Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2007
Владимир Викторович Попов (р. 1954) — профессор Российской экономической школы, заведующий отделом Академии народного хозяйства при Правительстве РФ.
Владимир Попов
Почему снижались темпы роста советской экономики в брежневский период?[1]
Вопрос, сформулированный в заглавии, кажется несложным, однако ответить на него не так просто. В самом деле, почему? Если все объяснять природой плановой экономики, которая, как говорят, «не работает», то неясно, почему она демонстрировала исключительно высокие, прямо-таки «азиатские» темпы роста в 1950-е годы. Темпы роста производительности труда в СССР (не по официальной статистике, а по альтернативным оценкам, которые корректируют официальные данные в сторону занижения) снизились с 6% в 1950-е годы до 3% в 1960-е, 2% в 1970-е и 1% в 1980-е (рис. 1).
Почему же в 1950-е годы плановая экономика «работала» лучше, чем сегодняшняя рыночная российская, и не хуже, чем экономика «азиатских тигров» в 1950-1970-е, а потом «работать» перестала? Ссылки на нефтяные цены не помогают, поскольку их радикальное снижение произошло в 1986 году, тогда как в 1973-1982 годы цены были как раз очень высокими, что, однако, не привело к ускорению роста.
Больше того, природа замедления темпов роста в СССР в 1960-1980-е годы не укладывается в стандартные объяснения, предлагаемые теорией экономического роста. Последняя допускает, что по мере увеличения доли инвестиций в валовом внутреннем продукте (ВВП) — с 15% в 1950-м до более чем 30% в 1985-м — отдача от этих инвестиций должна сокращаться, и темпы роста экономики, соответственно, могут замедляться. Однако остается непонятным, почему азиатские экономики могли поддерживать высокие темпы роста, поднимая долю инвестиций в ВВП до еще более высоких значений. В Китае, например, доля инвестиций в ВВП выросла с 30% в 1970-1975 годы до почти 50% в 2005-м, а ежегодные темпы роста сохраняются на уровне 10% вот уже почти три десятилетия[2]. Почему же в Советском Союзе темпы роста систематически падали при растущей доле инвестиций в ВВП, да так, что, согласно распространенному сравнению, в 1980-е годы СССР имел японский уровень инвестиций при совсем неяпонских результатах.
Если же, напротив, предположить, что перенакопление капитала в рыночной экономике не должно вести к значительному падению отдачи от него и замедлению темпов роста, то в таком случае дело, следовательно, в природе самой плановой системы, которая делает новые инвестиции неэффективными. Но почему тогда эта плановая система демонстрировала исключительно высокие темпы роста производительности труда в 1950-е годы? Военные расходы были уже высокими и продолжали повышаться (с 9% ВВП в 1950-м до 10-13% к концу десятилетия[3]), а доля инвестиций в ВВП, хоть и существенно увеличилась, к 1960 году все еще была ниже 25%.
Очень высокая доля военных расходов и умеренный уровень инвестиций не должны при прочих равных условиях приводить к быстрому росту. Но факт остается фактом — 1950-е годы были «золотым периодом» советского и российского экономического роста — за исключением периода НЭПа (1921-1929), ни СССР, ни Россия никогда не развивались быстрее, чем советская плановая экономика 1950-х. Остается заключить, что в самой советской плановой системе, в принципе способной к быстрому развитию, в 1960-1980-е годы произошли некие изменения, подорвавшие прежний потенциал роста.
Факторы экономического роста в СССР и в Восточной Азии
В классической теории экономического роста факторы роста делятся на экстенсивные (увеличение вложений ресурсов — труда, капитала, земли) и интенсивные (технический прогресс в широком смысле этого слова — все нововведения, ведущие к повышению отдачи этих вложений). Считается, что увеличение вложений одного из факторов без пропорционального увеличения вложений других непременно ведет к снижению отдачи. Так, скажем, увеличение капиталовложений в машины и оборудование без соответствующего увеличения занятости будет давать все меньшие и меньшие приросты выпуска. Поэтому форсировать инвестиции — ускоренно накапливать капитал — не слишком выгодно: произойдет снижение эффективности капиталовложений, так что ускорение роста если и произойдет, то самое незначительное и временное.
В течение многих десятилетий советский опыт экономического роста расценивался на Западе как хрестоматийный пример «болезни чрезмерного инвестирования», ведущей к падению совокупной факторной производительности[4]. Его называли лучшей иллюстрацией выводов классической модели Солоу, предсказывающей, что темпы роста в долгосрочном плане не зависят от доли инвестиций в ВВП, а отдача от этих инвестиций падает по мере увеличения капиталовооруженности. СССР, как говорила Алиса в Стране чудес по другому поводу, приходилось бежать вдвое быстрее, чтобы остаться на том же самом месте. Оценки совокупной факторной производительности показывали ее уменьшающийся вклад в экономический рост. В 1970-1980-е годы этот вклад даже стал отрицательным, так что положительные темпы роста достигались только благодаря расширению масштабов использования труда и в особенности капитала (основных фондов).
