Беседа с Владимиром Рыжковым
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2007
Владимир Александрович Рыжков (р. 1966) — депутат Государственной Думы Федерального Собрания России.
«Неприкосновенный запас»: По мере приближения парламентских выборов оппоненты партии «Единая Россия» все чаще упрекают ее в том, что она, на всех уровнях злоупотребляя административным ресурсом и нарушая правила нормальной политической конкуренции, ведет себя «не по-товарищески» по отношению к иным партиям. Но критиковать за это «Единую Россию» можно только в том случае, если она действительно является политической партией в классическом смысле. На этот счет, однако, есть серьезные сомнения. А каково ваше мнение?
Владимир Рыжков: Все зависит от определений, которыми мы пользуемся. Слово «партия» традиционно трактуется просто: а) как часть общества, часть политической системы, которая характеризуется наличием какой-то программы, отражающей ценности левого или правого спектра; б) как организация, выдвигающая лидеров, озвучивающих ее устремления и привлекающих под ее знамена сторонников; в) как объединение, регулярно участвующее в выборах на всех уровнях.
Есть ли у «Единой Россией» признаки партии? Безусловно. Во-первых, ее структура выстроена довольно жестко: есть публичные органы, исполнительный комитет, политсовет, региональные отделения, председатели отделений на всех уровнях, аппараты сверху донизу. То есть по данной позиции все нормально. Во-вторых, подбором кандидатов для участия в выборах эта партия также занимается, как и положено; в регионах сейчас идет жесткая борьба между элитными группировками — за попадание в списки «Единой России». В-третьих, в избирательный процесс она вовлечена самым непосредственным образом.
«НЗ»: Но есть ли у этой партии специфика, отличающая ее, скажем, от классических западноевропейских партий?
В.Р.: Да, наличие такой специфики не вызывает сомнений. Это — доминантная партия, внешне такая же, как, например, некогда итальянская христианско-демократическая партия или шведская социал-демократическая партия. Но в то же время нельзя не заметить и фундаментального отличия: «Единая Россия» встроена в принципиально иную модель власти, ибо ни в Швеции, ни в Италии нет аналога такого уникального института, как московский Кремль. Именно здесь главное отличие: там победившие на выборах партии непосредственно властвовали, либо в одиночестве, либо в коалиции, в то время как «Единая Россия» властвующей партией, несмотря на все свои электоральные успехи, не является. Россия, как известно, — президентская республика, в которой даже доминантная партия, добившаяся успеха на парламентских выборах, не формирует состав правительства и не влияет на кандидатуру премьер-министра. В нашем случае более уместны аналогии не из Европы, а из Латинской Америки: российская модель похожа как раз на те, где главной политической фигурой выступает популярный и опирающийся на плебисцитарную поддержку президент, а партии остаются лишь инструментом удержания власти в руках президента и передачи этой власти его преемнику. Причем такая доминирующая партия в подобных системах просто необходима. Президент, разумеется, может передавать власть просто так — подобно тому как первый президент России с помощью бюрократии и подконтрольных СМИ передал полномочия второму президенту России. Но персональную передачу власти удобно и выгодно дополнить таким механизмом, как доминантная партия: это укрепляет устойчивость системы. Я, например, уверен, что «Единая Россия» будет играть важную символическую роль в процедуре утверждения преемника.
Кроме того, у нас ведь есть парламент, и хотя он слабый, с ограниченными полномочиями, его тоже надо контролировать. И для этих целей доминантная партия также жизненно необходима. Я уже не говорю о том, что подобная партия помогает структурировать элиты. Вот у Ельцина в 1990-х годах такой партии не было — и элиты были чрезмерно автономными: губернаторы отбились от рук, бизнес приобрел огромный вес, даже отдельные мэры городов тогда стали самостоятельными политическими игроками. А «Единая Россия» позволила упорядочить былой хаос, включив всю российскую бюрократию в состав единой управленческой иерархии.
Похоже, первый вывод, к которому мы пришли, заключается в следующем. Нельзя отказать «Единой России» в том, что это партия, но столь же очевидно, что это своеобразная партия, потому что она является не «властвующей», а «привластной». А второй вывод — аналогии с нашей системой лучше искать не в Европе, а в Латинской Америке.
«НЗ»: Иными словами, «Единая Россия» востребована в ситуации, когда исполнительные полномочия неотделимы от законодательных полномочий, а так называемые ветви власти срастаются в единую «вертикаль». Именно такая нерасчлененность и рождает, на мой взгляд, потребность в партии описанного типа. Тут, правда, возникает вопрос: а почему мы обзавелись только одной такой партией? Даже если исходить из вашего тезиса о том, что это прекрасный инструмент обслуживания высшей бюрократии, трудно предположить, что эта самая высшая бюрократия настолько едина! Там ведь есть разные группы, интересы, фракции, и все это нужно обслуживать. Не думаю, что это удобно делать с помощью одной и единственной политической структуры. Почему у «Единой России» не возникает не то чтобы оппонентов, но конкурентов, устроенных точно так же, — партий, таких же странных и далеких от классических образцов, как она сама?
