Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2007
Александр Евгеньевич Бобраков-Тимошкин (р. 1978) — филолог-богемист, переводчик, докторант Института чешской литературы и теории литературы философского факультета Карлова университета (Прага).
Александр Бобраков-Тимошкин
«Расстаться с Римом духовно и всерьез»
Путь Чешской католической церкви в «гетто»:
от гусизма к коммунизму и гуманизму
В начале сентября 2006 года чешскую медиальную сцену, утомленную вялотекущим политическим кризисом, оживило резкое выступление Чешской епископской конференции и примаса чешских католиков кардинала Милослава Влка, осуждавшее проведение в Праге концертов поп-звезды Мадонны[1].
Главным итогом развернувшегося в СМИ обсуждения неожиданного «демарша» церковных иерархов стала констатация слабости позиций Католической церкви в чешском обществе. Большая часть комментаторов отреагировала на выступление откровенно негативно или с иронией, подтвердив мнение обозревателя церковной жизни Яна Яндоурека: «Чешская республика — сильно атеистическое государство… Точка зрения широких слоев населения на веру и церковь характеризуется равнодушием или даже явной враждебностью и вульгарностью»[2]. Меньшая часть (включая самих представителей церкви) говорила о праве христиан, как «меньшинства», защищать свои ценности[3]. Сам кардинал Влк прибегнул к следующему сравнению: «Я хорошо понимаю, почему цыгане часто ощущают себя оскорбленными и подвергающимися дискриминации, поскольку наше общество не может понять их отличие и ценности, которые им дороги. Так же обстоят дела и в нашем случае»[4]. Статус католиков как «меньшинства, находящегося под угрозой», таким образом, был открыто признан высшим представителем Католической церкви в Чехии.
Очевидно, что протесты Церкви против Мадонны, а ранее — против государственной регистрации гомосексуального партнерства (Чехия приняла соответствующий закон весной 2006 года, первой среди стран бывшего «советского блока») или фильма «Код да Винчи» имели в Чехии совсем иное значение, чем, например, в соседней Польше или Словакии. Их можно характеризовать как «арьергардные бои», попытку Церкви, не слишком удачную, обозначить свое присутствие в общественной жизни.
Данные статистики свидетельствуют о том, что население Чехии — одно из наименее религиозно организованных в Европе. По данным последней переписи населения (март 2001 года), верующими[5] себя назвали около 3,3 миллиона человек из примерно 10,3 миллиона жителей страны. Католиков в стране было почти 2,75 миллиона, то есть чуть более четверти (26,8%) всех жителей Чехии. Число людей без конфессиональной принадлежности превысило 60%. При этом еще полвека назад — в 1950 году — их было всего 5,8%, в то время как католиками называли себя 76,4% чехов.
Слабая религиозность чешского общества заметна в сопоставлении с другими государствами Центральной Европы[6]. Слабость позиций Церкви в Чехии подтверждается и динамикой изменений числа верующих. Десятилетие между 1991 и 2001 годами характеризуется «однозначной тенденцией к сокращению числа людей, считающих себя членами какой-либо из традиционных христианских церквей»[7]. Число католиков уменьшилось среди всех возрастных, социальных и региональных групп. Если в 1991 году в 28 из 81 района Чехии было более 50% верующих, то к 2001-му это число сократилось до 7%[8].
Количество «воцерковленных» католиков, естественно, еще ниже, чем число католиков «по переписи». По оценке социолога Иржи Гануша, в Чехии «число практикующих верующих, регулярно посещающих богослужения, можно определить как 11% населения»[9]. По данным репрезентативного опроса общественного мнения «Религиозные взгляды и убеждения», в существование персонифицированного Бога в 1999 году верило лишь 6,5% чехов[10], при этом с 1991 года выросло число тех, кто считает, что «существует нечто вроде духа или жизненной силы», или верит в переселение душ.
Последнее позволяет социологу Яну Споусте, автору опроса, утверждать: «религиозность… в Чехии не исчезает вовсе, а лишь претворяется в менее очевидные и институционализированные виды»[11]. Подобного рода «частная» вера, характерная вообще для секуляризованного Запада, однако, никак не усиливает позиций Церкви в обществе.
