну десятитысячную долю процента. Самый общительный человек за свою жизнь успевает познакомиться, подружиться и пообщаться примерно с полутора тысячами людей. Из шести миллиардов живущих на Земле. То есть примерно с двумя десятимиллионными долями процента. Больше не получается. И больше — не надо, вот ведь в чем дело. Хотя, без сомнения, среди непрочитанных книг и неузнанных людей есть просто замечательные. Но люди — особенно взрослые, зрелые, уважающие и ценящие себя — с понятной осторожностью относятся к внезапным предложениям «прочитать отличную книгу» или «встретиться с отличным парнем». Особенно если это предложения со стороны. Должен признаться, не так давно я попросил своих неблизких (подчеркиваю!) знакомых посоветовать мне что-нибудь интересное из современной интеллектуальной прозы. Неблизких — чтобы ответ был сколько-нибудь репрезентативным, не искаженным проекциями моих вкусов, как их представляет себе респондент, если бы он был моим хорошим и давним приятелем. Проще говоря, чтобы друзья не посоветовали мне перечитать мои любимые книги. Итак, я получил вполне согласованные рекомендации. Но эти книги мне совсем не понравились — и как «просто читателю», и как филологу (впрочем, не знаю, можно ли эти аспекты с уверенностью разделить).
«Потребительская экспертиза» культурных продуктов (прежде всего книг) сложилась в обществе уже довольно давно. Эта экспертиза есть не что иное, как неспецифический внешний эффект воспитания, образования, общения — и вообще образа жизни человека. Данного конкретного человека, надо подчеркнуть.
Что, разумеется, никак не ставит под сомнение актуальность сетевой интерактивной экспертизы литературных произведений. Эта экспертиза сама может стать частью современного «онлайнового» образа жизни — и тем самым повлиять на литературные вкусы в более широком, чем индивидуальные рекомендации, смысле. Сложится ли из этого некий Сетевой канон? Каковы будут его социальные функции? Каким структурам власти будет он изоморфен? Посмотрим.