В.Р.: Здесь, как мне кажется, очень важный вопрос о слиянии публичной политики, публичных институтов — и бюрократии. В этой связи хотел бы напомнить о концепции Алексея Салмина, касающейся современной России. Напомню, что на протяжении 1990-х годов он разрабатывал теорию, согласно которой современное российское государство и современный российский социум — это гибрид старых, советских институтов, практик и представлений и имплементированных новых, постсоветских институтов, практик и представлений. На мой взгляд, это многое объясняет. С одной стороны, мы видим практически не затронутые реформами КГБ, армию, милицию, бесконтрольный государственный аппарат. С другой стороны, мы наблюдаем и ростки нового: разрозненные, но реальные элементы гражданского общества, слабый парламент, спорадически независимую прессу. Сочетание рудиментарных институтов и практик советских времен с некоторыми новациями и составляет основу происходящего у нас сегодня. Сказанное касается и интересующей нас «Единой России». Эту партию порой остроумно называют КПСС light, сопоставляя ее с прежней КПСС, которая была, несомненно, hard. Во втором случае, несмотря на сращивание партийного аппарата с советским аппаратом, последнее слово оставалось все-таки за партийным аппаратом. Партия тогда была властвующей структурой; но сейчас все переменилось — «Единой России» и в голову не приходит замахнуться на что-нибудь вроде контроля. Все попытки новой партии власти поставить чиновников под свой контроль пока остаются безуспешными. Сращивание в данном случае ограничивается лишь тем, что бюрократия совершенно справедливо воспринимает «Единую Россию» как свой инструмент и совершенно не склонна считаться с амбициями партийцев. В нынешнем варианте сращивание приняло форму поглощения — бюрократия поглотила и подчинила себе «партию власти».
«НЗ»: Но почему все-таки используется только одна партия?
В.Р.: Это, на мой взгляд, легко объяснить. Сошлюсь на опыт Либерально-демократической партии Японии (ЛДПЯ), весьма любопытный. Дело в том, что ЛДПЯ — очень интересное образование. Во-первых, это реально властвующая партия, принимающая политические решения, настоящий центр власти. Но при этом она не монолитна: в ней шесть или семь фракций, в каждой из которых — десятки депутатов японского парламента. За каждой фракцией стоит крупный бизнес; условно говоря, та фракция, которая обеспечивает дружественным фирмам наиболее выгодные контракты, и оказывается правящей. Именно из ее рядов выдвигается премьер-министр. Внутренняя война между этими группировками идет жесточайшая. Возникает вопрос: почему ЛДПЯ до сих пор не раскололась на враждебные партии, а конкуренция не выплеснулась за ее границы? Объяснение простое: интересы корпорации в целом выше интересов отдельных ее частей. Аналогия с Россией здесь прямая. Кремль, создатель нашей партийной системы, отлично понимает, что в российской политике могут быть задействованы огромные ресурсы, и потому опасается, что если спровоцировать общенациональный раскол элит — по типу Ставрополя или Самары, — то это может привести к хаосу. А там недалеко и до двух конкурирующих кандидатов в президенты.
«НЗ»: И тогда у нас начнется Украина…
В.Р.: Да, тогда начнется реальная борьба за власть — с непредсказуемым исходом.
«НЗ»: Но мы, как избиратели, от этого только выиграли бы. Ведь потребитель всегда выигрывает от конкуренции продуктов на рынке.
ВР.: Бесспорно. Но Кремль как корпорация и ориентированное на него высшее чиновничество, конечно же, видят в этом несомненную угрозу, тем более что в нашей истории раскол элит неоднократно случался — последний раз в 1990-х годах. Именно отсюда, на мой взгляд, такая неопределенность с проектом «Справедливая Россия». С одной стороны, президент Путин поддержал эту партию, но, с другой стороны, ее сейчас активно сдерживают — мощно стартовав осенью минувшего года, она уже растеряла половину своих избирателей.
«НЗ»: Давайте теперь посмотрим, что же мы имеем. По вашим словам, у нас есть подавившая всех и ставшая монополистом партия власти, которая, однако, настоящей партией власти не является, поскольку ничего не контролирует и не регулирует. Можно ли отсюда сделать вывод о том, что страной управляет группа лиц, которая не находится под контролем ни одного общественного института и вершит свою власть, как ей, этой группе, вздумается? Это — первый, фундаментальный вопрос. А второй вопрос более частный: не следует ли нам ожидать в ближайшее время выделения в «Единой России» грызущих друг друга, но все же не раскалывающих ее, противоборствующих фракций на манер ЛДПЯ?