Однако в странах Восточной Азии (Японии, Южной Корее, Тайване, Сингапуре, Гонконге, а затем и в Китае) быстрый экономический рост продолжался несколько десятилетий при очень высокой доле инвестиций в ВВП. Получалось, что они пользовались советским рецептом форсированного экономического роста с гораздо большим успехом.
В 1994 году Пол Кругман — один из самых известных американских экономистов, основываясь на новых расчетах факторов экономического роста в Восточной Азии, произведенных Элвином Янгом, заключил, что тайны восточноазиатского роста не существует[5]. Он доказал, что восточноазиатский рост был в основном экстенсивным, как и в СССР, что вклад технического прогресса (совокупной факторной производительности) в общий результат был гораздо меньше, чем в развитых странах.
Из этого следовало, что никакой великой тайны в азиатском росте нет — если вы готовы направлять свыше трети своего ВВП на инвестиции, ограничивая потребление, то тоже можете так расти, и не надо изобретать колесо. Кроме того, Кругман предсказывал, что этот рост скоро закончится, как закончился советский, потому что по мере истощения резервов рабочей силы из-за полного вовлечения женщин в производство и замедления притока крестьян в города наращивание инвестиций дает все меньшую отдачу, эффективность накопления все более падает. Такое замедление роста уже произошло в Японии (с 1970-х годов), в Корее и на Тайване (с 1980-х), несмотря на сохраняющуюся высокую долю инвестиций в ВВП, и теперь должно произойти в странах АСЕАН и в Китае.
Валютные кризисы 1997 года, сразу же после которых темпы роста стран Восточной Азии резко замедлились, казалось бы, подтвердили правоту Кругмана. Для Китая, правда, кризис был, что слону дробина: ВВП продолжал расти, только темп роста снизился с 9% в 1997-м до 8% в 1998-м и 7% в 1999-м, а в 2000-2006-х вновь вырос до 9-10%. Но вот в странах Юго-Восточной Азии ВВП в 1998 году упал на 9%, а в «четырех тиграх» — Корее, Тайване, Сингапуре, Гонконге — на 3%.
Однако на это есть, как минимум, три возражения. Во-первых, то, что экономисты называют экстенсивным ростом, например, ускоренное накопление капитала при слабом росте рабочей силы и отсутствии технического прогресса, вполне может вести к повышению уровня хозяйственного развития — ВВП на душу населения. Если Южная Корея повысила свой ВВП на душу населения с менее 10% уровня США в 1960-м до 50% в 1995-м, то, как говорится, дай бог каждому такое экстенсивное развитие. Пусть при этом эффективность накопления падает, пусть потом даже темпы роста упадут — дело уже сделано, страна вырвалась из отсталости.
Дело в том, что производительность труда зависит от двух факторов — капиталовооруженности (величины капитала в расчете на одного занятого) и технического уровня производства. В развивающихся странах оба показателя ниже, чем в развитых, поэтому ускоренное накопление капитала, ведущее к росту капиталовооруженности, для таких стран — магистральный путь догоняющего развития. Так что ничего постыдного в «экстенсивном» ускоренном накоплении капитала нет, наоборот, есть загадка — почему одним странам удается поддерживать высокую долю инвестиций в ВВП, а другим нет.
Во-вторых, после кризисов 1997 года Восточная Азия опять, похоже, «принялась за старое» — валютно-финансовые кризисы не похоронили быстрый рост раз и навсегда, но оказались лишь «временными трудностями роста». Теперь кажется, как и предсказывали некоторые авторы[6], рост в странах АСЕАН и Китае продолжится и через несколько десятилетий превратит их в экономически развитые государства, как это произошло ранее с Японией, Кореей и Тайванем.
Но даже если быстрый азиатский рост закончится завтра, предмет для обсуждения все равно не исчезнет. Чудо уже состоялось, свершилось на наших глазах, в мире не было таких прецедентов, никто не рос так быстро как Япония, Корея, Тайвань, страны Юго-Восточной Азии, Китай. И если рост завтра прекратиться, мы будем иметь две загадки вместо одной — надо будет объяснить не только, почему рост был раньше, но и почему он закончился теперь. Как говорил нобелевский лауреат по экономике Роберт Лукас, «…если мы знаем, что такое экономическое чудо, мы должны суметь его сотворить»; ну а если не можем сотворить, значит, не знаем.