Католическая церковь остается крупнейшим религиозным образованием в Чехии (католиков в стране более 4/5 всех верующих (83,4%)), пусть даже ее прихожан в два раза меньше, чем верящих в существование «мирового духа». Она «пользуется свободой, которой до того у нее никогда не было. Государство не вмешивается в назначение епископов… у католиков есть своя пресса, радио, свои программы на общественном телевидении…»[12], Церковь формально не отделена от государства и частично финансируется из госбюджета, в спорах с государством о реституции собственности, национализированной коммунистами, успех нередко оказывается на стороне католиков[13]. Однако на практике ее влияние минимально: церковные круги не могут оказывать сколь-либо существенное влияние на политику государства, на сферу образования, нет каких-либо явно связанных с Церковью групп opinion-maker’ов. Наконец, и в обыденной жизни бросается в глаза малая религиозность жителей практически всех областей Чехии, кроме Юго-Восточной Моравии. Это, а не только статистические показатели, позволяет говорить о положении католицизма в Чехии не просто в контексте общеевропейских тенденций, а как о феномене, напрямую связанном с национальной историей.
При всей общности исторического развития с Европой в целом и с «центрально-восточным» ее округом (со Словакией, Венгрией, отчасти Польшей Чехию объединяет не только важная для судеб католичества принадлежность к «восточному блоку» после 1945 года, но и многовековое нахождение в составе Габсбургской империи, одного из оплотов католичества в Европе) в истории Чехии можно отметить несколько уникальных узловых моментов, повлиявших на отношения «общества» и Церкви. Их цепочка приводит нас к сегодняшнему состоянию чешского католицизма. Речь при этом идет — особенно в последние два столетия — не в последнюю очередь об «истории идей», интерпретации тех или иных событий при формировании и развитии современной чешской нации. Ключевым при этом оказывается чешское Национальное возрождение — и опять-таки его интерпретация при создании «проекта» независимого чешского (чехословацкого) государства и практическая имплементация этого проекта. Таких ключевых моментов можно выделить шесть.
1. XV—XVI века: Чехия как колыбель реформации и страна некатолического большинства
В XIII-XIV века мощь Церкви в Чешском королевстве непомерно возросла. В сочетании с общим кризисом государства и Церкви в начале XV века этот факт оказал влияние на рост в обществе критических настроений, приведший к возникновению гуситского движения. Сам Ян Гус, сожженный в 1415 году в Констанце (как и большинство его последователей «утраквистов»), считал себя истинным католиком[14], стремящимся вернуть Церковь на путь истинный (призывы к отмене симонии и продажи индульгенций, возвращению к евангельским идеалам Церкви как братства, разрешение причастия под двумя видами и тому подобное), и даже «четыре пражские статьи» не содержали в себе радикальных требований теологического характера. Однако продолжавшиеся более 10 лет гуситские войны, их результат — Йиглавские компактаты 1436 года, установившие в Чехии определенную религиозную толерантность, а впоследствии появление новых, откровенно некатолических церквей и сообществ (например, Общины чешских братьев) поколебали позиции именно римской церкви: «католиками оставалась лишь небольшая часть населения»[15]. Католической церкви был нанесен большой «репутационный» ущерб в глазах чешского населения. Гуситское движение вошло в национальную память, благодаря чему несколько веков спустя чешский национальный «миф» начал выстраиваться в том числе и на антикатолическом фундаменте.
2. XVII-XVIII века: насильственная рекатолизация
Возвращение Чехии в «лоно церкви» после битвы на Белой горе (1620) также таило в себе семена будущих проблем. Программу контрреформации[16] в Чехии осуществляли в основном не чехи — итальянские и испанские иезуиты, имущество разгромленных чешских дворян-протестантов часто доставалось немецкоязычным католикам. В конфликте торжествующих католиков и побежденных протестантов, таким образом, скрывалась оппозиция, использованная чешским Национальным возрождением: католики-чужаки, подавление национальной культуры противопоставляется гуситам и Чешским братьям, чехам, носителям чешской культуры, унесшим ее с собой в эмиграцию, и именно эту (некатолическую) культуру следует возрождать. «Программу рекатолизации удалось осуществить. Однако сомнительно моральное качество этого успеха»[17].