В.Р.: Вопрос с группой лиц не так прост, как кажется на первый взгляд. С одной стороны, действительно, некий сегмент политической системы — условно назовем его «Кремлем» — умело и бесконтрольно манипулирует всеми сторонами современной российской жизни. Но, с другой стороны, эти люди заручились широкой поддержкой, как в элитах, так и в обществе в целом. Большая часть российских элит только выиграла от прихода Путина к власти. Выиграли и силовые ведомства, и федеральная бюрократия, и даже губернаторы. Последним, к примеру, теперь не надо мучиться с выборами — а это очень действовало им на нервы, вспомните шокирующую победу Михаила Евдокимова на Алтае. Крупный бизнес, за исключением трех или четырех человек, тоже выиграл. Разумеется, и в элитах есть недовольные, но они ничего не решают. Простой народ тоже доволен: свободы удалось весьма выгодно обменять на благополучие. Примерно так же в свое время Гитлер покупал немцев. Действительно, бюджет увеличился многократно — и часть его средств идет напрямую людям. Уход (и увод) населения от политики стал составной частью нормализации жизни.
«НЗ»: Но если все так довольны, то почему недовольны вы? Не пора ли смириться — ведь, как мне представляется, все это надолго?
В.Р.: Принято считать, что наше общество более двух десятилетий находится в состоянии транзита. Но мне кажется, что описанный выше новый общественный договор — «мы вам благополучие, а вы нам свои права и свободы» — может означать и конец транзита. А если транзит продолжается — то это переход к чему, куда? У меня крепнет ощущение, что с появлением Путина российский транзит все-таки закончился. С апреля 1987-го по январь 2000 года мы шли по туннелю, но теперь — вышли на свет. И обнаружили себя в объятиях все той же «русской системы», о которой пишет Юрий Пивоваров: вернулся старый, традиционный российский уклад, с персонализированной властью «царя», в руках которого аппарат принуждения, послушная партийная система во главе с сервисной партией, основные государственные ресурсы. Надолго ли такое состояние? Скорее всего, да: периоды реформ у нас всегда чрезвычайно кратки. Попытки создать новую систему отодвинуты в сторону — Путин выбрал проверенный и привычный для России способ организации политии.
«НЗ»: Но структура, которую вы называете традиционной, неэффективна!
В.Р.: Вот тут мы и вернемся к вопросу, почему я и многие люди похожего склада ума недовольны. Отнюдь не факт, что эта система приведет страну к гибели. Россия тысячу лет живет при такой системе — ее хватит еще не на один десяток лет. Российская бюрократия так или иначе обеспечивает функционирование государства, хотя и низкокачественное. Это, конечно, не good governance, а скорее bad governance (аналогов этим терминам в русском языке нет, что тоже симптоматично: наш язык исторически не проговорил этого различия!), но это ведь лучше, чем хаос. Чем же мы недовольны? Прежде всего тем, что эта традиционная русская система — проигрывает. Если, разумеется, не с Африкой себя сравнивать. Рядом с нами функционируют весьма эффективные политические образования, у которых многому можно было бы научиться. На это Кремль нам говорит: а вы уверены, что в России такие образцы приживутся? С нашими традициями и нашим состоянием общества? Вопрос-то далеко не праздный, между прочим. Мы понимаем, что ничего не гарантировано. Но зато, если получится, страна станет более успешной.
Как будет эволюционировать режим — сказать трудно. Но, как свидетельствует социология, новая реальность уже нормализована. Транзит действительно завершился: бюрократия правит, она контролирует экономику, тратит нефтяные доходы, в том числе и на нужды населения, рядовые граждане в политику не вмешиваются. Тут уместно подчеркнуть отличие нынешнего режима от советской власти. Коммунисты систематически угнетали частную жизнь; но сегодня частная жизнь вполне свободна: смотри и читай что хочешь, езди куда хочешь, покупай что хочешь. С точки зрения бывших советских людей, страна сейчас свободна; в этом смысле подавляющее число граждан считают, что жизнь стала лучше. И даже полагают, что в России сегодня — демократия. Противникам режима надо осознать, что это все гораздо прочнее, чем порой видится. А «Единая Россия» есть составная часть этой системы, одна из гарантий статус-кво.
«НЗ»: То есть у нас нет никаких оснований ожидать, что «Единая Россия» завершит свою жизнь так же, как ее закончила КПСС?
В.Р.: В ближайшее время — нет, этот режим гораздо устойчивее. Он более рационален и менее жесток. Похоже, что Россия еще не проделала ту необходимую работу по переоценке своего прошлого, без которой иной путь невозможен.
«НЗ»: Вы меня напугали. Следующее интервью давайте посвятим социальному оптимизму.
В.Р.: Договорились.
Беседовал Андрей Захаров
4 июня 2007 года