И, наконец, в-третьих, самое важное. Упоминавшиеся статистические оценки Элвина Янга, свидетельствующие о слабом вкладе технического прогресса в восточноазиатский рост, не единственные, есть и другие, показывающие, что этот вклад был примерно таким же, что и в западных странах, и значительно выше, чем во всех других развивающихся. Тогда получается, что Восточная Азия знает не одну, а две великие тайны — не только как поддерживать высокую долю инвестиций в ВВП, но и как обеспечить более высокие темпы технического прогресса, чем в других догоняющих странах.
Не в последнюю очередь по этой причине сама классическая модель роста в 1980-е годы подверглась ревизии — главным образом из-за того, что восточноазиатский стремительный рост не укладывался в схему, предусматривающую непременное снижение эффективности накопления по мере увеличения доли инвестиций в ВВП. И в СССР, и в Восточной Азии доля инвестиций в ВВП была высока, только вот результаты были различны: в Советском Союзе нужно было все больше и больше инвестиций, чтобы не падали темпы роста (а они все равно продолжали падать), тогда как в Восточной Азии увеличение инвестиций приводило к ускорению роста.
Поэтому и появились модели так называемого эндогенного роста, в которых технический прогресс сам зависит от накопления физического капитала (машины, сооружения) и человеческого капитала (запас знаний и профессиональных навыков). Модели эндогенного роста предсказывали, что при высоких темпах накопления (высокой доле инвестиций в ВВП) поддерживать высокие темпы роста экономики можно бесконечно долго. А если рост замедляется, как в Японии, Корее, на Тайване и в СССР, то, значит, виноваты какие-то специальные факторы, ошибки в экономической политике.
Печальная история замедления советского роста, таким образом, получила иную интерпретацию, превращаясь из правила в исключение — все дело в плановом характере экономики. В рыночной среде такое замедление роста при наращивании инвестиций произойти не могло, рыночные экономики с высокой нормой накопления (Япония, Корея, Тайвань) доказали свою способность к быстрому росту — по крайней мере до тех пор, пока они не догнали развитые страны. А вот в Советском Союзе рост замедлился еще до того, как советский ВВП на душу населения приблизился к уровню передовых стран.
Вопрос о том, в какой мере замедление роста в советской плановой экономике в 1960-1980-е было вызвано перенакоплением капитала (основных фондов), а в какой было следствием специфических причин, коренящихся в природе плановой экономики, не имеет однозначного ответа в литературе. Некоторые авторы, анализируя факторы советского экономического роста с использованием производственной функции Кобба-Дугласа, приходят к выводу, что вклад технического прогресса в экономический рост постоянно сокращался из-за перенакопления капитала[7]. Другие, однако, указывают, что есть и альтернативное объяснение, никак не противоречащее основным стилизованным фактам, а именно — низкая эластичность замещения труда капиталом[8], ведущая к падению эффективности накопления даже при постоянных темпах технического прогресса. Причем эмпирически проверить, какую именно функцию надо использовать, не представляется возможным, все зависит от принятых предпосылок. Аргументом в пользу использования CES-функции, однако, служит то обстоятельство, что нестыковка в объяснении разных результатов экономического роста в Японии, Корее и на Тайване, с одной стороны, и в СССР — с другой, исчезает, если только предположить, что в СССР эластичность замещения труда капиталом была меньше единицы[9].
Истерли и Фишер в одной из лучших статей о советском экономическом росте[10] показывают, что повышение капиталоемкости в СССР в 1960-1980-е годы было не больше, чем в Японии, Корее и на Тайване в период их быстрого роста (таблица 1), так что объяснить
Таблица 1. Факторы экономического роста в СССР (альтернативные оценки) и в некоторых быстрорастущих азиатских экономиках в 1928-1990 годы, среднегодовые данные, в % [11]
| Страна / Период | Производительность труда | Капиталовооруженность | Капиталоемкость | Совокупная факторная производительность (единичная эластичность замещения труда капиталом) | Совокупная факторная производительность (эластичность замещения труда капиталом = 0,4) |
| СССР (1928-1939) | 2,9 | 5,7 | 2,8 | 0,6 | — |
| СССР (1940-1949) | 1,9 | 1,5 | -0,4 | 1,3 | — |
| СССР (1950-1959) | 5,8 | 7,4 | 1,6 | 2,8 | 1,1 |
| СССР (1960-1969) | 3,0 | 5,4 | 2,4 | 0,8 | 1,1 |
| СССР (1970-1979) | 2,1 | 5,0 | 2,9 | 0,1 | 1,2 |
| СССР (1980-1987) | 1,4 | 4,0 | 2,6 | -0,2 | 1,1 |
| Япония (1950/57/65/-1985/88/90)* | — | — | 2,3-3,2 | 1,7 — 2,5 | — |
| Южная Корея (1950/60/65-1985/88/90)* | — | — | 2,8-3,7 | 1,7 — 2,8 | — |
| Тайвань (1950/53/65-1985/88/90)* | — | — | 2,6-3,1 | 1,9-2,4 | — |
* Вилка значений для темпов прироста капиталоемкости и совокупной факторной производительности соответствует разным временным интервалам.