3. XIX век: Национальное возрождение и расхождение чешского национализма с Церковью
Филолог Владимир Мацура в классической работе «Знак рождения» характеризует чешское Национальное возрождение (последняя треть XVIII — первая половина XIX веков), корни которого, прежде всего, в интерпретации идей немецкого Просвещения и романтизма, как «проект», призванный «с нуля» создать духовную культуру нарождающейся чешской нации — и саму эту нацию. Аксиомой его стала дисконтинуальность развития чешской нации (провозглашение периода после 1620 года «эпохой тьмы») и необходимость ее «возрождения». Основанный на такой трактовке истории национализм в сочетании с имманентным антиклерикальным пафосом Просвещения привели к тому, что антикатолические мотивы стали играть важную роль в чешской национальной «мифологии»[18].
Франтишек Палацкий в «Истории чешского народа» прямо провозгласил гусизм вершиной развития нации, движущей силой истории коей была постоянная борьба против немцев и Рима, как носителей ценностей (иерархичность, консерватизм), отличающихся от тех, носителем которых является чешский народ (демократизм, стремление к прогрессу). Либерал Карел Гавличек в «Кутногорских эпистолах» (1849) прямо призвал к радикальной реформе Церкви и ее отделению от государства. «Революционные годы 1848 -1849» вообще внесли «существенные изменения во взаимоотношения чешской национальной общественности и католического духовенства»[19], — по замыслу идеологов австрийского неоабсолютизма, католицизм должен был стать барьером на пути расшатывавших Австрию национализмов. Чешское общество потому отвергло политический католицизм; священники перестали играть какую-либо важную роль в национальном движении.
В результате во второй половине XIX века в католической Чехии складывается парадокс: «…народ по большей части жил в убежденности о том, что является народом Гуса и Жижки, которых церковная иерархия проклинала, почитал традиции Чешских братьев… Но, несмотря на это, подавляющее большинство чехов… оставалось в лоне католической церкви»[20]. Несмотря на установление так называемыми «майскими законами» 1868 года в австрийской части империи окончательной свободы вероисповедания (с сохранением ряда привилегий за католицизмом), по данным переписи 1900 года, всего 1894 человека в Чехии (меньше 0,1%) были «без религиозной принадлежности», и еще в 1910 году 96,5% чехов назвали себя католиками. Между тем, культурно и политически Католическая церковь среди чешского населения уже в 1850-1980-е годы оказалась в своеобразном «гетто» — «религиозная тема в обществе была скорее маргинальна», а дискуссии с католиками «велись… с позиций по сути атеистических»[21]. Разумеется, свою роль сыграл и общеевропейский процесс секуляризации, «отхода от церкви как институции, предопределяющей жизнь индивидуума и всего общества»[22], сопровождавший индустриальную революцию.
4. 1918-1938 годы: антиклерикализм в идеологии Чехословацкой республики
«Изучая корни современного равнодушия к религии в чешском народе, нельзя не обратить внимания на перелом, который произошел после Первой мировой войны[23]», то есть после образования Чехословацкой республики. Почва для этого перелома, впрочем, была подготовлена, как мы видели, спецификой развития чешской политической нации в XIX веке; историко-философские же основания «расхождения» чешского народа с религией были оформлены на рубеже веков в работах Томаша Гаррига Масарика, ставшего после 1918 года во главе чехословацкого государства.
Работы Масарика «Чешский вопрос» (1894), «Ян Гус» (1896), «Бои за религию» (1904) и ряд других были попыткой вывести актуальную политическую программу чешского народа из постулируемого смысла его истории. Анализируя основные этапы развития чешской духовной и политической жизни — от времен Гуса до современности, — Масарик пришел к выводу о том, что «более 400 лет… главным вопросом нашего развития был вопрос религиозный»[24], и ответ на этот вопрос заключается в необходимости «расстаться с Римом, именно духовно и всерьез, не только по названию, преодолеть Рим в себе…»[25], ибо «программа нашего возрождения должна быть продолжением программы реформации»[26].
