Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2007
Итак, поговорим о «длинных 1970-х». Не знаю, каково мнение других авторов номера, но мое собственное мнение о моем собственном времени выскажу. Не так давно в РГГУ случилось нечто вроде внепарламентских слушаний по поводу 1970-х. Я позвал с собой старшего товарища. Он с энтузиазмом откликнулся, но в последнюю минуту занемог. Вскоре он устроил в театре на Таганке чествование шестидесятников, в рядах которых, впрочем, оказалась и Таня Малкина. По смыслу, но, конечно, не по возрасту, по-моему, правильно. Что касается РГГУшных слушателей, то выступающие просто не могли понять, кто что говорит, настолько разное каждый подразумевал под «длинными 1970-ми». Зато на шестидесятническом торжестве я был до слез умилен слиянием зала и президиума в едином чувстве глубокого морального удовлетворения. Излишне упоминать, что на РГГУшных слушаниях никакого зала и президиума не существовало.
Впрочем, я, как всегда, призван говорить в «НЗ» об экономике. Ладно, может быть, воспоминания о тогдашней экономике помогут что-то прояснить. Экономика, согласно чудесному замечанию Хайека, — это наука о мнениях. Социология тоже вроде бы наука о мнениях. Но социология занимается высказанными мнениями, а экономика — мнениями, реализующимися в поведении людей. В конце концов, что такое, например, цены, как не мнения?
Для того чтобы понять, чем были 1970-е, необходимо сравнить их с 1960-ми и 1980-ми. Для меня — впрочем, как и для многих других людей — 1970-е начались с 1968 года и закончились смертью Брежнева. Громыхание наших танков по пражским улицам означало конец «социализма с человеческим лицом», а вместе с ним — всех шестидесятнических иллюзий и переход совсем в другую эпоху. Если в 1960-е происходила сплошная «битва в пути» и активные люди старались жить «не хлебом единым», то в 1970-е мыслящая Россия отгородилась от государства и вдруг стала обустраиваться по-своему. Возникло принципиально новое мнение о механизмах проживания.
Прежде всего появились «несуны». Среди рабочего люда возникло понимание, что работа ценна не столько зарплатой, сколько возможностью «стырить» нечто значимое либо для своего хозяйства, либо для обмена. Становление черного рынка, как всегда, шло безумными темпами. Следующим явлением стали «цеховики». Думаю, что «цеховики» тут же породили торговлю «из-под полы». А может быть, наоборот. В таких нюансах должны бы разобраться историки экономики. К сожалению, их интересуют такие мифологемы, как «застой» или что-нибудь этакое в таком же роде.
Какой там «застой»! Страна просыпалась. Жулики мошенничали. Чиновники ринулись их крышевать, а правоохранительные органы слились в экстазе с идеологическими. Трогательные истории Щелокова, Чурбанова и иже с ними не должны заслонять от нас фундаментальный факт — возникновение альтернативной экономики. Например, в магазинах продавались чешские люстры — конечно, «из-под полы». К Чехословакии они никакого отношения не имели, но они — были. Каждый может вспомнить и другие пикантные факты. Шло бурное становление теневой экономики.
Теневая экономика была, есть и, видимо, будет везде и всегда. Проблема досчета ВВП не у нас выдумана. В стабильных экономиках «тень» колеблется где-то около 20%. В экономиках трансформирующихся, например в сегодняшней Центральной Европе, ее оценивают в 30-35%. Еще недавно теневую часть нашей экономики независимые эксперты считали равной 50%. Сегодня наши статистики настаивают, что она снизилась до центральноевропейского уровня. Твердо утверждать это, по-моему, излишне оптимистично. Но в «длинные 1970-е» она явно превышала даже недавние рекорды. Сегодня мы любим поговорить о коррупции, подразумевая, что это отступление от нормальных экономических отношений. В 1970-е положение было принципиально иным. Теневая экономика и была нормальной экономикой, благодаря которой жила страна. Абсолютно так же, как «самиздат» и «тамиздат» и были нормальной литературой, которую можно было читать без риска тронуться умом. Но литература — продукт деликатесный, не всеми потребляемый, а вот контрафактные «шмотки», сварганенные цеховиками, потребляли все.