замедление советского роста простым перенакоплением капитала не удается. А вот при предположении о более низкой, чем в рыночных экономиках, эластичности замещения труда капиталом все становится на свои места. Но, конечно, в этом случае, как это обычно и бывает, возникают новые вопросы: почему в плановой экономике эластичность замещения ниже, чем в рыночной, и почему по крайней мере в отдельные периоды (1950-е) она такая же, что и в рыночной? Кроме того, современные модели эндогенного роста предполагают, что накопление капитала вообще не приводит к снижению его предельной производительности, так что возникает и более общий вопрос о природе экономики, в которой в одни периоды эффективность накопления снижается, а в другие — нет.
Эластичность замещения и выбытие основных фондов
Низкая эластичность замещения труда капиталом в плановой экономике хорошо согласуется с известным стилизованным фактом: самое слабое место плановой системы — ее неспособность производить своевременную замену устаревшего оборудования и других элементов основных фондов. Плановая экономика может строить новые мощности и расширять действующие, но, когда дело доходит до обновления, она не может тягаться с рыночной. В советской экономике сроки службы основного капитала были очень длительными, выбытие элементов основных фондов — очень медленным, а средний возраст машин и оборудования, зданий и сооружений — высоким и постоянно растущим[12].
Накопленная амортизация увеличилась с 26% валовой стоимости основных фондов в 1970 году до 45% в 1989-м по всей промышленности, а в некоторых отраслях, в частности в химической, нефтехимической, черной металлургии, сильно превысила 50%. Средний возраст промышленного оборудования увеличился с 8,3 до 10,3 года, а средний срок его службы к концу 1980-х увеличился до 26 лет. Доля оборудования со сроком службы более 10 лет возросла с 29% в 1970-м до 35% в 1980-м и до 40% в 1989-м, тогда как доля оборудования с возрастом более 20 лет возросла с 8 до 14% (таблица 2).
Таблица 2. Возрастные характеристики оборудования в советской промышленности[13]
| Годы | 1970 | 1980 | 1985 | 1989 |
| Доля оборудования с возрастом: — менее 5 лет |
41,1 |
36,0 |
33,7 |
31,6 |
| — 6-10 лет | 29,9 | 28,9 | 28,5 | 28,6 |
| — 11-20 лет | 20,9 | 24,8 | 25,5 | 26,2 |
| — свыше 20 лет | 7,8 | 10,3 | 12,3 | 13,7 |
| Средний возраст оборудования, лет | 8,3 | 9,31 | 9,91 | 10,3 |
| Средний срок службы оборудования, лет | 24,0 | 26,9 | 27,9 | 26,2 |
| Накопленная амортизация, в % от валовой стоимости основных фондов | 26 | 36 | 41 | 45 |
Норма выбытия основных фондов в советской промышленности в 1980-е годы находилась на уровне 2-3% против 4-5% в обрабатывающей промышленности США, а для машин и оборудования составляла всего 3-4% против 5-6% в США. На практике это означало, что советские машины в среднем служат от 25 до 33 лет против 16-20 в США. Естественно, потому, что основные инвестиции шли не на возмещение выбытия, а на расширение основных фондов. Если в обрабатывающей промышленности Соединенных Штатов 50-60% всех капиталовложений шло на возмещение выбытия, то в промышленности СССР — только 30%, остальные 70% шли на расширение основных фондов или прирост незавершенного строительства. Из 16 видов производственных мощностей, по вводу в строй которых есть данные, в 15 случаях доля введенных в строй в результате реконструкции в 1971-1989 годы была ниже 50%[14]; невзвешенная средняя показателя доли прироста мощностей за счет реконструкции (а не за счет строительства новых и расширения старых) составила всего 23%.
Официальная статистика свидетельствует, что доля инвестиций, направляемых на реконструкцию действующих мощностей, повысилась с 33% в 1980 году до 39% в 1985-м и до 50% в 1989-м[15], однако многие другие данные той же официальной статистики этому противоречат. Скажем, норма выбытия всех основных фондов в советской промышленности была менее 2% (и около 3% — для выбытия изношенного и устаревшего оборудования), причем в 1967-1985 годы она либо была стабильной, либо снижалась (рис. 2). Только в 1965-1967 (сразу после косыгинской экономической реформы, создавшей фонд развития производства, который предприятия могли использовать для финансирования инвестиций по собственному усмотрению) и в 1986-1987 годы (период «ускорения» и «структурной перестройки») происходило заметное, но очень кратковременное повышение нормы выбытия.