«Рим» отвергается Масариком не в духе движения Los von Rom, то есть не как естественный противник «позитивистского» национализма, а как начало, препятствующее реализации смысла чешской истории — быть проводником духовного обновления и прогресса человечества средствами гуманизма и демократии. Католицизм исключается из истории духовного развития чешской нации от Гуса к Гавличеку и Палацкому[27], выступает в роли враждебного начала, прервавшего в 1620 году это развитие, и борьба с ним, которую начал вслед за Гусом «весь чешский народ», продолжается и по сей день.
Масарик не призывает прямо к выходу из Католической церкви, однако указывает путь, по которому должна развиваться религиозная жизнь чешского народа, — это отказ от любой формы официальной церковности[28], тем более что «мы ни в грош не ставим официальную религию, но открыто об этом не говорим»[29]. «Настоящий чех», по Масарику, «не может смириться с антиреформационным католицизмом… но будет стремиться к религиозному возрождению в направлении, проложенном нашей реформацией»[30].
Сама идея Чехословацкой республики была рождена Масариком и его единомышленниками, поэтому неудивительно, что его взгляды во многом легли в основу ее государственной идеологии. Ее утверждению способствовал и труд Масарика «Мировая революция» (1925), в котором президент «внушил большей части общества представление о том, что война… была конфликтом между теократиями и демократиями, и отнес при этом Католическую церковь к институтам, исторически поддерживающим теократические общественные модели»[31], на смену которым идет демократия как «попытка реализации гуманистической идеи в рамках общественных отношений»[32].
Социальной опорой Первой республики стали носители этой идеологии («прогрессисты») — учителя, служащие, бывшие «легионеры», отождествлявшие себя с новым государством; многие из них вышли из Католической церкви и не вступили ни в какую иную. Католическая церковь осталась крупнейшей в стране, однако ее позиции сильно пошатнулись. «Антикатолическая агитация и эксцессы рубежа 10-х и 20-х годов…[33] дискриминационный подход… к отдельным религиозным конфессиям, основанный на акцентировании гуситских (протестантских) истоков чехословацкой демократии, — все это… проблематизировало шансы чешских католиков… идентифицировать себя с новым государством»[34]. За несколько лет Церковь покинуло полтора миллиона человек[35]: по данным переписи 1921 года, доля католиков среди чехов сократилась более чем на 20%. 640 тысяч человек заявили, что не имеют религиозной принадлежности (в Словакии[36] их было ровно в сто раз меньше — 6400 человек, причем подавляющее большинство из них составляли чехи), 550 тысяч назвали себя прихожанами Чехословацкой церкви, отколовшейся от Католической в 1919 году[37]. Религиозный скептицизм был характерен особенно для жителей крупных городов, образованных людей, студентов (число католиков среди студентов Карлова университета упало с 89,6% в 1918-м до 46,7% в 1925 году).
Первая республика, таким образом, сделала явным то, что было до тех пор скрытым: поскольку чешская нация формировалась без активного участия Церкви, а нередко и в конфронтации с ней, большая часть элит идентифицировала себя с новой государственной идеологией. Для Церкви же на первый план вышел вопрос идентичности: как должна себя вести «всеобщая» церковь, оказавшаяся вдруг в обществе в меньшинстве?
Несмотря на ряд успехов Церкви, достигнутых в 1920-1930-е годы (отказ от отделения церкви от государства, сохранение земельной собственности, modus vivendiреспублики с Ватиканом), ее позиции в обществе не укреплялись. В реакции на это наметился раскол: «Католическая церковь в Чехословакии времен Первой республики не была гомогенной структурой, на ее жизни отражались… тенденции от демократических до ориентированных на фашизм»[38]. Меньшая, более радикальная часть католических интеллектуалов выработала характерную мифологию католиков как гонимых носителей истины в безбожном государстве[39], на чешской почве так возник прообраз католического «фундаментализма», активного и сейчас[40]. Это неизбежно вело часть из них к борьбе с самим государством, поддержке крайне правых течений, антисемитизму.
Череда исторических событий, начатая Мюнхенским соглашением 1938 года, принесла жестокие испытания как Чехии, так и чешским католикам, однако и предоставила Католической церкви в Чехии два шанса на возрождение.