Если судить по официальным цифрам, то страну спасло от банкротства «чудо Байбакова». Открыли и начали эксплуатировать Самотлор. Потянулся нефтепровод «Дружба», мы сели на иглу энергоносителей, и в страну пошел импорт. Весь импорт, за исключением разбираемого начальством, шел через теневую экономику. Да и, откровенно говоря, можно ли считать систему спецраспределителей светлой, открытой экономикой? Большой вопрос. Ведь даже деньги, этот универсальный измеритель, не были в те годы столь универсальны. Инструктор горкома КПСС на 140 рублей в месяц мог содержать семью из трех-четырех человек вполне безбедно, а инженер на те же 140 плюс работающая жена не мог перебиться до зарплаты даже с одним ребенком. А деньги тем не менее были. Но где они были и чем они были?
Вспомним еще некоторые пикантные факты. Допустим, в неком городе в банках не было денег, то есть того, что банкиры называют «подкреплением», — налички. В город завозили не свежеотпечатанные бумажки, а водку, и тотчас банки наполнялись достаточным количеством «хрустов», чтобы выдать зарплату всему работающему населению. Или, например, в другой город завезли югославские «стенки», довольно дорогие по тогдашним меркам. И довольно много. За два часа они были вчистую распроданы, но никто ни рубля не снял в сберкассах.
Что же произошло? Если до того наши замечательные шестидесятники ходили по Хрущевым да Брежневым с проектами разведения кукурузы или издания «Одного дня Ивана Денисовича», то в 1970-е, по окончании «пражской весны», редко кому хотелось спасать «косыгинскую реформу» или хлопотать о реабилитации «Доктора Живаго». Экономика четко разделилась на «мы» и «они». «Мы» делали технические и научные открытия или усовершенствования, которые не имели никаких шансов на «внедрение», по крайней мере в нашей стране. Начался расцвет русской живописи и поэзии. С мертвой точки сдвинулась проза — «Москва-Петушки», Женя Харитонов, «Школа для дураков», «Это я, Эдичка». Я очень уважаю Байбакова, и не только за создание нефтегазового комплекса, но и за деятельность на посту председателя Госплана СССР — единственного островка здравого смысла посреди пьяного бардачного разгула. Но, несмотря на это уважение, убежден, что не «чудо Байбакова» и не Госплан спасли страну, а создание альтернативной экономики, обслуживающей внутренний рынок.
Самое время сравнить 1970-е с бездарными 1980-ми. Смерть Брежнева всколыхнула полузамерзших шестидесятников. Появились и молодые люди с ворохом прожектов переустройства социализма. Здесь следует подчеркнуть разницу в предложениях семидесятников и восьмидесятников. Если в 1970-е лоббировали то «бригадный подряд», то «хозрасчет», то есть какие-то способы отгородиться от государства, его всевидящего ока, его всеслышащих ушей, то в 1980-е последовательно появлялись такие безумия, как «усиление социальной составляющей планов», «жилище-2000», «ускорение научно-технического прогресса».
Но вернемся в 1970-е. Одной из шокирующих подробностей тех лет были избирательные расстрелы. Время было вегетарианское не только по сравнению со сталинским, но и с хрущевским. Тем не менее то директора «елисеевского» магазина хлопнут, то дело «Океана» возникнет. Сегодня трудно логически понять причину выбора той или иной жертвы. Может быть, кто-нибудь кому-нибудь на ногу наступил не вовремя. Мало ли что! Но охлос рукоплескал. А это было главное. Ну, не съезды же КПСС сплачивали страну! Растерзать одного-двух «коррупционеров» — большое удовольствие для народа. Тем не менее не надо преувеличивать эффект сплочения от таких мероприятий. Все-таки разделение на «мы» и «они» гораздо серьезней.
Как-то в конце 1970-х я присутствовал при разговоре Григория Ханина (помните потом опубликованную «Лукавую цифру»?) с Виктором Волконским. «Витя! У нас отрицательный прирост. Страна гибнет!» — волновался Ханин. «Какое там гибнет, Гриша! — недоумевал князь-профессор. — После войны, например, сажали картошечку, ели, выжили».
Опыт 1970-х — школа раздельной жизни общества и государства. Поверить в возможность гражданского общества — общества, порождающего и контролирующего государство, — для семидесятников невозможно. Даже 1990-е годы не поколебали убеждений обеих сторон в своей несовместимости. Конечно, я понимаю, что по большому счету правы шестидесятники-восьмидесятники. Если когда-нибудь мы построим гражданское общество и нормальную экономику, то, конечно, их немудреными стараниями. Однако, пока суть да дело, надо жить. А жизнь в России — творческая, свободная, предпринимательская, талантливая — возможна только в семидесятнической, извините за выражение, парадигме. Анализ особенностей альтернативной жизни общества, общества вне государства, чрезвычайно интересен и опять становится актуален, как пишут в диссертациях.