Соответственно и доля инвестиций, направляемых на возмещение выбытия, в общих капиталовложениях почти все время находилась на уровне менее 20%, поднимаясь выше отметки 25% только 1966-1967 и в 1986-1989 годы (рис. 3)[16].
Упор на строительство новых и расширение действующих мощностей в ущерб реконструкции существующих имел самые отрицательные последствия для динамики капиталоотдачи. Загрузка производственных мощностей в советской промышленности быстро снижалась, хотя, судя по официальной статистике, падение загрузки было относительно небольшим[17]. Растущий «дефицит рабочей силы» был не чем иным, как оборотной стороной падающей загрузки — в действие вводились новые мощности, не обеспеченные рабочей силой. По оценке специалистов Госплана, к середине 1980-х годов «избыточные» мощности, не обеспеченные рабочей силой, составляли около четверти всех основных фондов в промышленности и около одной пятой — во всей экономике. В основном (профильном) производстве промышленных предприятий около 25% рабочих мест пустовало, а в машиностроении доля простаивавшего оборудования доходила до 45%. На каждые 100 станков в машиностроении приходилось только 63 станочника. Общее число станков в советской промышленности в два с половиной раза превышало число станков в промышленности США, но работали эти станки вдвое меньше времени, чем американские[18]. Между тем, коэффициент сменности в советской промышленности снизился с 1,54 в 1960 году до 1,42 — в 1970-м, 1,37 — в 1980-м и 1,35 — в 1985-м[19].
Цикл жизни плановой экономики после «большого толчка»
На первый взгляд может показаться, что вся проблема низкой загрузки мощностей, или проблема «дефицита рабочей силы», как ее обычно называли плановики, имела простое и легкоосуществимое решение, особенно в плановой экономике, — надо было просто переориентировать инвестиции со строительства новых мощностей на реконструкцию старых. Причем именно в директивно планируемой экономике такой маневр был возможен, ибо речь шла не о микропропорциях, в поддержании которых план уступал рынку, а о крупномасштабных структурных сдвигах, в осуществлении которых плановая система не раз доказывала свое преимущество.
Однако это как раз тот случай, когда долгосрочные цели плановой системы приходили в абсолютное противоречие с самым главным принципом ее функционирования — плановым заданием по объемам производства (плану по номенклатуре). Главным критерием оценки деятельности предприятия было выполнение «плана по валу», причем отказаться от этого принципа, не меняя самой природы системы, было абсолютно невозможно.
Замена устаревшего оборудования требовала временной остановки завода на реконструкцию, что было сопряжено со снижением выпуска, то есть невыполнением плана[20]. Даже если бы реконструкция и могла быть проведена мгновенно, увеличение выпуска (из-за большей производительности нового оборудования) было бы в краткосрочном плане меньшим, чем в случае, когда все новые инвестиции были бы направлены на строительство новых заводов или расширение действующих мощностей. В последнем случае была надежда, что старый завод кое-как продержится без реконструкции и продолжит выпуск продукции, до тех пор пока в строй не вступят новые мощности, так что решения о замене оборудования постоянно откладывались. Устаревшее и изношенное оборудование поэтому ремонтировалось до бесконечности, затраты на капремонт составляли добрую треть всех капиталовложений.
Концентрация капиталовложений на строительстве новых и расширении действующих мощностей, таким образом, была не управленческой ошибкой плановиков, но неотъемлемым принципом функционирования советской плановой системы, ставившей во главу угла выполнение плановых заданий. Дефициты в плановой системе возникали повсеместно почти по определению (из-за физической невозможности свести межотраслевой баланс — добиться пропорциональности в производстве миллионов видов разной продукции[21]), причем инвестиции рассматривались плановиками как главный инструмент «расшития» узких мест. Инвестиции направлялись именно на расширение производственных мощностей, что и позволяло быстро увеличивать производство дефицитной продукции в относительно короткие сроки. Весь плановый процесс, таким образом, выглядел как непрерывная череда вынужденных решений по ликвидации острых дефицитов, которые возникали быстрее, чем плановики успевали с ними справляться. Как в такой ситуации можно было принять решение об остановке завода на техническую реконструкцию?