5. 1939-1989 годы: преследования, изоляция, коллаборационизм
Краткий период Второй республики[41] сменился в марте 1939 года немецкой оккупацией, и Католическая церковь неожиданно оказалась одной из немногих легально существовавших общенациональных институций. Паломничества верующих летом 1939 года были крупнейшими в стране патриотическими демонстрациями. Чешская церковь практически не запятнала себя коллаборационизмом (в отличие от Словакии, где церковная иерархия была опорой режима Йозефа Тисо); напротив, ряд ее служителей, не говоря о простых верующих, стали жертвами нацистских репрессий (из них 8 были казнены, 75 погибли в концлагерях[42], так что в 1945 году «чешский католицизм входил в освобожденную республику с большим моральным капиталом»[43].
Перед пришедшими к власти в 1948 году коммунистами закономерно встал вопрос о церкви. «Католическая церковь… представлялась новой “элите” как важнейшая проблема на пути к полному захвату власти»[44]. Очень скоро осторожная политика коммунистов в отношении церкви (сохранение легального статуса Народной партии[45], торжественное богослужение по случаю избрания председателя КПЧ Готтвальда президентом) сменилась намного более жесткой. Исследователь Ян Холцер отмечает три ее фазы: целью партийной политики в отношении церкви было, во-первых, представить церковь как враждебный обществу элемент при постепенной постановке ее под государственный контроль[46] и разложении изнутри («дезинтерпретация»[47]), во-вторых, радикально изолировать ее от общества, в особенности интеллигенции и молодого поколения («изоляция») и, наконец, лишив какого-либо общественного веса, перевести на права «общества садоводов» («сепарация»)[48].
Период прямых репрессий против церкви, когда «практически каждый год осуждались высокие иерархи за антигосударственную деятельность»[49], длился недолго — с 1949 по 1952 год[50], в дальнейшем акценты государственной церковной политики сместились в сторону «сепарации». Цель, поставленная властями, — «в максимально возможной степени ликвидировать какие-либо возможности влияния Католической церкви и христианства на население»[51] — начала достигаться в 1960-е годы, парадоксально считающиеся наиболее свободными в истории социалистической Чехословакии. После провозглашения Чехословакии «социалистическим» государством (1960) заметно усилилась атеистическая пропаганда. Именно в это десятилетие было отмечено обвальное падение числа верующих. Не менее важным, чем государственная политика, стало то, что для поколения «шестидесятников» был характерен «принципиальный отход от христианства как конституирующего элемента европейской цивилизации»[52]. Сама церковь также не смогла воспользоваться плодами либерализации — созданное католиками-интеллектуалами в конце 1960-х «Движение соборного обновления» («Hnutí koncilní obnovy») после разгрома «пражской весны» было быстро поставлено вне закона, а на смену «Движению духовенства за мир» пришла новая, прорежимная организация «Pacem in terris».
6. 1990-е: надежды и ошибки
После потрясений 1968-1969 годов часть чешской интеллектуальной молодежи в поисках духовной опоры обратилась к вере. Наряду с церковью «официальной», находившейся под государственным надзором и отягощенной специфическими проблемами[53], функционировала и так называемая «подземная церковь», священники, лишенные «государственного согласия», однако — несмотря на угрозы репрессий — продолжавшие свое служение. Немалую роль сыграли католики — священники и миряне (Радим Палоуш, Вацлав Бенда, Йозеф Звержина, Вацлав Малы, Томаш Галик и другие) и в диссидентском движении, в частности в рамках «Хартии-77». Культура чешского андеграунда также непредставима без католических мотивов[54]. К концу 1980-х усилилось влияние оппозиционных кругов на руководившего чешской церковью кардинала Франтишека Томашека. Среди «лиц бархатной революции» были и священники[55], что добавило церкви симпатий в обществе.
Можно согласиться и с теми, кто считает, что к 1989 году Католическая церковь подошла «разрушенной и дезориентированной»[56], и с теми, кто констатирует: «…после падения коммунистического режима ситуация… была подобна сложившейся по окончании Второй мировой войны… Католическая церковь опять приобрела у общества небывалый авторитет»[57].
