Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2007
Образ жизни политизируется. Политическая сфера меняет тематику. Государство находит новые прерогативы. Патерналистские.
Преобладающая часть нашего образа жизни — рутина. Обычный индивид соблюдает ее или из-под палки, или по привычке. Но меняются условия жизни, и вместе с ними должны меняться привычки. С наступлением модерна перемены становятся все более частыми. Индивид далеко не всегда способен отреагировать на эти изменения сам. Кроме того, нормы поведения меняются по настоянию некоторых инициативных групп — социальных изобретателей (инноваторов) и экспертов, рационализирующих потребительские практики. Помимо воспитательной, у общества появляется и другая функция — перевоспитательная. Культивирование набора привычек и есть собственно то, что мы называем «социализацией» или, если угодно, «обобществлением» индивида. Кто должен этим заниматься?
Тысячелетиями единственным и главным агентом воспитания индивида была семья. Последние два столетия к ней добавилась школа. Кто лучше справляется с воспитанием подрастающего поколения, не вполне ясно. Атрофия семьи в любом случае требует развития альтернативных институтов воспитания. И уж тем более ни семья, ни школа не могут взять на себя функцию перевоспитания.
Семья в большом обществе сама состоит из индивидов, прошедших через предварительное воспитание, и всегда отстает на одну фазу от потребностей в перевоспитании. Семью-то как раз и надо перевоспитывать, чтобы она в свою очередь не воспроизводила «старое». А главное — влияние семьи и школы на индивида резко ослабевает, если не прекращается вообще, как только индивид отделяется в самостоятельное домохозяйство.
Индивид, покидающий семью и школу, становится объектом воспитательно-перевоспитательного манипулирования множества иных агентов. Прежде всего это прозелитствующие конфессиональные и другие самоопределительныесубкультурные целостности, а также производители потребительских товаров, обладающих тотемным или статусно-символическим (престиж) потенциалом и способных организовать вокруг себя потребительские рутины, — то есть, в сущности, субкультуры.
Вот наиболее живописные и охватывающие все общество перевоспитательные кампании последнего времени: народ активно отучают курить, пьянствовать и «неправильно» питаться. Во всех этих кампаниях так или иначе замешано государство.
Самый чистый и масштабный пример — это борьба с курением. Возрастающее перевоспитательное давление накурящих было уже пару десятилетий вообще одной из главных тем общественной жизни в Америке и Британии (меньше, но в возрастающей степени в остальной Европе). Хотя в этой кампании используется в основном медицинская риторика, в этом случае сталкиваются интересы двух субкультурных агентур. Государство сперва пыталось вести себя как положено «Гоббсову» арбитру и «развести» две враждующие субкультуры. Но затем оно стало на одну из сторон конфликта в роли законодателя. Отменяются компромиссы — такие, как курилки в питейных заведениях или клубы только для курящих. Юридический казус: имеет ли право курить у себя дома хозяин надомного бизнеса?
Сегрегацию, таким образом, сменила дискриминация меньшинства, и, между прочим, внушительного меньшинства. Чтобы избежать обвинений в измене либеральному принципу, конечно, гонители курящих упирают не на ущерб, который курящие наносят себе, а на ущерб, который они наносят другим. Твоя свобода, согласно классической формуле Джорджа Стюарта Милля, кончается там, где она наносит ущерб другим. Ключевым понятием в антиникотиновой кампании становится «пассивное курение». Ущемление прав курящих, таким образом, переосмысляется как защита прав некурящих. Многие считают, что вред здоровью некурящих, наносимый курящими, не доказан достаточно убедительно, но, даже если это так, полный запрет курения в любых общественных местах, включая даже те, где собираются одни курящие, юридически не бесспорен, и вокруг этой проблемы возможна содержательная и долгая, может быть, бесконечная дискуссия.
Между тем, появляются дискриминационные практики. Некоторые агентуры уже решаются на акты самосуда (в духе суда Линча). Например, отмечено несколько случаев, когда клиники (в общественном секторе) отказывались шунтировать сердце пациентам с большим стажем курения. А активисты борьбы с курением (среди них есть настоящие фанатики, как и среди борцов за права животных) буквально терроризируют курящих там, где курение еще не запрещено.
Последним шагом в этой коллизии был бы вообще полный запрет курения. От этого шага государство все же воздерживается по причинам, которые кажутся очевидными. Преследование курящих табак по закону технически невыполнимо. Америке этим методом не удается покончить с употреблением тяжелых наркотиков. Какой уж там табак.