Это был порочный круг, непрерывная гонка, в которой решения о распределении капиталовложений принимались для ликвидации вновь и вновь возникающих дефицитов. Сокращение инвестиций в расширение мощностей неизбежно вели к обострению нехватки той или иной продукции, к снижению из-за этого загрузки мощностей и падению фондоотдачи. Увеличение же инвестиций в расширение мощностей за счет экономии на реконструкции устаревших заводов с неизбежностью оборачивалось старением оборудования, увеличением разрыва между рабочими местами и наличной рабочей силой, что тоже снижало загрузку мощностей и фондоотдачу. Третьего, к сожалению, в плановой системе дано не было.
Здесь-то мы наконец и подошли к ответу на центральный вопрос, почему темпы роста производительности в советской экономике достигли пика в 1950-е годы, а потом стали падать. Ответ состоит в том, что плановая система из-за имманентно присущего ей и неотъемлемого дефекта — неспособности своевременно обновлять устаревающее оборудование — обречена была пережить жизненный цикл, связанный со сроками службы основного капитала. Если этот срок равен, скажем, двадцати годам, то в первые два десятилетия после «большого толчка» — резкого расширения капиталовложений в основной капитал (в новые мощности или в реконструкцию действующих) — происходит быстрый рост производительности даже при росте фондоемкости (падении фондоотдачи). После двадцати лет начинается выбытие основного капитала, но плановая система не обеспечивает в полной мере его своевременного возмещения, так что рост начинает замедляться и в конце концов, по мере того как растущий объем выбытия начинает догонять объем капиталовложений, может полностью сойти на нет.
Некоторые результаты расчетов по простой модели, основанной на модели Домара[22], приведены на рис. 4[23]. Если считать, что «большой толчок» произошел в 1930 году (доля капиталовложений в ВВП выросла с 5 до 10% и далее оставалась на этом уровне), что прирост выпуска пропорционален объему чистых инвестиций (валовые капвложения за вычетом выбытия) и отношению выбытия к валовым вложениям (чем больше доля капвложений, направляемых на возмещение выбытия, тем больше прирост выпуска), то оказывается возможным найти оптимальный уровень выбытия. Он равен 10% от общего объема капиталовложений и дает наилучшую траекторию роста (верхняя линия на рис. 2): темпы роста повышаются с 5% в 1930 году до 9% в 1950-м, а затем падают и стабилизируются на уровне около 8% в год. При более низком уровне выбытия (три нижние линии на рис. 4, соответствующие выбытию в размере 7%, 6% и 5% от общего объема капиталовложений) темпы роста падают после 1950 года гораздо быстрее и сходятся в пределе либо к небольшой положительной величине, либо, как в случае с последней траекторией, — к нулю.
Эти результаты не следует рассматривать как точное доказательство, но они более строго демонстрируют интуитивно ясный эффект: при очень несложных предпосылках об ограничениях на возмещение устаревших основных фондов, свойственных плановой системе, изменение темпов экономического роста после «большого толчка» зависит от сроков службы элементов основных фондов и, таким образом, определяет цикл жизни плановой системы.
Тот факт, что падение темпов роста в СССР фактически началось в 1960-е годы, а не в 1950-е, как можно предположить, то есть через тридцать, а не двадцать лет после «большого толчка», легко объяснить влиянием Великой Отечественной войны, приведшей к разрушению значительной части основных фондов. Целое десятилетие (1940-1950) основные фонды фактически не увеличивались (сначала сокращались из-за военных разрушений, затем восстанавливались до предвоенного уровня), так что эти десять лет как раз и надо добавить к естественному двадцатилетнему циклу. Кроме того, средний срок службы основных фондов — довольно неопределенный показатель: в 1970-1980-е годы средний срок службы машин и оборудования составлял 25 лет (для зданий и сооружений в 2-3 раза больше), а данных за более ранний период нет. Если в 1930-1950-е годы срок службы машин и оборудования составлял порядка 30 лет, то даже без влияния войны пик советских темпов роста должен был прийтись на 1950-е годы.
Получается, таким образом, что низкая эластичность замещения труда капиталом является сущностной характеристикой плановой системы, которая нацелена на расширение основных фондов (ввод в действие новых мощностей) в ущерб возмещению их выбытия (реконструкция старых мощностей). Такая инвестиционная стратегия дает наилучшие результаты после «большого толчка» — в период, примерно равный срокам службы основных фондов, пока не начинается крупномасштабное выбытие оборудования, однако далее производительность новых вложений неизбежно снижается и темпы роста падают. В соответствии с таким подходом плановая экономика, несмотря на диспропорции и связанную с ними низкую эффективность капиталовложений, может поддерживать высокие темпы роста в течение двух-трех десятилетий после «большого толчка», однако затем неизбежно наступает замедление роста. В Советском Союзе плановая экономика утвердилась после свертывания НЭПа, в ходе первой пятилетки (1928-1932), через двадцать лет вступила в период очень быстрого роста, но затем (1960-1980-е) произошло старение основных фондов, падение фондоотдачи и темпов экономического роста.