Пиком интереса к католицизму в Чехии стал визит Иоанна Павла II в апреле 1990 года — Папу восторженно приветствовали, месса в Праге под открытым небом транслировалась центральным телевидением, Вацлав Гавел говорил о приезде понтифика как о «чуде». Однако в первые же годы после «бархатной революции» церковь столкнулась с двумя важными проблемами — объективной и субъективной. Что касается первой, то дискуссии о будущем страны привели к следующему результату: проблематика «духовного возрождения» нации уступила место идее скорейшей экономической трансформации[58]. Принятые либеральные церковные законы освободили Католическую церковь от контроля государства, но и уравняли в правах с «конкурентами», в том числе различными духовными течениями и сектами.
Субъективной же проблемой стала ситуация в самой Церкви. «Быстро… выяснилось, насколько неготовой оказалась Церковь к новой ситуации и какие были в ней иллюзии… о том, что общество само собой и без проблем ее примет»[59]. Первоначальные попытки, опираясь на временную благосклонность части населения, возродить массовость Церкви по польской модели «народного католицизма» провалились — церковным иерархам пришлось смириться с этим уже в 1991 году, когда помпезное духовное действо «посвящения народа деве Марии» в Велеграде столкнулось с отсутствием интереса в обществе и критикой ведущих СМИ. Не добавили Церкви авторитета ни начатая борьба за возврат конфискованной государством собственности[60], ни скандалы (то в связи с группой церковных «либералов», собравшихся вокруг журнала «Соувислости», то, напротив, в связи с деятельностью ультраконсервативного декана теологического факультета Карлова университета Вацлава Вольфа). В результате во внутрицерковных дискуссиях одержало верх умеренно-консервативное большинство, так что уже в 1993 году можно было констатировать: «…церковь, только выйдя из подполья… начала слишком сильно заботиться о… своем имуществе, “чистоте веры” и благосклонности сильных мира сего»[61]. Постепенно, отказавшись от попыток вернуть себе политическое влияние, церковь вернулась к позиции меньшинства, оказавшегося под угрозой, причем культурно пассивного[62]; закономерным результатом этого и стало нынешнее положение дел. В результате, например, один из виднейших чешских католических теологов Томаш Галик констатирует: «…я… предупреждал[63], что послереволюционная эйфория не будет продолжаться вечно, что вновь вернется старый чешский антиклерикализм, особенно… если не удастся убедить общество, что церковь скорее что-то может ему предложить, чем чего-то от него требовать»[64]. С этим мнением согласен и Ян Яндоурек, уже в 1995 году назвавший «крупнейшей неудачей» чешского католицизма «неспособность убедить жителей страны в своей необходимости» в условиях превращения церкви в «одну из многих организаций плюралистического общества»: церковь сама «помогла» возрождению антиклерикализма, так что раны, нанесенные коммунистическим режимом, не затянулись, а продолжают кровоточить»[65].
В результате церковь и общество существуют в Чехии как бы в параллельных реальностях, изредка сталкиваясь (как посетитель собора Св. Вита, вынужденный с сентября вносить плату за вход, или поклонник Мадонны, читающий в газете, что его идол чем-то оскорбил архиепископа) и расходясь не вполне довольными друг другом. Ситуация в современной Чехии (за исключением нескольких районов Моравии) вполне похожа на ту самую сепарацию, к которой стремились коммунисты: с одной стороны церковь, ведущая себя, по словам Галика, как «ленивая фирма», которая «вовсе не задает вопросов, каковы истинные духовные потребности людей», а только «моралистически негодует по поводу якобы безбожных, материалистически настроенных современных людей», с другой — те самые современные люди, ищущие ответов на свои вопросы отнюдь не в рамках традиционной церкви.
Возможно ли изменение тенденций, сложившихся на «рынке идей» в современной Чехии, в пользу Католической церкви или следующим этапом исторического развития чешской нации станет полное исчезновение массовой религиозности? Динамика, подтверждаемая данными социологических исследований, негативный образ Католической церкви, создавшийся (и до сих пор существующий) в современных чешских СМИ (корни которого, как мы могли проследить, лежат в исторических особенностях развития чешской культуры), — все это позволяет предположить, что Чехия вряд ли в будущем перестанет быть самой нерелигиозной страной Европы.