Борьба с пьянством началась на самом деле недавно. А именно — когда появился городской промышленный пролетариат. В начале XIX века в Англии будущий гегемон беспробудно пьянствовал. Пьянство было спутником нищеты и долгого, изнурительного рабочего дня и рабочей недели. Церковники (в особенности влиятельная тогда в Англии методистская церковь), филантропы и вдохновенные моралисты вроде СамюэляСмайлса (популярного, кстати, тогда же и в России) занимались неустанной пропагандой трезвости. Общества трезвости росли как грибы. Знаменитые лондонские пабы были задуманы как места культурного досуга и умеренного употребления слабоалкогольных напитков. После Первой мировой войны время работы пивных и продажи алкоголя в магазинах были ограничены. Длительная и настойчивая кампания в общем увенчалась успехом, и пьянство удалось сильно потеснить.
Но вот в начале XXI века появились признаки возвращения пьянства. Теперь, однако, пьет в основном молодежь, и не столько с горя, сколько от бравады и незнания, куда девать лишние карманные деньги. Борьба с пьянством пока обозначилась двумя-тремя кратковременными эпизодами, и методы этой борьбы еще не нащупаны.
У государства есть естественный союзник в борьбе с пьянством — конфессиональные институты. Но от традиционной церкви мало проку, поскольку ее влияние упало, и главной конфессиональной силой становятся авторитарные непрозрачные cекты и «новые религии», которым государство-общество не хотело бы делегировать ничего. Вот сайентологипохваляются (и как будто бы не без основания) своими успехами в борьбе с наркоманией.
Если все-таки государство решится взять их в союзники (открыто или нет), то в воздухе запахнет новой волной клерикализации, что вряд ли оставит равнодушным значительную часть общественности. Эту опасность в свое время высмеял Гилберт Кийт Честертон в образе Англии, принимающей мусульманство (роман «Перелетный кабак»).
Как далеко зайдет государство под влиянием антиалкогольного лобби, сказать трудно. Позиции государства здесь слабее. Во-первых, в отличие от потребления табака, потребление алкоголя не считается объективно вредным, и в этом случае речь идет только о борьбе с его чрезмерным употреблением. Другое и еще более важное отличие этой практики от курения в том, что ее невозможно изобразить как ущербную для других. Пьяный дебош наказуем только по совершении виновного действия и потому, что он дебош, а не потому, что дебошир был пьян.
Воспоминания о попытке (1920-е годы) запретить употребление алкоголя в США (знаменитый «prohibition») отбивают охоту от повторения подобных прямолинейных мер. Но уже одна государственная инициатива имеет место. В рекламе алкоголя и пива по распоряжению государства появилась сопутствующая фраза о «чрезмерном употреблении», которое «может нанести вред вашему здоровью». Стоит вспомнить, что борьба с курением начиналась тоже с этого патерналистского предостережения, а кончилась без малого репрессивной кампанией.
Ожидается, что ведущая роль тут, вероятно, будет принадлежать медиа, но медиа находятся в затруднительном положении. В их собственных интересах, наоборот, романтизация-экзальтация алкоголя, чем медиа всегда и занимались.
Медиа и кинематограф удалось отвадить от прославления табака. Так что опыт есть, но с алкоголем это будет труднее повторить. Если государство будет продолжать свой нажим на практику «перепоя» (bingedrinking по-английски), то можно предвидеть обострение отношений между государством и медиа вокруг классической проблемы свободы слова, каковая свобода для медиа не моральная ценность, а материальный ресурс.
Еще одна перевоспитательная кампания начинается теперь в сфере питания. Диетологи давно уже лезут на кухню со своими советами. К ним с некоторых пор присоединяются кулинарные гуру на телевидении.
Главный их довод — обещание более долгой жизни. Но это недостаточно наглядно. Убедиться в том, что ты прожил на два года и семь месяцев меньше, чем прожил бы, если бы «правильно» питался, не пил, не курил, и получить от этого моральное удовлетворение в «этой» жизни невозможно. У диетологов, однако, с некоторых пор появился более убедительный довод. Теперь они пугают народ ожирением.
Главный телевизионный повар Британии Джейми Оливер даже перенес свою пропаганду здоровой пищи с телевидения в школу. Он организовал настоящую национальную кампанию за оздоровление школьных столовых. Он убедил власти сделать соответствующие распоряжения. Несколько недель показывали по телевизору, как школьники жуют какие-то зеленые листья и вегетарианские бифштексы, запивая их минерализованной водой.
На первый взгляд тут идет борьба с дурной привычкой обжорства, но в действительности все не так просто. На самом деле борьба с ожирением тоже имеет сильный оттенок давления на определенную субкультуру. Под давлением находится «культура нищеты». Прошли времена, когда толстый ребенок был эмблемой буржуйства («Петя, который толстый», Маяковского, например). Теперь ожирение — эмблема бедности.
Дело в том, что нынешняя бедность фиксируется не в сфере питания. У современной европейской бедноты денег не хватает на капитальные потребительские фонды (дома и их аппаратурная начинка, хорошие автомобили, hautecouture), а свой небольшой избыток денег они тратят на еду.