***
Итак, плановая система имеет свой жизненный цикл, определяемый сроками службы основных фондов и моментом «большого толчка». Собственно говоря, способность мобилизации внутренних сбережений для осуществления этого «толчка», позволяющего бедным странам вырваться из «ловушки отсталости», всегда считалась главным достоинством плановой экономики. Оказывается, однако, что из-за неспособности обеспечить своевременную замену устаревающего оборудования плановая система может более или менее успешно функционировать только два-три десятилетия после «большого толчка», а потом наступает неизбежное замедление темпов роста. Неспособность плановой экономики направить нужные инвестиции в возмещение выбытия, видимо, является ключевым фактором среди многих причин замедления темпов роста в 1960-1980-е годы, закончившегося «застоем». Во всяком случае, этот «встроенный дефект» плановой системы достаточен для объяснения того замедления темпов роста, которое произошло в действительности.
Из этого, в частности, следует, что, если и была необходимость ввести плановую систему в начале 1930-х годов для осуществления «большого толчка», ее надо было реформировать в 1960-х, после того как основные ее достоинства были уже исчерпаны. Азиатский путь (Китай и Вьетнам, где плановая экономика сложилась только после Bторой мировой войны) и в этой сфере выглядит предпочтительным — так, в Китае рыночные реформы начались в 1979 году, во Вьетнаме — в 1986-м. Странам же Восточной Европы, где плановая экономика просуществовала более четырех десятилетий (1945/50-1990), и в особенности СССР, имевшему плановую экономику дольше всех, более шестидесяти лет (1929/30-1991), пришлось испытать негативные последствия «старения» плановой системы в полной мере.
Это размещать в сети НЕ НАДО!
ЛИТЕРАТУРА
Вальтух, К., Б. Лавровский. 1986. Производственный аппарат страны: использование и реконструкция. – ЭКО, 1986, N2, с. 17-32.
Народное Хозяйство СССР (М., Госкомстат) за разные годы.
Фальцман, В. 1985. Производственные мощности. – Вопросы экономики, 1985, No. 3, с. 47.
Шмелев, Н., В. Попов. 1989. На переломе: экономическая перестройка в СССР. М., издательство АПН, 1989г.
Bergson, A. 1983. Technological progress. – In: A. Bergson and H. Levine “The Soviet Economy Towards the Year
China Statistical Yearbook заразныегоды.
Desai, P. 1976. The Production Function and Technical Change in Postwar Soviet Industry. – American Economic Review, Vol. 60, No. 3, pp. 372-381.
Domar, E. 1957. Essays in the Theory of Economic Growth. N.Y., 1957.
Easterly, W., Fisher, S. 1995. The Soviet Economic Decline. – The World Bank Economic Review, Vol. 9, No.3, pp. 341-71.
Gomulka, S.1977. Slowdown in Soviet Industrial Growth, 1947-1985 Reconsidered. – European Economic Review, Vol. 10, No.1 (October), pp. 37-49.
Gomulka, Stanislaw, and Mark Schaffer,
Guriev, S., Ickes, B. 2000. Microeconomic Aspects of Economic Growth in
Iacopetta, M. (2004) "Dissemination of Technology in Market and Planned Economies," Contributions to Macroeconomics: Vol. 4 : Iss. 1, Article 2 (http://www.bepress.com/bejm/contributions/vol4/iss1/art2).
Ickes, B. and R. Ryterman (1997). Entry Without Exit: Economic Selection Under Socialism. Department of Economics. The
IMF, WB, OECD, EBRD.
Krugman, P. 1994. The Myth of Asia’s Miracle. – Foreign Affairs, November/December 1994, pp. 62-78.
Ofer, G. 1987. Soviet economic Growth: 1928-85. – Journal of Economic Literature, Vol. 25, No. 4 (December), pp. 1767-1833.
Popov, V. 2006. Life Cycle of the Centrally Planned Economy: Why Soviet Growth Rates Peaked in the 1950s. Paper presented at the AEA conference in
Radelet, S., Sachs, J. 1997.
Schroeder, G. 1995.Reflections on economic Sovetology. – Post-Soviet Affairs, Vol. 11, No.3, pp. 197-234.
Wang, Yan and
Weitzman, M. 1970. Soviet Postwar Economic Growth and Capital-Labor Substitution. – American Economic Review, Vol. 60, No.5 (December), pp. 676-92.
Young A. 1994. Lessons from the East Asian NICs: A Contrarian View. – European Economic Review, Vol. 38, No.4, pp. 964-73.
[1]Полныйвариант- наанглийском: Popov V. Life Cycle of the Centrally Planned Economy: Why Soviet Growth Rates Peaked in the 1950s. Paper presented at the AEA conference in
[2] Wang Yan, Yudong Yao. Sources of
[3] Easterly W., Fisher S. The Soviet Economic Decline // The World Bank Economic Review. 1995. Vol. 9. No. 3. P. 341-371.
[4] Совокупная факторная производительность (totalfactorproductivity) — общая производительность всех факторов производства (труда, капитала, земли). Ее рост показывает увеличение продукции, достигнутое не за счет наращивания факторов производства, а за счет повышения эффективности их использования. Вклад совокупной факторной производительности в увеличение продукции обычно называют вкладом интенсивных факторов или вкладом технического прогресса в широком смысле слова, в отличие от вклада экстенсивных факторов — увеличения вложений труда, капитала и других факторов производства.
[5] Krugman P. The Myth of Asia’s Miracle // Foreign Affairs. 1994. November/December. P. 62-78; Young A. Lessons from the East Asian NICs: A Contrarian View // European Economic Review. 1994. Vol. 38. No. 4. P. 964-973.
[6]Radelet S., Sachs J. Asia’s Reemergence // Foreign Affairs. 1997. November/December. P. 44-59.
[7]См., например: Gomulka S. Slowdown in Soviet Industrial Growth, 1947-1985 Reconsidered // European Economic Review. 1977. Vol. 10. No. 1. P. 37-49; Bergson A. Technological progress // Bergson A., Levine H. (Eds.). The Soviet Economy Towards the Year 2000.
[8] Эластичность замещения труда капиталом — соотношение темпов прироста капитала и труда, с одной стороны, и величин дополнительных единиц продукта, которые могут быть произведены с добавлением каждой единицы труда или капитала, — с другой. Если эластичность субституции равна единице, как в функции Кобба-Дугласа, то более быстрый рост капитала в сравнении с трудом ведет к падению предельной производительности капитала, которое, однако, компенсируется возрастающей предельной производительностью труда. Но если эластичность субституции меньше единицы, то при более быстром росте капитала его падающая предельная производительность может и не компенсироваться полностью увеличивающейся предельной производительностью труда, так что происходит естественное замедление темпов роста даже и при постоянных темпах технического прогресса. Используя CES-функцию (CES- constantelasticitysubstitution- productionfunction) с постоянной, но не единичной, а более низкой (0,4) эластичностью замещения, они получают хорошие результаты без предпосылки о замедлении технического прогресса. См.: Weitzman M. Soviet Postwar Economic Growth and Capital-Labor Substitution // American Economic Review. 1970. Vol. 60. No. 5. P. 676-692; Desai P. The Production Function and Technical Change in Postwar Soviet Industry // American Economic Review. 1976. Vol. 60. No. 3. P. 372-381.
[9]Подробнееотипепроизводственнойфункции, котораялучшевсегоподходитдляобъяснениясоветскогоэкономическогороста, см.: Ofer G. Soviet economic Growth; Easterly W., Fisher S. The Soviet Economic Decline; Schroeder G. Reflections on economic Sovetology // Post-Soviet Affairs. 1995. Vol. 11. No. 3. P. 197-234; Guriev S., Ickes B. Microeconomic Aspects of Economic Growth in
[10] Easterly W., Fisher S. Op. cit.
[11]Ibid.
[12] Шмелев Н., Попов В. На переломе: экономическая перестройка в СССР. М.: Изд-во АПН, 1989.
[13]Народное хозяйство СССР. М.: Госкомстат, [за разные годы].
[14]Там же.
[15]Народное хозяйство СССР в 1989 году. М.: Госкомстат, 1990. С. 280.
[16]Народное хозяйство СССР. М.: Госкомстат, [за разные годы].
[17] Шмелев Н., Попов В. Указ. соч.; Фальцман В. Производственные мощности // Вопросы экономики. 1985. № 3. С. 47; Вальтух К., Лавровский Б. Производственный аппарат страны: использование и реконструкция // ЭКО. 1986. № 2. С. 17-32.
[18] Шмелев Н., Попов В. Указ. соч.;IMF, WB, OECD, EBRD. A Study of the Soviet Economy. 1991. February. Vol. 1, 2, 3.
[19]Народное хозяйство СССР. М.: Госкомстат, [за разные годы].
[20] Многие авторы обращают внимание на этот «встроенный порок» плановой системы. Вчастности, воднойизработ (Iacopetta M. Dissemination of Technology in Market and Planned
[21] Шмелев Н., Попов В. Указ. соч.
[22] Domar E. Essays in the Theory of Economic Growth. N.Y., 1957.
[23] Popov V. Life Cycle of the Centrally Planned Economy.