Более изысканная и умеренная пища оказывается намного дороже, чем массовая «еда-отбросы» (junkfood). Органические продукты стоят дороже. Огородные и отборные продукты тоже дороги. Сейчас в моду входят небольшие рынки, где окрестные фермеры, иногда даже занятые огородничеством как искусством в виде побочного занятия, по высоким ценам сбывают свою штучную продукция братьям по классу («выше среднего» — uppermiddle). Такие рынки работают на индустриальных, еще не застроенных заново пустырях или на пустых в выходные дни парковках. Это — статусные тусовки класса стройных и подтянутых. Это дорогое гурманство бедноте не по карману. Беднота к тому же ест больше, просто не зная, куда девать время. Кто-то должен помочь бедноте избавиться от этой привычки. Среди самой бедноты традиции аскетизма слабы.
Тенденция к «исправлению» и рационалистической унификации самых основных потребительских привычек индивида чревата серьезными переменами в политической сфере.
Пока новая тематика центральна только в публичной жизни, то есть в медиа. В программы партий политического истеблишмента она еще не попала и не выдвинулась в центр предвыборных кампаний. Но она, несомненно, будет сдвигаться к центру политической жизни. Сегодня изображать курение табака как главную тему предвыборной борьбы решаются, пожалуй, разве что сатирики-футурологи. Но ведь близка же к центру политической жизни в Америке проблема абортов. А во Франции близка к центру оказалась проблема режима трудовой деятельности (35-часовой рабочий день). Она фигурировала и на последних президентских выборах. Все ближе и ближе к центру во всех богатых и технологически передовых странах проблема потребления энергии и охраны природы. В политическую проблему превращается регулирование/разрегулирование игорного бизнеса. В Англии из-за проекта строительства суперказино (по типу Лас-Вегаса) на карту оказалась поставлена репутация министра культуры в правительстве Блэра, а Гордон Браун, едва став премьер-министром, отменил этот проект, считая это важным для укрепления своего рейтинга.
Одним словом, как было сказано в самом начале этой заметки, у государства развивается новая прерогатива — перевоспитание населения. Этот патернализм можно было бы приветствовать как «благое дело», но нельзя забывать, что подобная «забота партии о благосостоянии трудящихся» несовместима или трудносовместима с либеральной конституционной доктриной, поскольку опасно приближается к подавлению свободного выбора и к дискриминации меньшинств. Это сейчас менее заметно в случае борьбы с чрезмерным употреблением алкоголя и «неправильным» питанием, но очень заметно в случае антиникотиновой кампании. Противники гонений на курильщиков не упускают случая заклеймить эту кампанию как проявление «тоталитаризма». Для этого есть основания.
Дело в том, что представления о «правильном» образе жизни в принципе спорны. Во-первых, часто они недостаточно обоснованны и со временем меняются. Во-вторых, они часто бывают вообще не обоснованы экспертизой, а есть результат морального выбора. В-третьих, даже если какие-то привычки вредны, выбор образа жизни остается делом индивида, то есть тут действует тот же принцип, что и при выборе конфессии, — принцип «свободы совести».
В либеральном же обществе с демократической процедурой меры по регулированию потребления, если в них участвует государство, должны бы стать зоной конфликта в обществе и решаться через политические процедуры.
Но если политические партии включат в свои программы предложения по тем или иным компонентам образа жизни, то они из политических партий strictosensu превратятся в группы (движения) по типу конфессионально-этнических. С такими участниками либерально-демократическая политическая процедура невозможна. Она возникла в обществе, где предмет спора и конвенции — дележка пирога. Там же, где предметом спора оказывается сам способ испечения и поедания пирога, компромисс возможен только в виде культурной автономии (сегрегации, апартеида).
Развитие патерналистской прерогативы государства, то есть его попытки принять участие в проектировании потребительского стиля, в принципе имеет тенденцию совпасть с политикой в отношении этноконфессиональных меньшинств. Это курьезным образом обнаружилось при запрете курения в Британии. Хозяева арабских кафе потребовали (хотя и без успеха) сделать для себя исключение на том основании, что курение кальяна — элемент народной традиции. Аналогичная проблема обнаружилась в некоторых американских штатах, где пытались запретить петушиные бои.
Патернализм государства в сфере потребления в комбинации с установкой на мультикультурализм либо обострит противоречие между двумя этими, в сущности, конституционными доктринами, либо усилит центробежные тенденции в обществе.
Вряд ли можно предполагать, что курящие или пьющие индивиды станут объединяться для того, чтобы потребовать культурной автономии и тем более государственной независимости. Но именно такое абсурдное предположение помогает нам лучше понять наметившуюся тенденцию.
Насколько она зловредна, умолчим. На этот счет у каждого свои представления. Я думаю, что зловредна. Но ведь сколько голов, столько и умов, не так ли?